Текст книги "На всю жизнь"

Автор книги: Вацлав Подзимек

Соавторы: Франтишек Мандат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

– А что от этого изменится? – У нее не было настроения для нежностей. – Двое старших детей пойдут в первый класс, а двое младших будут на моих руках, потому что папочка днем работает над собой, а по вечерам ходит на пиво, – сказала Лида со злым выражением лица.

Ничего подобного я от нее не ожидал. Раньше она считала, что человек до самой смерти должен учиться, и обычно великодушно принимала мои сообщения о том, что в субботу и воскресенье я снова буду отсутствовать.

– Но все-таки какое-то решение нужно найти, – сказал я, все яснее сознавая, что женщина, если речь идет действительно о настоящей женщине, забывает самые высокие принципы, если они оказываются в противоречии с ее призванием матери.

«Кажется, я так и зачахну на батальоне», – подумал я про себя, направляясь в ванную комнату. Когда я чистил зубы, мне пришло в голову, что надо было бы посоветоваться с подполковником Томашеком. Может быть, он придумает какой-нибудь выход из этой ситуации. Но потом я отбросил эту мысль. Это вопрос, который я должен был решить сам, никого другого к этому не привлекая. Вопрос, так сказать, исключительно личного характера. Что может знать Томашек о семейных отношениях? Или о том, что женщина, с детства воспитанная на трудах Коменского, может так резко, говоря с небольшим преувеличением, протестовать против того, чтобы отец ее детей продолжал учебу, и даже упрекать его за то, что по вечерам он ходит пить пиво?

– Может быть, на этот раз закономерность, по которой в вашем роду всегда бывают двойняшки, подведет, – сказал я Лиде, когда мы укладывались на наше супружеское ложе.

– Три или четыре – это все равно, – заявила она и повернулась ко мне спиной, давая понять, что на сегодня дискуссия на эту тему закончена.

* * *

На следующий день майор Чернох вызвал меня к себе. Предложив садиться, он официально сообщил о намерении соответствующих органов сделать из меня высокообразованного офицера.

Я ответил, что не могу принять это предложение.

– По семейным обстоятельствам или просто не хочешь учиться? – поинтересовался он.

– По семейным обстоятельствам, – сознался я и добавил: – Через несколько месяцев нас будет шестеро. Со мной, естественно.

Чернох недоуменно взглянул на меня.

– Насколько мне известно, вас пока еще четверо. И даже принимая во внимание, что человечество размножается довольно быстро, вас может быть только пять.

Я рассказал ему о закономерности, типичной для Лидиного рода.

– Это не должно помешать тебе продолжать свое образование, – заметил он.

– У моей жены иное мнение, – заявил я. – И боюсь, что она не собирается его менять.

– Я поговорю с ней и объясню, насколько важно образование для твоей дальнейшей жизни. Она ведь любит тебя, не так ли?

Не сдержавшись, я сказал:

– Признаю, что вы более опытный агитатор, чем я, однако шансов на успех больше у меня. Но главное, что меня смущает, состоит в том, что Лида права. Разве я могу оставить ее здесь одну с маленькими детьми?

– Она не останется одна, мы будем помогать ей.

Он, конечно, говорил об этом вполне серьезно, но прозвучало это не слишком-то обнадеживающе.

– Вы что, будете каждый день меняться во время купания детей? – с ехидством спросил я.

Чернох был, однако, опытным политработником и не обиделся на мои слова.

– Перенесем продолжение нашего разговора на другое время. Помимо убеждения твоей жены нужно будет еще найти решение… – Подумав, он уточнил: – Организационное решение.

Едва я закрыл за собой дверь кабинета, как эти слова снова пришли мне в голову: «Организационное решение. Вот оно что!»

В тот вечер я успел поужинать с детьми. Сейчас я смотрел на них совсем иначе, чем обычно. Я прикидывал, сколько Лиде необходимо времени, чтобы довести эту важную задачу до благополучного конца. Потом я помог ей искупать детей и уложить в кровати.

