Текст книги "Стадион"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Глава тридцать пятая

Когда поезд подходил к Берлину, Нина Сокол думала об Илоне Сабо. Какой она стала за это время? Вышла ли замуж? О чем хотела ее спросить? Так мало можно прочесть между сдержанными строчками ее писем. Скорее бы увидеться! Вот славно было бы, если б их поселили в одной гостинице!

Нина стоит в коридоре вагона и смотрит в окно. Уже прошла последняя проверка паспортов во Франкфурте–на–Одере, уже бегут за окном низкорослые, аккуратные немецкие перелески. Ельник словно подстриженный, а березки такие же, как где–нибудь под Москвой.

А вот таких домиков под остроконечными красными крышами Ирина Гонта, которая стоит у окна рядом с Ниной, еще не видела нигде. Она и вообще–то впервые в жизни видит чужую страну и старается запомнить все, ничего не пропустить.

За последнее время Ирина и Нина крепко подружились. В Москве они всюду ходили вместе, спали на соседних кроватях, тренировались тоже только вместе. Ирина уже знает про Илону Сабо, и ей самой хочется поглядеть на красавицу Илону. И кроме того, ей очень хочется знать, где находится тот город, в котором Степан Кротов передает немецким рабочим опыт скоростного сталеварения. Телеграмма туда уже ушла, хотя Ирина не слишком рассчитывает на встречу, но все–таки надежда тлеет в сердце, как искорка под пеплом.

К окну подошел Савва Похитонов и остановился рядом с девушками.

– Чистенькая страна Германия, – сказал он, чтобы начать разговор, но девушкам разговаривать не хотелось. Так славно думалось под мерный, однообразный стук колес.

К умывальнику прошел Владимир Русанов с несессером в руках и полотенцем на плече. Из купе вышли Ольга Коршунова и Волошина; они стояли у окна, тихонько переговариваясь. Савва хотел было подойти, но Ольга посмотрела на него, как на пустое место, и он вошел в сзое купе, сильно хлопнув дверью.

Скоро Берлин. Поезд замедлил ход, войдя в черту города. Прогрохотал под колесами Карлсхорстский мост, и по обе стороны от него потянулись городские улицы. И вот уже над поездом нависла стеклянностальная крыша Силезского вокзала.

Первое, что Нина увидела на перроне, были взволнованные, полные ожидания синие глаза Илоны Сабо. Рядом с ней стоял какой–то высокий черноволосый, смутно знакомый Нине молодой человек. Нина выбежала из вагона и бросилась в объятия Илоны. Наконец–то они встретилась!

– Это Шандор Керекеш! – сказала, слегка смущаясь, Илона после первых приветственных слов.

– Мы знакомы, – показывая в улыбке ослепительно–белые зубы, напомнил Керекеш, – помните, виделись на прошлых соревнованиях.

Ирина оттащила Илону в сторону и спросила на ухо:

– Это и есть твой жених?

– Нравится?

Илона глядела на Нину так, словно от Нининых слов зависело, выйдет она за Керекеша или нет.

– Очень нравится, – ответила Нина и, схватив за руку Ирину Гонта, сказала: – Познакомься, Иринка, это Илона Сабе!

На перрон из всех вагонов высыпали спортсмены, они смешались с теми, кто их встречал.

– Товарищи! – кричал Карцев. – Прошу не задерживаться! Сюда, сюда, все ко мне!

Старый знакомый Рихард Баум поздравлял гостей с приездом, пожелал успехов, подчеркнул, что у молодежи всего мира советские студенты вызывают самые дружеские чувства. Карцев коротко ответил, поблагодарил.

Теперь в гостиницу, отдыхать!

Но отдохнуть девушкам почти не удалось. Нина и Ирина поместились в маленьком номере и только успели вымыться и переодеться, как пришла Илона.

Девушки уселись в кресла, и началась беседа. Сначала Илона немного смущалась в присутствии Ирины, но очень быстро освоилась и заговорила откровеннее.

– Вы понимаете, девушки, – она уже распространила свои дружеские чувства и на Ирину, хоть та не успела сказать ни одного слова, – я хочу выйти замуж и никак не решусь. И посоветоваться не с кем. Мама – хороший советчик, только представления о любви у нее довоенные, еще до той, первой мировой войны, и она считает, что выходить замуж можно, только получив образование.

