Текст книги "Стадион"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Глава третья

Массивные металлические двери контрольной проходной в тюрьме Шпандау захлопнулись с мелодичным звоном. Для всех, кого привозили в тюрьму, этот звон не предвещал ничего хорошего. Для Берты Лох он, наоборот, был сейчас вестником возвращения свободы. Она сошла с невысоких каменных ступенек и очутилась на улице.

Над нею высились внушительные, похожие на отвесные скалы, стены тюрьмы, такие толстые, что по верху их была проложена дорожка, и часовые совершали по ней обход. В этой тюрьме отбывали наказание особо важные преступники – фашисты, избежавшие казни и приговоренные Международным Нюрнбергским трибуналом к заключению. И хотя американцы и англичане старались, чтобы даже в этой страшной тюрьме фашистам жилось неплохо, все же Берта Лох пережила в ее стенах немало неприятных минут.

Ей все еще не верилось, что она на свободе, что кончились долгие годы заключения и миновала угроза смерти. Берте казалось, что сейчас снова откроются высокие двери, ее окликнут, вернут в тюрьму и опять посадят в камеру. Она невольно ускорила шаги, почти побежала.

Но никто не бросился за ней вдогонку, тяжелые двери проходной были неподвижны, и Берта успокоилась. Она шла, не зная куда, лишь бы уйти подальше от тюрьмы.

Вероятно, никто так не удивился этому неожиданному освобождению, как сама Берта Лох. Она уже успела привыкнуть к мысли, что ей еще долго придется пробыть в тюрьме, – и вдруг полная свобода, документы в кармане, теплое августовское солнце над головой и добродушное, почти ласковое пожелание счастья, услышанное ею от дежурного начальника американской тюремной охраны.

– Газетчики уже пронюхали о вашем освобождении, – сказал он на прощанье, – возле ворот околачивалось два–три фотографа, но я велел им исчезнуть и сказал, что выпущу вас только через неделю. Так что можете идти спокойно. Желаю счастья в жизни и больше успехов, чем до сих пор. Надеюсь, вы знаете, кого вы должны благодарить за освобождение?

О да, это Берта Лох знала очень хорошо.

Берта быстро свернула в маленькую улочку. Путь ее лежал вовсе не туда – наоборот, эта улочка уводила ее от дома, но Берта решила на всякий случай проверить: вот захочу и сверну, можно или нельзя? Оказалось, можно. Значит, и вправду свобода.

Люди не обращали на нее никакого внимания – идет по улице обыкновенная женщина лет сорока, в старом, поношенном платье, куда–то спешит, – какое кому до нее дело? Пусть себе идет.

Сначала Берта не осмеливалась смотреть на прохожих. Ей казалось, что стоит только взглянуть в лицо первому встречному, и тот сразу же узнает ее, подымет шум и… Что будет потом, Берта не очень хорошо себе представляла, но ей становилось не по себе. Постепенно она расхрабрилась, но все–таки не решалась поднять глаза. Было воскресенье, и улицы кишели народом, но, к счастью, никто не опознал Берту Лох, не крикнул, не указал на нее другим. Маленькая тихая улочка, на которую она так неожиданно свернула, называлась Кастаниенштрассе. Здесь, за высокими сплошными заборами и ажурными решетками, стояли уединенные особнячки людей среднего достатка, солидных немецких бюргеров, купцов или торговцев, которые еще не вышли в настоящие капиталисты и не могли купить себе дачу где–нибудь у моря или в горах Саксонии, а вынуждены были довольствоваться этим тихим, зеленым районом Берлина.

Берта уже собиралась повернуть назад и идти искать свою прежнюю квартиру на Кайзердамм, как вдруг кто–то произнес ее имя.

Она остановилась, дрожа от страха. Вот оно! Первой мыслью ее было бежать от этого негромкого, смутно знакомого голоса, бежать куда глаза глядят. Но она сразу же сообразила – это не поможет; если ее сумели так быстро найти, то догонят наверняка.

