Текст книги "Стадион"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

– Шиллинг нас посадит в тюрьму, – возразил Он.

– За что? Думаю, что это не так–то легко. Он только говорит так. Но если ты не хочешь, то я, наверное, найду себе компанию среди ребят.

– Нет, я пойду, – ответил Шорт, – но позовем и ребят. Вместе веселее.

– Правильно, – одобрил Том и вернулся к баскетболистам.

А в тренерской комнате, куда вошли Шиллинг и Джилькс, шел совсем другой разговор. Шиллинг отнесся к словам Генри Шорта равнодушно. Завтра все пойдет по–старому, а матч выигран, и это самое главное. Как говорится, «победителей не судят»… А какими способами одержана победа, никого не интересует. Важно, чтобы она была записана в протоколы соревнований, а всякие особые переживания сюда не заносятся – значит, и беспокоиться не о чем. Шиллинг сел за стол, весело взглянул на Джилькса и довольным тоном сказал:

– Отлично сделано, я вами доволен!

– Не думаю, чтобы мистер Стенли был тоже доволен, – неожиданно ответил тот.

– Почему?

– Я не про баскетбол говорю. Вы видели вот это?

Он протянул удивленному Шиллингу вечернюю газету. Менаджер взглянул, и глаза его испуганно забега–ли. На первой странице было напечатано воззвание, призыв к борьбе за мир, а под ним в длинной шеренге фамилий стояла подпись Эрики Штальберг.

Подошел Майер.

– Что случилось, Шиллинг?

– Поглядите–ка! Это вы во всем виноваты! Так–то вы за ней смотрите? Ни на кого нельзя положиться! Повесить вас мало! Повесить!

Шиллинг истерически заломил свои короткие пухлые руки. Лицо Майера потемнело от гнева, но он сдержался.

– Завтра, – раздельно сказал он, – Эрика напишет в газету письмо, где будет сказано, что подпись поставлена против ее воли и без ее ведома. Это вызовет еще большую сенсацию и даст возможность обвинить тех, кто распространяет воззвание, в подлоге. Во всяком положении надо уметь найти выход, Шиллинг.

– Вызовите ее немедленно сюда!

– Что вы, сейчас забеги на сто метров! Ее нельзя нервировать. Поговорите после. Идемте.

Они уселись на свои места как раз в тот момент, когда Ирина Гонта готовилась взять первый в своей жизни старт на международных соревнованиях. Весь стадион плыл перед ее глазами, и трибуны казались сплошным серым кольцом. От волнения дрожали руки, и было даже странно, как она может думать о том, чтобы выиграть. Тем не менее она об этом думала. Так хотелось с кем–нибудь поговорить, опереться на чью–то надежную руку, но Максимова поблизости нет – тренеров во время соревнований не пускают на поле, а с Ниной Сокол говорить бесполезно – она сама волнуется.

Но вот к девушкам, которые уже закончили разминку и сидели рядом на скамье, ожидая старта, подошла Волошина. Перед ней все на стадионе расступились, она имела право находиться где угодно.

– У Русанова все в порядке, – ответила она на вопросительный взгляд Нины. – Значит, сейчас начнем?

– Да, – с трудом выговорила Нина.

– Ольга Борисовна, – обратилась к ней Ирина, – «американцы так мало разминаются…

– Они заменяют разминку массажем, только, по–моему, это хуже, потому что массаж перенапрягает мускулы и преждевременно старит их.

Этот коротенький деловой разговор вдруг успокоил Ирину, и, когда ее вызвали на старт, волнение совершенно исчезло. Не будем думать о финале и полуфинале, но в этом забеге Ирина Гонта, девушка из Донбасса, должна быть первой, – студенты Советского Союза поручили ей защищать их честь, и сейчас на нее смотрит весь мир.

Невольно посмотрела Ирина на те ряды трибуны, где сидели советские спортсмены. Чувство сплоченности всей команды, которое появилось в тот вечер, когда они провожали Волошину из театра, сейчас еще больше выросло и окрепло. Ирина знала, как страстно хотят увидеть друзья ее победу. И это чувство придало особую ответственность каждому движению девушки.

Ирина попробовала взять старт. Да, как будто все хорошо.

