Текст книги "Стадион"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Глава седьмая
Эрвин Майер позвонил у железной калитки дома на тихой тенистой Констаниенштрассе точно в назначенный час. Сначала посередине калитки открылся маленький, едва заметный глазок, через который кто–то внимательно оглядел гостя, потом тихо загудел моторчик автоматического замка. Майер толкнул калитку – она открылась совсем легко – и, с любопытством поглядывая по сторонам, вошел во владения господина Шитке.
Снаружи домик ничем не привлекал внимания. На зеленых окраинах Берлина стоят тысячи таких особнячков. Надежно укрытые от посторонних взглядов высокими заборами и деревьями, они могут хранить любую тайну. И тут тоже были густолиственные деревья и надежная ограда, но, перешагнув за порог калитки, Майер тотчас убедился, что эта усадьба совсем не похожа на другие. Все свободное пространство между деревьями и вдоль каменных стен было заставлено клетками–вольерами, в которых сидели самые разнообразные животные. Эрвину Майеру показалось, что он попал в зоологический сад.
От калитки к дому вела выложенная красным кирпичом дорожка, по обе стороны которой' также стояли клетки. В них сидели собаки – самые обыкновенные лохматые дворняги. В других вольерах Майер увидел ленивых, жирных котов. Дальше виднелись рыжие, почти пламенные лисицы, хорек оскалил мелкие зубы и зашипел, целый выводок морских свинок сгрудился в углу клетки, несколько кроликов меланхолически взглянули на проходившего мимо Майера.
Чтобы обслужить и накормить столько животных, надо было иметь большой штат служителей и неограниченное количество продовольствия. Шитке явно получал от кого–то особые задания и, конечно, деньги. Иначе он не смог бы иметь столько материала для своих исследований.
Хозяин дома уже спешил навстречу гостю. Внешность доктора, его высокий лоб и редкие волосы, толстые комбинированные стекла очков, важная походка, неторопливые движения, кольцо с черепом на левой руке – все как бы говорило: «Я ученый, и мне открыты истины, известные только очень немногим людям на этой грешной земле».
Любезно поздоровавшись с Майером, он взял его под руку и не спеша повел в дом, где на первом этаже помещался тихий, сумрачный, укрытый от лучей ясного августовского солнца тяжелыми бархатными шторами, рабочий кабинет доктора. Лаборатории доктора Шитке, очевидно, были расположены в подвальном или во втором этаже, так как в кабинете не было ничего, кроме книг.
Шитке пригласил гостя сесть, сам тоже сел в скрипящее новой кожей кресло, предложил Майеру настоящую манильскую сигару и осведомился, не желает ли он рюмочку ликера.
Гость поспешно отказался. Ему хотелось поскорее приступить к разговору, ради которого он сюда пришел. Но сразу заговорить о деле было неудобно, поэтому Майер сказал:
– А знаете, на днях я случайно встретился с одной вашей знакомой.
Шитке ничего не ответил, только брови его вопросительно поднялись над стеклами очков.
– Я говорю о Берте Лох.
– А-а… Бетти Лох, – большой рот Шитке растянулся в довольной улыбке. – Да, я ее тоже совершенно случайно встретил на улице как раз в тот день, когда госпожу командозу выпустили на свободу. Очень энергичная и деловая женщина. Уж если что–нибудь задумает, то непременно добьется своего. Для нее не существует никаких препятствий. С ней приятно иметь дело, разумеется, если быть с ней заодно.
– О да! – согласился Майер. – Надо будет устроить ее на соответствующую работу. Вероятно, мне и придется этим заняться.
– Вы собираетесь опекать Берту Лох? – Шитке засмеялся: смех его напоминал сердитое кудахтанье. – Не смешите меня, Майер, и смотрите, как бы вы сами не очутились в полной зависимости от Берты. Если ее выпустили из Шпандау, значит, она кому–то нужна. Однако это не тема для разговора. Я хочу продемонстрировать вам некоторые свои достижения.