При этом я представлял, что их будет еще больше, а Лиде придется все делать одной. Я пришел к выводу, что из этого ничего хорошего не получится.

Мне казалось, что самое правильное решение напрашивается само собой, и не мог дождаться, чтобы сказать ей о нем. С этой целью я зашел к Лиде на кухню.

– Я знаю, как мы это сделаем, – сказал я громко, стараясь заглушить стук посуды.

– Что сделаем? – спросила она, удивив меня своим вопросом.

Мне казалось, что она ни о чем больше не думает, кроме как о том, что наша семья скоро увеличится, а я должен буду пойти учиться.

– У меня возникло решение, – я попытался не потерять своего настроя, – как сделать, чтобы я все-таки мог бы пойти учиться.

Она посмотрела на меня так, словно хотела пронзить взглядом.

– Лида, ну что ты думаешь обо мне? – Я немного обиделся, поняв ее взгляд.

– Я бы хотела, чтобы у нас была полная ясность в самом главном.

– Знаю, знаю: два плюс два будет четыре! – Я постарался показать, что в самом главном у меня полная ясность.

– Ну, тогда я слушаю тебя со всем вниманием, – заявила она и отложила последнюю вымытую тарелку.

– Поедем к нашим, мать и отец помогут тебе с детьми, и у меня появится возможность пойти учиться, – заявил я с гордостью за свою идею, столь гениальную и простую.

Я взглянул на Лиду, но восхищения гениальной простотой моей идеи что-то не заметил.

– Я не хочу к старикам возвращаться, Петр, – огорошила меня Лида.

– Но почему? Все-таки нам там жилось неплохо.

– Жилось неплохо, но я все равно не хочу возвращаться к той эпохе. Если бы ты знал, как я счастлива, что могу самостоятельно решать, что сделать на ужин или к воскресному столу, за какое дело взяться, то ты бы понял, почему я не хочу возвращаться к прошлому. А потом, Петр, мне хорошо здесь. Здесь мне нравится больше, чем в Праге. Люди, отношения между ними, то, что я почти всех знаю и они знают меня, что я иногда могу погулять в лесу, что нам не нужно по пятницам вырываться с нашими на дачу, что меня в школе уважают и я для них уже не начинающая учительница… Я отсюда никуда не поеду. По крайней мере, в ближайшее время.

Какая гениальная и простая идея была у меня. И как гениально и просто Лида развеяла ее.

Потрясенный этим фактом, я вышел в гостиную. Именно сейчас по телевизору начинался итальянский психологический фильм о женщине, влюбленной одновременно в своего мужа и в любовника. «Мне бы их заботы!» – подумал я и поудобнее устроился в кресле.

Перед этим я еще крикнул Лиде, о чем фильм, и спросил ее, будет ли она смотреть. Это для того, чтобы не устраиваться напрасно. Такое комфортабельное кресло у нас только одно, и если Лида идет смотреть телевизор, то она пользуется преимуществом.

– Мне нужно еще подготовиться к завтрашнему дню, но я хотела бы узнать, чем фильм закончится, – сказала Лида.

– Убили его. Этот фильм уже показывали.

– Бедняжка, – пожалела она, но мысленно, кажется, находилась совсем в ином месте, потому что в противном случае ее бы заинтересовало, кого, собственно, убили. Мужа или любовника.

* * *

– Смотрю я на тебя, какой-то ты в последнее время странный, – сказал мне Ванечек утром.

– Возникли проблемы, – признался я.

– Зайди ко мне, – предложил он.

Я зашел к нему в кабинет с чувством вины за неправильное использование рабочего времени.

– Рассказывай, в чем дело, – сказал он, едва мы сели. – Не думаю, что я мог бы тебе помочь, но, как говорится, когда расскажешь о беде, то наполовину снимешь с себя ее тяжесть.

Я это знал и рассказал ему все: и что нас в скором времени будет шестеро, и что, несмотря на это, я хотел бы пойти учиться, и что совершенно исключено, чтобы это осуществилось сейчас, через год или даже через два. Лида же, хотя одна она не в силах справиться со всем, решительно отказывается вернуться к нашим старикам, потому что ей нравится самостоятельность в домашних делах, и здесь, в глухомани, ей все тоже нравится.

