Текст книги "На всю жизнь"

Автор книги: Вацлав Подзимек

Соавторы: Франтишек Мандат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

27

Ярослав Менгарт и в воскресенье проснулся как в обычный рабочий день. Привычка, от которой пятидесятилетний мужчина вряд ли уже избавится. До того как жену положили в больницу, он иногда позволял себе поваляться утром в постели. Просматривал газеты, которые жена приносила ему из почтового ящика прямо в постель, а потом, быстренько умывшись, садился к накрытому столу. С утра подполковник что-нибудь делал во дворе, а к полудню, как правило, отправлялся в дивизион проверить, все ли там в порядке. Без этого ему бы, наверное, и кусок в горло не полез.

Сегодня он с мрачным видом перемыл гору грязной посуды, накопившейся в кухне за неделю, вынул из холодильника два кусочка свинины, отбил их, посолил, поперчил, очистил четыре крупные картофелины, открыл банку с супом из гуляша – и подготовка к воскресному званому обеду была закончена.

Если дома не появлялись ни сын, ни дочь, он считал такой уик-энд самым грустным временем недели. Тогда он чистил от снега тротуар перед домом, а затем как неприкаянный бродил по пустым комнатам в ожидании момента, когда он сядет в машину и поедет в районную больницу. Последний месяц его не притягивала даже работа. И там у него все валилось из рук, ему казалось, что его одолевает усталость, вялость и что-то вроде покорности и смирения. Он не выказывал своего настроения окружающим, вел себя как прежде, но чувство тяжести и неопределенности не пропадало.

От этого чувства Менгарт не избавился даже в период проверки. Он не сумел создать в дивизионе творческую атмосферу одержимых единомышленников, где бы все до последнего человека были готовы расшибиться в лепешку, лишь бы выполнить стоящие перед ними задачи. Больше того, ему казалось, что подчиненные поняли, что он утерял способность быстро реагировать на изменения окружающей обстановки и принимать адекватные решения. И хотя он все равно был еще на своем месте, командирская искорка в нем погасла.

Старость? Может, так напоминает о себе старость?

Сил у него было еще хоть отбавляй, на здоровье не жаловался. Вот только Либы с ним не было. Разве могли что-то изменить два часа в среду и воскресенье, проводимые у больничной койки? Два часа, которых мы так ждем, а потом не знаем, о чем говорить. Два угнетающих часа, когда ты хочешь, но ничем не можешь помочь, когда ты стараешься быть веселым и беззаботным, а выйдя на улицу, опять впадаешь в удручающую тоску.

«Все можно и все нужно преодолеть, в том числе и одиночество», – подумал Менгарт, выезжая из гаража. Он вспомнил, как они когда-то начинали, как жили в одной комнате в общежитии с двумя маленькими детьми на несколько сот крон в месяц. Либуша кипятила пеленки в баке на печке и развешивала в общей ванной. Он учился, так что свободного времени на семью у него мало оставалось. Сколько дней одиночества провела с ним Либа, сколько бессонных ночей, когда он должен был приехать и не приезжал! А время тогда было грозное, вот-вот могла разразиться война. Они часто находились в полной боевой готовности, спали по очереди на командных пунктах, ели из походных котелков и не знали, встретятся ли еще когда-нибудь со своими семьями. Однако и тогда Менгарт не думал о Либуше так часто, как теперь. Может, и это – тоже свидетельство надвигающейся старости? Нет, о старости думать еще слишком рано, кто о ней думает, тот стареет быстрее.

«Результаты проверки неплохие, нет, тебя еще рано списывать в металлолом», – убеждал он сам себя. Пусть его слегка упрекнули в медленном внедрения прогрессивных форм учебно-боевой подготовки, но что могут знать наверху о жизни в дивизионе? Он работал с людьми, которых имел в наличии. Люди не изменяются по мановению волшебной палочки и не приходят в восторг от всякого нововведения, как полагает инженер Главка.

