Текст книги "На всю жизнь"

Автор книги: Вацлав Подзимек

Соавторы: Франтишек Мандат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Наш механик-водитель – именно тот, который опоздал на инструктаж, – разразился страшной руганью в адрес водителя грузового автомобиля.

Однако на их перепалку никто не обращал внимания. Все, кто успел подбежать, склонились над командиром отделения, неподвижно лежащим на обледеневшей обочине дороги. У десатника на голове виднелась большая рваная рана, из которой текла кровь. Он был без сознания.

Индра, с пепельно-серым лицом, негодовал, почему до сих пор не прибыла санитарная машина.

– Сейчас приедет, – суетясь, пророчески заверил его Ванечек, и буквально через несколько секунд санитарная машина действительно появилась.

Прибыл и командир полка. На его лице уже не было того благосклонного выражения, с которым он совсем недавно посетил наш батальон.

– Что тут, собственно, произошло? – спросил он меня, потому что я был первым, кто попался ему под руку.

– Грузовик занесло, прицеп выбросило на левую сторону дороги, и он столкнулся с нашей встречной машиной, – высказал я предположение.

– Я не виноват! – воскликнул наш водитель. – Он гнал как сумасшедший, а этот прицеп я увидел в последний момент и попытался объехать его.

Я попросил у командира полка разрешения сопровождать раненого в больницу.

– Позвони, как только что-нибудь узнаешь! – крикнул мне Индра, когда я садился в санитарную машину.

В больнице командира отделения сразу же повезли в операционную, со мной никто даже не стал разговаривать.

Я прождал в коридоре больницы, кажется, целую вечность.

В конце концов появилась каталка, на которой лежал тот, о ком все мы так беспокоились. И сразу же вышел врач.

– Что с ним? – спросил я дрогнувшим голосом.

– Надо будет провести еще некоторые исследования.

– Но… – я не мог сразу найти нужные слова, – для жизни опасности нет? – Взглядом я попытался выпросить у врача утвердительный кивок.

Но он не кивнул, лишь сумрачно произнес:

– Посмотрим.

Я спросил, когда они смогут сказать что-либо определенное.

– Видимо, завтра во второй половине дня, – ответил врач и подал мне руку.

Я ждал, что на прощание он скажет мне что-нибудь утешительное, но он промолчал…

В кабинете Индры находился Ванечек. Оба, обхватив головы руками, сидели молча.

– Я же просил, чтобы ты позвонил, – произнес Индра с укором.

– Не о чем, – ответил я и передал ему наш разговор с врачом.

Было видно, что мои слова обеспокоили Индру и Ванечека.

– Завтра тебе нужно будет съездить к нему домой, – проговорил Индра.

Ванечек положил передо мной листок с адресом. Это был небольшой городок в Моравии. Десатник Карел Боушка, женат, год назад у них родился ребенок. Жена – служащая на почте.

Здание почты я нашел сразу, без расспросов. Оно находилось недалеко от вокзала. Где найти пани Боушкову, мне пришлось спросить. Женщина в форме почтовой служащей направила меня на второй этаж, к окну номер три.

Без особой радости я увидел, что именно у этого окна стоит огромная очередь. Люди оплачивали счета и сдавали лотерейные билеты. Мне пришло в голову, что я еще ни разу в жизни не испытал такого счастья. Надо будет как-нибудь тоже попробовать. Нашей семье автомашина не помешала бы. Но моей решительности немного поубавилось, когда я вспомнил, что не знаю, как заполняется лотерейный билет.

Женщину, к которой я приехал с нерадостным известием, я не мог разглядеть из-за столпившихся у окна людей. Я встал в конце очереди и определил, что пани Боушкова очень проворна, потому что очередь двигалась довольно быстро.

Больше всего мне хотелось, чтобы никто уже не пришел и не встал за мной в очередь, тогда я мог бы поговорить с ней без свидетелей. Через несколько секунд я убедился, что мое желание просто нереально. Все новые и новые люди подходили и становились за мной. Я не знал, как поступить, когда подойдет моя очередь. Не буду же я говорить с Боушковой о происшествии с ее мужем при десятках свидетелей. Я решил выйти из очереди, чтобы все хорошенько обдумать, а потом снова встать в очередь. Я искал повод, чтобы еще хотя бы на минуту оттянуть неприятный разговор.

