Текст книги "На всю жизнь"

Автор книги: Вацлав Подзимек

Соавторы: Франтишек Мандат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

– Я думал, что он будет вне себя от радости. Но он даже глазом не моргнул, только сунул в карман подписанную книжку увольнений. Когда же я, пользуясь моментом, сказал ему пару напутственных слов о том, что не следует плевать на коллектив, он меня, кажется, вообще не слышал, – сообщил мне Логницкий дня через два, во время совещания в полку.

От этого сообщения мое настроение упало, и в течение всего воскресенья я несколько раз ловил себя на мысли, что думаю о рядовом Бартоничеке.

Утром в понедельник терпение изменило мне, и сразу же, придя в казарму, я спросил, все ли в порядке с возвращением Бартоничека. Ответ, что все нормально, поднял мое настроение. «Значит, повезло», – подумал я.

Однако через несколько дней после этого Бартоничек оказался в камере предварительного заключения в связи с подозрением в соучастии в краже и покушении на здоровье людей.

Известие мгновенно разнеслось по воинской части. Людская фантазия придавала ему все большие масштабы.

В полдень ко мне зашел подполковник Томашек.

– Тебя ждут неприятности, – бросил он, едва коснувшись стула. – Сейчас общественное мнение возвело Бартоничека до шефа банды, которая по ночам грабила банковские сейфы и похищала предметы старины из замков. Говорят, банда была так хорошо организована, что ее шефу всегда удавалось вернуться на свое место еще до подъема. К вечеру, видимо, люди договорятся до того, что командир роты Логницкий и ты имели свою долю в дележе краденого. – Он сказал об этом с улыбкой, только морщинки в уголках губ свидетельствовали о том, что происшествие доставляет ему много забот.

– Я разговаривал с Логницким, и он рассказал мне, как все было. Мне нужно только уяснить одну-единственную вещь. Была ли в этом деле протекция или нет? – добавил Томашек.

– В чем?

– Я имею в виду, что ты весьма усердствовал, чтобы добиться для Бартоничека внеочередного увольнения, – сказал он, и улыбка исчезла с его лица.

Мне пришло в голову, что я вправе обидеться, резко оборвать подполковника и спросить, как он вообще может обо мне такое думать и задавать мне такой вопрос. Однако я вовремя сообразил, что поступить так в отношении этого пожилого человека было бы с моей стороны несправедливо и неблагодарно. Поэтому я только решился сказать:

– В самом деле, не было.

– Я рад, – сказал он, и мне показалось, что хотя морщины с его лица полностью и не исчезли, они все же чуть-чуть разгладились. Казалось, этот вопрос больше не интересует подполковника Томашека.

– Чтобы ты хорошо понял, почему я тогда стал помогать тебе с переездом, – сказал Томашек без всякого перехода. – Всю жизнь я привык работать вот этими руками, – он вытянул передо мной свои руки, большие, как лопаты. – На фабрике, а потом в армии. Во многих воинских частях и на военном ремонтном заводе. Затем меня уговорили занять нынешнюю должность. Говорят, у меня большой опыт партийной работы, и молодежь могла бы у меня кое-чему поучиться. На длинные заседания и совещания я не ходил и не хожу сейчас. А работа мне нравится, потому что это работа с людьми. И с ответственными лицами, и с фиглярами, которые думают, что можно прожигать жизнь, а порой и с шалопаями. Но руки все равно скучают по делу.

Видимо, Томашек рассудил, что очень долго говорит о себе, и сменил тему разговора:

– Этому батальону не везет с политработниками. Ни один из них здесь долго не задерживался. Поработав год, как правило, все уходят на повышение.

Я заверил подполковника Томашека, что мне быстрое повышение по службе, видимо, не грозит. Тем более что я так неудачно начал. Сидя напротив этого опытного политработника, я невольно перенимал его спокойствие и уверенность.

– Все мы начинаем каждый новый день как бы заново, – заметил Томашек, – потому что он только на первый взгляд похож на прошедший. На самом деле новый день несет нам новые проблемы и ситуации, над которыми следует снова и снова задуматься. Кто этого не понял и думает, что проскочит за счет своего опыта, здорово ошибается.