Молодежь хочет идти вперед семимильными шагами, в то время как иногда бывает достаточно маленьких шажочков. Уверенных и точных…

Менгарт поставил машину за углом больницы и пошел к главным воротам. Даже с завязанными глазами он безошибочно нашел бы дорогу в нужное отделение, добрался бы до обшарпанной двери, за которой лежит Либа.

Он взялся за ручку и… нерешительно застыл на пороге. На кровати, многие месяцы служившей пристанищем для его жены, лежала другая женщина. Сердце сильно застучало в груди Менгарта, в голове мелькнули мрачные мысли.

Кто-то легонько взял его за локоть.

– Пойдемте со мной, – послышался голос главного врача.

Менгарт послушно последовал за врачом, впившись взглядом в его белый халат, а весь мир вокруг посерел, сделался безликим. Ему казалось, что серый цвет расползается и вот-вот закроет белый халат врача, а тогда воцарится хаос и мертвая тишина. Тишина, которую можно услышать, которая кричит и доводит до бешенства.

– Я солдат, пан главный врач, и выдержу правду, – сказал Менгарт, сжав руки в кулаки, едва они вошли в просторный кабинет. – Где моя жена?

Главный врач предложил ему сесть, пододвинул свое кресло поближе к нему, и на его уставшем лице мелькнула улыбка.

– Не сердитесь, пан Менгарт, что заранее не предупредили вас, но ваша жена находится сейчас в неожиданном для вас месте. Ее готовят к операции.

Менгарт растерянно заморгал.

– Не волнуйтесь, – продолжал главный врач. – Мы провели все необходимые обследования и пришли к выводу: того, что мы предполагали, у нее нет. Ваша жена, как бы это выразиться покороче и попонятнее, страдает от серьезных нарушений желудочной деятельности. И вот теперь мы можем приступить к операции.

– Операция… будет трудной? – с запинкой произнес Менгарт, ощутив, как ногти до боли впиваются в ладони.

– Да, – ответил главный врач. – Поэтому я и пригласил вас сюда. Я верю в своих коллег и в целом в успех операции, однако конечный результат зависит не только от хирурга и его помощников. Вашей жене будут необходимы хороший домашний уход, спокойствие. Понимаете меня?

Менгарт кивнул, хотя не был уверен, что понял все до конца. Главврач начал подробно знакомить его с диагнозом, объяснил ему план операции и способ долечивания.

– Я не намерен что-либо приукрашивать, пан Менгарт. Вы должны осознать, что ваша жена и после операции не будет полностью здорова, – добавил он.

– Мог бы я с ней поговорить? – неуверенно спросил Менгарт, и главврач разрешил ему это.

Менгарту пришлось взять себя в руки, чтобы войти в палату с наигранной веселостью на лице.

– Я уже думал, что тебя отпустили домой и мы разминулись, – сказал он Либуше.

– Видишь, какие я получила апартаменты. Только для себя лично. Как тогда в Ереване, помнишь?

Еще бы он не помнил! В тот вечер они отдыхали на балконе и пили чай из больших чашек. Воздух был теплый, небо безоблачное. Либуша, загоревшая, с мечтательными глазами, смотрела на цветущие в парке деревья и вздыхала: «Как же здесь прекрасно!»

– Ты думаешь, Ярослав, что мы были счастливы вдвоем? – спросила она неожиданно, вспомнив прекрасные минуты, проведенные в Сухуми, Сочи, Ялте и других городах.

– Я счастлив, живя с тобой, Либуша. И буду счастлив с тобой всегда, – заверил он жену и сжал ее руку.

Ее губы едва заметно затрепетали.

– Это хорошо, Ярослав, это очень хорошо. Я тоже была с тобой счастлива, о чем еще можно мечтать в жизни?..

Домой Менгарт ехал медленно, на третьей скорости. Водители едущих за ним машин нетерпеливо сигналили и, обгоняя, выразительно стучали себя по лбу. Он внимательно следил за лентой дороги с голыми тополями по обочине, выводившей через мост к гряде гор. Оказавшись у их подножия, он остановил машину, выключил мотор и зашагал к лесу. Он проваливался в глубокий снег, падал, снова поднимался и шел дальше. Подойдя к первым деревьям, подполковник остановился. Оперся о ствол стройной ели, подышал на ее кору. Ему надо было хоть минуту побыть одному, без свидетелей, потому что бывает так, что и мужчине это совершенно необходимо.