– Ну, почему же так? – спросила Ирина и покраснела.

Нина бросила быстрый взгляд на подругу и улыбнулась.

– Не понимаю, чего тут бояться? – сказала она. – Если вы любите друг друга, женитесь, а мы с Ириной пошлем вам телеграмму.

– А если не удастся закончить институт?

– Почему же это может не удаться?

– Ну… ну, я не знаю, почему! Вот вы, советские люди, всегда во всем уверены; уверены, что если человек поступит в институт, то обязательно закончит его. Вы взялись завоевать мировые рекорды – и завоюете, взялись строить коммунизм – и построите…

– А разве ты не уверена, что у вас будет коммунизм? – спросила Ирина.

– Нет, в этом большом я тоже совершенно уверена. Ну, так как же, идти мне замуж за Керекеша или подождать?

Все весело, громко захохотали.

– Нечего ждать! Если любишь, выходи замуж – и все, – категорически заявила Ирина, – а бояться, что не закончишь институт или, скажем, есть будет нечего, нам теперь не приходится.

– Ну хорошо, – согласилась Илона. – Я выйду замуж. Ну, а жить где – у него или у нас?

У девушки оказалось множество вопросов, и на все Ирина с Ниной должны были дать ответ. Долго продолжался разговор, долго блуждал по коридорам отеля «Адлон» Шандор Керекеш, не находя себе места, – < Илона исчезла!

– Где твоя сестра? – грозно спросил он Тибора, встретив его в коридоре.

– Сидит у Нины Сокол, – ответил тот. – Решают, выходить ей за тебя, дурака, замуж или, принимая во внимание твой растерянный вид, отказать начисто.

Тибор был весело возбужден – до семи часов оставался только час. В семь на перрон выйдет Эрика. А минуты тянутся удивительно медленно.

Идти было еще рано, но Тибору не терпелось. В половине седьмого он, как семафор, возвышался на перроне, оглядывая поезда. Один, другой – ее нет! Уже семь. Значит, она опаздывает. А если совсем не приедет? Мало ли что может ей помешать!

При этой мысли он затрепетал. Остановился еще один поезд – ее нет. Должно быть, что–нибудь случилось.

– Тибор! – раздался вдруг за его спиной голос Эрики. – Тибор!

Он обернулся и, мгновенно забыв все свои тревоги и волнения, схватил девушку в объятия.

– Что ты делаешь, Тибор, тут же люди! – со счастливым смехом вырывалась Эрика.

– Ну и пусть люди! – все на свете ему было сейчас безразлично. – Идем, идем отсюда! – Он схватил ее за руку, и они побежали вниз по лестнице, к такси.

– «Адлон–отель», – сказал Тибор, захлопывая дверцу машины.

Ему показалось, что они ехали всего одну секунду —» двинулись и сейчас же остановились. Тибор первым выпрыгнул на тротуар.

– А теперь рассказывай, – не то попросил, не то приказал Тибор, когда они сели в углу холла, за громадной пальмой.

– Мне нечего рассказывать, Тибор. Что ты хочешь знать?

– Расскажи о твоей жизни в Америке, обо всем…

– А я хочу говорить только о тебе. В Америку я не вернусь. Да, не вернусь, хоть бы мне пришлось за это сесть в тюрьму. Тут я по крайней мере буду знать, на сколько лет меня посадили, а там хуже, чем в тюрьме, и не знаешь, сколько времени это будет продолжаться.

– Это будет продолжаться, пока ты сможешь ставить рекорды.

– Знаю. Видела там спортсменов, вышедших в тираж. Как выжатые лимоны, голодные, несчастные, без работы! Нет, я туда не вернусь.

И вдруг она вспомнила о своем участии в махинациях Шиллинга, запнулась и покраснела.

– Ты что, дорогая?

– Нет, ничего. Мелочь… Ты очень скучал обо мне?

Безумно! Я просто не знал, что делать там, на перроне.

– Я тоже скучала… очень скучала.

Они украдкой поцеловались. Через холл, не заметив их, прошел Шандор Керекеш.