Шитке погладил редкие волосы, плохо прикрывавшие лысину, на секунду задумался, словно не зная, с чего начать, и продолжал:
– Сначала несколько теоретических положений. Вам, как спортсмену и тренеру, известно, конечно, о существовании некоторых возбуждающих средств – допингов? Да? Ну, прекрасно. Официально они строжайше запрещены, но это разговор не для нас. Что же такое допинг вообще? Это яд, который вводится в организм в безопасных дозах. Организм мобилизует все силы, чтобы противостоять яду, нервная система крайне возбуждается, и вот эту самую мобилизацию сил вы и используете для установления рекордов.
Майер подумал, что такое объяснение влияния допинга имеет не много общего с наукой, но промолчал.
– Между тем самые лучшие возбуждающие средства, – продолжал Шитке, – не дают такого напряжения сил, как вам хотелось бы, не правда ли?
Майер кивнул.
– Так вот, я хочу продемонстрировать вам новый, открытый мною препарат. Он дает необычайный эффект, и вы сами убедитесь в этом.
– Его состав?
– Будем говорить откровенно: состав его приближается к трупному яду. В Равенсбрюке я проверял его на людях, но препарат мой был тогда еще не совсем совершенен.
– Все умерли?
– Да, но с того времени я сделал большой шаг вперед. Сейчас я вам кое–что покажу.
– Эти животные в вольерах предназначены только для работы над возбуждающими средствами?
Шитке усмехнулся.
– Моя лаборатория изучает самые разнообразные проблемы, – уклончиво ответил он. – Прошу вас.
Выйдя из дома, они подошли к вольере, где сидел лохматый рыжий пес.
– Этот экземпляр я приготовил для опыта, – сказал Шитке. Майер увидел у него в руках блестящую коробочку, в которых обычно держат стерильные шприцы. – Смотрите.
Он вынул из кармана пакетик, развернул его, достал кусочек жилистого сырого мяса и повесил на крючок посередине клетки. Пес, почуяв мясо, широко раздул ноздри и прыгнул вверх, чтобы схватить желанную еду. Но крючок был. прибит слишком высоко, и достать мясо собаке не удалось.
– Заметьте, на сколько он не достает, – сказал Шитке, указывая на белую планку с черными делениями, прикрепленную к сетке вольеры.
– Приблизительно на четыре деления, – сказал Майер.
– Хорошо. Смотрите, что будет дальше.
Шитке просунул руку в небольшое отверстие, поймал пса за заднюю лапу и вытянул ее в отверстие. Собака заметалась, завизжала и завыла на весь сад, но, не обращая на это внимания, Шитке спокойно и ловко закрепил лапу в Специальные тиски, разбил ампулу с темной маслянистой жидкостью, наполнил шприц, ввел жидкость собаке и тотчас выпустил ее из тисков.
Пес выполз на середину вольеры, несколько секунд лежал неподвижно; затем он снова почуял запах мяса, поглядел на крючок, припал к земле и прыгнул вверх: если бы мясо висело на три деления выше, он, наверное, достал бы его.
– Вот и все, – театрально, как фокусник, показавший удачный номер, поклонился доктор Шитке.
– " Чудеса! – Майер несколько раз негромко хлопнул в ладоши. – Этот допинг можно использовать и в спорте?
– Безусловно, иначе я не приглашал бы вас сюда. Спортсмен, которому вы сделаете инъекцию этого возбуждающего средства, прыгнет гораздо выше, чем без него, и побежит намного быстрее.
– А что будет с ним потом?
– Ничего. Небольшая реакция, только и всего.
– Это уже проверено?
– Да, совершенно точно.
– Прекрасно! – Майер склонил голову, как бы стараясь скрыть какую–то тайную мысль. – Я очень люблю животных и вообще всякое зверье. Разрешите взглянуть на ваши вольеры?
– О, пожалуйста! – довольно усмехнулся Шитке. – Только вряд ли вы найдете здесь что–либо интересное. Может быть, со временем, когда моя лаборатория расширится, тут можно будет увидеть нечто примечательное, а пока ничего особенного нет, хотя попадаются довольно приятные экземпляры.
