Текст книги "На всю жизнь"

Автор книги: Вацлав Подзимек

Соавторы: Франтишек Мандат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

31

Гинек стоял на берегу замерзшей реки с продрогшими рыболовами, терпеливо застывшими у вырубленных во льду лунок. Когда им удавалось привлечь добычу наживкой и ловко подсечь, они снимали пойманную рыбку с крючка и бросали ее на лед. Жизнь уходила из нее за несколько секунд; рыбешка раз-другой подпрыгивала на льду и замерзала.

Нет ничего более совершенного и преходящего, чем жизнь…

Он представил себе ту же реку в жаркий августовский день. Они сидели тогда с Сашей в высокой траве с удочками в руках и ждали, когда дрогнет поплавок. Пойманные крупные рыбины тут же шли на импровизированную кухню, где распоряжались Нина и Шарка. Тогда ему и во сне не могло присниться, что через несколько месяцев он вернется сюда.

Как он обрадовался, когда им после экзаменов на_: звали гарнизоны, в которых они должны будут практически освоить то, чему научились. Ему не верилось, что заключительную часть специальной подготовки он проведет недалеко от места службы Саши. Ну и удивил же он Сашу с Ниной, когда почти сразу по прибытии в городок заявился к ним в гости.

– О приезде чехословацких офицеров нам сообщили, но то, что ты окажешься среди них… – проговорил сияющий Саша и добавил: – Если бы ты написал, мы бы приготовились.

Прием они устроили потрясающий, потому что нет такого русского, который не был бы готов принять друга. Они проговорили почти до рассвета. Нину интересовало, как поживает Шарка, а Саша хотел знать все о его служебных делах. Гинек едва успевал отвечать на их вопросы.

Он похвалился, что заключительные экзамены сдал на «отлично». Рассказал о торжественном вечере, на который они пригласили всех своих новых знакомых из других групп, преподавательский и командный состав, о том, как они пели, шутили, смеялись – и вдруг всем стало жаль расставаться. Даже Смишек в последний день не смеялся. «Если вьетнамец грустный, то он не смеется», – ответил он, когда Гинек спросил его при расставании, почему он так серьезен. И Вера Булгакова загрустила. Гинек подарил ей на память коллекцию пластинок с концертами Чешской филармонии. Девушка была искренне рада и пошла провожать его до, самого автобуса. Она долго махала ему вслед и совсем по-романтически плакала.

Гинек рассказывал, Саша выспрашивал. Потом Нина пожелала им спокойной ночи и ушла спать. Они настолько погрузились в свой разговор, что позабыли о времени. Гинек по опыту хорошо знал, что техника в естественных условиях ведет себя не так, как в учебном центре. Саша, которому поручили опекать чехословацкую группу, рассказал ему о преимуществах и капризах «Барьера». Разве Гинек мог желать лучшего?

Как показали следующие дни, Саша полностью посвятил себя выполнению этой задачи. Нередко они целыми часами просиживали вместе и после окончания работы. Они узнали о характере трудностей, с которыми советские офицеры встречались при развертывании «Барьера». Саша разбирал с ним до мельчайших деталей все схемы, степени автоматического контроля, обсуждались и вопросы устойчивости «Барьера» к разного рода внешним помехам. В этих беседах участвовали все, даже Славек Шульц. Они старались запомнить практические советы, зная, что не найдут их ни в одном учебнике. Они должным образом оценили включение в программу курса шестинедельной стажировки в боевой части, потому что самое главное для работы, которая ожидала их дома, они могли получить только здесь…

Сегодня было воскресенье, и они не работали. Смеркалось. Рыбаки со своими заледеневшими уловами в полотняных сумках начинали расходиться по домам. Мороз к вечеру усилился, но Гинек его не замечал. Ноги сами собой несли его по берегу, а мысли убегали далеко-далеко.