– Пойдем ко мне, – сказал Тибор, – тут даже поговорить не дадут.

– Идем.

Тибор жил в одном номере с Илоной, но сестры в комнате не было. Немного говорили они с Эрикой в первые минуты. Наконец девушка нежно отстранилась от любимого.

– Подожди, – сказала она, – нацеловаться мы еще успеем. Я должна сказать тебе что–то очень важное, но ты поклянись, что не выдашь меня.

Тибор, дурачась, встал на одно колено и поднял руку вверх:

– Клянусь!

– Нет, я не шучу, милый. Мне необходимо с тобой посоветоваться. Там, в холле, я не могла говорить – слишком много людей вокруг.

– Так ты еще никогда со мною не говорила.

– Это правда. Понимаешь, сейчас мне предстоит принять очень важное решение. Надо определить, как пойдет дальше моя жизнь. Иначе жить вообще невозможно. Решать я буду не сию минуту, но обязательно здесь, в Берлине. Ты мне поможешь?

– С радостью.

– Ну, так вот… Сначала одно небольшое, но очень важное предупреждение. Шиллинг привез на игры команду баскетболистов. Между прочим, большинство из них действительно студенты, а все остальные в нашей команде даже не очень хорошо представляют себе, что такое колледж. Но Шиллинг не совсем уверен в их победе и поэтому притащил с собою Джилькса.

– А это кто такой?

– В нашей команде он играет двойную роль. Он наверняка агент Федерального бюро расследования', но агент не умный, и все сразу его раскусили. А вторая его специальность–профессиональный костолом. Я все разузнала. Он прошел специальную тренировку и выводит самых опасных противников из строя так ловко, что никакой судья не может придраться. Я хочу, чтобы ты предупредил русских. Я ненавижу этот спорт, где все основано на мошенничестве. Я достаточно насмотрелась в богоспасаемой Америке. Хватит с меня.

– Что–то не очень я верю в это костоломство, – усомнился Тибор.

– Я тоже сначала не верила. Но если ты не предупредишь советскую команду, то во время встречи СССР и США будут жертвы. Шиллингу приказано выиграть любой ценой. Он ни перед чем не остановится.

– А сами баскетболисты – они–то что будут смотреть?

– А что они могут поделать? Тренер заменил игрока, выпустил на поле костолома, тот сделал свое дело – и все, можно продолжать матч. Это не спорт, а убийство.

– Как я тебя люблю! – порывисто обнял Эрику Тибор.

– Подожди. Я должна договорить, пока нам не помешали. У меня в Америке есть подруга – массажистка Лора Майклоу. Сейчас она тяжело больна, ей давали слишком много допинга… Я хочу рассказать о ней… Я должна сделать так, чтобы о судьбе Майклоу узнали все спортсмены мира. Более того, я ей поклялась сделать это. Ты мне поможешь?

– Да, помогу. Ты хочешь написать статью в газету или выступить на большом митинге?

– На митинге? На стадионе?

– Да. Митинг будет после окончания игр.

– Ну, о митинге мы с тобой еще поговорим. Я точно знаю, его хотят сорвать. Тут уже не Шиллинг будет управлять этим. Шиллинг слишком мелкая сошка для такого дела. В этом заинтересован сам генерал Стенли. Это мне точно известно, – Эрика запнулась.

О намерении сорвать митинг ей рассказала Берта Лох Нестерпимо думать о ней, сидя рядом с Тибором и глядя на его руку с выжженными буквами.

– Они просили писателя Шартена сказать речь, и тот согласился. Он будет расхваливать американцев, а потом даст сигнал, и молодцы из «Тевтона» сорвут митинг. У них уже заранее разработан план действий. Я не уверена, что успею выступить и рассказать про Лору Майклоу.

– Может быть, не стоит? – спросил Тибор. – Ты же знаешь, как это для тебя опасно.

– Знаю. Но больше молчать не могу. Не могу! Спорт для меня всегда был святыней, а теперь стал грязной сделкой. Иногда я сама себе становлюсь противной, а так хочется быть честной и чистой, выходить на старт с незапятнанной совестью…

Тибор ласково обнял девушку. Он так хорошо ее понимал и радовался, что у нее появились такие мысли, раздумье, появилось желание бороться, а не сидеть сложа руки.