Резко, словно кидаясь в холодную воду, она обернулась и увидела перед собой худощавого человека в больших очках с толстыми комбинированными стеклами, сквозь которые колюче глядели близорукие, но проницательные, умные глаза. Человек был без шляпы, редкие волосы его не прикрывали лысины.

– Очень рад вас видеть, Берта, – спокойно сказал он. – Давно вас выпустили?

– Доктор Шитке! – воскликнула Берта, сразу забыв о своих страхах – Господи, как я рада! Значит, вы тоже на воле?

– А я и не был в заключении, – усмехнулся доктор, показав огромные желтые, похожие на конские, зубы, – врачей не карают.

– А меня, представьте, только что выпустили. Я иду домой.

– Вот как! И я первый, кого вы встретили? Это символично. Но я думаю, что нам не следует долго стоять на улице вместе. Я живу вот в этом доме, – он показал на домик за высоким сплошным забором, – а вот номер моего телефона, – добавил он, доставая записную книжку и вырывая из нее листок. – Позвоните мне, когда уляжется первая радость свидания с родственниками. Привет!

Он быстро подошел к забору и нажал кнопку – тяжелая железная калитка отворилась и захлопнулась за ним со звоном, очень похожим на звон дверей тюрьмы Шпандау.

Берта еще с минуту стояла неподвижно. Значит, и доктор Шитке на свободе. Чудесно! Теперь ей нечего бояться!

Она попыталась рассмотреть жилище доктора Шитке, но увидела только часть стены и крышу – все остальное было скрыто высоким глухим забором. Кастаниенштрас–се, безлюдная улочка, обсаженная старыми каштанами и платанами, стала казаться ей на редкость симпатичной.

Берта повернула обратно и пошла на Кайзердамм. Она не была здесь больше десяти лет и не знала, цел ли тот дом, где она жила до войны, где умерли ее отец и мать и где она оставила сестру с маленькой Эрикой. Это был самый обыкновенный высокий серый дом, каких в Берлине тысячи. Увидев, что он не разрушен, Берта чуть не заплакала от радости. Может быть, и сестра жива, может быть, сохранилась и ее прежняя комната?

Она быстро взбежала на третий этаж. Вот знакомая площадка – подумать только, тут ничего не изменилось за это долгое время! Позвонила у двери, нажав кнопку, и через секунду увидела перед собой сестру. Да, это, несомненно, она, постаревшая, поблекшая, но все–таки это она, Марта.

Сестра даже подалась назад от неожиданности. Лицо ее выражало страх.

– Не узнала, Марта?! – звонким от возбуждения голосом почти выкрикнула Берта.

– Нет, узнала, входи, пожалуйста, Берта, – запинаясь сказала сестра и только немного погодя, опомнившись, обняла ее и прижала к груди, но все же спросила: – Тебя выпустили, или ты убежала?

– Выпустили, Марта, освободили навсегда! – Берта побежала в свою маленькую комнатку, переступила порог и ахнула от радости: в комнате тоже ничего не изменилось.

Вымывшись и переодевшись в свой старый халат, она вошла в столовую и остановилась на пороге, почувствовав запах хорошего табака. За столом вместе с Мартой сидели белокурая девушка и красивый, уже немолодой мужчина.

– Берта, ведь это наша Эрика, неужели не узнаешь? – заметив недоуменный взгляд сестры, улыбнулась Марта.

Берта всмотрелась в лицо девушки и только сейчас сообразила, что не видела племянницу добрый десяток лет.

– Здравствуй, мое сердечко! – шагнув к девушке, Берта широко открыла объятия. – Ты, оказывается, совсем уже взрослая. А я–то все представляла тебя крошкой!

– Здравствуйте, тетя Берта, – сухо ответила Эрика, не выказав никакого желания обнять свою родственницу.

Берта, несколько уязвленная холодностью Эрики, повернулась к незнакомому мужчине.

– Это господин Эрвин Майер, самый близкий друг нашей семьи, – представила его Марта, – он научил Эрику любить спорт и тренировал перед рекордом.

– Очень рад лично познакомиться со знаменитой командозой из Равенсбрюка, – показав в улыбке ровные белые зубы, сказал Майер.