– Мне именно хочется поглядеть на обыкновенных симпатичных зверушек. Разрешите?
– Прошу вас.
Они не спеша пошли по дорожке, выложенной красным кирпичом. Из–за сеток на них смотрели умные, лукавые глазки забавных и милых зверьков. Огромные собаки, привезенные сюда неизвестно для каких опытов, встречали Шитке, как старого доброго знакомого. Пахло сухими листьями, мускусом и навозом.
Майер на ходу разглядывал животных. Он и в самом деле любил их – дома у него жил громадный пес, ньюфаундленд, величиной с доброго теленка, и черно–фиолетовый попугай «ара». Все. трое жили в тесной дружбе. Майер справедливо считал, что такие друзья куда лучше людей – у них есть то преимущество, что они никому ничего не разболтают.
Майер остановился возле клетки, где сидел большой угольно–черный кот. Вот бы ему такого кота! Он сумел бы подружить его с псом и попугаем, и получилась бы веселая компания, точь–в–точь как в сказке о бременских музыкантах!
Доктор Шитке вежливо шагал следом за Майером, недоумевая, с какой целью тот затеял эту прогулку. Неужели Эрвин Майер впал в сентиментальность и, чего доброго, записался в общество покровительства животных? Нет, это, конечно, вздор. Зачем же он тратит драгоценное время, задумчиво расхаживая между вольерами? А Майер, казалось, и не замечал нетерпения хозяина. Он переходил от клетки к клетке, пристально и меч–тательно разглядывая зверьков, и даже попробовал заговорить с колючим остроносым ежом, который отнесся к гостю с полным пренебрежением и повернул к нему круглую, утыканную иголками спинку.
Но ведь не зря же прогуливается Майер между вольерами! Шитке решил набраться терпения и ждать, не задавая никаких вопросов.
Он не ошибся, гость действительно не столько забавлялся видом смешных зверьков, сколько намеренно старался протянуть время. Майеру хотелось взглянуть, что будет с рыжей собакой через пятьдесят минут после укола. И только поэтому он позволил себе отнимать время у хозяина, что было не слишком учтиво.
Наконец, обойдя почти все хозяйство, Майер решительным шагом подошел к вольере, где сидела собака, глянул и даже присвистнул.
Рыжий пес валялся на боку, высунув язык, и, казалось, умирал. Глаза его закатились под лоб, с дрожащих губ падала желтоватая пена, дыхание было частым и прерывистым.
Майер судорожно передернул плечами.
– Ничего особенного, – поспешил объяснить Шитке, – для большей убедительности опыта немного увеличена доза допинга, что вызвало более сильную, чем обычно, реакцию, вот и все.
– Он издохнет?
– Нет, это уже проверено. По–моему, нам с вами следует пройти ко мне в кабинет и договориться о финансовых условиях, на которых вы будете пользоваться моим открытием.
– Я не буду им пользоваться, – ответил Майер, не отрывая взгляда от несчастного пса.
– Вы обязательно будете им пользоваться, но когда вы придете ко мне во второй раз, то этот допинг будет стоить впятеро дороже, – спокойно ответил Шитке.
– Можете быть уверены, я больше не приду, – бросил Майер.
– Нет, придете. – Спокойная, почти зловещая уверенность ни на секунду не покинула Шитке. – Придете, до когда вам понадобится новый рекорд. Вы тогда вспомните обо мне, но, повторяю, допинг будет стоить в пять раз дороже.
– Это я уже успел понять, доктор. Надеюсь как–нибудь обойтись без вашей помощи. Всего наилучшего, очень рад был познакомиться с вами, доктор Шитке. Наша встреча была для меня чрезвычайно интересной и поучительной.
– И для меня тоже, – обнажив в улыбке свои желтые зубы, поклонился хозяин.