В Борек Менгарт вернулся незадолго до сумерек. Перед воротами прохаживался майор Сойка, в гражданской одежде и изрядно продрогший.

– Что-нибудь стряслось, Франтишек? – спросил его Менгарт, быстро выйдя из машины.

– Ну и ну, неужели мы не можем прийти друг к другу просто так?.. – ответил майор. – У Либуши был? – осторожно начал он, когда они сели за стол, на котором дымился жасминовый чай и стояли две рюмки сливовицы, присланной братом Менгарта из Моравии, из Зноймо.

– Да. Завтра ей делают операцию.

– Вот видишь, самое худшее минует, и она снова будет с тобой.

Менгарт отпил чаю.

– Ты даже не знаешь, Франтишек, как я этого хочу… – проговорил он.

– Твоя Либа заслужила спокойную жизнь. Что за жизнь с нами у наших женщин? Тем более у твоей Либы – ведь ты всегда был на переднем крае. Всегда там, где что-то творилось. Мало кому по плечу такой объем работы.

– Побереги дифирамбы для похорон, – махнул рукой Менгарт.

Сойка засмеялся:

– Что это ты о похоронах? Тебя ждет прекрасное время. Садик, внучата, рыбалка, время от времени будете с Либой куда-нибудь ездить, сделаете то, на что до сих пор не хватало времени. Пусть молодежь покажет, на что она способна.

– Многого от нее ждать пока нельзя, – скептически бросил Менгарт.

– Думаешь? Я бы не стал недооценивать наших молодых офицеров.

Менгарт, желая, очевидно, уклониться от спора, поднял рюмку:

– Ну что ж, выпьем за самое обычное в нашей жизни и в то же время самое главное! За здоровье!

Они выпили. С минуту молчали. Потом Сойка спросил напрямую:

– Мы с тобой друзья, Ярослав? Плюнь на наши различные подходы к некоторым вопросам и скажи, мы с тобой хорошие друзья?

Менгарт посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Конечно, – ответил он.

Сойка задумчиво поиграл пустой рюмкой, потом резко поставил ее на стол.

– Тебе надо уйти, Ярослав, – твердо сказал он.

– Как уйти? Куда? – не понял Менгарт.

– Послушай, Ярослав, иногда лучше уйти с почетом, чем быть уволенным по приказу. В штабе шушукаются, что ты уже не справляешься, тормозишь рост молодых, что ты уже не тот Менгарт, каким был десять лет назад… Я знаю, многие из тех, кто распространяет такие слухи, просто-напросто тебе завидуют. Завидуют твоим способностям, энергии, заслугам. Но доля правды в их словах есть. Проверка это подтвердила.

– Какой правды? – Подполковник вскочил с кресла и угрожающе выпрямился. Он думал, что Сойка пришел из-за Либы, желая его утешить, ободрить, а оказалось…

– Сядь, Ярослав, зачем кричать? – успокаивающе сказал майор.

– Я неблагожелательно отношусь к молодым? – бушевал подполковник. – А как же Гинек Ридл? А Душан Главка? А этот юнец Майерчик? – возмущался он.

– Ты лучше меня знаешь, как с ними обстояло дело. Ридла, скажем так, ты сам выбрал. Он импонировал тебе и тем, что никогда не стремился командовать. Ты правильно рассудил, что в дивизион он не вернется, он понадобится в другом месте. Главку ты, наоборот, недооценил. Не предполагал, что из этого незаметного офицера вырастет хороший организатор и прекрасный специалист, хотя и с большими амбициями. Ты не думал, что он перерастет тебя на голову. Поэтому ты упорно защищаешь застаревшую практику, на которую даже сам уже не надеешься. Ты, видимо, полагал, что усмиришь Главку, но он не поддался. А знаешь, почему он не сдался, Ярослав? Он считает чуть ли не за честь вести с тобой споры из-за каждой мелочи, и, когда ему удается убедить тебя, он бывает вне себя от счастья… Извини, но ты сам захотел это услышать. Да и кто скажет тебе об этом, если не я?