Команда стартера – и ноги крепко уперлись в стартовые колодки, а руки опустились на белую линию. Потом две секунды непередаваемого абсолютного сосредоточения всех сил – секунды, когда спортсмен ощущает настоящее вдохновение, негромкий выстрел за плечами и бег.

– Ничего особенного, – сказал Шиллинг, взглянув на свой секундомер.

– А мне понравилась эта девушка, – отозвался Майер, глядя, как Ирина рвет грудью белую финишную ленточку. – Какое у нее время?

– Двенадцать.

Следующий забег Эрика Штальберг выиграла красиво, легко и без всякого напряжения.

– Одиннадцать и девять, – недовольно сказал Шиллинг, – все настроение она мне испортила.

– Завтра выправит, – успокоил его Майер.

Теперь он смотрел, как вдоль беговой дорожки летят пышные каштановые волосы Нины Сокол. Она мчалась, как ветер, и никто не сомневался в ее победе.

– Ого! – Шиллинг сосредоточенно смотрел на секундомер. – Одиннадцать и восемь. Не помог Джилькс.

– Может, наоборот, еще больше разъярил ее.

– Возможно.

Забеги девушек кончились, теперь сто метров бежали юноши.

– Десять и пять, – объявил диктор.

– Кто, кто? – не расслышал Шиллин.

Майер взглянул в программу.

– Номер двести девяносто шесть – Савва Похитонов.

– Неплохо, – проворчал Шиллинг. – Но этот будет намного лучше.

Слова его относились к Хивисайду, который финишировал первым в своем забеге.

– Десять и пять, – монотонно объявил диктор.

Забеги продолжались, но никто не показал лучших результатов. После короткого перерыва начались полуфинальные забеги женщин.

– Ну, поглядим на вашу красотку, – сказал Шиллинг, заметив на старте каштановые кудри Нины Сокол.

А Нина, становясь на старт, чувствовала себя так, будто весь день занималась тяжелым трудом. Не успел Максимов нагнать утраченное за зиму. Никто не подозревал, как трудно сейчас было девушке. Напрягая все силы, она выиграла полуфинал, только теперь и сравнения не было с ее прежним блестящим, торжествующим бегом – всего на несколько сантиметров отстала от нее ее ближайшая соперница.

– Теперь у нее одиннадцать и девять, – сказал Шиллинг. – Это в полуфинале. Вы ее не переоценили?

– Не думаю, – но в голосе Майера уже проскальзывало сомнение. – А вот этот чертенок мне определенно нравится, – эти слова относились к бурному финишу Ирины Гонта.

Девушка сама не знала, откуда берутся у нее силы. Казалось бы, полуфинал выиграть гораздо труднее, чем первый забег, но время она показала лучшее – одиннадцать и девять.

Выиграла полуфинал и Мери Гарден. Эрика тоже пришла первой в своем полуфинале, явно не тратя всех сил, сберегая их к финишу.

Выявились финалистки: Нина Сокол, Мери Гарден, Ирина Гонта, Эрика Штальберг, француженка Делане, голландка Кварен.

Савва Похитонов и Хивисайд тоже вышли в финал.

Как только закончились соревнования, Максимов собрал возле себя своих воспитанников.

– Первых побед мы добились, – сказал он, – но главное – завтра. Сейчас всем – отдыхать. Нина, тебе особенно. Перед вами, Похитонов, труднейшая задача.

– А что такого! – небрежно сказал Савва. – Завтра тот американец только спину мою увидит.

Максимов недовольно поглядел на Похитонова.

– Сначала надо сделать, потом говорить, – заметил он. – Нельзя легкомысленно относиться к такому противнику, как Хивисайд, помните это!

Похитонов промолчал.

У Ирины создалось впечатление, будто, говоря о финале, Максимов имел в виду только Нину и Похитонова. Про нее он, очевидно, совсем забыл.

– У тебя, Ирина, – сказал он, – все хорошо, только слаба работа рук. Ты можешь выиграть еще две десятых, если будешь сильнее работать руками. А сейчас отдыхать, не волноваться, – это относилось к Нине, – и не бояться завтрашних соревнований. Мы можем и должны победить.

А в раздевалке американцев Эрика Штальберг стояла перед своими разъяренными хозяевами.

– Вы завтра же напишете опровержение! – кричал Шиллинг – Нет, вы напишете его сегодня, чтобы оно завтра уже появилось в газетах!