Железная калитка захлопнулась. Эрвин Майер вышел на тихую тенистую Кастаниенштрассе и вытер платком взмокший лоб.
Глава восьмая
Слава неожиданно пришла к Нине в то мгновение, когда она ступила на перрон вокзала в Киеве. Целая толпа подруг, знакомых и незнакомых спортсменов окружила девушку. Букеты красных, розовых и желтых георгинов пришлось держать обеими руками.
Отец Нины, Петр Павлович Сокол, плотный мужчина с поседевшими чумацкими усами, стоял в стороне, глядя, как дочь старается вырваться из объятий друзей и прорваться к нему. Наконец она подошла, через цветы насилу дотянулась губами до его щеки.
– Поехали, – сказал Сокол.
– Смотри, Нина, – кто–то протянул девушке газету.
Нина взглянула и замерла. С первой страницы спортивной газеты на нее смотрели собственные глаза – фото было большое и очень удачное.
Нина на мгновение смутилась, но чувство это сразу же исчезло, – убеждаться в своем выдающемся значении было легко и приятно.
– Поехали, поехали, – торопил отец.
Они прошли сквозь толпу спортсменов, сели в машину – отец Нины был шофером такси – и через несколько минут оказались у высокого старого дома на улице Артема.
Встречать Нину в длинный коридор большой коммунальной квартиры высыпали все соседи. Дети не сводили восхищенных глаз со своей старшей подруги, которая еще недавно играла с ними, бегала в школу, боялась схватить двойку, а сейчас стала победительницей международных соревнований и студенткой университета.
Они старались прикоснуться к ее руке или платью, как–то обратить на себя внимание.
Полутемный длинный коридор наполнился таким шумом и писком, что Нина поспешила скорее исчезнуть.
Переступив порог своей комнаты, она сразу же попала в объятия Степаниды Павловны, названой матери. Родная мама Нины умерла при ее рождении, и ее воспитала сестра отца.
Все сразу же сели к столу. Отец поднял стопку и провозгласил тост за успехи Нины, а Степанида Павловна даже прослезилась от полноты чувств.
Никогда еще не приходилось девушке так ясно ощущать свою славу.
– Ты молодец, ты молодец, Нинка! – сказал Петр Павлович, вставая из–за стола после обеда.
Вечером Нина гуляла с подругами по Крещатику и Владимирской горке. Памятная золотая медаль, привезенная из Берлина, привлекала внимание. Девушка то и дело слышала, как с уважением произносили ее имя.
На другое утро Нина впервые пошла на лекции в университет. Она шла по утренним киевским улицам, чувствуя себя полноправной студенткой факультета журналистики, знаменитой спортсменкой, и остренький носик ее то и дело сам по себе вскидывался вверх. В университете все тоже глядели на памятную медаль и расспрашивали Нину о берлинских соревнованиях. Скоро о Нине Сокол знали на всех факультетах. Казалось, будто девушка ходила, не касаясь ногами земли, – ее словно носила над нею слава.
Первая лекция несколько удивила Нину своей деловой будничностью. В большую аудиторию, где парты, совсем не похожие на школьные, поднимались полукругом, как трибуны на стадионе, вошел сухощавый седой профессор Булаков и начал читать введение в общее языкознание. Слушая его, Нина потихоньку разглядывала своих новых товарищей. Их было много, и выделить кого–нибудь из общей массы Нина еще не могла. Рядом с ней сидела девушка с румяным личиком и длинными, туго заплетенными косами. Она старательно записывала лекцию, и все ее внимание было устремлено только на профессора. В перерыве Нина познакомилась со своей соседкой. Ее звали Ирина Гонта, она приехала из Донбасса и живет в общежитии на улице Жертв Революции.
– А я вас знаю, – сказала она и тем самым еще раз подтвердила славу Нины.
После языкознания была русская литература, потом английский язык. Нина вдруг почувствовала себя разочарованной. Какой же это факультет журналистики, когда тут и не вспоминают про газету?