– Да, – сказал он, подумав, – что касается попытки сорвать митинг, то тут все ясно. Мы это предвидели и сумеем прибрать к рукам «тевтонов». Это первое. Во–вторых, на митинге тебе дадут слово – это я тебе твердо обещаю. Только хорошенько подумай перед тем, как говорить, потому что выступить надо коротко – три – пять минут, не более. Это не собрание, а митинг. Тут каждое слово должно разить, как пуля. Я могу пообещать, что тебе не помешают говорить… А вот третья новость для меня действительно неожиданна: неужели они так боятся русских?

– Кто же их не боится в Америке? Если бы сто газет год за годом кричали у тебя над ухом, что русские хотят стереть Америку с лица земли, ты тоже стал бы их бояться.

– Да, возможно. Но большей глупости и придумать нельзя.

– А в Америке не считают, что это глупости. Должна сознаться, что я не все еще понимаю, но эта газетная шумиха действует мне на нервы. Я туда больше никогда не вернусь.

– Я тебя никуда не пущу. Ты поедешь в Будапешт, и мы поженимся. Никто не властен запретить тебе выйти замуж.

– Так оно и должно быть. Хотя, откровенно говоря, я не очень верю в свое счастье, но бороться за него буду, И мы будем, непременно будем счастливы. Правда?

– Правда.

– Наверное?

– Наверное.

Они еще раз поцеловались.

– Знаешь, – опомнившись, сказала Эрика, – когда ты рядом, я не боюсь ничего на свете. Так жить, как я жила до сих пор, нельзя. Генерал Стенли приказал затмить нашими спортивными успехами все остальные страны. Когда я слышу такие приказы, я выхожу из себя. Я хочу соревноваться, хочу честно побеждать… Кстати, Нина Сокол тут? Мне придется встретиться с нею. Имей в виду, Тибор, первенства я не отдам, но соревнование будет честным.

– Да как же иначе? Но ты будешь соревноваться не только с Ниной Сокол.

– Ас кем еще?

– Есть тут такая девушка Ирина Гонта, я видел, как она тренировалась. Правда, она впервые выступает на международных соревнованиях.

– Все равно, главная моя противница – Нина Сокол! Ты пойми меня правильно, Тибор, я иногда ненавижу спорт, но считаю, что он должен быть честным. И я не понимаю, почему Артур Шиллинг все время пугает меня русскими и говорит, что их нужно раздавить, так как они угрожают Америке. Что, они действительно хотят войны?

– Единственное, чего они хотят, – это мира.

– Раз ты так говоришь, значит, это правда.

Они замолчали, сидя друг против друга. Потом Тибор встрепенулся, словно что–то решил.

– Прочти это, Эрика, – и передал ей воззвание группы спортсменов ко всем студентам и молодежи всего мира. Целая колонна подписей темнела на листке.

Девушка впилась глазами в строчки.

– Тут все правильно, – сказала она.

– Мы напечатаем это обращение в газетах. Ты не хочешь подписаться?

– Дай перо, – решительно сказала Эрика.

– Подожди, я хочу, чтобы ты поняла, какую ответственность налагает эта подпись, чтобы ты поставила ее не только потому, что любишь меня…

– Это я понимаю.

– Имей в виду, на тебя падет гнев Шиллинга, и не только его, но и всех твоих американских хозяев. Тебе придется пережить трудные дни – быть может, тебя даже выгонят из команды.

– Ты говоришь так, словно хочешь уговорить меня не подписывать. Я уверена, что многие из наших спортсменов подписали бы, но они боятся. А я I не боюсь! Я больше не вернусь в Америку, хватит с меня!

Эрика встала и взволнованно прошлась по комнате. Сейчас Тибор уже начал раскаиваться, что завел разовор о воззвании. Много страданий придется пережить Эрике, если оиа подпишет его. Но он не ошибся в своей любимой, какое это великое счастье!

Девушка ходила по комнате и молчала. Строчки воззвания стояли перед ее глазами, и каждое слово совпадало с ее собственными мыслями, переживаниями, мечтами.