– Нет, не напишу, – твердо сказала Эрика.

– Напишете, или я вас уничтожу!

– Делайте со мной что хотите!

– Подождите, Шиллинг, – вмешался Майер. – Как вы думаете, Эрика, что будет, если этот Сабо и все ваши новые единомышленники узнают, что вы – племянница начальницы лагеря Равенсбрюк, имя которой вытатуировано на руке вашего венгра? Или если узнают, какими способами вы добывали деньги для мистера Шиллинга в Америке.

Шиллинг искоса взглянул на Майера.

– …Вы можете не писать опровержения. Мы сами напишем студентам всех стран, кто старается спрятаться за словами о мире. Представляете, как отнесутся к этому студенты?

Эрика задохнулась. Воротник легкого тренировочного костюма сдавил горло петлей, затягивающейся все сильнее и сильнее.

Значит, нет и не может быть для нее счастья. Значит, снова Америка, Янки–стадион. А впереди – искалеченная жизнь и воспоминания о любви Тибора Сабо. Эрика глубоко, словно вынырнув из воды, вдохнула воздух и пошла к двери.

– Куда вы?

– Я напишу. Приходите вечером, – сказала она Майеру и вышла.

– Что я вам говорил? – торжествующе усмехнулся Майер.

Эрика, ничего не видя вокруг себя, вышла со стадиона, взяла такси и поехала домой.

Теперь ей не для чего было жить. Никогда не позволят ей соединить свою жизнь с Тибором, ее всегда будут держать в руках, и она уже не сможет дышать свободно Значит, лучше умереть сейчас же, чем ждать такой страшной преждевременной старости, какая выпала на долю Лоры Майклоу.

Мысль о смерти совсем не была страшна. Это единственный выход, другого нет.

– Ты выиграла, Эрика? – спросила Берта Лох, когда девушка пришла домой.

– Да, – равнодушно ответила та.

– Поздравляю.

– Спасибо. У меня болит голова. Нет ли у вас веронала?

– Есть, – Берта Лох очень любила всякие лекарства. – Вот возьми одну таблетку, не больше.

– Спасибо.

Эрика прошла к себе. В маленькой квартирке на Кайзердамм стало совсем тихо.

Эрика не слышала, как через два часа у дверей позвонил Майер. На столике возле кровати валялась пустая стеклянная пробирка из–под веронала.

– Отравилась! – крикнула Берта не своим голосом. – Веронал!

Майер не растерялся, недаром он был «доктором». Он начал действовать, и через час Эрика открыла глаза.

– А теперь спи, подлая! – крикнул он и вышел, закрыв за собой дверь.

– Как же она завтра будет бежать? – всплеснула руками Берта.

– Ничего, побежит, – раздраженно огрызнулся Майер, – побежит, черт бы ее побрал! Смотрите, чтобы она тут еще чего–нибудь не натворила, а то Стенли вам голову оторвет!

Он ушел, не прощаясь, и через полчаса очутился на Кастаниенштрассе.

– Мне нужна двойная порция вашего допинга, Шитке, – сказал он.

– Почему двойная? – полюбопытствовал доктор.

– Не теряйте времени, я устал.

Шитке молча вынул из ящика стола две маленькие стеклянные ампулы, наполненные густой маслянистой жидкостью.

– Они стоят двести долларов, – не скрывая торжества, сказал Шитке.

– Ладно, – устало махнул рукою Майер и тихо выругался.

Глава тридцать седьмая

К вечеру у Русанова начались сильные боли. Казалось, чья–то невидимая и жестокая рука ввела в самую кость маленький буровик и сверлит им, сверлит, медленно и беспощадно. Сломанная рука в гипсовом панцире казалась странно тяжелой и будто чужой.

Русанов поддерживал ее бережно, как тяжело больного ребенка. Он уже устал медленно шагать по большому просторному номеру гостиницы, но стоило прилечь или сесть, как боль становилась нестерпимой. Врач обещал сделать на ночь укол морфия, тогда можно будет заснуть. Ему вправляли кость и накладывали гипс под наркозом, поэтому в голове сейчас шум и кажется, будто стены качаются, как пьяные. Врач велел лежать, но это очень трудно. Ну да ладно, он все выдержит, кость скоро срастется, и он еще будет играть в баскетбол.