Последним предметом по расписанию была физкультура, и Нина недовольно поморщилась. Надо освободиться от этих занятий, что ей там делать? Твердо решив не терять на них времени, Нина вместе со всеми вошла в гимнастический зал и увидела своего тренера Николая Дмитриевича Максимова.
Накануне встречи со студентами–новичками Николая Дмитриевича охватывало волнение. Он считал своим долгом разыскать среди этой массы молодежи, съехавшейся со всех концов Украины, настоящий спортивный талант, девушку или юношу, от природы наделенных огромными способностями, найти алмаз, который он, Николай Дмитриевич, обязан отшлифовать и превратить в сияющий, как солнце, бриллиант.
Казалось, розыски юных спортивных талантов – главная цель жизни тренера Максимова. Смолоду влюбленный в спорт, посвятивший ему всю жизнь, он, к сожалению, не поставил ни одного рекорда. Тем настойчивее он искал юных спортсменов, способных сделать это. Закончив Институт физкультуры еще до войны, он отказался от предложения остаться в аспирантуре и стал преподавать в университете, понимая, что здесь скорее всего может осуществить свою мечту – найти спортсмена или спортсменку, которые завоюют для Советского Союза мировые рекорды.
Он знал всех способных юношей и девушек не только в Киеве, но и в других городах Украины, ибо старался не пропускать ни одного соревнования, особенно юношеского. Эта кропотливая работа принесла уже кое–какие плоды, но настоящей победы – мирового рекорда – он еще не добился. Когда–то на школьном соревновании он нашел Нину Сокол, в которой трудно было с первого взгляда угадать одаренность. Но Максимов увидел в ней то, чего не видели другие, и не ошибся. Нина была уже близка к рекордам, но сможет ли она осуществить их – неизвестно. Это покажут ближайшие два года. Максимов в душе надеется на успех, но не хочет делать преждевременные заключения.
Итак, сегодня у него волнующий день. Он уже встретился с тремя группами новичков, увидел множество незнакомых лиц, постарался запомнить каждое, но, кажется, ничего особо интересного не обнаружил. Впрочем, опять–таки не надо спешить с выводами. Это старое правило, и нарушать его не следует – спортивный талант может проявиться там, где его и не думаешь найти. А вот в этой группе, как видно, не много любителей спорта, никто не выделяется особой подтянутостью и спортсменской выправкой. Жаль! Ну, ничего не поделаешь, придется работать, придется искать, воспитывать, а там, быть может, откроется и талант.
Николай Дмитриевич встретился взглядом с очень юной студенткой и еле удержался от улыбки. Маленькая, вся удивительно кругленькая девушка была похожа на куклу. Интересно поглядеть ее на стадионе – должно быть, забавное будет зрелище. Этакие чижики попадаются почти в каждой группе.
Девушка перешла от стены к дверям, и Максимову показалось, будто он уже когда–то видел эти плавные движения. Тренер застыл, не сводя со студентки глаз. Какое–то шестое чувство, выработанное долгими годами работы со спортсменами, подсказало ему: смотри внимательнее, здесь может быть удача. Он вгляделся пристальнее и опять едва не рассмеялся: ну разве может такая пухленькая, еще не вполне сформировавшаяся девочка оказаться талантливой спортсменкой? Очевидно, у него разыгралась фантазия, что объясняется желанием найти что–нибудь выдающееся. И все–таки, разглядывая новых знакомых, он еще раз задержался взглядом на розовом, почти детском лице и опять удивился – бог знает, что ему почудилось!
Наверное, с не меньшим вниманием разглядывали студенты своего будущего учителя. Почти все они немало слышали о нем, и при первой встрече каждому хотелось составить/себе верное впечатление.
Максимов стоял у шведской стенки, переводя взгляд с одного лица на другое. Седина уже кое–где проглядывала в буйной гриве его темных волос. Мелкие черточки морщиной собирались у глаз, когда он улыбался. А глаза были глубокие, внимательные, теплые. Руку он положил на круглую рейку, и от всей большой фигуры его и свободной позы веяло огромной силой и несокрушимым спокойствием.