Да, Тибор прав – подпись может навлечь на нее большую беду, он прямо сказал ей об этом, и за это она любит его еще больше. Он мог бы промолчать, воспользоваться ее первым порывом, но он не поступил так. Сейчас она может спокойно обдумать все. Но о чем тут, собственно говоря, думать, когда вся ее жизнь зависит от того, будет ли на земле мир, или снова война кровавой волной прокатится по дорогам ее родины?

– Дай перо, – сказала она.

– Может, завтра? – нерешительно спросил Тибор.

Милый, родной Тибор, как он боится за нее, он все еще хочет дать ей время подумать.

– Нет, я подпишу сейчас. Позволь мне хоть раз в жизни быть честной.

Тибор удивленно взглянул на нее.

– На меня налипло столько грязи, – с отчаянием сказала девушка, – что, может, всю жизнь придется ее смывать!

– Ты, конечно, преувеличиваешь!

Эрика не ответила. Она взяла перо и, четко выводя буквы, подписала воззвание.

– Вот и все, – сказала она. – У меня словно тяжелый камень с души свалился. Ты даже представить не можешь, как я люблю тебя, Тибор!..

Глава тридцать шестая

Пятьдесят два государственных флага развеваются на флагштоках, окружающих стадион, переливаются яркими красками в лучах солнца.

Беговые дорожки и зеленое поле еще пустынны. Не видно ни одного спортсмена, только переполненные трибуны гудят и волнуются в ожидании соревнований да теплый ветерок то поднимет, то снова опустит флаги над стадионом.

Но вот раздаются звуки праздничного марша, и трибуны затихают. На стадион выходит колонна знаменосцев. Они стоят рядом, они сейчас все равны в этих соревнованиях, и только честная борьба и победа могут прославить какой–нибудь флаг.

Звучит музыка, и вот уже колонны спортсменов выходят на черную дорожку, делают круг по полю и строятся со своими знаменосцами, как армия за полководцем.

Сдержанный гул прокатывается по трибунам – это выходит колонна Советского Союза. Впереди – Ольга Волошина, и нет на стадионе почти ни одного человека, который не знал бы ее.

Широкое поле расцветает колоннами спортсменов в разноцветных костюмах, словно невидимый художник рисует на нем красочные узоры. Последними выходят и выстраиваются позади черно–красно–золотистого знамени хозяева стадиона – спортсмены Германской Демократической Республики. Музыка стихает. Над стадионом – тишина.

Председатель Международного союза студентов объявляет студенческие спортивные соревнования открытыми, желает участникам больших успехов и новых рекордов. Потом на невысокую трибуну выходит один из хозяев поля, студент университета имени Гумбольдта, и, подняв вверх правую руку, оглашает слова присяги, и все спортсмены, каждый на своем языке, повторяют ее.

– …Клянусь честно добиваться победы, – раздается над полем стадиона.

Программа первого дня состояла из баскетбольных встреч, забегов и полуфиналов стометрового бега, бега на десять тысяч метров… Завтра будет метание диска, прыжки в высоту, финальные забеги стометровки и бег на полторы тысячи метров – так, один за другим, пройдут все виды соревнований.

– Прошу сюда, товарищи, – громко сказал тренер баскетболистов, собирая вокруг себя команду. – Вот что я хочу сказать вам перед соревнованием. Американцы утверждают, будто они недосягаемы, но победить их можно и нужно. Желаю вам успеха, и, наверное, все советские люди в эту минуту желают вам того же. Счастливо! Пошли!

На трибунах уже спорили о возможном исходе первой встречи. Когда обе команды выбежали на поле, стадион шумно зааплодировал. Советские спортсмены выстроились по линии поля, американцы остались стоять группой.

– Баскетбольной команде студентов Соединенных Штатов Америки физкультпривет! – раздалось над стадионом.

Американцы переглянулись, не зная, что делать. Они не привыкли здороваться с противником. С минуту стояла неловкая тишина, потом капитан американцев подошел к советским спортсменам.

Русанов о интересом посмотрел на капитана команды США, молодого человека, еще выше, чем он, ростом, с добродушным лицом. Они поздоровались и стали тянуть жребий, кому на какой стороне играть. Наконец команды заняли свои места, свисток судьи – и игра началась.