Внезапно очередь кончилась, никто больше не подходил. Остановившись у окна, я посмотрел на женщину, сидевшую напротив меня, и подумал, что, скорее всего, почтовая служащая неверно меня информировала. Детское лицо пани Боушковой совсем не соответствовало тому, что его обладательница – замужняя женщина и мать.

– Извините, мне сказали, что тут я могу найти пани Боушкову, – произнес я.

– Я Боушкова.

– Я служу в той же воинской части, что и ваш муж, и хотел бы с вами поговорить.

– Я заканчиваю через полчаса, – сказала она, против моего ожидания ничего не подозревая. – Вы не торопитесь?

И заверил ее, что не тороплюсь. Это было правдой, так как мой поезд отходил только вечером. Из-за представившейся мне отсрочки я даже немного обрадовался.

– А пока вы могли бы посидеть… хотя бы там, – указала она на деревянные стулья в углу комнаты.

Я покорно направился к одному из стульев…

– Так что он просил мне передать? – спросила она через полчаса, усаживаясь около меня. – Что в пятницу приедет, не так ли? Вы знаете, Карел придерживается принципа, что муж никогда не должен появляться дома без предварительного предупреждения. Он считает, что это поможет избежать неожиданных встреч. Или, может быть, он приедет уже в четверг?

Я вздохнул про себя: она даже представления не имеет, какая неприятная весть ожидает ее.

– Если бы он приехал уже в четверг, то это бы было настоящей сенсацией. У меня есть неиспользованный отгул.

Тогда до меня дошло, что она еще не дала мне сказать ни слова. Она боялась. Видимо, и она пыталась оттянуть этот момент, но в конце концов осознала, что от реальности не уйти, потому что внезапно спросила:

– Что с ним случилось?

Черты ее лица как бы отвердели. Это было уже не детское лицо, а лицо решительной женщины-матери.

Это немного выбило меня из колеи. Что-то сдавило мне горло, и я с величайшим трудом сумел сообщить ей, что ее муж ранен.

Я ожидал, что она упадет в обморок или расплачется…

Но не произошло ни того ни другого. На ее лице можно было прочесть даже облегчение. Видимо, она боялась худшего.

Я воспользовался моментом и рассказал ей все. Без прикрас, недомолвок и утешений, придуманных мною для нее еще в поезде.

– Когда вы возвращаетесь? – спросила она, когда я закончил свой рассказ.

– Сегодня вечером.

– Я поеду с вами, – решила она. – За ребенком посмотрит соседка.

Меня не слишком обрадовало это решение, и я попытался отговорить ее. Выло бы лучше, если бы она осталась. А как только состояние ее мужа улучшится настолько, что с ним можно будет разговаривать, я бы ей позвонил.

– Поеду с вами! – повторила она, и мне стало ясно, что ее решение окончательное.

Таким образом, на следующий день в шесть часов утра я вместе с ней стоял у двери нашей квартиры и пытался как можно тише открыть дверь, чтобы не разбудить детей.

Когда я открыл дверь, то сразу же увидел Лиду. Разумеется, она знала, куда и зачем я поехал, поэтому сразу же поняла, о чем идет речь.

Подойдя к Боушковой, она подала ей руку. И тут силы оставили Боушкову, и она, опустившись на стул, расплакалась.

Нам удалось отговорить ее немедленно звонить в больницу, это я пообещал ей сделать сам через час-другой. Затем Лида приготовила ей чашку крепкого кофе и уговорила немного поспать на диване.

Боушкова быстро уснула, поэтому не стала свидетельницей ежедневно повторяющихся хлопот, возникающих при сборах детей в детский сад.

Как только за Лидой с детьми закрылась дверь, я позвонил Индре и, обрисовав ему положение дел, сказал, что приду позднее, потому что, по моему мнению, Боушкову не следует оставлять одну.