Вошла Нина Сокол, взглянула на Русанова огромными глазами, из которых до сих пор не исчез испуг, села в кресло у стола и сказала:

– Тебе лучше бы прилечь.

– Теоретически это так, но практически неосуществимо, невозможно выдержать, – ответил Русанов, силясь улыбнуться.

– Сильно болит?

– Так, как и должна болеть сломанная рука.

– Значит, сильно?

– Да. Но давай не будем говорить об этом. Тебе еше не пора спать?

Нина обиделась. Похоже, что Русанову неприятно ее присутствие.

– Если я мешаю, могу уйти.

– Ну, что ты! Наоборот, я очень тебе рад.

Он улыбнулся такой влюбленной, доверчивой улыбкой, что обиды сразу как не бывало, и Нине даже стыдно стало – вот уж нашла время обижаться!

В дверь постучали, показалось сочувственно–встревоженное лицо Тибора Сабо, а за ним синие глаза Илоны.

– Ну, как дела? – почему–то шепотом спросил Тибор.

– Ничего, все хорошо! Входите, друзья, – пригласил их Русанов.

– А мы не помешали?

– Наоборот, когда возле меня люди, боль становится как–то меньше. Садитесь.

Едва они успели сесть, как снова раздался стук в дверь. Две большие Ольги, как всегда вместе, вошли в номер и тоже почему–то заговорили шепотом. Русанов попробовал посмеяться над этим и нечаянно шевельнул рукой, и его пронзила такая боль, что стало уже не до смеху. Но с этой минуты никто уже не говорил шепотом.

– Ты придешь завтра на стадион? – спросила Ольга Коршунова.

– Обязательно! – ответил Владимир. – Приду на страх всем врагам и мерзавцам.

– Правильно, – согласилась Волошина. – Только не разболится ли рука?

– Нет, завтра она будет болеть меньше, – уверенно ответил Русанов. – Не увидеть завтрашних соревнований – просто преступление.

Из коридора донесся топот множества ног. Шаги были тяжелые, уверенные, сильные. Казалось, будто движется целая толпа.

– Кто это может быть? – удивилась Нина.

В коридоре на мгновение стало тихо. Потом послышался деликатный стук, и это было удивительно: после такого грузного топота можно было ожидать, что в дверь станут молотить кулаками.

– Войдите! – крикнул Русанов.

Дверь открылась, и на пороге появился Рихард Баум, а за ним виднелись какие–то незнакомые высокие фигуры Русанов замер, широко открыв глаза. За спиной Баума стояло человек шесть – это были американские баскетболисты, неуверенно поглядывавшие на Русанова. Они явно чувствовали себя неловко.

– Мы пришли проведать вас и узнать о здоровье, – сказал Баум. – Что говорит врач?

– Врач говорит, что через три месяца мы снова сможем встретиться на баскетбольном поле. – От боли в руке у Владимира темнело в глазах, но он не выдавал этого ни голосом, ни движением – улыбался гостям. – Очень рад вас видеть. Усаживайтесь. Ольга Борисовна, не уходите, ведь, кроме вас, никто не знает языка.

– Да, правда, – улыбнулась Волошина и обратилась к американцам: – Мы все очень рады, что вы пришли.

– Мы тоже, – сказал Том Гаркнес, – жаль только, что пришлось встретиться по такому неприятному поводу.

– Верно, – сказал Баум, – но я думаю, что дружеская встреча всегда останется хорошим воспоминанием.

– Простите, господа, – неожиданно сказал Генри Шорт, – но мне хочется сразу покончить с неприятной частью нашей беседы. Мы все очень сожалеем, что во время встречи с вашей командой случилось такое несчастье, искренне вам сочувствуем и желаем поскорее выздороветь.

– Да тут нечего сожалеть, баскетбол – игра напряженная, всякое может случиться, – ответил Русанов.

Они с Шортом глядели друг другу в глаза, и каждый понял гораздо больше, чем было сказано вслух. «Американцы отлично знают, как все это произошло, возмущены этим и надеются, что такое больше никогда не повторится», – сказал взгляд Шорта. «Вы славные ребята, и я рад, что у вас хватило решимости прийти ко мне; я отлично знаю, кого выпустил под девятым номером на баскетбольное поле тренер Артур Шиллинг, – меня пре-

<Две страницы пропущены>

– Да.