– Да, дела неважные, – отметил Ванечек, выслушав меня.

Я полностью с ним согласился.

– Ну, все ясно! – хлопнул он себя по лбу. – Есть простой и притом гениальный выход.

– Остается еще только добавить, что все гениальное просто или наоборот. Я так же думал, но меня вывели из заблуждения, – ответил я.

– А что, если все перевернуть? – предложил Ванечек.

Мне было непонятно, что конкретно следовало бы перевернуть.

– Она не хочет возвращаться к родителям, но родители могли бы приехать к ней и остаться здесь, пока ты не закончишь учебу.

Я подумал, что это не совсем глупая идея.

– Но согласятся ли они? – засомневался я.

– Это уж твое дело, – ответил он.

– Но все мы не разместимся, – скептически заметил я.

– А это – мое дело.

– Для игры в загадки у нас слишком мало времени.

– Намечается обмен квартирами. Большую на меньшую. Я бы мог узнать подробности.

– Ты меня доведешь до слез, – с иронией оказал я.

– Ты меня тоже чуть не довел до слез, – ответил он без иронии.

Уже в дверях я решил, что скажу ему и про его жену.

– Что-нибудь еще? – поинтересовался Ванечек, чувствуя, что я не все сказал.

– Передай, пожалуйста, своей жене, чтобы она для Лиды ничего не прятала под прилавок.

– Это Лида об этом просит? – поинтересовался Ванечек.

– Она об этом даже не догадывается.

– Тогда зачем ты мне морочишь голову? Могу тебя заверить, что от меня жена никаких указаний не получала, – заверил Ванечек.

– Но ты ей это передашь, хорошо?

– Можешь не сомневаться, – пообещал он.

Вечером я подробно объяснил Лиде идею Ванечека о помощи родителей на весь период моей учебы. Эта идея заинтересовала ее, а обмен квартирами даже обрадовал.

Мы решили съездить к родителям в ближайшую субботу.

Как справедливо и предполагал Ванечек, эту идею я выдал Лиде еще тепленькой, а рано утром он уже поинтересовался, как она воспринята.

Я рассказал ему о своем разговоре с Лидой и нашем решении съездить в субботу в Прагу.

Не принимая никаких возражений, он заявил, что сам отвезет нас туда. Тем более что сам он уже давно собирался в Прагу.

По долгу приличия я посчитал необходимым отказаться, ведь в Прагу мы могли поехать и на поезде.

– Если вы не поедете со мной, то я буду думать, что ты испугался… – заявил Ванечек.

Я не мог сообразить, что он имеет в виду.

– Чтобы не разбил вас, – закончил он совершенно серьезно.

Аргумент сыграл свою роль. А когда еще и Индра заявил, что в субботу и воскресенье он и Броусил не покинут гарнизона, то возникли все условия для того, чтобы мы могли уехать.

* * *

То, что мы живем на удалении сотен километров друг от друга, Лидины родители переживали значительно болезненнее, чем мои.

В общем, это было вполне естественно. Так же, как и Лида, ее сестра сразу же после свадьбы уехала на другой конец республики, и Лидины родители остались совершенно одни. Лидина мать еженедельно писала нам письма, в которых кратко сообщала, что у них нового. Большую часть этих сообщений составляли повторяющиеся жалобы на мужа, который недавно ушел на пенсию, но никак не может с этим смириться. И хотя он, токарь по профессии, имел возможность работать и дальше, врачи об этом даже и слышать не хотели. Вторую, обширную часть писем составляли вопросы, как живут дети. Чище ли Павлик стал произносить букву «р», с которой у него были проблемы с тех пор, как он начал говорить, и лучше ли стал есть Петрик, не набивает ли он себе рот пищей, так что ему трудно становится глотать…

Что касается ответов на эти письма, то наша совесть не совсем была чиста. Лида бралась за них в полусонном состоянии, когда заканчивались заботы о детях и чаще всего проверка тетрадей ее учеников.