Берта вздрогнула. У Эрики вся кровь отхлынула от лица, она крепко стиснула губы и не произнесла ни слова. Майер заметил общее замешательство и усмехнулся.

– На мой взгляд, это звание может сейчас стать для вас лучшей рекомендацией, – продолжал он. – Знаете, я много читал о вас в газетах и всегда хотел познакомиться лично. Правда, после окончания войны мне казалось, что надежды мои тщетны, но потом дело как будто снова пошло на лад. Не правда ли?

– О да! – горячо подтвердила Берта.

– Хотелось бы услышать о последних годах вашей жизни непосредственно от вас, – сказал Майер–Думаю, госпожа Марта разрешит мне это?

– Господи, конечно! – воскликнула Марта. – Да разве я в чем могу отказать. господину Майеру, ведь он так много для нас сделал! Но постой, Берта, может, ты сперва что–нибудь съешь?

– Нет, я не голодна, – ответила Берта, садясь на тахту.

Майер уселся в кресло; Эрика подошла к окну.

– Не знаю, с чего и начать, – заговорила Берта. – Прежде всего надо вам сказать, что я на суде могла только слушать и молчать. Ни запираться, ни оправдываться уже не имело смысла…

– Чрезвычайно интересно, – заметил Майер.

– Меня присудили к повешению. Но я была очень дальновидна. На меня иногда поглядывал один американец из тюремной охраны – не солдат, нет, офицер, – ну, одним словом, я забеременела еще до суда. Когда объявили приговор, я заявила, что жду ребенка, а по закону в таких случаях исполнение приговора откладывают. И действительно, исполнение приговора отложили.

– Ловко придумано! – похвалил Майер.

– Ого, подумала я тогда, у меня есть еще девять месяцев, за это время многое может измениться. Как видите, я не ошиблась. Уже через три месяца американцы начали ссориться с русскими, и генерал Клей заменил мне повешение пожизненным заключением. Потом они поссорились еще больше, и мой срок уменьшили до пятнадцати лет. Еще одна ссора – и меня выпустили! Я на воле! Вот и вся история… Очевидно, я еще нужна кому–то…

– Ловко придумано! – похвалил Майер.

– А где же он? – внезапно послышался голос у окна.

Берта с недоумением взглянула на Эрику.

– Кто?

– Ну… твой сын или дочь, где твой ребенок?

– Ах, ребенок! – равнодушно протянула Берта. – Да, мне все–таки пришлось родить. Был сын, довольно славный мальчишка, но очень уж болезненный. Доставлял мне массу хлопот в тюрьме… Если б он остался жив. мне было бы там куда труднее. Но милосердный господь все делает к лучшему.

Некоторое время в комнате царило молчание. Каждый воспринял рассказ Берты по–своему. Эрика трепетала от ужаса и негодования, но она была воспитана в духе железной немецкой дисциплины и не Позволила себе вслух осуждать тетку. Марту коробил этот холодный цинизм, но все же она радовалась возвращению сестры: теперь они с Эрикой уже не так одиноки в этом страшном и непонятном мире, с ними Берта – непостижимое, иногда пугающее, но все–таки родное существо, чьей воле она может теперь подчиняться, вместо того чтобы решать все жизненные проблемы одной. Что касается Майера, то он вообще не услышал ничего нового для себя, так как о злодеяниях Берты Лох много писали американские газеты, которых не читали ни Марта, ни Эрика. Сейчас Майер размышлял о том, как можно использовать свою новую знакомую. Узнать бы только, по чьей инициативе она освобождена.

– Кажется, то, что меня освободили, вовсе не диво, – снова заговорила Берта. – Только я успела отойти от тюрьмы, как встретила знакомого – и знаете кого? Доктора Шитке. Помните? Это тот самый знаменитый доктор Шитке. Если меня считают великой грешницей, то ему уж давно пора гореть в аду.