– Это смахивает на фантастику, но сегодня я склонен верить всему, – засмеялся Гаркнес, подозревая, что русские подшучивают над ними.

Иметь право учиться, если у тебя есть способности, а не только потому, что у тебя богатый отец, пусть даже голова твоя совсем непригодна к ученью, – для многих американцев это было просто непостижимым. Большинство из них так и уехало домой, не поверив этому.

Только через много лет, когда первые советские спутники Земли полетели в космос, американцы вспомнили разговоры о государственных стипендиях, которым в свое время никто не верил, о тысячах институтов в нашей стране, о миллионах студентов. А тогда все это казалось вымыслом.

За ужином Том Гаркнес, улучив минутку, сказал Русанову через Ольгу Борисовну.

– Знаете, Русанов, – начал он, – мы пришли не для того, чтобы выразить вам сочувствие. Оно вам не нужно, я знаю. Но нам хотелось, чтобы вы не думали, будто вся Америка населена подлецами, вроде Джилькса, – в нашей стране есть и честные люди. Вот это я и хотел сказать вам, это для меня очень важно… а кроме того, очень хотелось посмотреть на вас поближе, познакомиться…

– Приезжайте к нам в гости, – сказал Русанов.

Гаркнес слегка нахмурился.

– У нас не очень–то одобряют такие путешествия. Но, конечно, поехать хотелось бы. Может, еще и удастся.

– Будем надеяться, – весело ответил Русанов.

А за столом завязался разговор о последних выдающихся рекордах Эмиля Затопека, и неизвестно, когда закончился бы этот ужин, если бы не пришел врач.

– Это что такое?! – воскликнул он, и все испуганно примолкли. – Как вам не совестно, товарищи, ведь ему нужно лежать! У него же перелом руки! Прошу немедленно разойтись! Немедленно!

Суровый тон испугал и гостей и хозяина – переводить слова врача даже не пришлось. Номер быстро опустел.

– Мы еще увидимся и будем дружить, – успел ска–зать на прощанье Том Гаркнес. – Наш разговор еще не окончен.

Когда все ушли, Владимир Русанов лег на кровать, и перед глазами его поплыли темные круги. Рука болела отчаянно, а ведь еще несколько минут назад он не замечал боли.

– Давайте руку, – сказал врач, набирая морфий в шприц. – Мыслимое ли дело принимать гостей в таком состоянии!

– Мы так хорошо побеседовали, – оправдывался Русанов.

– Еще тысячу раз успеете побеседовать, – сердито сказал врач, – а сейчас вам нужен покой. Все. Спите.

Разговор, начавшийся в номере Русанова, действительно не окончился. Он продолжался на стадионе, и в нем участвовало все больше и больше спортсменов. Многие из них подружились настолько, что решались говорить свободно, ничего не боясь.

– Почему вы так хотите воевать? – спросила Мери Гарден. – Зачем вам нужна война?

– Мы? – Ольга Коршунова вытаращила глаза. – Вас кто–то обманул, Мери. Мы в Советском Союзе мечтаем только о мире.

Они сидели рядом на трибуне для участников и вели разговор. Разговаривали они вперемежку по–немецки, по–русски и по–английски: обе девушки знали немного немецкий, Мери Гарден – несколько слов по–русски, а Ольга несколько слов по–английски, и понять друг друга они в конце концов могли. т – А почему же у нас, в Штатах, на каждом перекрестке кричат, что Советский Союз хочет завоевать Америку?

– Нападая на нас, Гитлер тоже кричал, что Германии угрожает Советский Союз. Тот, кто хочет напасть, всегда морочит народ такими разговорами, иначе никакая война невозможна.

– Да, это правда, – Мери задумалась. – Вы где учитесь? – спросила она немного погодя.

– В институте.

– Ваши родители – состоятельные люди?

– У меня нет родителей.

– На какие же деньги вы учитесь?

– Мне платят стипендию.

– Кто?

– Государство.

– А после окончания института вам дадут работу?

– Конечно!

– Знаете, это невероятно – то, что вы рассказываете.