Вот уж никогда бы не подумал, что в нем сидит философ.

– Я давно собирался сказать тебе, – продолжал он, – что мне не по душе политработники, которые постоянно прячутся за спину своих командиров. Это, конечно, удобная позиция, но ни к чему доброму она не приведет.

– Ну я ведь… только вначале, пока присматривался.

– Это не следует затягивать надолго. Индра Вуреш – хороший командир. С размахом. Умеет обобщать, не разменивается по мелочам. Это все качества, которые отличают хорошего командира дивизии. И я даю голову на отсечение, что в скором времени он им станет. Однако в батальоне эти качества могут оказаться и во вред. Индра вряд ли сможет измениться.

Но из этого не стоит делать слишком большой трагедии. То, чего ему не хватает, должен дополнить ты. Ну а если ты будешь прятаться за его спину, то это не пойдет на пользу ни тебе, ни ему. Не говоря уж о батальоне.

Зазвонил телефон, и я получил команду прибыть через два часа к командиру полка.

– Не буду тебя задерживать, – сказал подполковник Томашек. – К тому же, может, тебе надо что-нибудь обдумать.

Я ответил, что мне ничего не надо обдумывать. Я скажу, как все было на самом деле. Просто я ошибся в человеке.

– Откуда ты знаешь, что ошибся? – спросил Томашек.

Его вопрос удивил меня.

– То, что он попал в камеру предварительного заключения, говорит само за себя.

– Кроме этого, мы пока больше ничего не знаем. Так зачем же спешить с приговором? – И уже в дверях он спросил: – А о том, что сегодня, в роте поручика Логницкого собрание членов Социалистического союза молодежи, ты знаешь?

– Да, знаю. На повестке дня вопрос об участии союзной молодежи в культурно-массовой работе в роте.

– Ты там будешь? – спросил Томашек.

– Нет. Туда пойдет инструктор по культурно-массовой работе из дивизии и кто-то из полкового комитета ССМ. Я не люблю, когда на собраниях больше руководящих работников из вышестоящих органов, чем самих членов союза.

– Ты думаешь, что сегодня речь пойдет о культурно-массовой работе? – задал он еще один вопрос, но, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью.

Через два часа я вместе с поручиком Логницким докладывал командиру полка об обстоятельствах, связанных с внеочередным увольнением Бартоничека. На беседе присутствовал и командир батальона, делавший вид, что этот вопрос его вообще не касается.

Я счел необходимым сразу же заявить, что внеочередное увольнение Бартоничека – это мое и только мое дело, а командир, роты, в сущности, был против.

Следовательно, всю полноту ответственности, вытекающую из этого, должен нести я.

Командир полка дружески смотрел на меня, видимо одобряя то, что я не собираюсь выкручиваться.

Сложнее всего оказалось хотя бы как-то логично объяснить присутствующим, что толкнуло меня на этот поступок.

– У меня появилось ощущение, что это увольнение очень много значит для Бартоничека и речь идет не только о встрече с девушкой. Просто я поверил, что эта поездка для него очень важна.

– Но почему? Что вас привело к этому? Нерадивый солдат, не интересующийся службой и даже не объяснявший причин, получает с вашей помощью внеочередное увольнение. Вы поверили ему. Насколько мне известно, мы все не слишком-то доверчивы. А вам вдруг приходит в голову не считаться с тем, какой это солдат. Поверили… Хотя в библии, если я не ошибаюсь, записано, что вера кого-то исцелила. А ваша вера в солдата, который ее совсем не заслужил, привела невинного человека в больницу!

– У меня создалось впечатление, что Бартоничек находится на важном жизненном перекрестке и требуется подать ему руку помощи, – сказал я, но мне было ясно, что эти слова звучат неубедительно. Поэтому я решил продолжить: – К тому же я не думаю, что он нерадивый солдат, не проявляющий интереса к службе. Я видел, как он работает с машинами.