– Делай как сочтешь нужным, – ответил он с отчаянием.

– Что-нибудь случилось, Индра? – спросил я.

– Узнаешь при встрече, – произнес он и положил трубку.

Я позвонил в больницу и справился, как состояние сержанта Боушки.

– Кризис миновал, – сказали мне.

– Приехала его жена, не может ли она посетить его?

– Может, – ответил врач после небольшого раздумья, – но только на несколько минут.

– Она придет в первой половине дня, – сказал я врачу, и это прозвучало как просьба.

– Почему в первой? Посещение разрешено только после двух. Но, прошу вас, только на несколько минут. – Потом врач добавил: – Со вчерашнего дня постоянно кто-нибудь звонит, интересуется его состоянием и спрашивает, когда будет разрешено посещение.

От солдат до офицеров. Вы бы не могли как-нибудь это упорядочить? Чтобы звонил кто-нибудь один и в этом был наведен порядок. Посещения будут разрешены не ранее чем через три дня. Для жены я делаю исключение.

Я заверил врача, что он может на меня положиться. Порядок будет установлен…

– Муж ждет вас в два часа. – Я намеренно немного исказил смысл слов врача, когда Боушкова проснулась.

Я сварил кофе и после долгих поисков в холодильнике и шкафу предложил ей ветчину.

Сон, кофе и новость, что после обеда она может встретиться с мужем, улучшили ее настроение.

Мое же настроение не было особенно приподнятым. Я все время думал о взволнованном голосе Индры и его словах о том, что я что-то узнаю при встрече. Меня тянуло в подразделение, но я не хотел оставлять Боушкову одну.

«Лида!» – пришло мне в голову. Взглянув на часы, я определил, что именно сейчас у нее перемена, и тут же позвонил в учительскую.

Узнав, кто мне нужен, женщина на другом конце телефонного провода сообщила, что Лида только что вышла, но она попытается догнать ее.

– Зачем ты меня задерживаешь? – спросила Лида через минуту. – Я все устроила и лечу домой. Приготовлю обед и пойду с ней в больницу. Это будет лучше, чем воинский эскорт.

– Ты просто умница! – ответил я, когда Лида уже вешала трубку…

Через проходную я прошел, с трудом сдерживая желание пуститься бегом и хотя бы на минуту-другую быстрее узнать, что же все-таки происходит.

Я направился прямо к кабинету Индры. Но прежде чем я успел открыть дверь – входить без стука было моим правом, – на лестнице появился Ванечек.

– Не ходи туда, Петр. Там комиссия, – сказал он.

– Какая комиссия? – поинтересовался я.

– Расследуют наше ЧП. Налетели как осы.

– Но мы же здесь ни при чем!

– Именно этому они никак не хотят поверить, – сказал Ванечек.

– Зайдешь? – спросил я, указывая на дверь своего кабинета.

– Скоро тебя все равно позовут, и ты все узнаешь. С утра тебя уже несколько раз спрашивали. Как только я скажу, что ты пришел, вызовут на ковер и тебя.

– Почему на ковер? – не понял я.

– Ты очень удивишься. Во всем этом деле ты играешь довольно важную роль. Но теперь извини меня. Я должен кое-что сделать. – Сказав это, Ванечек отошел от меня на несколько шагов. Но просто так уйти он не мог, поэтому, вернувшись, добавил: – Я действительно не хочу, чтобы могли подумать, что мы с тобой сговорились.

Но меня они не вызвали, а сами пришли ко мне. Я доложил о своей поездке к жене Боушки, оставшейся на попечении моей супруги.

Члены комиссии посмотрели на меня более приветливо, но это продолжалось только до той минуты, пока я не ответил утвердительно на их вопрос, был ли проинструктирован водитель автомашины, попавшей в аварию.

– У нас есть другая информация, товарищ поручик, – заявил один из полковников.

Мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы не крикнуть, что я не лгун.