«… Несмотря на быструю помощь, ребенка Шарка потеряла. Сама она в порядке, поправляется… Я ни в чем не виновата, хотя никогда не прощу себе эту поездку в Борек. Если можешь, прости меня. Я и без того до самой смерти буду упрекать себя в том, что произошло между нами. Ведь все могло быть совершенно иначе…»

Отрывки из письма Марики перемешивались в его голове с упреками, массой упреков самому себе. Уж такие мы есть, что готовы предъявлять себе самые абсурдные и бессмысленные обвинения. Мы мучаем себя и считаем это расплатой, наказанием за то, что мы должны были сделать, но не сделали, или за то, что не надо было делать.

Как тяжело… и никакого выхода.

В темноте впереди появился временами разгорающийся огонек сигареты. Саша.

– Я знал, что найду тебя здесь, – сказал он тихим, успокаивающим голосом. Он обнял друга за плечи, и окурок, прочертив дугу, опустился на кристально чистый лед реки. Гинек смотрел на огонек, пока он не погас.

– Почему все это случилось? – тихо проговорил Гинек. – Легче всего сказать, что это судьба. Но удары судьбы можно и надо преодолевать. Если бы я остался дома… Скорее всего, мы были бы сейчас с Шаркой счастливы. Как тогда летом, здесь, на этом месте. Я знаю, ты возразишь, что это вздор, но… Не стоит ли мой «Барьер» слишком дорого?

Саша закурил новую сигарету, потом долго молча смотрел в сторону освещенного городка.

– Понимаешь, жизнь сама по себе – это барьер. Люди пытаются его преодолеть, падают и снова поднимаются. Однако, когда они выходят победителями, они даже не успевают насладиться радостью победы, потому что перед ними возникают новые препятствия, новые трудности, которые вновь приходится преодолевать. Ты прав, зло надо предотвращать. Надо! Смириться – означает отдать нас всех на его произвол, а это приводит к печальному концу.

Они молча прошли несколько шагов, потом Саша вновь обратился к Гинеку:

– Забудь, Гинек. Чем раньше забудешь, тем лучше будет для тебя… для Шарки.

– Слишком рано забывать.

– Бывает, когда даже «сейчас» уже означает «поздно», – рассудил Саша, потом добавил: – Не это не тот случай. Хотя я понимаю, как тебе тяжело. Иногда боль бывает нестерпимой…

«Насколько можно прочувствовать боль, которая не касается непосредственно нас?» – задумался Гинек. Он был признателен Саше, Плашану и другим ребятам за участие, но с болью, которая проникала в самое его сердце, он должен был справиться сам, тут помощь друзей могла ограничиться лишь сопереживанием.

– Заночуешь у нас? – предложил Саша, когда они подошли к окраине городка. – Я пригласил Найбрта… И Нина была бы рада…

– Не сердись, мне надо побыть одному, – прервал его Гинек. – Я знаю, это может показаться странным – человеку тяжело, ему бы следовало идти к людям, развеяться. Но мне хочется побыть одному, извини.

Саша понимающе кивнул, потом коснулся его плеча.

– Я зайду к тебе утром после семи в общежитие, – сказал он, прощаясь с ним у своего дома.

Гинек следил за другом, пока его серая шапка не исчезла в дверном проеме. Когда же сам он войдет в свой новый дом? Ему даже показалось, что многоквартирный дом, перед которым он стоял, похож на тот, в Бореке. И радости, и печали, и желания людей в этих домах были схожими. Они были такими же, как у всех простых людей – жить под мирным небом со своими радостями, печалями, желаниями. Но можно ли получить это даром раз и навсегда?

Он не мог толком вспомнить, как очутился в ресторане, за угловым столиком, один. Наверное, его туда загнал мороз. Сколько же часов он провел на морозе? Идти в общежитие ему не хотелось, это он знал точно. Наоборот, он стремился избежать сочувствующих взглядов друзей, их заботливую опеку.

– Принесите мне что-нибудь поесть, – сказал Гинек официанту.

– Желаете что-нибудь из мяса? – предложил официант и удивился, когда посетитель заявил, что полагается на его вкус. Его удивление еще больше усилилось, когда спустя некоторое время он принес шашлык по-грузински и овощной салат, а посетитель даже не притронулся к еде. Он пристально смотрел на скатерть и о чем-то думал. До шашлыка он так и не дотронулся.

Из ресторана Гинек ушел поздно. Он очень хотел, чтобы в общежитии все уже спали. Он знал, что сам будет до утра крутиться с боку на бок, и не хотел, чтобы друзья видели это.