Командир полка повернулся к Логницкому:

– А что вы думаете об этом, товарищ поручик?

Логницкий смутился и, уставившись в пол, произнес:

– Я думаю, что в этом деле не обошлось без посторонней помощи.

– Очень тебе благодарен, – сказал я с обидой.

– Если хочешь знать, – впервые нарушил молчание майор Чернох, заместитель командира полка по политической части, – мне сначала тоже пришло в голову что-то подобное. Теперь я очень хочу понять, что тебя заставило это сделать. Пока что мне это не удалось.

Его слова внесли в беседу более спокойный тон.

Было ясно, что все ждут, какую позицию займет Индра.

Он занял далеко не самую лучшую, заявив, что для начинающего политработника я вхожу в дела быстро и что он доволен моей работой. Наверное, он хотел показать мне, что поддерживает меня и готов отплатить мне за то, что в некоторых случаях я безоговорочно вставал на его сторону и даже – если признаться откровенно – когда он не был прав. Его заявление в этот момент прозвучало не совсем к месту. Все это поняли, и он сам, кажется, тоже. С нехорошим чувством разошлись мы после беседы.

На собрание ССМ в роту поручика Логницкого я попал перед самым началом. Оба представителя уже заняли места в президиуме. Я устроился на стуле в углу клуба и решительно отверг приглашение пройти в президиум.

В докладе была дана оценка участия членов ССМ в культурно-массовой работе в роте. Довольно кратко, но конкретно и критически. Это послужило хорошей основой для оживленной дискуссии. Первые двое выступавших в прениях – поручик из дивизии и член полкового комитета ССМ – дали высокую оценку этой работе и высказали ряд предложений по ее улучшению.

Затем выступил замполит роты четарж Петрачек, который, кроме увлечения баскетболом, не особенно популярным в роте, был страстным читателем, наводившим страх на библиотекаря. Благодаря его усилиям, в роте активно функционировал кружок книголюбов. Теперь Петрачек пытался сагитировать для работы в кружке новых членов ССМ, но у меня не создалось впечатления, что его призыв встретили с большим энтузиазмом.

После него по повестке дня уже никто не выступал. Благодаря встрече с подполковником Томашеком мне стало ясно, почему все мысленно были заняты другой проблемой – проблемой рядового Бартоничека. Я понял, что избежать этого больного вопроса нельзя, и напряженное молчание, иногда нарушаемое настойчивыми призывами председателя собрания, – кто хочет еще выступить? – начало раздражать меня. Я уже собирался поднять руку, как меня опередил один солдат. Видимо, молчание тоже действовало ему на нервы.

– … Вкалываем как одержимые, изо всех сил стараемся стать отличной ротой, а что получилось из этого? Опозорил он нас на всю армию. Как мы теперь выполним наши обязательства? – пылко закончил он свое выступление.

Поднялись еще руки. Зазвучали полные горечи голоса. Раздались слова о неодинаковом отношении к людям.

Поручик Логницкий заявил, что нельзя таким образом подходить к этой проблеме. То, что сделал Бартоничек, заслуживает осуждения, но это никому не дает права говорить о несоблюдении равноправия. Если же у кого-то есть конкретные примеры, пусть их приведет. Из-за Бартоничека никто не собирается ругать всю роту и не учитывать заслуги остальных. А если кто-либо и попытается это сделать, он, поручик Логницкий, будет защищать роту и в этом, безусловно, не останется в одиночестве. Сказав это, поручик бросил взгляд в угол, где сидел я, и сообщил, что закончил свое выступление.

Я не собирался принимать милости от Логницкого, но не мог и согласиться с ним в том, что члены ротной организации ССМ ни в чем не виноваты.

– Кто совершил ошибку в случае Бартоничека, если здесь вообще совершена ошибка, мы здесь вряд ли разберемся, – заявил я недрогнувшим голосом, но с ощущением легкой дрожи в руках. – Но от одного, прошу вас, не отказывайтесь – от того, что вы, члены ССМ, в чем-то виноваты!