– Как же он мог быть хорошо проинструктирован, если опоздал на инструктаж? – спросил меня другой член комиссии.

– Да, опоздал, – признался я и рассказал о причине опоздания.

– Причину опоздания он назвал сам?

– Проверить это на месте я не мог. – Я начал нервничать.

Теперь они совсем не казались приветливыми. Видимо, посчитали меня дерзким.

– Но вы допускаете, что из-за опоздания водитель не был как следует проинструктирован? – сделали они еще одну попытку.

– Естественно, не допускаю. Я его инструктировал дополнительно.

– Так, значит, виновных нет, – иронически заметили они.

– Есть. Водитель грузовика. Его скорость не соответствовала условиям дороги. Он виноват прежде всего.

– А вы, значит, во всем этом деле невинные овечки, – заявил старший комиссии.

– Нет, и я еще долго не перестану упрекать себя.

Они с удивлением посмотрели на меня, стараясь определить, в чем же я не перестану упрекать себя.

Я не собирался долго испытывать терпение членов комиссии.

– Мы были довольны, что учения прошли для нас успешно. Но радовались немного рано. И если мы обращали внимание солдат на сложности обратного марша и призывали их соблюдать осторожность, то сами не думали, что при этом могло что-нибудь произойти. Солдаты почувствовали наше настроение и восприняли все предостережения недостаточно серьезно.

В этом смысле прозвучало и заключение комиссии.

Индра неделю не разговаривал со мной.

ЧП висело над нами как дамоклов меч. Оно отрицательно сказалось как на оценке батальона, так и на нашем самосознании, хотя десатник Боушка, вопреки нашим опасениям, быстро поправлялся.

Так вот получается в жизни – одно происшествие перечеркивает все то хорошее, что ему предшествовало.

* * *

Мы боролись с трудностями, мерзли на стрельбище или на танкодроме, но на совещаниях и собраниях нас все равно критиковали.

– Зайди ко мне, будь добр, – услышав мое «слушаю», сказал однажды Индра тоном, совсем не напоминающим просьбу.

Я вошел в кабинет и увидел, что у Индры сидит незнакомый мне поручик Корпуса национальной безопасности, представившийся как Влтавский.

– Товарищ поручик интересуется рядовым Вашеком, – ввел меня в курс дела Индра. – Прежде всего речь идет о том, где этот парень провел прошлое воскресенье. Был ли он за пределами гарнизона.

– Это нужно проверить, – ответил я.

– Мы уже проверили, – сказал Индра. – Увольнительную ему не давали, но в субботу он все же находился за пределами гарнизона.

– А может, все же не выходил?

– Нам надо знать точно, – заявил Индра.

– Но это же очень просто уточнить. – Я никак не мог понять, для чего нужна эта говорильня.

– Разумеется, просто, но мы сначала хотели переговорить с тобой. Может быть, ты что-нибудь знаешь об этом. Мы хотели уточнить, может, ты ему разрешал съездить домой.

– Ничего не понимаю!

– Послушай, Петр, в батальоне все знают, что Вашек твой любимчик. И что от тебя иной раз он получает увольнительные, – проговорил Индра спокойным тоном.

Я попытался изобразить обиду. Индра, кажется, на мою попытку не обратил внимания, потому что, повернувшись к поручику, сказал:

– Так уж заведено, что у каждого из нас есть свой любимчик. Солдат, который умеет то, что мы не умеем, а очень хотели бы уметь. Мы создаем ему для этого необходимые условия, простите меня за это выражение, и греем руки на его успехах.

Индра наверняка наводил критику за футболиста Гоштялека.

Я задумался. Как, собственно, получилось, что рядовой Вашек стал моим любимчиком? Ведь при первой встрече с ним я решил обходиться без его услуг.

Впервые он появился на сцене, точнее в моем кабинете, когда я спустя некоторое время после назначения на должность обсуждал с агрономом госхоза вопросы воскресной добровольной помощи членами Союза молодежи в уборке картофеля. Запоздалому урожаю грозила гибель под покровом снега, поэтому командир полка разрешил нам оказать помощь госхозу.