Сойка немного задыхался от волнения. Менгарт будто застыл, рука его с побелевшими суставами с такой силой судорожно сжимала бутылку с прозрачной жидкостью, что казалось, стекло не выдержит и лопнет. Потом до Менгарта, видимо, дошло, что Сойка внимательно за ним наблюдает.

– Значит, по-твоему, мне пора на пенсию, в саду копаться? – сказал он иронически и долил в обе рюмки. Сойка хотел возразить, но Менгарт не дал ему это сделать. – Это за все, что мне удалось создать и взлелеять в этом дивизионе? Я ночами не спал, детей своих видел только спящими, Либуше внимание не уделял – а теперь надо уходить? – Голос его задрожал, покрасневшие глаза уставились вниз, на узор паркета. – Я отдал своему дивизиону все, что имел, самое лучшее, что во мне было!

– Именно поэтому, Ярослав, именно поэтому тебе надо уйти. Это тоже великое искусство, и оно тоже характеризует личность. Попроси о переводе на другую работу, покажи всем, что ты правильно оцениваешь свою роль. Это не проигрыш, Ярослав, поверь мне. Тебе найдут интересную работу, ты будешь продолжать использовать свой опыт, обретешь больше спокойствия и найдешь время для себя и для Либуши. Ты заслуживаешь того, чтобы уйти с почестями, Ярослав.

Голос заместителя доносился до него откуда-то издалека и был едва слышен. Менгарт даже не был уверен, что слова Франтишека – вовсе не галлюцинация. Мог ли он подозревать Сойку в неискренности или нечестности? Неожиданно Менгарту почудилось, что с ним разговаривает не только Сойка, но и главврач, и Либуша. В эти тяжелые минуты, которые могут подстеречь каждого человека, перед его взором пронеслась вся его жизнь, точно он просмотрел своеобразный кинофильм. Это был фильм, полный резких жизненных поворотов, страданий, разочарований, побед и тех мимолетных минут, которые мы называем счастьем.

– Ты на самом деле думаешь, что Главка меня… что я его чему-то научил?

Майор с облегчением засмеялся:

– Неужели ты никогда не замечал, как он старается тебе подражать? Иногда он этим даже действует мне на нервы. Капитан перенимает твои манеры, даже голос повышает совершенно напрасно, как и ты. Сам знаешь, сколько раз я из-за этого на тебя сердился… Да, знаешь, как называют его солдаты? Не иначе как Менгартик, имея в виду, что он еще не дорос до тебя.

– Менгартик? Никогда об этом не слышал, – не скрыл своего удивления Менгарт.

– А тебе и не надо всего знать, хотя ты и командир.

Сойка поднялся со стула, готовясь уйти. Менгарт проводил его к самым воротам и задумчиво посмотрел вслед, пока Сойка не исчез в темноте. Подполковник стоял неподвижно, на лоб его сползли густые с проседью волосы, вокруг век, рта и на висках обозначились резкие морщинки.

Потом медленным шагом он направился в дом, чувствуя боль в сердце. Это была не физическая боль, но не менее мучительная. Подполковнику казалось, что он что-то теряет, теряет медленно, постепенно, это «что-то» еще не очень далеко от него, но он уже не может протянуть руку, чтобы его крепко схватить.

У Менгарта никогда не было привычки сдаваться. Никогда! А теперь, выходит, ему следует уйти, уйти в расцвете сил? Только из-за того, что где-то шушукаются, что он стареет? Какая, к черту, старость, здоровьем он мог бы и с молодыми поделиться, пусть спросят врачей!