В клубе раздался шум.

Но я еще не собирался заканчивать свое выступление и продолжал:

– Как могло случиться, что вам не удалось найти с Бартоничеком общий язык? Даже тем, кто жил с ним в одной комнате. – Спокойствие покинуло меня, зато руки перестали трястись. – Как это могло случиться, что вы позволили ему сидеть в комнате отдыха, подперев голову руками, и никто не догадался хотя бы спросить, что с ним? Почему никому из комитета ССМ не пришло в голову вывести его из затруднительного положения? Не оставлять молодого человека в беде – это же важнейшая задача организации ССМ! Или, может быть, я ошибаюсь? В этом случае извините меня и быстренько забудьте все, о чем я вам говорил.

Я сел, опасаясь, что мои слова не дойдут, до сердца солдат.

В том, что опасения мои не были напрасны, меня убедил разговор, услышанный мною после окончания собрания.

– В конце концов во всем оказались виноваты мы, – сказал один солдат другому.

– А ты что, ожидал чего-нибудь иного? – заметил другой. – Не знаешь, что ли, два основных воинских закона? Закон первый – начальник всегда прав. Закон второй – если начальник не прав, то в силу вступает первый закон.

Несмотря на то, что весь предшествующий день я провел на семинаре в дивизии, утром, придя в казарму, я решил прежде всего зайти к Индре и узнать, что нового. Возможно, я преувеличиваю, но пока мне еще не удалось избавиться от чувства, что во время моего отсутствия в подразделении могут произойти чрезвычайные события.

Не успел я повесить фуражку, как появился поручик Логницкий.

– Я буду просить перевести меня в другую часть, – произнес он, не успев поздороваться.

Этим приемом он мне начинал действовать на нервы.

– Ты об этом говоришь просто так, чтобы поддержать разговор, или опять появилась причина?

– Вчера ко мне в роту вернули Бартоничека. Разве это не причина? Мне уголовник в роте не нужен.

– Вернули в роту Бартоничека? – спросил я, ошеломленный новостью.

– Его привез прокурор. У него были какие-то дела в городе, и он, когда возвращался, захватил и Бартоничека.

– Так его вернули в роту? Значит, он не уголовник! – воскликнул я обрадованно.

– Пока нет, но будет. Место в тюрьме подождет, пока состоится суд в роте. Поэтому я могу представить, какой у него будет интерес к службе. В караул, значит, придется посылать других… Да мы просто не хотим его!

– Кто еще, кроме тебя, не хочет его? – спросил я угрожающе.

– Комитет ССМ. Вчера у нас было внеочередное собрание. По этому поводу принято решение.

– А проект этого решения предложил ты?! – Я немного сгустил угрожающий тон в голосе.

Логницкий растерялся:

– Предложил, не предложил! Было принято почти единогласно. Против был только Петрачек.

Я пришел к заключению, что этот разговор ни к чему не приведет.

– Пришли его ко мне, – строго распорядился я.

– Петрачека? – Логницкий по-прежнему был в растерянности.

– Бартоничека, – поправил я его. – Даю голову на отсечение, что вы на этом собрании обсудили все, но чтобы поговорить с ним – до этого никто не додумался!

– Не о чем. Того, что мы знаем, нам вполне достаточно. Он был членом хулиганской группы, которая скоро предстанет перед судом. А за такие дела, в которых он замешан, сегодня здорово наказывают. И почему мы должны с ним возиться?

– Ну, чего ты еще ждешь? Я просил пригласить ко мне Бартоничека, – решил я сразу закончить спор. Я был рассержен и не собирался этого скрывать.

Минут через десять появился Бартоничек.

– Давай с самого начала, и не нужно спешить, – сказал я ему и предложил сесть. – У меня много времени, хоть до завтра. – Со временем я, разумеется, преувеличил. – Можешь закурить, если есть что.

Бартоничек не был расположен не только к курению, но, что еще хуже, и к беседе. Я несколько минут не трогал его, и так молча мы сидели друг против друга. Когда молчание затянулось, я напомнил, что вечно мы тут сидеть не можем.