Уже в начале недели командиры рот передали мне списки людей, добровольно согласившихся принять участие в работе. Принципу добровольности придавалось особое значение, в частности потому, что недостатка в добровольцах не было. Солдаты видели в этой помощи смену обстановки для себя, потому что в этом мероприятии должны были принять участие девушки с соседней текстильной фабрики. Ванечек успел рассказать мне, что в прошлом году при оказании подобной помощи возникла большая проблема.

В одного из наших стройных свободников по фамилии Данеш влюбилась девушка, еще не достигшая совершеннолетия. Юноша, естественно, не возражал, но – может быть, по забывчивости? – не сказал ей, что он принадлежит к категории тех, кто ушел в армию, связанный святыми супружескими обязательствами.

Была ли пани Данешова информирована об успешно развивающихся хрупких связях кем-либо из солдат или учениц, не желавших нежной любви, – это обсуждалось потом целую зиму. Не было известно и о каком-либо письме или о его авторе, причем могло так случиться, что подобное сообщение было послано по телеграфу. Суд квалифицировал визит пани Данешовой в общежитие девушек, куда она зашла к влюбленной девчушке, как нанесение легкого физическою ущерба, но, принимая во внимание ряд облегчающих вину обстоятельств, вынес самое легкое условное наказание.

Потом председателю полкового комитета ССМ пришлось приложить немало усилий для того, чтобы дело Данеша было передано на рассмотрение молодежной организации с правом вынесения соответствующего заключения. Собрание по различным причинам долго не могли провести, а когда же наконец это произошло, то и состоялось то памятное голосование, за которое потом досталось секретарю молодежной организации, моему предшественнику в должности замполита батальона, секретарю полкового комитета ССМ и заместителю командира полка по политической части. Все члены молодежной организации за исключением ее секретаря воздержались от голосования.

Беседа с агрономом успешно подходила к концу, когда раздался энергичный стук в дверь моего кабинета. Не дожидаясь ответа, в кабинет вошел солдат с лицом Бельмондо. Не обращая особого внимания на присутствие гражданского человека и не утруждая себя рапортом, он взял свободный стул и удобно на нем устроился.

– Вы что, не видите, что я занят? – Я с трудом подавил в себе желание выбросить его из кабинета вместе со стулом.

– Ничего, я подожду, – независимо ответил солдат, не проявляя никакого желания хотя бы приподняться с места.

Мне было страшно неудобно перед агрономом, но я все же еще раз сумел пересилить себя.

– Хорошо, подведите, – согласился я. – Но только за дверью.

Солдат неохотно вышел из кабинета, а я, ошарашенный его нетактичностью, с трудом смог сосредоточиться на завершении нашей беседы. Едва агроном вышел, как солдат снова ворвался в кабинет.

Он опять независимо устроился на стуле напротив меня и, прежде чем я успел высказать ему свое неудовольствие по поводу его поведения, спросил:

– Вы уже обратили внимание на наглядную агитацию в ротах?

Стоило ему задать этот вопрос, как я остановился и забыл о своем решении обойтись с этим парнем надлежащим образом. Вместо этого я ответил:

– Уже обратил.

– Ваш предшественник получил за нее отличную оценку вышестоящих органов.

И только теперь он назвал свое имя – рядовой Вашек – и сообщил, что относится к взводу связи. На гражданке он художник-оформитель, но на этом останавливаться не думает. В одном из журналов ему предложили после завершения службы должность технического редактора.

Я не мог понять, для чего он все это говорит, и лицо мое, видимо, не выказывало одобрения.

Он, очевидно, заметил это и потому добавил:

– Моя скромная лепта в эту наглядную агитацию тоже внесена. Командир взвода по указанию вашего, предшественника создавал мне для этой работы благоприятные условия.

Мне стало ясно, что эти благоприятные условия заключались в освобождении его от занятий по боевой подготовке, и я решил, что со мной рядовому Вашеку будет потруднее.

– Можете идти. Если мне понадобится, я вспомню о вас.