Нине Сокол захотелось показать всем этим новичкам, что она уже давно и близко знакома с Максимовым, – пусть знают, что тут, в университете, есть настоящие спортсмены.
Она быстро подошла к Николаю Дмитриевичу и первая протянула ему руку, весело и громко поздоровавшись.
– Здравствуй, Нина, – сказал Максимов. – Завтра тренировка по старому расписанию.
Студенты стояли рядом, почти благоговейно прислушиваясь к их разговору.
– Николай Дмитриевич, – сказала Нина, – мне кажется, эта физкультура мне не нужна, освободите меня от нее.
– И не думай об этом, – ответил он, и девушке на мгновение показалось, что она говорит с чужим, незнакомым человеком. – Хоть ты и добилась больших успехов, но для тебя тоже существует студенческая дисциплина. Прошу не забывать этого. Давайте познакомимся, товарищи, – громко закончил он, делая студентам знак подойти ближе. – Кто из вас в школе увлекался спортом?
Больше половины студентов подняли руки. Нина стояла неподвижно – конечно, этот вопрос к ней не относился. Она с удивлением заметила, что ее новая знакомая Ирина Гонта тоже подняла руку. Да разве эта кругленькая пигалица может быть спортсменкой?
– Ого, как много! – весело сказал Максимов. – Отлично! Значит, наш факультет получил хорошее пополнение. Давайте знакомиться. Вы чем занимались? – обратился он к той маленькой девушке, которая почему–то привлекла его внимание.
– Бегом.
– На какой дистанции?
– Сто метров.
Нина с откровенным любопытством поглядела на Ирину.
– Время не припомните? – спросил Максимов, как показалось Ирине, с некоторым недоверием.
– У меня второй разряд, – совсем смущенно, чуть ли не сквозь слезы ответила Ирина, чувствуя на себе недоверчивые взгляды студентов.
Максимов что–то записал в свою кожаную книжечку.
А Нина поглядывала на Ирину и думала: «Неужели эта маленькая девушка в самом деле может так пробежать стометровку или она просто прихвастнула?»
Максимов, поговорив со студентами, велел захватить на следующие занятия спортивные костюмы и отпустил группу.
Нина вышла в вестибюль. На колонне висело громадное объявление: «Финал баскетбольных соревнований университет – политехнический институт».
«Обязательно пойду», – подумала Нина, чувствуя, что стала уже патриоткой университета. Она прошла через двери университета на площадку под высокими красными колоннами, поглядела на Владимирскую улицу, на сад, на памятник Шевченко в лучах нежаркого ласкового солнца.
– Здравствуй, Нина, – окликнул ее кто–то.
Нина оглянулась и увидела на тротуаре Софью Дмитриевну Карташ.
Приветливая, улыбающаяся, она стояла внизу, ожидая, пока Нина подойдет к ней.
Нина сошла на тротуар, поздоровалась. Невысокие каштаны шумели над ними своей густой листвой.
– Сегодня уже учились? – спросила Карташ.
– Да, уже начала. Сегодня у нас даже физкультура была.
– Максимов?
– Да. Заставляет меня заниматься со всеми студентами.
– О, он это умеет! – усмехнулась Карташ. – Он вообще не очень считается с достижениями. Жаль, не я веду ваш курс. е.
Нина промолчала.
– Ну, до свиданья. Тренируешься по старому расписанию?
– Да, по старому.
– Значит, увидимся на стадионе.
Карташ ушла, а Нина вдруг ощутила недовольство собою. Вышло так, что она пожаловалась на Максимова. Наверное, не нужно было говорить этого.
Дома она переоделась в новое, недавно сшитое платье и выбежала из ворот.
Не успела она сделать и нескольких шагов, как сзади раздался автомобильный гудок, и Петр Павлович Сокол, поравнявшись с дочерью, остановил свою машину. Он только что отвез пассажира на Глубочицу и теперь возвращался в центр.