– Я знаю, – сказал Бартоничек. Он долго откашливался и потом с остановками и довольно несвязно начал рассказывать. О том, что однажды на дискотеке сдохла собака и он с однокашниками из гимназии решил ходить на дискотеку в другое место. Дождь лил как из ведра, и кто-то из них предложил найти какую-нибудь тачку, то есть машину.

Бартоничек им открыл одну так, как это делал его отец. Не потому, что в их семье крали машины, просто время от времени к отцу прибегал кто-нибудь из тех, кто потерял ключи, и тогда отец приходил на помощь. Он пару раз брал с собой сына, а Бартоничек-младший внимательно следил, как это делается.

В тот вечер однокашники как следует покатались. Машину без единой царапины Бартоничек поставил почти на то же самое место и думал, что этим все и закончится, однако он ошибался.

Через две пятницы на дискотеке к нему подсел паренек, сказал, что его зовут Марцел Гложник. Он видел, как Бартоничек катал своих друзей на машине, и знает того человека, которому машина принадлежит. И этот человек мог бы отделать Бартоничека до неузнаваемости, в этом он может быть уверен.

Бартоничек стал членом шайки Марцела. Речь не шла о чем-то чрезвычайно опасном, но это было совершенно невыносимо. Как правило, дважды в неделю проводились выходы, и каждый раз в разные районы. Бартоничек открывал машины, парни обкрадывали их. Раза два в месяц Марцел совал ему сотенную бумажку и при этом жаловался, что сейчас хороший японский магнитофон в машине не найдешь, хоть разбейся.

Между тем наступило время выпускных экзаменов. Бартоничек бросился на них с наскоку и в соответствии с этим выскочил как ощипанный петух. На вступительных экзаменах в техникум он провалился по математике и через два месяца был призван в армию. Он был доволен, что избавится от Марцела, всей шайки и упрекающих взглядов отца.

Но однажды в субботу Марцел появился в гарнизоне, пригласил Бартоничека на ужин и потом рассказал ему об «акции столетия», как он выразился. Через неделю-другую они собирались совершить налет на летнюю виллу одного толстосума, который в зимний период туда не ездит.

Уходя, Бартоничек поблагодарил за ужин и пожелал шайке больших успехов в «акции столетия». И тут Марцел сообщил Бартоничеку, что ему отводится важная роль, а потому он обязательно должен прийти. Как он сумеет это сделать – это уж его дело. Иначе все узнают, что он дерьмо и что он обкрадывал машины.

Чем ближе подходил срок проведения «акции столетия», тем яснее становилось Бартоничеку, что он в ней участвовать не станет. Будь что будет, но он не пойдет. Но потом это показалось ему трусостью. Он решил приехать и сказать им это в глаза. Так и сделал.

«Акция столетия» проходила без него и завершилась печально. Хозяин дома, как Марцел это заранее выяснил, действительно отсутствовал, но они столкнулись с его приятелем, который приехал туда, чтобы в прелестном обществе провести прекрасную ночь, и вместо этого очутился в больнице с тяжелым ранением после того, как попытался оказать сопротивление шайке Марцела. Всю шайку забрали той же ночью, постепенно выяснили все их грехи и потом вышли на Бартоничека.

Закончив рассказ, Бартоничек вопросительно посмотрел на меня, скажу, ли я что-нибудь. Но я ничего не сказал. Потом все-таки выдавил:

– Можете идти.

Как только за Бартоничеком закрылась дверь, я пошел к поручику Логницкому, который в это время в классе проводил занятия по уставам. Посмотрев на часы, я определил, что могу не спешить. Перерыв будет только минут через пять.

С удовлетворением я отметил, что на перерыв солдаты вышли ровно через пять минут – ни минутой раньше.

Когда я увидел Логницкого, он закуривал сигарету.

– Выкури ее у себя в кабинете, – предложил я ему.

Он отпер дверь своего кабинета и с вопросом на лице предложил мне стул.