В зависимости от того, как ей удавалось пересилить себя, ответы ее становились или более пространными или совсем телеграфными и часто вызывали дополнительные вопросы. Иногда и я добавлял несколько строк, адресованных тестю, стараясь убедить его, что уход на пенсию – это вовсе не трагедия. Некоторые люди начинают подумывать о пенсии уже в тридцать лет, а у него главной задачей сейчас долита стать забота о своем здоровье. Эти отроки назиданий я не включал в письма, потому что от них веяло утешениями, а тесть это так и воспринимал.

Мои родители, точнее – моя мать, писали значительно реже. Они не остались в одиночестве. Вместе с ними жил мой женатый брат, отец четырехлетней Павлинки и шестилетнего Криштофа. Отец еще не вышел на пенсию и успешно продолжал трудиться. Несмотря на то, что пенсионный возраст неуклонно приближался, он не хотел даже и думать об этом. Очень часто мне приходилось читать или видеть на экране телевизора, что человек, которому до пенсии оставалось всего несколько лет, пытается провести их в тишине и покое, избегать проблем и не касаться ничего нового. У моего отца все было наоборот. Мой брат Павел был на три года старше меня и, сколько я помню, отличался независимостью, я же всегда находился в его тени. Так было даже сейчас, когда мы оба уже обзавелись семьями. Врат был инженером-строителем, человеком с большой перспективой на будущее.

С момента нашего отъезда мы ни разу не были в гостях у родителей. Лидины родители после нашего переезда приезжали к нам посмотреть, как мы устроились, но не задержались надолго. Ее отца неодолимо тянуло домой, а точнее – в кабинет врача, где он добивался разрешения стать работающим пенсионером. Он понимал, что этого согласия не получит, но мириться с этим не хотел.

* * *

В субботу, когда мы позвонили в дверь дома Лидиных родителей, мне пришло в голову, что нам следовало хотя бы как-то подготовиться к этому важному разговору, заранее обдумать, как к нему подойти.

Но Лида начала мастерски, хотя и сама, видимо, этого не осознавала. После приветственных объятий и сетований, что детям уже стали малы ботинки, что уследить за ними невозможно, что дедушку все больше и больше мучает астма, а бабушка просто расцветает, Лида вдруг заявила:

– Люди, ну как вы только можете тут жить? Здесь же нечем дышать, я бы здесь, наверное, задохнулась!

Я добавил, что у нас воздух – как кристалл, что его было бы очень хорошо для лечения дедушкиной астмы, а затем красочно, чуть-чуть, правда, преувеличивая, рассказал, сколько у нас этим летом было грибов. При этом я изучающе взглянул на деда и заметил, как заискрились его глаза.

Оставалось только добавить, что особая прелесть бывает зимой, когда все становится белым, а искрящийся снег скрипит под ногами. Правда, за эту словесную тираду мне стало немного совестно, но я постарался сам себя оправдать не особо интеллектуальным выражением, что цель оправдывает средства.

– После такой прогулки появляется хороший аппетит, – отметил дед, и мне стало ясно, что он уже на лопатках. Насчет бабушки я не особенно беспокоился. Внуки – вот самый важный аргумент.

Мы провели у Лидиных родителей прекрасный день. Ребята вели себя неплохо, и дедушка на время забыл о своем уделе садовника и домоседа. Вечером, уложив детей спать, мы уселись за столом так, как обычно это делали год назад, когда было необходимо решить различные семейные проблемы. Лиде пришлось подробно рассказать о радостях и заботах начинающей учительницы, потом очередь дошла и до меня.

Новость, что нас скоро будет шестеро, ни бабушку и ни дедушку особенно не удивила. Ни то, что наша семья увеличится, ни то, что мы рассчитываем на двойняшек. Они знали о семейной диспозиции в отношении рождаемости.

Я подумал, что настал подходящий момент обнародовать идею Ванечека, чтобы они заранее переехали в Западную Чехию, а я мог бы пойти учиться. Я не забыл, естественно, отметить, что мы планируем обменять нашу квартиру на большую.