– Куда тебя везти? – спросил он, любуясь дочерью.
– Мне нужно в политехнический, там сегодня соревнования. Наши играют в баскетбол с КГШ.
При слове «наши» Сокол усмехнулся:
– И ты, конечно, едешь болеть за университет?
– А как же! – Нина искренне удивилась этому вопросу. За кого же ей еще болеть?
– Ну ладно, – сказал отец, – рассказывай, как вы там сегодня учились.
Нина принялась рассказывать. Разговаривая, они выехали на Брест–Литовское шоссе, и вскоре машина остановилась у большого старого парка, могучие деревья которого почти закрывали собою недавно восстановленное здание политехнического института.
Нина чмокнула отца в щеку и выпрыгнула из машины. Она рассчитывала добраться сюда двумя троллейбусами, и это заняло бы больше сорока минут, а на машине они доехали очень быстро. До начала соревнований оставалось около часа.
Она вошла в старый парк, где ветви гигантских берестов, буков и дубов переплетались в вышине, образуя сплошной свод, почти не пропускавший лучей солнца. От этого в аллеях стоял прохладный зеленоватый полумрак. На деревьях щебетали птицы, и Нине захотелось увидеть хоть одну, но это оказалось невозможным – слишком густой была кое–где уже тронутая первым багрянцем осени листва.
Начиналась пора, когда Киев становился необычайно красивым, пора чудесной золотой осени. Дважды в год Киев бывает таким прекрасным, что можно бесконечно без устали бродить по его улицам. Так бывает в мае, когда цветут каштаны и их массивные густые кроны на улице Ленина, на Владимирской горке, в садах и парках покрыты нежными бледно–розовыми свечками. Неповторима эта пора цветения каштанов, когда напряженная, шальная весна бурлит в каждой ветке, в каждом цветке и в каждом листке.
И еще один раз в году Киев расцветает удивительной красотой – в сентябре, когда начинают желтеть деревья. Пальчатые листья каштанов желтеют не сразу. Сначала на них появляется узенькая светлая полоска, и каждый лист словно оторочен темно–зеленым ободком, который становится все шире и шире, пока не покроет его целиком. Липы и клены, наоборот, желтеют сразу, несколько дней стоят словно охваченные пламенем, а потом листья быстро опадают, обнажая темные ветви.
Сентябрь только начинался. Буйная листва еще зеленела, но ее уже кое–где тронула осенняя позолота. Ветер и солнце были теплыми, почти горячими, но в них уже чувствовалось дыхание осени.
Баскетбольные площадки КПИ находились недалеко от входа в парк. Нина побродила по чисто выметенным, посыпанным песком дорожкам, потом подошла к невысокой деревянной трибуне у площадки и села.
Трибуны постепенно заполнялись людьми. Нина узнала несколько студентов со своего курса. Рядом с ней сел на скамейку хорошо одетый молодой человек со значком спортивного общества «Наука» на отвороте пиджака. На прическу свою он, видимо, потратил немало времени – пробор был сделан с математической точностью.
Он сразу же заговорил с Ниной. Оказалось, что Ростиславу Косенко – так звали соседа – уже давно известно ее имя. Ростислав учился в КПИ на механическом факультете и, само собой, болел за свой институт.
– Сегодня Русанов играет, – сказал он, – сильнейший баскетболист Киева и мой друг.
Косенко произнес эти слова с такой гордостью, что Нина невольно усмехнулась. Но продолжать разговор им не удалось – команды вышли на поле.
– Смотрите, девятый номер – это Володька Русанов, – торопливо сказал Косенко.
Нина с любопытством поглядывала на поле. Девятый номер оказался очень высоким, статным юношей со смуглым лицом.
На свете нет более напряженной, острой, выразительной игры, чем баскетбол. Мяч молниеносно перелетает из рук в руки, будто прилипает к ладоням игроков, на мгновение останавливается, взлетает вверх, все. приближаясь к кольцу, обтянутому сеткой, похожей на рыбачью вершу. Незаметная ошибка защитника, и мяч уже вылетел откуда–то снизу, стукнулся о щит, ударился о кольцо, на миг замер, будто колеблясь – падать или нет, и упал в середину, только покачнулась короткая узловатая сетка.