Кровь ударила ему в голову. «Такой приказ наверху бы не подписали, конечно нет! А не стоит ли съездить к генералу? – пришла ему в голову мысль. – Он ведь считает меня другом, приглашал снова к нему заглянуть. Но ведь Франтишек Сойка тоже друг…»

Вот в таком раздвоенном состоянии, еще более одинокий, чем когда-либо, просидел он до поздней ночи, а когда решил наконец попытаться уснуть, взгляд его скользнул по неубранным со стола рюмкам. «Завтра помоешь их и положишь на место, – подумал он. – Или послезавтра… Какая разница, день туда, день сюда…»

28

В халате и домашних тапочках Шарка вышла на балкон и подставила лицо солнцу, уже стоявшему высоко в небе. Дуновения слабого, но прохладного ветерка унесли последние остатки сна. Шарка протерла глаза и, взглянув на башню борецкого костела, ужаснулась: уже столько времени!

Она поспешила назад в комнату и направилась прямо в ванную. Проворно собрала распущенные волосы в узел и, придерживая его одной рукой, другой, взяла гибкий шланг душа. Затем, закутавшись в банную простыню, она почистила зубы, а потом, уже одетая, ловко заплела косу. Потом Шарка быстро позавтракала, попеременно поглядывая то на будильник, который забыла вечером завести, то на стопку книг на столе, регистрацию которых она начала неделю назад и до сих пор еще не завершила.

Осторожно – на улице еще лежал снег и в подъезде дома от этого было грязно – она спустилась по ступенькам и заспешила по скользкому тротуару к Бартовым.

Только она коснулась калитки, как к забору подбежала молодая немецкая овчарка. Собака виляла хвостом и радостно лаяла. Шарка невольно вспомнила, как она испугалась Река, когда впервые пришла к Бартовой. Если бы сама пани директор не открыла ей дверь, то она бы, скорее всего, убежала. Даже в прихожей, куда ее тогда привела Бартова, ее не покинуло ощущение неловкости. Приветливость, в основе которой лежит сочувствие, неприятна…

Она улыбнулась воспоминаниям, погладила Река, который проводил ее до самых дверей дома, и позвонила.

– Проходи, у нас открыто, – услышала она отдаленный Ленкин голос. – И меньше обращай внимания на беспорядок, я еще не успела убраться.

Шарка едва не рассмеялась. Точь-в-точь повторялся ее первый визит сюда. В тот раз Ленка еще добавила: «Когда в доме два ребенка, то и у меня, и у бабушки всегда найдется что делать. Так у нас каждый вечер, пока не искупаем и не уложим детей в постель. А мужики наши все свободное время в мастерской пропадают, от них помощи ждать нечего».

Маленький Томашек перебрался через высокий порожек и восторженно замахал руками:

– Тетя Шарка, тетя Шарка, у тебя есть конфеты?

– Как тебе не стыдно, бессовестный? – появилась за ним Ленка с маленькой Леночкой на руках. Она поздоровалась с Шаркой и повернулась к Томашу: – Если будешь сердить тетю, ничего тебе из города не привезу, понятно?

Томашек твердо пообещал быть хорошим. Ленка положила девочку в коляску и благодарно взглянула на подругу.

– Спасибо, что пришла, ехать в город с детьми – сама знаешь какое удовольствие, а мне надо обязательно на фабрику съездить, потому что с марта я уже хочу выйти на работу.

– Еще чуть-чуть, и я проспала бы, – призналась Шарка. – Вчера вечером мы с Элишкой Главковой ходили на собрание членов Красного Креста, оно сильно затянулось.

– Хорошо, что ты мне напомнила. Та выставка вязаных изделий будет в фойе здания клуба. Женсовет надавил все-таки на председателя Национального комитета. Мы должны решить, что у кого взять, чтобы это не были одни покрывала, как в последний раз.

Шарка с детьми проводила Ленку до самого автобуса. Томаш долго махал маме рукой. Только когда автобус скрылся за поворотом, он взялся за Шаркину руку, и они медленно отправились на прогулку.

Шарка полюбила Ленку. Ей нравилась ее прямота, а также то, что Ленка любила жизнь такую, какой она есть, со всеми ее неожиданностями и причудами. Шарка часто сравнивала свою новую подругу с бывшими пражскими приятельницами. Сельская толстушка, на всю жизнь прикованная к печке и детям, сказали бы они, пренебрежительно сморщив нос. Но насколько счастливее была Ленка этих накрашенных девиц, втайне мечтавших о хорошем замужестве, результатом которого будут все та же печка и дети.