– Решим это стоя. Не буду тебя долго задерживать, – начал я.

Вопрос на лице Логницкого стал еще более выразительным.

– Рапорт о переводе можешь не подавать. Не хочешь, чтобы Бартоничек был в твоей роте, твоя просьба будет удовлетворена. Организую его перевод в третью роту. И могу сказать тебе, почему. У них лучше организация ССМ… – Я умышленно не закончил фразу.

– И лучше командир, если я правильно понял, – добавил Логницкий.

– Это сказал ты, я бы не позволил себе сделать такое заключение. Я знаком с тобой довольно малое время. Но то, что командир третьей роты в работе с людьми более терпелив, это я уже успел заметить… А теперь мне пора. Перерыв через минуту закончится, – добавил я и, выйдя из кабинета, столкнулся с замполитом роты Петрачеком.

– Было бы неплохо, если бы вы пригласили меня на ближайшее заседание комитета ССМ, – обратился я к нему. – Хочу поговорить с вами о вашем решении.

Он сделал вид, что не понимает, о каком решении идет речь.

– О том, что вы не хотите, чтобы в вашей роте служил Бартоничек. Я знаю, что ты был против. Но это тебя не оправдывает. Быть против – недостаточно. Политработник прежде всего должен уметь убеждать.

* * *

После обеда я максимально лаконично рассказал Индре о своем разговоре с Бартоничеком и о тех мерах, которые принял. Слушая меня, Индра даже не оторвал взгляда от аккуратно разрисованной карты.

– Отлично, я всегда хотел иметь самостоятельного политработника. Благодарю тебя, – ответил он на мои слова. – Взгляни, дружище, – подвинул он ко мне карту, – вот это задание. Его могли придумать только чрезвычайно мудрые головы.

Индра стал объяснять мне различные варианты решения задания. С точки зрения командира дивизии. Внезапно, оторвав глаза от карты, он спросил:

– Когда ты в последний раз был с Лидой в театре?

Я признался, что давненько это было…

– В нашем областном театре, наверное, ни разу, не так ли?

Я кивнул.

– Делаешь ошибку, – начал он поучать меня. – Наш областной театр находится на довольно высоком уровне. – В этих его словах слышалась гордость.

Сказав это, Индра достал из заднего кармана брюк три билета. Один из них оторвал, а два подал мне.

– На субботу, вечернее представление.

– Нам не с кем оставить детей, – сказал я.

– На Томашекову можно положиться. Ну, что смотришь? Жена подполковника Томашека.

– Нужно посоветоваться с Лидой.

– Но посоветуйтесь быстрее, а то кто-нибудь вас опередит. Билеты бесплатные, и если вы не будете против, то я буду сидеть рядом с вами.

Вечером я показал билеты Лиде.

– А куда деть детей?

Я сказал ей об идее Индры. Лида наотрез отказалась.

– Я несколько раз разговаривала с Томашековой – она очень милая женщина. Но почему из-за нас она должна целый вечер нервничать с этими двумя бандитами?

Я согласился с Лидой и думал, что на этом вопрос исчерпан.

– Слушай, Петр! Ты думаешь, она на самом деле согласится посмотреть за нашими детьми? – вдруг раздался Лидии голос из кухни, где она мыла посуду.

Я высказал мнение, что Индра вряд ли стал бы болтать, и напомнил, что нас кто-нибудь может опередить.

Несколько минут из кухни доносился только звон посуды, но потом Лида спросила:

– Может быть, ты сходил бы туда сейчас?

Я ответил, что ночью мне не хотелось бы поднимать людей с постели.

– Но ведь только восемь часов, – справедливо поправила она меня.

Томашековы жили на два дома дальше. Дверь мне открыл хозяин дома. Мой приход его ничуть не удивил. Он проводил меня на кухню и представил своей жене.

– Ваша жена учительница, у вас мальчики, двойняшки, не так ли? – Томашекова сразу же показала свою осведомленность. Она спустилась в подвал, принесла бутылку с вином, два фужера и вышла, полагая, что мы будем решать служебные вопросы.