Перед глазами возникла Смотровая площадка… В тот теплый сентябрьский день он сидел на скамейке, смотрел на Борек, на который опускались сумерки, и думал о неожиданном предложении Менгарта. Он и сейчас хорошо помнил воодушевление и ответственность, которые одновременно наполнили тогда его душу. Как же давно все это было! И все же он мог четко представить озабоченное лицо Менгарта, добрые глаза Сойки, а рядом с ними Шарку.

Он вдруг ужасно затосковал по Шарке. Ее нужно утешить, вдохнуть в нее надежду, сказать ей, что случаются несчастья, которые не разделяют людей, а еще сильнее связывают их. Его воображение рисовало Шаркино лицо, ее грустные глаза…

Гинек тихо прокрался в комнату, разделся в темноте и осторожно лег в постель. С соседней кровати послышался голос Плашана:

– Гинек, тебе нужно поехать домой… Я разговаривал об этом с Сашей и остальными. Советские товарищи отвезут тебя в аэропорт и обеспечат место в самолете на Москву. Янка Диан позвонит в посольство и объяснит им, что произошло. Через пару дней ты можешь быть в Праге…

Гинек слушал Плашана и думал о Шарке. Она, конечно, была бы рада этому. Он тоже, казалось, находился во власти этой мечты, только не понимал, почему молчит и не благодарит друзей за помощь и участие, почему он колеблется, хотя так хочет поехать к Шарке… Почему мысленно просит Шарку, чтобы она снова его простила, и откуда-то слышит свой и вместе с тем как бы чужой голос:

– Не могу я уехать, Плашан. Это нельзя сделать просто так… Сам говоришь, что нельзя думать только о себе…

Он встал, вытащил из ночного столика пачку писем и побрел к двери. И за закрытой дверью еще долго раздавались его шаркающие шаги.

Над огромным бетонированным летным полем с островками молодой травы, в которой здесь и там уже радовали глаз первые весенние цветы, облака играли с солнцем. Ветер помогал им в этом. Он был неназойлив, хотя и резок. Шарка подставляла ему лицо, он хорошо освежал. Большего она сейчас не хотела.

Может, забыть? Забыть обо всем? Но сделать это было гораздо труднее, чем подставлять ветру лицо.

Сегодня утром, проснувшись, она сразу подбежала к настенному календарю. Со стены на нее смотрел нуль, аккуратно выведенный зеленым фломастером.

179, 178, 177… 3, 2, 1, 0! Полгода назад она приписала к каждому дню цифру и каждое утро зачеркивала ее крест-накрест.

Шарка сняла календарь, села к столу и перелистала страницы назад. Она возвращалась назад, хотя возвращаться в прошлое ей хотелось меньше всего. Незачеркнутые цифры, на которые она наткнулась, были холодными, как больничный коридор, безразличными, как реакция на утешающие слова доктора, черными, как мысли после пробуждения в палате. Как можно скорее зачеркнуть их!

Первый, второй, третий, четвертый крестик…

Зачеркивала Шарка легко, решительно. Наконец она зачеркнула последнюю, двенадцатую цифру, ровно столько дней провела она в больнице. Потом страница переметнулась в обратном направлении. Шарка возвращалась к действительности. Она спешила.

Наконец острие карандаша остановилось над зеленым островком надежды. Карандаш скользнул к следующему дню, потом к другому… 1, 2, 3… и так далее. Она написала новый ряд цифр, длинный-длинный… До бесконечности…

У нее немного закружилась голова, и она ухватилась за перила. Устремила взгляд в небо. Между облаками блеснула маленькая серебристая точка.

На террасе запахло весной, которая пробуждала природу к жизни. Шарка это чувствовала. Безошибочно, всем сердцем.

Она верила в весну.

Самолет увеличивался в размерах. Он оставил за собой много километров и теперь преодолевал последние. И именно в этот момент солнце пробилось между облаками и послало на землю свои яркие лучи, высветив на крыше автомобиля, поехавшего навстречу прибывшим пассажирам, оранжевые буквы «Следуй за мной».