Я хотел еще добавить, что вспомню, естественно, без благоприятных условий, но на это у меня уже не осталось сил.

Рядовой Вашек добил меня окончательно, сказав:

– Ваш предшественник всегда обращался ко мне, когда перед учениями ему надо было нанести на карту боевую задачу. За отличную подготовку карты его всегда хвалили.

Тут я должен сознаться, что чертежник я не очень хороший. Когда речь шла о тактическом мышлении, то я всегда относился если не к лучшим, то уж к хорошим – точно. Но наносить данные на карту для меня всегда было проблемой. Эта проблема, видимо, и стала причиной того, что я забыл о своем решении поставить рядового Вашека на место.

– Зайдите ко мне после занятий, – сказал я ему.

Когда он пришел, я положил перед ним карту и дал ему прочитать замысел.

– У вас есть вопросы? – спросил я его после того, как он закончил чтение.

Позже, когда он отдал мне карту с нанесенной обстановкой, я должен был признать, что это была отличная работа. Я горячо поблагодарил Вашека.

Он уходил довольный. И уже в дверях сказал:

– У меня к вам просьба, товарищ поручик. В следующую субботу ко мне приедет девушка, мне нужно было бы получить увольнение.

Не дожидаясь ответа, Вашек попросил разрешения выйти.

Я переговорил насчет его просьбы с командиром взвода, что того отнюдь не обрадовало.

– Значит, история повторяется, – рассудил он.

– Когда в училище проходили диалектику, ты, наверное, отсутствовал, – съязвил я. – История никогда не повторяется.

– Это же шельма, товарищ поручик, – упорствовал командир взвода. – Не допускайте его близко к себе.

– К себе близко я принципиально никого не допускаю, – вспылив, ответил я и ушел.

Рядовому Вашеку я помог получить увольнительную.

Потом это повторилось еще несколько раз. Он чертил карты, а я ему помогал с увольнением…

– Так как? – Индра вывел меня из задумчивости. – Он действительно не получал от тебя разрешения съездить домой?

– Надо бы вызвать его командира взвода, – предложил я.

Индра позвонил дежурному и приказал немедленно вызвать к нему командира взвода подпоручика Главичку.

– Вы меня простите, но я действительно не знаю, о чем идет речь, – попытался я использовать образовавшуюся паузу.

– Отец рядового Вашека в воскресенье, будучи в нетрезвом состоянии, управлял автомашиной и сбил велосипедиста, – сказал поручик Влтавский.

– А теперь он от всего отказывается и заявляет, что кто-то угнал его автомашину, – продолжил я, демонстрируя свою догадливость.

– Нет, не так, – поправил меня поручик. – Он признается, что совершил наезд. Но есть в этом деле что-то подозрительное.

У меня было такое впечатление, что в голове все перевернулось.

– Ничего не пойму, – заявил я.

– Следствие по этому делу закончено. Вашек-старший сейчас ждет суда, – сказал поручик. – Но мне пришло в голову, что все могло быть иначе. Что отец рядового Вашека вообще не садился за руль, а взял на себя вину другого человека. И эта мысль не дает мне покоя. Поэтому я здесь.

– Нельзя сказать, что я очень люблю детективы, а уж такие, где все ясно, вообще не перевариваю, – счел я необходимым сообщить поручику.

– Но мне пока еще не все ясно. У меня никак не укладывается в голове, почему человек, который с весны до осени, а иногда и зимой ходит пешком на свой садовый участок, находящийся почти в трех километрах от дома, вдруг берет автомашину. Это во-первых. Во-вторых, почему этот чрезвычайно благоразумный человек вдруг садится за руль в состоянии опьянения, и в-третьих, почему, рассказывая подробности этого происшествия, он говорит больше с точки зрения пассажира, чем водителя?

Это различие для меня совсем не было ясным, и поручик, поняв это, добавил:

– У нас уже есть в таких делах опыт, и различие действительно существует.