Ленка поражала своей энергией. Как оказалось, она мастерица и страстный пропагандист вязания. Шарка просто диву давалась, что можно сделать из шерсти в свободные минуты. Имея двоих детей, Ленка успевала работать в комитете местной организации Союза женщин, сагитировала туда и Шарку.

Ленка была всего двумя годами старше Шарки, и тем не менее ее отличали удивительная уравновешенность и какая-то извечная естественная женская мудрость. Шарка знала, что основа ее подхода к жизни – крепкая семья, где муж и жена всегда говорят друг другу правду, где в отношениях преобладают искренность и терпимость. Шарка ни разу не заметила, чтобы в семье Бартовых кто-нибудь скрыл что-то от других. Открыто о своих проблемах они говорили и Шарке, а атмосфера в их семье отличалась предупредительностью и стремлением помочь друг другу.

Шарка дошла с детьми до пересечения шоссе с лесной дорогой, ведущей к «Фазаньему заповеднику». «А что, если навестить Астронома? – пришла ей в голову мысль. – Вот вытаращил бы глаза!» Она с улыбкой представила себе эту картину, но тут же отказалась от этой идеи – Томашек уже выглядел уставшим. Да и самой ей нужен был отдых, везти коляску с Леночкой было нелегко.

Находясь под Смотровой площадкой, сейчас осиротелой и грустной (скамейки, занесенные снегом по самые спинки, едва были видны с шоссе), она подумала о Гинеке. Когда же закончится его командировка? В последний раз он звонил из центра подготовки накануне экзаменов. Даже на расстоянии чувствовалось, что он придает им большое значение и много занимается. С того времени он будто сквозь землю провалился, ни одного письма не прислал. Может, их загнали на практику туда, откуда письмо и месяц может идти?

С прогулки они вернулись немного озябшие. Шарка покормила детей и уложила их в постельки. Томашек уговорил ее рассказать сказку, но через минуту уже спал как убитый. Шарка поела сама, вымыла посуду на кухне. На нее тоже навалилась усталость, и взятое вязание снова легло в корзиночку. Она встала и потянулась. «Спина у тебя будет болеть все больше и больше. Много вязать тебе уже нельзя. Надо больше двигаться и спать на твердом», – зазвучал у нее в ушах спокойный голос Бартовой. Шарка легла в общей комнате на ковер, сделала несколько упражнений, расслабилась и снова села за работу. Ей хотелось закончить теплый джемпер ко дню рождения Гинека. «Пусть его нет здесь, а я положу сверток на его кровать, как будто он должен прийти вечером», – подумала она. Неужели уже минул год, как он перебрался к ней в обитель романтиков? Неожиданно ей показалось, что Гинек был с ней всегда, и при этой мысли радость охватила ее.

Шарка вспомнила, что в утренней спешке забыла зачеркнуть число в календаре. Она сделает это сразу, как только придет домой, или завтра зачеркнет сразу два. До возвращения Гинека остается еще восемнадцать дней. «Это уже совсем скоро», – подумала Шарка с улыбкой.

Томашек проснулся около двух часов, слез с кроватки и в одной пижаме притопал в гостиную к Шарке. Не успела она его одеть, как снаружи донесся лай Река. Томашек вырвался из ее рук и побежал в прихожую:

– Мама несет конфеты!.. – радостно кричал он.

Но мальчик ошибся. В дверях появилась Бартова, а за ней Яндова. У Шарки перехватило дыхание. Яндова нерешительно остановилась у порога. Директор школы, наверное, только сейчас почувствовала неловкость ситуации, но самообладания не потеряла.

– Проходи, проходи, Анежка, – сказала она Яндовой. – Даю тебе честное слово, что я не готовила тебе специально эту встречу, – сказала она оторопевшей женщине. – Но то, что я склеротик, это точно. Совершенно забыла, что ты договорилась с Ленкой присмотреть за детьми, – повернулась она уже к Шарке.

Взяв Яндову под руку, она повела ее в комнату, объясняя на ходу:

– Шарка подружилась с моей дочерью.