– Попробуй, – предложил мне Томашек. – Это подарок моих родственников из Моравии.

Попробовав, я отметил, что такого хорошего вина еще не пил. Потом я сказал о своей просьбе.

– В областной театр? А билеты тебе дал Индра? Тогда надо идти. Тебя ждет важная миссия.

Я не знал, что он подразумевал под этим. Спрашивать мне не хотелось, ему рассказывать – тоже.

– Мамочка, – позвал он свою жену, – у Шебековых надо будет посмотреть за детьми.

– Пусть ваша жена зайдет к нам завтра, когда пойдет в школу. Мы обо всем договоримся, – сказала она спокойным тоном, отпила глоток вина из фужера мужа и вышла.

Я собирался уже уйти, но подполковник Томашек отпустил меня только после того, как мы выпили по два фужера вина.

Когда я вернулся домой, Лида копалась в шкафу.

– Ни в какой театр мы идти не можем, – объявила Лида голосом, полным отчаяния. – Мне нечего надеть.

– Что-нибудь найдется, – успокоительно сказал я и включил телевизор. Как раз начиналась передача новостей.

* * *

В субботу, в праздничном настроении, мы смотрели идущую с большим успехом постановку областного театра – бессмертный «Пигмалион». Актеры, в большинстве своем молодые люди, исполнявшие роли героев, возраст которых не совсем соответствовал их собственному, доказывали, что если хочешь быть актером, то должен уметь все.

Они не только играли с воодушевлением, но еще и пели, и танцевали. Зрители получили огромное удовольствие. По своему исполнительскому уровню среди артистов выделялась девушка, игравшая Элизу. Эту артистку мне несколько раз уже приходилось видеть в небольших ролях по телевидению.

Украдкой я несколько раз взглянул на Индру, сидевшего рядом со мной. Он смотрел спектакль с большим вниманием и, казалось, был немного не в себе.

После окончания спектакля он пригласил нас с Лидой на ужин. Мы попытались отказаться, ссылаясь на то, что спешим домой, – нас все-таки ждали дети. Но все было бесполезно. Кроме того, Индра назубок знал расписание и убедил нас, что самое позднее в девять часов мы будем дома. Подполковника Томашека же он заранее предупредил, что мы вернемся приблизительно в это время.

В ресторане недалеко от театра у Индры был заказан столик на четыре персоны. Официант проводил нас к нему с почтением, которое обычно оказывается только постоянным посетителям. Он спросил, подавать вино или пока подождать. Индра попросил подождать. Мне было непонятно, чего мы ждем. Изучив меню, мы решили заказать жареную форель.

Внезапно по ресторану пронесся шумок, затем послышался стук приборов. Посетители стали о чем-то перешептываться. Я сидел спиной к входу и потому не знал, в чем дело. Индра, сидевший напротив меня, вдруг засиял. Таким я его никогда не видел. Он встал и сделал несколько шагов к входу. У нашего стола остановилась красивая девушка – Элиза Дулитл из сегодняшнего спектакля.

Зовут ее Ирена Маркова. Она отказалась от вина, а вместо него попросила пива. Похвалила нас за решение заказать жареную форель, себе же заказала свиной шницель с кнедликами и капустой. Ирена при этом извинилась, сказав, что голодна как волк, а выпить могла бы океан. Сцена здорово изматывает, а через два часа ей снова выступать.

Мы ели, пили, болтали. С удивлением я заметил, что главным лицом, о котором шла речь за столом, была вовсе не та, на которую украдкой посматривали все присутствующие. Элиза, то есть Ирена, построила беседу таким образом, что Лиде пришлось рассказывать о том, каково быть матерью двух парней, способных сломать или разбить все, что попадется им в руки; о своей профессии учительницы и о неприятностях, возникающих, когда человек старается честно выполнять свои обязанности. Во время беседы Индра держал Ирену за руку, кивал, хотя вряд ли слышал, о чем идет речь, а взглянув на него, можно было увидеть ангела. Если бы кто-нибудь из подчиненных увидел его, то не поверил бы своим глазам.