Кто из нас не видал этой целеустремленной, темпераментной, огненной игры, когда вся команда как бы становится единым организмом, а игроки понимают не только взгляды, но и мысли друг друга!

Осторожно, но очень напряженно началась игра между студентами США и Советского Союза. Команды словно приглядывались друг к другу, нащупывая слабые места или щелки в обороне, сквозь которые можно прорваться к кольцу. Вот Русанов издалека, точно рассчитанным броском положил мяч в кольцо, и на щите Советского Союза появилась первая двойка. Американцы ответили стремительной атакой, и через минуту мяч оказался в кольце советской команды – счет выровнялся.

Нина, сидя в первом ряду трибуны для участников, не отрываясь следила за игрой. Как она волновалась в эти минуты за Владимира Русанова, как пламенно желала ему успеха!

А на площадке быстро и драматически развивались события. Первая половина игры закончилась вничью 18 : 18. Когда началась вторая половина, американцы немного отстали, разница в счете равнялась четырем очкам.

По правилам баскетбола любая команда имеет право во время игры заменять игроков, и тренер команды русских умело пользовался этим правом. Он все время вводил свежие силы, не заменял только капитана. Русанов так хорошо вел игру, что просто невозможно было дать ему отдых. И очень скоро весь стадион понял, где центр, где душа советской команды. Каждый раз, когда мяч из рук Русанова попадал в кольцо, зрители разражались аплодисментами.

Разница в счете достигла уже шести очков, и Артур Шиллинг, сидевший на скамье рядом с Эрвином Майером, встал с места. Если так пойдет и дальше, то команда проиграет. Этот Русанов – игрок мирового класса.

Шиллинг подошел к своим запасным игрокам, и через несколько секунд на поле выбежал Джек Джилькс.

Ни судьи, ни зрители даже не заметили, как это произошло. Джилькс оказался рядом с капитаном команды русских. Русанов занес руку, чтобы перехватить мяч, и вдруг она повисла неподвижно. Послышался такой звук, будто сломался карандаш.

– Ох! – коротко вскрикнул Русанов. В глазах у него потемнело от боли, колени подогнулись, и он медленно опустился на землю. Бессильно откинутая рука его была согнута выше локтя. Игра прервалась. К Русанову уже бежал врач, но, опередив его, забыв о тысячах посторонних глаз, обо всем на свете, к Владимиру кинулась Нина. Она подбежала к нему, наклонилась, заглянула в глаза – живой!

Товарищи вынесли своего капитана с поля и положили на лавку. Судья свистнул, выбежал новый советский игрок: встреча продолжалась.

Эрвин Майер, глядя на большое распростертое тело Русанова, сказал вернувшемуся на место Шиллингу!

– Мы сделали больше, чем могли мечтать.

– Вы это о чем?

– Посмотрите на девушку – это Нина Сокол.

А стадион ревел. Все хорошо поняли, в чем дело. Берлинские зрители были достаточно опытны и теперь чувствовали себя глубоко оскорбленными. Весь стадион сейчас желал победы советской команде. Но вот у американцев уже тридцать очков, тридцать два, сейчас счет сравняется.

Русанова перенесли в помещение медпункта. Нина не отходила ни на шаг. Пришел врач. Рука Владимиралежала на столе неподвижная, словно глиняная, и даже смотреть на нее было больно.

– Ничего, ничего, – сказал врач, – все срастется, и он прекрасно будет играть. Сейчас наложим лубки.

Он вышел, и в этот момент из маленького громкоговорителя под потолком медпункта раздалось:

– Американцы сравняли счет – 34:34.

Русанов открыл глаза, хотел подняться и застонал: сломанная рука страшной тяжестью потянула его вниз, и он медленно опустился на спину. Прямо перед собой он увидел огромные, затуманенные слезами глаза Нины, но сердце его, сердце капитана советской команды, было с теми, кто сражался на поле.

– Американцы ведут, – сказал голос: – 36: 34.

Стадион разразился грохотом. Игра кончилась. Американцы выиграли.

От свиста на трибунах дрожали стены комнаты.

Русанов открыл глаза. Как это случилось? Он не мог вспомнить, как это произошло.