– Почему невероятно? Если бы в нашей стране было втрое больше населения, то и тогда для всех нашлась бы работа. Мы строим коммунизм. Это огромный труд, и единственное наше желание – чтобы нам не мешали.

– А когда вы построите коммунизм, то уже обязательно нападете на Америку?

– Когда мы построим коммунизм, то станем очень сильными и тогда уж наверняка никому не позволим воевать. Ведь мы с вами вот можем жить мирно?

– Конечно.

– Почему же не могут жить в мире наши страны? Мы не вмешиваемся в дела Америки, не вмешивайтесь и вы в наши.

– А я была уверена, что вы хотите воевать.

– Это означает только, что американский народ ловко обманывают.

– Кто?

– Те, кому война выгодна, кто на ней богатеет.

– Может быть, и так.

Мери снова надолго задумалась.

– Шиллинг запретил нам знакомиться с советскими спортсменами. Смотрите, он уже поглядывает на нас. Надо идти, а то будет беда. Я очень рада знакомству с вами и нашему разговору. Желаю вам успехов!

– Вам тоже! – ответила Ольга.

Мери встала, высокая, угловатая, приветливо взглянула на Ольгу и ушла с трибуны – скоро финальный забег на сто метров, пора готовиться. Коршунова проводила ее взглядом, тоже пошла в раздевалку – через полчаса ей выступать. Удастся ли сегодня перейти наконец этот заветный рубеж, бросить диск за рекордный флажок?

Волошина уже ждала ее в раздевалке. Она волновалась, наверное, не меньше, чем сама Ольга. Новый ми-ровой рекорд Коршуновой стал теперь делом чести для актрисы. Она готовила свою подругу к этому дню. Пусть над стадионом зазвучит Гимн Советского Союза, в этом счастье и победа Ольги Волошиной.

Трибуны стадиона уже были заполнены зрителями. Сегодня должны состояться первые финалы, выявиться первые победители, и соревнования привлекли такую массу народа, что толпа стояла даже снаружи, у входа на стадион.

Ольга вышла на поле, размялась, все время чувствуя на себе внимательный взгляд Волошиной.

«Странно, почему я совсем не волнуюсь? Наверное, потому, что со мной Ольга Борисовна».

Судьи уже вызывали участниц соревнования по метанию диска на поле.

– Ну, Оля, будь молодцом! – Волошина крепко сжала ей руку. – Иди!

Девушка пошла, все еще ощущая крепкое, энергичное пожатие своей подруги. Это ощущение не исчезло даже тогда, когда судья назвал ее номер и на ладонь лег тяжелый диск. Ольга взглянула в ту сторону, где стояла Волошина, и вступила в круг.

Ольга Борисовна так крепко сжала кулаки, что ногти вонзились в ладонь.

А Коршунова поглядела в поле, на далекий красный флажок, терявшийся в его просторе, и, вложив всю силу своего молодого крепкого тела в один стремительный порыв, послала блестящий диск в ясное небо.

Уже по взмаху ее руки Волошина поняла, что результат будет выдающийся – таким гармоничным и отточенным было каждое движение спортсменки. Диск плавно взлетел вверх, на мгновение словно повис в воздухе, потом линия его полета прогнулась, он пошел вниз, ударился о верхушку колышка, на котором держался флажок, сбил его и врезался в землю на несколько сантиметров дальше.

Рекорда Ольги Волошиной больше не существовало. Она коротко вздохнула и отвернулась. Онемевшие руки разжались. Противоречивые чувства охватили ее: глубокое удовлетворение своей работой и жгучее желание вернуть себе рекорд. Она может это сделать – и сделает!

Аплодисменты не смолкали минут пять. Быть может, никогда еще установление рекорда не было таким наглядным – сбитый флажок являлся его символом.

Диктор объявил результаты, и Ольга Коршунова подошла к невысокому помосту, поставленному против центральной трибуны. Она взошла на возвышение вместе с двумя спортсменками, занявшими второе и третье места, и над стадионом взвилось красное знамя Советского Союза. Из репродукторов полились звуки гимна. Люди на трибунах встали.

Не было еще в жизни Ольги Коршуновой более счастливой минуты.

Новая рекордсменка мира прибежала в раздевалку и схватила Волошину в объятия:

– Это вы, это только благодаря вам!

– И немножко себе самой, – смеялась в ответ актриса.