Берта встала и прошлась по комнате: халат ее распахнулся, приоткрыв худые, но довольно стройные ноги. Она задумалась, поджав тонкие губы, и Майер, не спускавший с нее глаз, вдруг увидел, как холодно–жестким может быть ее востроносое и, в сущности, незначительное лицо. Он даже усмехнулся про себя, окончательно поняв, почему так прославилась командоза концлагеря Равенсбрюк. Очень удачное знакомство! Никто не сумеет лучше Майера подыскать работу для Берты Лох.

– Ваш знакомый доктор Шитке живет на Кастаниенштрассе? – спросил он.

– Да, – Берта удивилась и даже слегка испугалась: этот Эрвин Майер был слишком осведомлен обо всем, что так или иначе касалось ее.

– У меня послезавтра свидание с ним, – продолжал Майер, – если хотите, можем пойти вместе.

– Нет, нет, – возразила Берта, – я хотела поговорить с ним наедине.

– Хотите вспомнить свои былые подвиги тэт–а–тэт? – лукаво прищурился Майер.

– Да, и это тоже, – нисколько не смутившись, ответила Берта. – Но, кроме того, у нас с ним должен быть серьезный разговор, и вы нам можете помешать.

– Вы имеете в виду разговор о будущей работе?

– Да…

– Вот об этом, вероятно, придется позаботиться именно мне, – сказал Майер, вставая. – Не беспокойтесь, я найду работу, которая придется вам по вкусу.

– Как, вы уже уходите? – воскликнула Марта.

– Да, мне пора. Эрика, завтра к десяти на стадион. Спокойной ночи!

Марта вышла в переднюю проводить гостя, и в комнате наступило молчание. Ни Берта, ни Эрика не испытывали желания разговаривать. Командоза чувствовала в племяннице скрытое внутреннее сопротивление, которое она так хорошо научилась различать у своих бывших пленных.

А Эрика притихла, глубоко пораженная всем слышанным. В свое время она читала в газетах о делах тетки, но не верила, считая все эти ужасы обычным газетным враньем. И вдруг выяснилось, что газетные россказни просто вздор по сравнению с действительностью. Вот сейчас в этой комнате сидит перед нею маленькая рыжеватая женщина с острым носом, небольшими глазками и будто стиснутым лбом, ее небольшие сухие руки с короткими пальцами бессильно лежат на коленях, прикрытых красным цветастым халатом… И эти самые руки держали плетку и пистолет, вырезали куски кожи с татуировкой, убивали людей…

Эрика вздрогнула. Она смотрела на Берту, уже не пытаясь скрыть страха.

– Я пойду погуляю, мама, – через силу сказала она, – скоро вернусь.

– У тебя уже есть жених, Эрика? – спросила Берта.

– Нет, – ответила Марта, – ей еще рано.

– В нашей семье все начинали рано, – засмеялась Берта.

Эрика уже не слышала этих слов. Она быстро сбежала по лестнице, вышла на улицу и остановилась. Собственно говоря, идти было некуда. Просто ей стало нестерпимо страшно оставаться с теткой, дышать с ней одним воздухом. Возможно, это ощущение пройдет, все равно в одиннадцать часов надо быть дома, но сейчас ей хотелось уйти подальше, не видеть этих сверлящих маленьких глаз, не слышать спокойного голоса, произносящего такие ужасные слова.

Редкие прохожие, озабоченно шагая по улице, не обращали никакого внимания на растерянную, взволнованную девушку. Эрика вошла в будку телефона–автомата и набрала номер.

– Это вы, Тибор? – спросила она. – Да, это Эрика. Мне хотелось бы встретиться с вами на прощанье. Где? Ну, давайте у эсбана Фрйдрихштрассе. На перроне.

Эрика положила трубку, подумала о том, какое радостное волнение слышалось в голосе Тибора, и улыбнулась. На душе у нее стало чуточку легче.

Глава четвертая

Нина Сокол познакомилась с Илоной Сабо в самом начале берлинских соревнований, когда венгерских и советских спортсменов поселили вместе в большом, когда–то роскошном отеле «Адлон» близ Бранденбургских ворот. Отель «Адлон», один из самых крупных и фешенебельных берлинских отелей, во время войны был почти разрушен миной, брошенной с американского самолета, и до сих пор не восстановлен целиком. Спортсмены получили в свое распоряжение целый этаж в восстановленной части, и длинный коридор заполнился веселым шумом и смехом.