– Больно? Очень больно? – услышал он голос Нины и снова увидел над собой ее глаза.

– Нет, не очень, – стараясь улыбнуться, ответил он. – Какие же они подлецы! Ведь это нарочно сделано, я знаю…

– Ничего, ничего, врач говорит, что все будет хорошо.

– Ты иди, Нина, тебе ведь бежать надо.

– Не сердись на меня, я не могла… Я очень… очень тебя люблю… Я буду тут… Я не могу без тебя.

Здоровой правой рукой Владимир обнял Нину, пригнул к себе ее голову и бережно коснулся губами ее побледневших губ. Каждое движение отдавалось нестерпимой болью.

– Иди, – через силу выговаривая слова, произнес он, – тебе сейчас бежать.

Нина встала. Да, она отплатит за эту сломанную руку! Какое счастье, что она в состоянии это сделать!

Вошел врач.

– Ну, – сказал он, – будем вас ремонтировать. Месяц–два походите с куклой – и все.

Русанов не обратил на эти слова никакого внимания, он сейчас не видел ничего, кроме глаз Нины, ничего не слышал, кроме ее шагов.

– Я запретил сюда входить, – продолжал врач, – но эта девушка прорвалась следом за вами. Товарищей мы пустим, когда наложим повязку.

– Хорошо, – прошептал Русанов и скрипнул зубами, когда врач взялся за его левую руку.

В медпункт вошли Карцев и тренер баскетбольной команды: оба были взволнованы.

– Какой дурак приказал нас не пускать? – крикнул Федор Иванович.

– Это я, – учтиво ответил врач. – Выйдите сейчас же и не мешайте мне.

Его спокойный тон сразу же охладил Карцева.

– Ничего опасного?

– Через три месяца опять будет играть в баскетбол.

Тренеры послушно вышли. Несмотря на боль, Русанов улыбнулся.

В раздевалку, где после матча собрались американские баскетболисты, Шиллинг вошел не без внутренней робости. С этими двухметровыми парнями всегда много возни: они знают, как трудно их заменить, и поэтому позволяют себе держаться независимо. Но тренер ничем не выдавал своей тайной тревоги – ему приходилось бывать и в более трудных положениях.

– Поздравляю, ребята! – воскликнул он, затворяя за собой дверь. – Дали жару русским. Они вас всю жизнь помнить будут.

Но его оживленное приветствие было встречено полным молчанием, и он, прикинувшись удивленным, спросил:

– Разве вы не рады своей победе?

– Поздравляйте своего Джилькса, – послышалось из угла раздевалки.

Шиллинг не видел, кто это сказал, но сразу почувствовал напряженную атмосферу. И действительно, после игры баскетболисты вернулись в раздевалку мрачные и сердитые. Они прекрасно все поняли, и поэтому настроение у них было подавленное. Каждый чувствовал себя так, будто его схватили за руку, когда он клал на стол фальшивые карты. Джилькс сделал свое дело так ловко, что формально его никто не смог бы обвинить в преднамеренности, и все же на стадионе уже знают правду, и стыдно глядеть в глаза новым друзьям, будто ты соучастник этой подлости.

Шиллинг тотчас же почуял настроение своей команды, но это его мало тревожило. Он должен был победить любой ценой и победил. А что будут говорить на стадионе, ему безразлично. Приказ выполнен, и это главное. Джилькса могут дисквалифицировать, или посадить в тюрьму, или вообще запретить доступ ко всем стадионам мира. Сейчас это не имеет значения. Он блестяще сделал свое дело и теперь может убираться ко всем чертям. А с этими долговязыми спортсменами Шиллинг сумеет справиться. Это уже проверено… Откуда–то из–за угла вдруг встал во весь свой двухметровый рост капитан команды Генри Шорт, один из наилучших игроков не только студенческой команды, но и всей Америки. Он подошел к Шиллингу, поглядел на него сверху вниз и сказал:

– Послушайте, Шиллинг, вы не можете сгинуть отсюда ко всем чертям? Если вы не сделаете этого по своей воле, то мне придется вам помочь. И советую не медлить. После ваших грязных фокусов у нас неважное настроение.