Идя к старту финального забега на сто метров, Савва Похитонов на мгновение остановился, взглянул на веселое, счастливое лицо Ольги и быстро пошел дальше. Наступила минута испытания, минута, о которой думалось и мечталось всю долгую зиму и весну. Сейчас, когда пришло время финального забега, Савва, как никогда, ясно почувствовал свою вину перед Ольгой.

Ему казалось, что искупить ее он может только ценою большой победы, и приближение начала соревнования наполнило все мысли его, все движения уверенностью, которой он давно не ощущал. Он знал, что Хивисайд – отличный спортсмен и опередить его хотя бы на несколько сантиметров чрезвычайно трудно. И в то же время Савва был совершенно уверен, что эти несколько сантиметров он выиграть может. Звуки Гимна Советского Союза, которые прозвучали над стадионом в честь победы Ольги, еще звучали в его ушах, и сердце наполнялось гордостью за своих друзей, за команду, за родину. Хивисайд прошел рядом с ним к старту, остановился, быстро, украдкой глянул в лицо Саввы.

«Волнуется», – подумал Савва, и чувство собственной силы и уверенности стало еще более ясным.

Он стал на старт, даже не допуская мысли о поражении. Мускулы после разминки стали удивительно сильными. Нога уперлась в стартовую колодку, вот уже первое слово команды глухо прозвучало позади, второе… Все тело Саввы приподнялось и превратилось в тугую, крепкую пружину, готовую к бою.

Пауза между вторым словом стартера и выстрелом была нестерпимо долгой, хотя длилась она всего лишь две секунды. В эти короткие мгновения хочется скорее рвануться вперед, дать волю напряжению мускулов, сразу выиграть хотя бы сотую долю секунды. Надо иметь железную выдержку и нервы, чтобы не сорваться с места до команды.

Савва почувствовал резкое движение рядом с собою, и вслед за тем ударил выстрел. Он тоже рванулся вперед, уже понимая, что какое–то время проиграл на старте, но в то же мгновение прозвучал второй выстрел. Это означало, что кто–то из спортсменов не выдержал, побежал раньше команды, и весь забег вернули назад.

Стартер назвал номер, и Джон Хивисайд поднял руку в знак того, что понял замечание.

«Нервы не выдержали», – снова подумал Савва.

Опять послышалась команда, и все спортсмены стали на старт. Теперь Савва знал, что Хивисайд будет бояться повторить ошибку и со старта не вырвется вперед. И когда наконец негромко хлопнул выстрел, Похитонов помчался вперед, к недалекой белой финишной ленте, как стрела, выброшенная тугой тетивой.

Он бежал изо всех сил и все время чувствовал Хивисайда рядом с собою, ни на один сантиметр не позади. А он должен был вырвать эти несколько сантиметров, вырвать во что бы то ни стало и знал, что может это сделать.

Бегуны шли так ровно, что казалось, будто они это делают нарочно, шаг в шаг, грудь в грудь. Крики раздавались над трибунами, шум, очень–очень похожий на шум большого водопада, наполнил стадион.

Несколько сантиметров Савва выиграл в конце, последним напряжением всех мускулов бросив вперед свое тело. Он упал на ленточку грудью, а Хивисайд не смог этого сделать и проиграл. Это был тот самый бросок, которому так долго обучал Савву Федор Иванович Карцев.

Уже не шум водопада, а настоящий гром аплодисментов гремел над стадионом.

Савва взошел на возвышение, и Хивисайд оказался рядом, но на ступеньку ниже. И снова торжественные аккорды зазвучали над Берлином. Савва смотрел туда, где сидели советские спортсмены, и ясно чувствовал, сколько радости и гордости принес он всей команде.

– Я очень рада за тебя, – пожимая руку Саввы, сказала Ольга Коршунова, когда он пришел и сел на свое место.

Похитонов вопросительно взглянул на девушку, надеясь, что это и есть минута прощения. Ольга встретила этот взгляд спокойно и радостно, и Савва понял, что она очень радуется его победе, но любви к нему в ее сердце уже нет.

Савва вздохнул и опустил глаза.

Во время всех этих событий Тибор Сабо тщетно искал глазами Эрику. Он не спускал взгляда с выхода из раздевалки американцев. Но девушка не выходила оттуда. Она сидела на скамье возле своего шкафчика, опустив голову на сложенные руки, охваченная глубокой скорбью.