Через несколько часов приезжие знали друг друга по имени, успели узнать, кто каким видом спорта занимается, кто где учится или работает.

Знакомство началось с того, что Нина, увидев Илону в первый раз, была поражена ее внешностью. Ей еще не приходилось видеть такой яркой, а главное, такой оригинальной красоты, заключавшейся не в классической правильности черт лица, а в красках, которыми одарила девушку природа. У Илоны были темные, почти черные волосы, матово–розовая, необычайно нежного оттенка кожа, четко очерченные алые губы и ярко–синие глаза, такие большие и такие синие, как вечернее небо над горами, когда только что зашло солнце и вот–вот заблестят первые звезды.

Встретившись с ней впервые, Нина застыла на месте от удивления. Илона весело рассмеялась. С этого и началась их дружба.

В коридоре отеля «Адлон» было нечто вроде небольшого холла – там стоял диван, несколько кресел и столик с фарфоровой вазой, наполненной цветами. После ужина девушки встретились в этом уголке и попытались поговорить. Нина немножко говорила по–немецки, а Илона знала несколько слов по–русски и с грехом пополам объяснялась по–немецки. Сперва они больше смеялись, чем разговаривали, но постепенно, как всегда бывает в таких случаях, у каждой из них появилось больше слов, и фразы составлялись легче.

На второй вечер они уже хорошо понимали друг друга, и тогда выяснилось, что у них много общего.

Скоро разговор перешел от общих проблем к более интимным, а потому стал еще интереснее.

– У тебя есть жених? – спросила Илона.

– Нет, – ответила Нина. – А у тебя?

– Тоже нет, – быстро сказала Илона и покраснела.

Ее смущение было заметно даже в полумраке тускла освещенного холла. Нина только улыбнулась в ответ.

В эту минуту в холл, неся на вытянутых руках патефон, вошел Шандор Керекеш, плечистый черноволосый юноша, студент Будапештского университета и бегун на средней дистанции. Увидев его, Илона, и без того смущенная, вспыхнула, и щеки ее разгорелись еще ярче.

Нина все поняла и весело рассмеялась.

– Очень плохой смех! – не зная, как перевести слово «неуместный», сказала Илона.

Шандор решительно водрузил патефон на столик, покрутил ручку с такой силой, будто заводил автомобиль и, прислушавшись к музыке, с поклоном подошел к Нине.

Другие спортсмены, привлеченные музыкой, вышли из своих комнат, и холл быстро наполнился молодежью.

Через несколько минут вошел новый гость, судя по осанке и легкости движений – тоже спортсмен. Худощавое лицо его с тонкими губами, высоким лбом и удивительно светлыми глазами было немного настороженным.

Тибор Сабо тотчас же подошел к нему.

– Товарищи, кто еще не знаком, прошу познакомиться, – обратился он к присутствующим, – это наш немецкий друг Рихард Баум.

Баума знали в лицо все, и все помнили, с каким отличным результатом он пробежал стометровку, разделив первое место с Сухановым. Его окружили – многим было интересно поговорить с ним, а Нине Сокол особенно. Ей очень хотелось понять, что произошло с немцами, действительно ли они изменились, или эго только так кажется? До сих пор она не могла побороть в себе недоверчивой настороженности к немцам.

– Садитесь к нам, товарищ Баум, – пригласила она, и Рихард, поздоровавшись, осторожно сел между ней и Илоной.

К ним подошло еще несколько человек, и некоторое время все молчали, не зная, с чего начать разговор.

– Как вам понравилось у нас в Берлине? – спросил Баум.

–Более разбитого города я в жизни не видела, – ответила за всех Нина.

Рихард кивнул головой, провел ладонью по щеке, словно пробуя, хорошо ли она выбрита.

– Что правда, то правда, – сказал он. – Однако таким он будет недолго. Можете быть уверены, мы сделаем его сказочно красивым.