Ирена посмотрела на часы и сказала, что ей уже пора идти. Ее ждет вечерний спектакль. Я пытался, возразить, против того, чтобы за все платил Индра, поэтому, извинившись, встал из-за стола. Отведя в сторону официанта, я попросил у него счет.

– Я не могу этого сделать, – сказал он. – Все уже оплачено.

Я вернулся к столику, и мы стали прощаться. Ирена с Лидой расцеловались. Узнав, что Индра тоже уходит, мы простились и с ним. Очевидно, он уходил, чтобы посмотреть самый популярный спектакль сезона еще раз. Только одному богу известно, в который уже раз. Д. Б. Шоу наверняка был бы доволен Индрой.

Лида была в хорошем настроении. И не знаю, то ли из-за того, что ей не надо было усаживать детей на горшки, то ли под впечатлением сегодняшнего вечера заявила, что не мешало бы нам зайти куда-нибудь в бар.

Мне пришлось опустить ее на землю. Напомнив о существовании Томашековой, я заявил, что не следовало бы с первого раза так разочаровывать ее. Она еще не раз нам пригодится.

– Ты действительно думаешь, что мы еще когда-нибудь сможем совершить такую прекрасную вылазку? – спросила она.

Я заверил Лиду, что не когда-нибудь, а будем совершать довольно часто. Благодаря этому отчасти вероломному заявлению мне удалось увести ее на вокзал и усадить в поезд.

Мальчики спали как убитые, а их заботливая няня дремала в кресле.

На нетерпеливый Лидин вопрос она ответила, что за такими хорошими детьми она в жизни еще не смотрела, а за разбитое в подвале окно она заплатит сама, потому что это ее вина. Надо было лучше следить за ними.

Я попытался вручить ей специально купленную коробку конфет. Но Томашекова ответила, что если мы не заберем назад эту коробку и не отдадим ее детям, то она больше никогда не придет к нам, хотя ей и будет этого жаль, так как мальчики действительно ей очень понравились.

* * *

В понедельник, во время политзанятий, я чувствовал себя не совсем уверенно. На этот раз мне не удалось подготовиться как обычно – не хватило субботнего вечера, посвященного развлечениям. Конечно, я не думаю, что это можно было заметить, но перед самим собой совесть моя не была чиста.

– Зайдешь? – спросил Индра во время обеда. Я пообещал, что вечером обязательно зайду.

К нему в кабинет я зашел в тот момент, когда Индра обсуждал с начальником штаба и техником батальона подготовку к ротным стрельбам.

– Садись. Мы сейчас закончим, – сказал Индра. Я ответил, что меня это тоже интересует и нет необходимости спешить. Но все было напрасно. Индра не мог дождаться, когда останется со мной наедине. В тот момент когда они столкнулись с проблемой планирования, у него отказали нервы, и он решил закончить разговор.

– Все главные вопросы мы уточнили, а эти мелочи вы решите сами, – сказал Индра, взглянув на начальника штаба. – Мне нужно обсудить важные вопросы с Петром.

Начальник штаба кивнул, взял со стола свою секретную тетрадь и сделал знак технику батальона последовать его примеру.

– Ну что, как она? – выпалил Индра, едва за офицерами закрылась дверь.

Мне было ясно, что командир имеет в виду вовсе не подготовку к стрельбам.

– Очаровательна. И как женщина, и как актриса, – не заставил я долго ждать ответа.

Индра с признательностью посмотрел на меня.

– Преувеличиваешь! – заявил он.

– Лида такого же мнения.

– И Лида? – удивился он. – Каждая женщина…

– … в отношении другой женщины очень критична, в особенности, если та более привлекательна, – дополнил я его. – Лида не исключение, но она именно так сказала.

Индра не нашелся, что ответить, и в кабинете воцарилось молчание.

– Я хочу жениться на ней, – через минуту заявил Индра. Сейчас он походил на ученика, пристыженного за курение в туалете во время перемены.