– Короче, товарищ поручик исходит из того, что если человек прожил жизнь спокойно, а на старости лет решился взять на себя вину другого человека, то этот другой должен быть ему очень близким. В связи с тем что родителям обычно ближе всего дети, поручика интересует рядовой Вашек, – попытался разъяснить мне Индра.

– У Вашека есть брат. – Я вспомнил, как Вашек однажды выпросил у меня внеочередное увольнение, сославшись на какие-то дела с братом.

– Брат не в счет, – уточнил поручик. – В тот вечер он играл в хоккей. Масса свидетелей.

Я хотел еще что-то добавить, но не успел, потому что, постучав в дверь, вошел командир взвода подпоручик Главичка.

На вопрос Индры, был ли рядовой Вашек в воскресенье за пределами гарнизона, он ответил, что не был.

– Нас интересуют подробности, – начал нажимать на него Индра. – Начнем хотя бы с субботнего увольнения. Где был, с кем, как долго и так далее.

– В увольнении был со мной. Мы ходили на дискотеку. После окончания, то есть в восемь часов, вернулись в расположение, – ответил Главичка и бросил на меня многозначительный взгляд.

– Был ли там с вами еще кто-нибудь? – поинтересовался Индра.

Главичка ответил, что никого не было.

– Но на дискотеке были и другие солдаты из нашего батальона.

– Там было много солдат.

– А не могли бы вы вспомнить конкретно хотя бы одного из них? – продолжал спрашивать Индра.

Что касается воскресенья, то командир взвода упрямо твердил, что рядовой Вашек не уходил за пределы гарнизона. При этом он то и дело бросал взгляд на меня. Только тут я вдруг понял, что этот многозначительный взгляд означает: не бросай же меня одного в этом деле, придумай что-нибудь.

Но я не знал, в чем его не бросать и что нужно придумать. Так я ничего и не сделал, а наступление Индры продолжалось. Ответы Главички становились все более наивными. Теперь он уже отвечал, не сводя с меня своего взгляда.

Поручик Влтавский заявил, что ему уже пора идти, а мы, если узнаем что-нибудь интересное, непременно должны сообщить ему. Это дело его интересует.

Он попрощался с нами. После его ухода и у Индры пропал интерес к беседе с Главичкой, поэтому я пригласил подпоручика в свой кабинет.

Сразу же за дверью я напустился на Главичку:

– К чему этот театр? Ты что, принимаешь нас за дураков?

– Совсем нет, товарищ поручик, – заявил он. – Но я не хочу, чтобы вы имели неприятности.

– Хотел бы я знать, за что могу иметь неприятности, – сказал я, пытаясь сохранить спокойствие.

– За то, что вы отпустили Вашека к Люции без увольнительной, – чуть не убил меня наповал Главичка.

– Это он тебе сказал? – спросил я, немного придя в себя.

– Да, в субботу после обеда. По его словам, он вас попросил об этом до обеда и вы разрешили. И еще он сказал, что об этом больше никто не должен знать. Достаточно того, что буду знать я.

– И ты этому поверил?

– Да, поверил.

– А если бы пришел любой другой солдат твоего взвода и сказал, что я отпустил его домой, ты бы тоже поверил?

– Не поверил бы, товарищ поручик.

– А почему же ты его отпустил?

– Но ведь это совсем другое. Он, Вашек… – Главичка замялся, пытаясь найти подходящее выражение.

– Мой любимчик… – подсказал я.

– Именно так, – согласился он, довольный тем, что ему самому не пришлось говорить это вслух. – Разве не так? – поинтересовался он.

– А где, собственно, живет эта его Люция? – попытался я уйти от ответа. – Там же, где и он?

Отрицательный ответ Главички обрадовал меня. «У поручика слишком буйная фантазия», – подумал я.

– Ты точно знаешь, что он был у своей девушки? А не был ли он, случайно, у родителей? – спросил я, но уже более спокойно.

– Большинство солдат скорее поедут к девушкам, чем к родителям, и Вашек относится к их числу, – ответил Главичка.

– Можешь идти, – решил я закончить разговор.

– Что же будет дальше? – поинтересовался он.