Я ожидал, что нам будут поставлены какие-то условия, хотя бы для того, чтобы мы не подумали, что дедушка и бабушка прямо-таки рвутся переехать к нам. Но ничего подобного не произошло, если не считать заданного вопроса, не мог ли дедушка найти у нас какую-нибудь работу, оставаясь пенсионером.

Я заявил, что для нас это не проблема. При этом я вспомнил о заместителе директора по экономическим вопросам, обидевшем Лиду. «За оскорбление надо отвечать!» – сказал я сам себе, вовсе не считая себя шантажистом.

В воскресенье мы были приглашены на обед к моим родителям. Этот обед был более обильным, чем предшествующий, потому что моя невестка Власта изо всех сил старалась показать, что она не принадлежит к тем интеллигенткам, которые способны самое большее на то, чтобы заварить чай. После обеда дедушка с бабушкой вместе с нашими детьми и детьми моего брата Павла отправились на прогулку в соседний парк, а мы, родители, радуясь, что на какое-то время избавились от детей, решили посидеть за бутылочкой вина. Брат похвастался новым званием кандидата наук и стал настаивать, чтобы мы обязательно приехали на вручение диплома. Затем он стал рассказывать, какие широкие возможности открывает перед ним ученая степень.

Он хотел стать строителем, наверное, с того времени, как сделал свой первый песочный куличик; меня строительство тоже всегда интересовало. Мы слушали его рассказ о новых методах строительства, новой строительной технике и все еще сохраняющихся недостатках в организации работ и в других вопросах.

Власта дополняла его рассказ, показав, что она не менее хороший специалист, чем ее муж. Своим интересом к строительству она даже превосходила мужа. Это был противоречивый, взволнованный взгляд на сегодняшний день и перспективы будущих пятилеток в области строительства со всеми его проблемами, трудностями и радужными надеждами. По сравнению с тем, что им приходилось решать, проблемы рядового Бартоничека или Потучека вместе с малыми войнами, которые Лиде приходилось вести в школе с детьми и их родителями, показались мне борьбой с ветряными мельницами.

– Ну а вы долго еще собираетесь прозябать в глуши? – спросил брат, рассудив, что он уже слишком долго говорит о строительстве.

– Мы там не прозябаем, мы там живем, – нахохлилась Лида. – И кажется, живем неплохо, нам даже нравится.

– Я знаю, солдат не волен выбирать, где ему хотелось бы служить, поэтому вы и говорите, что вам там нравится, – заметил брат.

– Неужели никто не мог бы вам помочь перебраться в Прагу? – спросила Власта.

– Проблема лишь в том, что мы совсем не стремимся перебираться туда. – Я решил закончить дискуссию на эту тему.

Было ясно, что и брат, и его жена ни на грош не верят моему заявлению.

– Мне бы очень хотелось, чтобы вы хотя бы месяца два пожили среди настоящих людей. Среди таких, которые знают, что до самой смерти их будут кормить их собственные руки, те руки, которые смогут сделать любую работу и в которых всегда есть нужда. А если вдруг они не будут работать там, где работают сейчас, то их везде примут с распростертыми объятиями. Этими людьми нельзя командовать или писать им замечания в дневники, – закончила Власта довольно возбужденно.

– Именно об этом-то и идет речь, – распалился и я. – У вас обоих прекрасная работа, вы видите, как на ваших глазах растет стройка, вы это ощущаете. Вы делаете это для людей, а каждая работа для людей – прекрасна. А мы работаем с людьми, и это намного важнее, чем строить дома. Главное – какие люди будут в них жить. Результаты нашей работы, может быть, заметны и не сразу, иногда для этого должно пройти довольно много времени, но в этом-то и заключается ее ценность…

– Я не хочу ничего говорить, но ты действительно преувеличиваешь, – довольно невежливо перебил меня Павел. – Мы тоже работаем не только с бетонными панелями. Без людей ведь дома не построишь.