Нина сразу поняла, что такое Русанов на баскетбольном поле. В коллективной игре, как нигде более, ясно выявляется характер человека. Нина отлично видела, как умно, не спеша и всегда оказываясь в нужном месте, играет Русанов. Он вел всю команду в наступление и, выводя товарища вперед, для последнего, решающего броска сам оставался в резерве, каждую минуту готовый вступить в бой. В конце игры судьи точно подсчитают, кто сколько очков принес своей команде. Нина поняла, что Русанов в самом деле замечательный игрок и что университету придется туго. Сначала разница в счете составляла пять очков, потом десять и, наконец, достигла пятнадцати…
Нина кусала губы от досады. А тут еще Ростислав при каждом положенном в кольцо мяче приговаривает: > – Ага! Это вам, товарищ Сокол, не в Берлине медали выигрывать!
Университет проиграл. Поражение было не позорным, но все–таки команда КПИ выиграла на шестнадцать очков больше. Последний мяч Русанов забросил в кольцо чуть ли не с середины поля.
– Видели? – торжествовал Ростислав.
Нина, закусив губу, молчала. Она злилась на Ростислава, а заодно с ним – а может быть, и прежде всего – на Русанова. Она хотела было встать и уйти, но Ростислав удержал ее.
– Куда же вы? – сказал он. – Сейчас будут играть женщины, тут у вас есть шансы…
Нина снова села. Мяч опять взлетел вверх, и преи–мущество теперь было явно на стороне университетских девушек, но это ее не успокоило.
– Будь добр, Славка, подвинься, – раздался рядом веселый голос.
Нина повернула голову и увидела Русанова. Только что из–под душа, веселый, улыбающийся, он был очень привлекателен. Однако Нина старалась этого не замечать.
– Знакомься, – сказал Косенко, показывая глазами на Нину. – Это товарищ Сокол, она учится в университете и увлечена твоей игрой. Разве не так?
– Я попросила бы вас не говорить за других, – холодно ответила Нина. – Выиграл соревнование не товарищ Русанов, а команда.
– Вот это верно, – одобрил Русанов, пристально глядя на Нину.
– А команда КПИ – это и есть Русанов, – заявил Косенко.
– Это вечная ошибка, Ростислав.
– А ваш университет мы будем бить всегда, пока над землей светит солнце, – поддразнил Нину Косенко.
– Вы тоже так считаете? – обратилась девушка к Русанову.
– Уверен, – засмеялся тот. – Это один из редких случаев, когда Ростислав говорит истинную правду. При вашем спортивном опыте вы и сами могли бы это понять.
Русанов тоже явно хотел поддразнить Нину. Она это прекрасно понимала. Она хотела что–то ответить, но не нашла подходящих слов, с яростью поглядела на веселых юношей, встала и ушла, не дожидаясь конца соревнований.
– Хорошее начало, – сказал Ростислав, быстро проведя языком по влажным губам. – Думаю, этот номер пройдет.
– А какой номер? – Русанов сурово взглянул на Ростислава.
– А такой! Полный. Что–то мне кажется, что с нею это вполне возможно.
– Перестань.
– Хочешь держать пари, что она от меня не уйдет? Не таких мы на своем веку видали.
Он поглядел на Русанова и осекся. Лицо его товарища сразу застыло и потемнело.
– Слушай, Ростислав, – медленно, выбирая слова, сказал Русанов, – если я хоть раз услышу еще что–нибудь подобное про какую–нибудь девушку…
– Подумаешь, какой рыцарь! – попытался отшутиться Косенко. – Не сердись, я же тебе как другу говорю…
– И я вот с тобой пока еще как друг разговариваю, – сказал Русанов, глядя в ту сторону, куда ушла Нина, но она уже скрылась за деревьями институтского парка.