– Вот это правильно! – сказала Илона. – А сейчас у вас еще страшновато… Сплошные руины…

– Ну, не сплошные, – мягко возразил Баум. – Побывайте на центральной улице. Эта улица была совсем разрушена, а посмотрите, что мы с ней теперь сделали.

– Мы видели, – сказал Тибор, – очень красивая улица. А вы, должно быть, имеете отношение не только к спорту, но и к строительству?

– Да, – лицо Баума просветлело. – Я архитектор. Знаете, я недавно был в Москве, видел университет и, может быть, впервые в жизни подумал, как почетна моя работа. Все писатели всегда пишут о Берлине: серый, казенный, мрачный. Они, пожалуй, правы. До сих пор было именно так, но больше этого не будет. Я очень люблю Берлин, это мой родной город. Он должен встать из руин, как феникс из пепла. Наш Берлин станет светлым, просторным, красивым городом, где всем – и гостям и хозяевам – будет легко дышаться. А когда вы приедете сюда в следующий раз, – а я думаю, что вы приедете будущим летом, – мы приготовим вам и себе, конечно, чудесный подарок.

– Какой же?

– Мы построим стадион. – Рихард Баум встал и прошелся по холлу. – Мы построим отличный стадион недалеко от центра, такой стадион, чтобы Берлин мог гордиться им даже через сто лет. Я слышал, что будущим летом состоятся международные студенческие соревнования. Говорят, будто проводить их будут у нас, в демократическом секторе Берлина…

Сразу наступила тишина. Спортсмены уже слышали о предполагаемых студенческих соревнованиях, но эти сведения были для них новостью. Все внимание присутствующих устремилось на Баума. Шандор Керекеш остановил патефон.

– Мы уже думаем над тем, каким должен быть этот стадион, чтобы иметь право называться стадионом Мира, – продолжал Рихард Баум. – Когда я его себе представляю, у меня становится радостно на сердце.

В холл вошла очень строгая дежурная, относившаяся к спортсменам неодобрительно.

– Господина Тибора Сабо просят к телефону, – поджав губы, сказала она.

Тибор быстро поднялся и вышел, недоумевая, кто может ему звонить. Узнав голос Эрики, он даже задохнулся–так велика была охватившая его радость.

– Да, конечно, я буду на перроне станции Фридрихштрассе через пятнадцать минут. Как я рад слышать ваш голос! Я боялся, что больше не увижу вас в Берлине.

Где–то, на том конце провода, положили трубку. Никому ничего не сказав, Тибор вышел на улицу. Отсюда до Фридрихштрассе недалеко: два квартала по Унтер–ден–Линден, мимо советского посольства, мимо витрин нескольких магазинов, и вот уже угол Фридрихштрассе, теперь налево, несколько коротких кварталов, мимо громадных афиш варьете «Палас», который чаще называют просто «3000» – по количеству вмещаемых им зрителей, мимо букинистического магазина и цирка Барлай, к железнодорожному мосту, перерезающему улицу. Это и есть городская железная дорога – эсбан. Теперь свернуть налево, взбежать по лестнице, взять в кассе перронный билет, пройти контрольную вертушку – и вот он уже на перроне.

Тибор пришел как раз вовремя – через минуту, сверкая лаком и огнями, подкатил поезд. Эрика вышла на асфальтовую платформу и огляделась, ища Тибора взглядом. Она уже упрекала себя за то, что так необдуманно назначила это свидание, но она не могла оставаться в одиночестве, решительно не могла. Да и к чему обманывать себя – ей просто хотелось видеть этого веселого черноволосого юношу! Там, на стадионе, еще до прихода Майера, он, узнав, что у нее дома нет телефо–на, написал на клочке бумаги и сунул ей номер телефона отеля. Все это произошло молниеносно. Она тогда даже опомниться не успела, как вернулся Майер, и пришлось наскоро попрощаться с новым знакомым.

– Я решила, что нам следует повидаться до вашего отъезда, – сказала она, словно прося извинения.

– Это вы удивительно удачно придумали! – горячо воскликнул Тибор.

Он ласково взял Эрику под руку, и они спустились на улицу. У девушки вдруг зашевелились тревожные сомнения. Может, не нужно было ехать сюда?