– Это совсем другое.

– А мне кажется, что совсем нет, – сказал Павел. – Ты получаешь в армию на два года почти готового человека. Так или иначе за него уже расписались родители, многое ему дала школа и среда, в которой он жил. С ним уже чуда не сотворишь.

– Чуда – нет, но зато ты получаешь верный шанс, может быть, даже один из последних, чтобы укрепить в молодом человеке то хорошее, что в нем есть, и исправить то, что было испорчено ранее.

– А десятилетние девочки и мальчики тоже не бездушные создания, – вступила в дискуссию Лида. – Они сразу же определяют, действительно ли учитель убежден в том, что говорит. Они порой узнают это даже лучше, чем взрослые…

Дело шло к ссоре, и мы были очень довольны, когда на лестнице зазвучали детские крики и бабушкины предупреждения, что рисовать на стенах нельзя. Подошло время собираться в дорогу.

* * *

Однажды утром дежурный сообщил, что со мной хотел бы поговорить какой-то Гоштялек. Я был удивлен, что «звезда» нашего футбола решил потратить на меня свое драгоценное время. Гоштялек уже несколько месяцев был на гражданке. Иногда, читая спортивную рубрику, я вспоминал о нем, однако напрасно искал в газетах его имя.

Когда он вошел ко мне в кабинет, я прежде всего обратил внимание на его прическу. Да, он. Именно такую он носил, когда его остригли по моему настоянию. Она ему очень шла. Вообще говоря, я против таких причесок ничего не имею. Я лишь против того, чтобы их носили с формой, хотя бы в начале службы.

Я предложил Гоштялеку стул и кофе. Стул я предлагаю, как правило, всем, кто хочет поговорить со мной, кофе – только некоторым. Когда я готовил кофе, Гоштялек молча следил за мной, видимо обдумывая, как начать беседу. Поставив перед ним обе чашечки, я спросил, чему обязан такой честью.

– Форвардом у меня не пошло, полусредним тоже было не лучше, – начал Гоштялек, видимо полагая, что каждый гражданин нашего государства мужского пола прекрасно понимает профессиональную терминологию. Я понимал ее лишь отчасти, но, несмотря на это, предложил Гоштялеку продолжать.

– Чтобы вы поняли, – сказал он. – И у игроков самого высокого класса иногда случается, что они теряют спортивную форму. Если найти правильный подход и использовать советы психолога, то они обычно быстро обретают ее снова.

Я кивнул в знак того, что до сих пор в целом мне все было ясно.

– Но нет, никакого подхода не было! – взволнованно сказал он. – Я переместился на скамейку запасных, и это еще куда ни шло. Потом мне предложили перейти в местную команду в Кртегулек, но я наотрез отказался.

Его профессиональная речь становилась все менее понятной, но суть ее была ясна.

– Клаудия меня тоже бросила, поэтому я решил вернуться к Иржине, – продолжал он.

То, что Клаудия, девица, гоняющаяся за популярностью, поездками за границу и внешторговскими чеками, могла бросить любимого парня в момент, когда тот лишился таких возможностей, мне стало ясно после недолгого раздумья. В отношении Иржины мне пришлось поинтересоваться у Гоштялека о подробностях.

– Местная красавица. Парни теряют голову, лишь взглянув на нее. Я решил предложить ей продолжать то, что у нас прервалось, когда я ушел на гражданку.

– А вы думаете, что она от этого будет вне себя от радости, – сказал я.

– Сначала немного пофыркает, поэтому я и приехал сам. Личное обаяние заменит любое письмо. А потом я не писатель. Короче, женюсь и где-нибудь здесь поблизости устроюсь играющим тренером. На жизнь как-нибудь хватит.

– А какое я к этому имею отношение? – спросил я. Именно это мне не было ясно с самого начала.

– О вас говорили, что вы всегда помогаете людям в беде. Мне нужно остаться в городе и устроиться на работу, которая не особенно мешала бы тренировкам, – удивил он меня. – Нужно, чтобы кто-то замолвил за меня словечко, поэтому я пришел и думаю, что вы мне поможете.