После вчерашнего голова ее была словно налита свинцом, все тело отяжелело, под глазами залегли черные круги. Трудно себе представить, как она будет бежать, но Эрика уже устала сопротивляться – пусть делают с ней, что хотят.

Пришла массажистка. Девушка испуганно подняла голову, потом покорно легла на скамейку. Когда массаж окончился, к ней подошел Майер.

– Ты сегодня должна выиграть. Поняла? – строго сказал он.

– Хорошо. Я выиграю.

Голос ее звучал равнодушно и глухо.

Майер вынул из кармана коробочку со стерильным шприцем и две ампулки. Эрика вяло следила за его движениями – ей было совершенно безразлично все на свете.

– Дай руку.

Она послушно протянула руку, загнув рукав костюма выше локтя. Укол был безболезненный, – Майер хорошо знал свое дело. Темная маслянистая жидкость вздулась под кожей небольшим бугорком, который вскоре исчез.

– Вот и все, – сказал Майер. – Теперь победа от нас не уйдет.

Эрика сразу почувствовала себя бодрее. Откуда–то взялись новые силы, и даже жизнь перестала казаться такой безнадежной. Девушкой овладела напряженная, истерическая веселость.

Ей захотелось сейчас же повидать Тибора, и она попыталась выбежать из раздевалки, но Майер не пустил ее и позволил выйти только тогда, когда ее вызвали на старт. Сердце Эрики билось в сумасшедшем ритме. Оно просто хотело вырваться из груди.

Майер проводил ее до старта и не ушел, а остановился поблизости, следя за девушкой.

Нина Сокол устанавливала свои стартовые колодки. Напряжение вчерашнего дня давало себя знать. С непривычки к большой нагрузке девушка чувствовала себя усталой, да и волнения сказались. Вчера было сказано все: она любит Русанова, и он любит ее. Странно даже, почему эти слова не были произнесены раньше.

Теперь все так ясно и хорошо.

Вспоминая вчерашний вечер и слегка улыбаясь, Нина приготовила все для старта, потом оглядела своих соперниц.

Ирина Гонта, наклонившись, затягивала шнурок на туфле. Лицо у нее было сосредоточенное, почти Жестокое.

«Победить! – приказывала она себе. – Победить!»

Послышалась команда. Эрика стала на старт, чувствуя невероятное возбуждение. Майер правильно рассчитал время действия допинга. Теперь удары ее сердца слились в сплошной звон.

Шестеро спортсменок наклонились над белой линией старта, ожидая выстрела. Ирина оперлась о землю, взглянула на пальцы и улыбнулась – в выемке между большим и указательным химическим карандашом было написано: «Работать руками!» Это было последнее указание Максимова.

Выстрел. Все шестеро сорвались со старта, и Эрика сразу же вышла вперед. Она бежала, а сердце ее гремело, как колокол. Девушка видела, как рядом оказалась Ирина Гонта, потом немного опередила ее.

До финиша оставалось двадцать метров. Ну, последнее усилие…

И вдруг трибуны стадиона пошатнулись, перед глазами Эрики побежали красно–черные полосы, и она со всего размаха лицом вниз упала на твердую черную землю дорожки. Тело ее еще слегка рванулось вперед и застыло. Стадион ахнул, но в ту же секунду внимание зрителей отвлек стремительный финиш Ирины Гонта. Опередив Мери Гарден на целый шаг, она вихрем пролетела последние метры дорожки. Даже знаменитый рывок на старте, которым славилась Мери Гарден, на этот раз не помог американке.

Стадион захлопал, закричал, обрадованный и встревоженный одновременно. К Эрике подбежали, подняли ее, понесли на медпункт. Тибор Сабо, неся ее, держал за плечи и чувствовал, как нервно, напряженно бьется ее сердце, то совсем затихая, то начиная стучать, как молот. А взволнованная и смущенная Ирина Гонта, еще сама не веря в свою победу, уже стояла на почетном возвышении. Рядом, чуть пониже, стояли Мери Гарден и Нина Сокол. Третий раз за этот день над стадионом зазвучал Гимн Советского Союза. Счастье Ирины было таким неожиданным и полным, что она не могла его как следует осознать.