Яндова и Шарка поздоровались. Бартова понаблюдала за ними с минуту, потом взяла на руки Томашека и оставила их одних. Угнетающая тишина еще более сгустилась.

– Как вы поживаете, Шарка? – обратилась Яндова к коллеге, нарушив молчание.

– Спасибо, хорошо. А вы? – в свою очередь вежливо поинтересовалась Шарка.

Яндова пожала плечами, и разговор на этом оборвался. Обе делали вид, что это им не мешает.

– Я хочу уйти из школы, – сказала вдруг Яндова и посмотрела на Шарку. Шарка удивленно подняла глаза. – Мне предложили место в районной библиотеке. Я мечтаю о покое… Двадцать семь лет за школьной кафедрой, шутка ли? Собственно, поэтому я и пришла сюда, хочу поговорить с Бартовой, когда она меня отпустит. Как вы считаете, будет мне там лучше? Согласитесь, что будет, – настаивала Яндова.

По ее лицу было видно, скольких усилий стоило ей принять такое жизненно важное решение.

Шарка вспомнила недавний рассказ Ленки: «В молодости Яндова влюбилась, это была ее первая любовь, которая как правило, безвозвратно уходит. Он служил на границе, ну и в одну из стычек с нарушителями границы погиб. Другой любви Яндова уже не испытала, а может, и не стремилась к ней, кто знает? Да, не всегда жизнь удается, но самое худшее, когда человек ломается под ударами судьбы. Сегодня над ней смеются ее же ученики, бедная женщина».

– У вас непременно все сложится так, как вы хотите, – проговорила Шарка ободряюще. В словах ее прозвучала искренность.

Бартова, вернувшись в комнату с детьми, застала Шарку и Яндову мирно беседующими. Вскоре к ним присоединилась и Ленка, которую из райцентра привез на машине муж. Увидев женское общество, он бросил:

– Снова хурал собрался! Скажите деду, что я в мастерской, – и исчез.

Разошлись они только вечером. По дороге домой Шарка вспомнила, что должна зайти к Элишке Главковой за своей сумкой и что дома ее ждут незарегистрированные книги.

«Автобус из города еще не приехал», – решила она, увидев на остановке толпу людей.

– Привет, горделивая принцесса, – послышалось за ее спиной. Не было нужды поворачиваться, чтобы узнать, кому принадлежат эти слова.

Она тряхнула косой и искоса посмотрела на Романа Бенеша. Он небрежно перебросил через плечо спортивную сумку и взял свободной рукой небольшой, но, по всей видимости, тяжелый чемодан. Желая опередить его дальнейшие ехидные выпады, она спросила:

– Куда так поздно, да еще с таким приданым?

Роман вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и выпустил колечки дыма.

– В тридевятое царство, в тридесятое государство, принцесса, в более гостеприимное место. В Пльзене нужен тренер, и квартиру мне дают.

– А Бартова знает об этом? – спросила Шарка.

Он беззаботно улыбнулся:

– Само собой, ведь в течение месяца каждая из сторон может передумать. Так у нас зафиксировано в законе о труде. А ключи от здешних апартаментов я ей отдал. – Роман махнул рукой в направлении старой школы.

Шарка, глядя куда-то в сгущающиеся сумерки, скорее для себя проговорила:

– Вот так-то. Обитель романтиков сама по себе не имеет никакой волшебной силы, ею обладают только те, кто в ней живет.

Он непонимающе уставился на нее, и потому она добавила:

– Ты этого никогда не поймешь.

Она кивнула ему на прощание и пошла. Элишке тяжело будет нести сумку с продуктами, но стоять здесь с Романом и ждать подругу Шарке не захотелось.

«Столько событий в один день», – подумала она, когда в почтовом ящике увидела конверт, надписанный знакомым почерком, и уже в коридоре распечатала его. Шарка с жадностью проглотила содержание письма, стоя у стола с нагроможденными книгами, названиям которых и сегодня не суждено было попасть в картотеку. Дело в том, что на письма в этой квартире отвечали немедленно.