– Вы с ума сошли! – воскликнул я. – У меня нет рабочих мест, которые не мешали бы тренировкам, да и свободные квартиры не висят у меня на дверной цепочке.

– Я терпеливый. Могу прийти к вам через неделю, через две. Я теперь регулярно буду ездить к Иржине.

И тут произошло самое интересное: опустив руку в нагрудный карман, он вынул оттуда слегка помятую фотографию, видимо, еще той поры, когда он полагал, что форвард из него получится, написал, что дружески мне ее дарит, и поставил размашистую подпись. Все это он проделал с видом человека, ежедневно ставящего таким образом до двадцати подписей.

Я взял фотографию и вежливо поблагодарил. Мне стало за него немного обидно. Ведь Гоштялек, собственно, еще не в полной мере осознал, что он уже не «звезда». И вряд ли когда-нибудь ею снова станет. Хотя откуда мне знать? Некоторые спортсмены приобретают славу годам к тридцати.

– Я действительно ничего не могу вам обещать. У меня нет таких возможностей, – попытался я объяснить Гоштялеку, что он обратился не по адресу.

– Вы мне хотя бы пообещайте, что не останетесь глухим к моей просьбе. Для начала этого вполне достаточно, – заявил он, и я уже не мог сопротивляться.

Расставшись с ним, я еще долго находился в состоянии оцепенения.

В течение дня, закрутившись на службе, я не имел возможности мысленно вернуться к встрече с Гоштялеком. Только вечером, перед уходом домой, я вспомнил о ней. Мне стало не по себе из-за того, что Гоштялек пришел именно ко мне и я его не выгнал, – а даже обнадежил обещанием, что попробую что-либо предпринять в его интересах.

«Если кому-нибудь рассказать, то надо мной наверняка стали бы смеяться, – подумал я. – Я становлюсь глупцом, потому что занимаюсь человеком, который того не заслуживает и с которым я сейчас не имею ничего общего».

Потом я вспомнил об одном человеке, который наверняка не стал бы смеяться надо мною.

Я набрал номер его телефона, но никто не ответил. Подумав, что он где-нибудь на собрании, я позвонил дежурному и поинтересовался, не знает ли он, на каком собрании находится подполковник Томашек. Но оказалось, что подполковник уже ушел домой. Поскольку еще было не так поздно, я решил навестить его.

Мой приход его совсем не удивил, хотя я и старался заходить к нему домой не особенно часто.

Он пригласил меня в гостиную. Мне показалось, что он не совсем здоров, и я внимательно посмотрел на него. Естественно, я постарался сделать это как можно незаметнее. Судя по всему, до того, как я пришел, подполковник спал, и я его разбудил.

– Я к вам с одной глупостью, которую, правда, можно было бы оставить и на другое время, – сказал я, как бы извиняясь.

– Рассказывай, в чем дело, – предложил подполковник.

Я по возможности кратко стал рассказывать Томашеку о встрече с футболистом Гоштялеком. Он слушал меня с интересом. Иногда, когда ему казалось, что я уж очень краток, он расспрашивал меня о подробностях.

Закончив рассказ, я самокритично сказал:

– Я понимаю, что не следовало бы надоедать вам с этим дома.

– Политработнику никогда ничто не должно надоедать, если к нему кто-нибудь обращается. А с чем к нему обращаются, на первый взгляд не определишь, глупость это или нет.

– Но все равно это можно было бы отложить на завтра, – сказал я.

– Я думаю, что так будет лучше. Я хорошо знаю это дело. Иржина, о которой шла речь, – дочь моего товарища, с которым мы подружились еще раньше, чем увиделись в Милетине. Гоштялек встречался с ней все время, пока служил у нас, и, видимо, наобещал ей чего-то. Надеялись, что, когда он закончит службу, они сыграют свадьбу. Так что можешь передать это дело мне. Завтра я узнаю, как прошла его встреча, а если ему понадобится помощь, я постараюсь что-нибудь сделать. Чего-либо нереального я в этом не вижу. Кооператив может через определенное время выделить молодоженам квартиру. Иржину сразу бы взяли на работу как опытного бухгалтера. Так что речь, собственно, пойдет только о том, может ли Гоштялек кроме футбола заниматься еще чем-нибудь.