– Куда же мы пойдем? – спросил Тибор. Его охватило необычайное, счастливое возбуждение.

– Не знаю, куда хотите, – ответила девушка.

– Варьете?

– Поздно, там уже давно началось.

– Цирк?

– Тоже поздно.

– Знаете что? – неожиданно сказал Тибор. – Идемте к нам в гости. В отель «Адлон». У нас там большая компания.

– В отель я ни за что не пойду.

– Но ведь я там с сестрой и приглашаю вас не к себе, а к нам! Ну, пожалуйста, пойдем!

Она согласилась.

Когда Тибор распахнул перед Эрикой дверь в холл, Илона даже вскрикнула от неожиданности. Она схватила Нину за руку и прошептала:

– Это Эрика Штальберг. Как она сюда попала?

– Прошу знакомиться, товарищи, – остановился перед ними Тибор. – Это чемпионка Западной Германии по бегу на сто метров Эрика Штальберг.

– С господином Баумом мы знакомы, – улыбнулась молодому архитектору Эрика.

– Не ожидал встретить вас тут и очень рад, что вы пришли, – сказал Баум. – Еще с большей радостью увидел бы вас на нашем стадионе – не на трибуне, а на поле.

– Это зависит не только от меня.

Возобновилось веселье, на мгновение прерванное приходом неожиданной гостьи. Эрика перестала быть пред–метом общего внимания и сразу почувствовала себя лучше. Справившись со смущением, она весело болтала.

– Вы не жалеете, что пришли сюда? – спросил Тибор, когда они остались одни.

– Нет. Идемте танцевать.

Взгляд Эрики скользил по холлу, по людям, изредка останавливаясь на Тиборе. Сначала она побаивалась, что здесь ее встретят равнодушно, быть может враждебно, но эти опасения исчезли в первые же минуты. Давно уже Эрике не приходилось быть среди людей, которые понимали друг друга, а если и не понимали, то хотели понять. Она смотрела на советских спортсменов, о которых ей рассказывали, что они имеют право выходить только на тренировку, а остальное время сидят взаперти, чтобы не дать себя увлечь соблазнами заграничной жизни. Она захотела узнать, кто они такие, и обнаружила, что никто из них не собирается делать из этого тайну. Студент, рабочий, бухгалтер, актриса… Что же это такое? Почему ей нельзя вместе с ними выступать на соревнованиях? Почему Рихард Баум имеет на это право? Почему Германия и Берлин разрезаны на куски?

Быть может, впервые в жизни у девушки появились такие мысли. Кто же даст на них ответ?

– Послушайте, Тибор… – но он так и не узнал, о чем она хотела спросить, потому что в это время взгляд ее случайно упал на его левую руку. – Свастика? Почему у вас свастика? – спросила девушка, наклоняясь ниже, чтобы разобрать какие–то буквы на руке Тибора.

>– Это память о лагере Равенсбрюк. Она не успела нас замучить, а то мы с вами никогда бы не увиделись.

– Кто она?

– Читайте.

Тибор повернул руку. «Берта Лох» было выжжено каленым железом на коже.

Эрика замерла от страха. Что подумает о ней Тибор, если узнает, кем доводится ей страшная Берта Лох?

– Мне пора домой, – тихо сказала она.

– Что с вами? – встревожился Тибор.

– Ничего. Несколько минут мне казалось, что и в моей жизни может быть счастье… Очень благодарна вам за чудесный вечер.

Эрика встала и начала прощаться с новыми знакомыми.

– Можно проводить вас? – спросил Тибор, почувствовав резкую перемену в настроении Эрики, но не поняв ее причины.

– Да, буду очень благодарна, – голос девушки прозвучал печально.

Они вышли, провожаемые приветливыми улыбками.

– Мне ее почему–то жалко, эту Эрику Штальберг, – сказала Нина, – сама не могу понять, почему.

– Мне тоже, – в тон ей откликнулась Илона.

А Эрика шла по Фридрихштрассе, крепко опираясь на руку Тибора, и думала, что в жизни ее еще не было вечера прекраснее и несчастливее сегодняшнего.