– Откуда я знаю, что будет дальше? – Я не хотел создавать впечатления, что являюсь высшей инстанцией. Я все еще был расстроен, К тому же я вспомнил, что еще раньше Главичка предупреждал меня о том, что Вашек – плут.

Я вернулся в кабинет Индры.

– Кажется, у меня кое-что есть, – сообщил я. – Пока я еще не знаю, что, но одно ясно: в субботу после обеда Вашек сбежал из части и вернулся только ночью в воскресенье. Командиру взвода сказал, что делает это с моего согласия. Так что если что и случилось, то вся вина ложится на меня. Но я в этом еще разберусь.

– Хочешь поиграть в детектива? – удивился Индра.

– Не хочу. Речь идет о моей совести.

Вернувшись к себе, я попросил вызвать рядового Вашека.

Когда он вошел, у меня снова появилось желание вытолкать его за дверь. Тут же, однако, я сообразил, что это следовало бы сделать намного раньше. Теперь, кажется, уже поздно.

– Снова будем рисовать карту? – дерзко спросил он.

– Нет, давай поговорим, – пересилил я себя. – Когда и куда ты сбежал, как провел все это время?

– Я думал, что Главичка друг. – Он сообразил, что врать не имеет смысла. – У меня возникли некоторые сложности с моей девушкой, и мне надо было кое-что обсудить с ней. Я забыл вам об этом сказать, а потом подумал, что вы все равно отпустили бы меня, поэтому я Главичке сказал, что вы разрешили. – Вашек уже успел прийти в себя и снова начинал дерзать.

Потом он мне рассказал, где он был со своей девушкой и как удачно они разрешили все проблемы.

– А ты уже знаешь, что произошло с твоим отцом? – спросил я.

– Да, я получил телеграмму.

Мне пришло в голову, что можно было бы проверить факт поступления телеграммы, но я сразу же отказался от этой идеи. Действительно, не буду же я играть в детектива!

– А в воскресенье ты, случайно, не заезжал домой? – наконец спросил я о самом главном.

Вашек упорно утверждал, что дома не был.

В конце концов мне стало противно говорить с ним.

– Можешь идти, – сказал я. – За самоволку, разумеется, будешь наказан.

Прежде чем уйти, он успел спросить, когда мне нужно будет помочь.

Я оставил вопрос без ответа и в свою очередь предложил:

– Если тебе что-нибудь потребуется, приходи ко мне в любое время.

Он внимательно посмотрел на меня, и я заметил, что это был совершенно иной взгляд по сравнению с тем, к каким я уже привык. В нем не чувствовалось ни самоуверенности, ни нахальства.

Наступил вечер, и ничто не мешало мне пойти домой. У меня, однако, было такое паршивое настроение, словно я бродил по грязи. Сознание того, что от этого чувства мне быстро не избавиться и что я не имею права переносить его на Лиду, явилось причиной того, что мне не хотелось идти домой.

Я вышел из кабинета и непроизвольно повернул к учебным классам. В одном из них члены технического кружка занимались усовершенствованием стрелкового тренажера. Человек десять солдат и несколько офицеров, в том числе поручик Броусил, так увлеклись своим делом, что даже не заметили моего появления.

Когда Броусил увидел меня, он с восхищением рассказал о том, какую интересную идею они осуществляют и какое значение это будет иметь для улучшения стрелковой подготовки. Остальные дополняли его рассказ, когда им казалось, что он объясняет не совсем точно. Идея вдохновила и меня, и я тоже включился в работу. Иногда меня просили что-то подать или поддержать, и я охотно брался за дело.

Мое настроение улучшилось, неприятное чувство прошло. «Вот они какие, солдаты нашего батальона, – подумал я. – Вашек среди них – исключение».

Примерно через час я понял, что моя помощь здесь уже не нужна, и решил уйти. Но перед этим спросил поручика Броусила:

– Что нового у Броусилов?

– Готовимся, – ответил он с гордостью будущего отца.

Именно такой ответ на свой не слишком ясный вопрос я и хотел услышать. Радость моя была искренней.