Я поблагодарил его и собрался уходить. Томашек не пытался меня задержать. Когда я уже уходил, мне пришла мысль, что надо бы было поинтересоваться его здоровьем, но, поскольку он выглядел не совсем хорошо, у меня просто язык не повернулся спрашивать.

Рядом с домом я встретился с Томашековой.

– Заходил к нам, Петр? – спросила она и, когда я ответил утвердительно, добавила: – Он выглядит плохо, да?

Я попытался изобразить на лице протест, но она, видимо, не обратила на это внимания.

– Работа сказывается. Он очень устает. Когда приходит домой, сразу же ложится. Мне долго пришлось его убеждать, чтобы он бросил курить и не употреблял алкоголь. И соблюдал диету. Говорит, что, когда у него будет время, он ляжет в госпиталь на обследование. Но пока еще он не может найти свободного времени, да и вообще, боюсь, найдет ли когда-нибудь…

– Думаете, мне надо еще раз попытаться?..

– Всю жизнь у него на первом месте была работа. Другим он быть не может, – ответила она.

На следующий день Томашек позвонил мне по телефону и сказал, что родители Иржины готовятся к свадьбе.

– Значит, у Гоштялека все-таки получилось, – заметил я.

– Фамилия жениха – Ружичка, – добавил Томашек.

Я поймал себя на том, что мне в эту минуту стало жаль Гоштялека.

Уже много раз я убеждался, что против жалости, гнева, печали и других душевных проявлений есть одно лекарство – находиться среди солдат. В роту Красы я пришел как раз в тот момент, когда там проходила строевая подготовка молодых солдат. Я издалека с удовлетворением наблюдал за Красой, который замечал малейшие ошибки в действиях солдат, и ждал перерыва, чтобы поговорить с молодыми воинами об их проблемах. Десатник Микеш, сумевший за несколько дней показать, что из него получится толковый политработник, заметил меня, несмотря на то что я стоял вдалеке, и по-уставному представился.

– Ну что ты можешь сказать? – спросил я его.

– Ребята говорят, что инициаторы соцсоревнования дают обязательство: шестьдесят процентов личного состава должны поразить цель с первого выстрела и для них это не составит особого труда.

– Два месяца назад получилось совсем наоборот, – заявил я, опуская его на землю…

Я хотел продолжать, но Микеш меня перебил:

– Они говорят, что сегодня стали на два месяца опытнее, товарищ поручик. И даже знают, как этого добиться.

Уходя, я не знал, что и подумать. Конечно, активность – вещь хорошая. Но что, если она останется на словах? Я пришел к выводу, что главная наша задача – не ограничиваться только словами. Наша – имеется в виду тех, кто возглавляет батальон.

– Необходимо определить наше отношение к всеармейской инициативе! – Такими словами на следующий день я открыл заседание партийного комитета. Внимательно посмотрев на присутствующих, я увидел, что они не проявляют ни малейшего интереса, избегают моего взгляда, а Индра вообще уставился в пол, как будто у него упала пятикроновая монета. Какой-то интерес выражало только лицо поручика Логницкого.

Для того чтобы немного поднять членам комитета настроение, я рассказал о своей беседе с Микешем, о мнении солдат, что для них не составляет особого труда поразить шестьдесят процентов целей с первого выстрела. Но оживления в зале не наблюдалось.

Индра заметил, правда только для себя, но достаточно громко, чтобы и остальные могли это слышать, что они так говорят, потому что ответственность за них несет кто-то другой.

– В обязательствах есть иные цифры, – заявил Индра. – Например, пятьдесят процентов отличных оценок за стрельбу из личного оружия, но их, видимо, это уже не интересовало. А также конкретные цифры по экономии горючего и смазочных материалов, электроэнергии и другие.