Менаджер смотрел на Шорта, как на колокольню, запрокинув голову, и в его узеньких, заплывших жиром глазах светилось искреннее изумление.

– Что с вами случилось, Генри? – сказал он, становясь на цыпочки и стараясь потрепать баскетболиста по плечу.

– Хотите знать, что? – Шорт схватил Шиллинга за свитер на груди и сильно тряхнул. – Сейчас я вам скажу – что: я не согласен так играть. Если этот Джилькс, – он указал на одинокую, забившуюся в угол фигуру, – еще раз появится на поле, я немедленно прекращаю игру, и никакие контракты не заставят меня прикоснуться к мячу. Проиграли, так надо честно это признать, а не калечить людей. Мне от стыда хотелось убежать с поля за сто километров.

– Что–то вы распелись, – отозвался Джилькс, – как бы потом не пришлось плакать, Шорт!

– Посмотрим, кто из нас будет плакать, – сказал Шорт, – во всяком случае рекомендую вам на поле не появляться. Лучше бы вам избрать другую сферу деятельности. Понятно?

Шиллинг почувствовал, что атмосфера в раздевалке стала слишком накаленной, и поспешил прекратить разговор.

– По–моему, вся эта история не стоит выеденного яйца, – заявил он. – Джилькс славный парень, и я уверен, что к следующему матчу вы с ним помиритесь.

– Не надейтесь, Шиллинг, – не вставая с кресла, сказал Том Гаркнес. – Я тоже уйду с поля, если на нем хоть раз еще появится Джилькс.

– Ах так! – воскликнул Шиллинг. – Я сделал все, чтобы помочь вам выиграть, а вы еще меня и упрекаете! Вы бездарности, вы не баскетболисты, а телеграфные столбы! Вы чуть не проиграли русским, чуть не осрамили Америку и еще недовольны тем, что я вас выручил. Стыд! Позор!

– Да, мы недовольны, – ответил Гаркнес, – я не желаю выигрывать таким способом. И вообще, какого черта вы нам не разрешаете разговаривать с русскими? Они славные ребята и здорово играют в баскетбол. Еще один такой случай, и я обо всем расскажу корреспондентам. Вы меня знаете, и я вас не боюсь.

– Что вы плетете, Гаркнес? – всплеснул короткими, жирными ручками Шиллинг. – Ведь они коммунисты! Они наши главные враги и противники, они реальная угроза для нашего американского образа жизни. Как вы смеете так говорить?

– А мне на это наплевать, – Том небрежно плюнул в сторону Шиллинга. – Теперь я уже знаю, какая они угроза. Такие же точно люди, как и мы, ни больше ни меньше. Можете не волноваться, заразиться коммунизмом я не боюсь, но предупреждаю всех, что ломать им ноги на поле не разрешу. Понятно?

– Помните, – истерически выкрикнул Шиллинг, – что дружба с русскими граничит с изменой!

– Вот дурак! – сквозь зубы сказал Шорт, садясь в кресло спиной к менаджеру. – Убирайтесь–ка отсюда, а то могут быть неприятности.

Он произнес это спокойно, но тренер понял – оставаться здесь рискованно, лучше исчезнуть, Утро вечера мудренее. Утром все успокоятся.

– Вы мне нужны, Джилькс, идемте, – сказал он, и Джек Джилькс послушно поднялся с места.

Они вышли вместе среди общего молчания. В раздевалке надолго воцарилась тишина. Спортсменам не хотелось разговаривать. Их не покидало ощущение стыда. О том, чтобы выйти на стадион, не могло быть и речи, словно грязный поступок Джилькса набросил на всех черную тень. Лучше всего сейчас поехать в гостиницу и сидеть там все время, а на стадионе появляться только на матчах. Приятная перспектива, нечего сказать!

– Знаешь, Генри, – сказал Том Гаркнес, когда они выходили из раздевалки, – мне очень хочется пойти к нему. Разумеется, извиняться нечего. Мы в этом нисколько не виноваты. Но мне хочется, чтобы он знал – не все такие, как этот прохвост Джилькс.

Хотя Том не сказал, к кому он хочет зайти, Генри Шорт сразу понял его и в первую секунду испугался.