Текст книги "На всю жизнь"

Автор книги: Вацлав Подзимек

Соавторы: Франтишек Мандат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Закончив, он спросил, есть ли у меня несколько минут свободного времени.

– Вы политработник и должны знать, почему я всегда спешу домой вместе со служащими после окончания рабочего дня.

Я кивнул, давая понять, что мне не метало бы это знать.

– Со мной случилось страшное несчастье. Я оставил двух детей без матери, – сказал он после некоторого колебания с заметной горечью в голосе.

Я не знал, как на это реагировать. Мне хотелось сказать что-то такое, что могло бы успокоить его, мысленно подыскивая слова утешения. Но вместо этого я сумел только невнятно выговорить:

– Ну что же, расскажите.

* * *

Это была безрадостная история. Когда Ванечек закончил свой рассказ, я подумал, что мы привыкли каждый день читать в «черной хронике» несколько сухих строчек о погибших или тяжело раненных на наших дорогах. А то, что за каждой строкой или числом скрывается человеческая трагедия, оказывающая влияние на жизнь целого круга людей и, что самое худшее, на жизнь, а порой и будущее детей, об этом мы не думаем. Как правило, до тех пор, пока напрямую не сталкиваемся с трагедией, подобной этой.

В первый день прошлогодних рождественских праздников Ванечек вместе с женой, семилетней Петрой и четырехлетним Тибором поехали навестить мать его жены, живущую на другом конце Чехии. С утра погода была пасмурной, стоял густой туман. Дорога местами была скользкой. Ванечек ехал осторожно, скорость не превышала пятидесяти километров.

Беда случилась неожиданно – под Крконошами он попал в крупную аварию. Ванечек увидел опасность, когда поднялся на вершину холма, но было уже поздно. Ему некуда было свернуть. Несколько разбитых автомашин перегородили дорогу, которая здесь, посреди леса, была словно намыленной. Он попытался затормозить, но при резком заносе налетел на дерево.

Сначала ему показалось, что это несчастье минует его. Его выпустили из местной больницы через несколько часов с небольшими синяками, детей обещали выписать через несколько дней. Что же касается жены, то ее должны были обследовать более тщательно.

Все дни рождества Ванечек находился в небольшом городке в Крконошах, по нескольку раз в день звонил в больницу и провел около детей два не очень приятных вечера. Он прилагал максимум усилий, чтобы узнать о состоянии здоровья своей жены. Но даже главный врач, к которому он зашел в последний день праздника, ничего ему не сказал. Правда, главный врач был более откровенным, чем остальные врачи. Он не скрывал, что боится осложнений. Из дома Ванечек послал теще телеграмму, в которой сообщил, что из-за его занятости по службе они не смогли приехать. Он не нашел сил сообщить ей о случившемся.

Через два дня он снова приехал в больницу. Ему разрешили забрать детей домой, но к жене не пустили. Она была без сознания. Он хотел узнать подробности о ее состоянии. Врачи только пожимали плечами. Пока что они не могли сделать какого-либо заключения: речь шла о серьезных внутренних травмах. «Что же тогда они могут?» – спрашивал себя Ванечек и требовал перевезти жену в Прагу, где, как он считал, она оказалась бы в руках более квалифицированных врачей. Они не сердились и не обижались, пытались успокоить его, а когда он забирал детей из больницы, незаметно следили, как они уедут на автобусе.

Ванечек с детьми вернулся в свою квартиру, в отсутствие жены казавшуюся пустой и тоскливой. Когда же он решил приготовить детям ужин, то впервые осознал, что делать этого не умеет. Оказалось, что он знал о приготовлении пищи удивительно мало, а о других необходимых домашних делах еще меньше.

После Нового года пришло это ужасное сообщение – жена умерла.

С тех пор он постоянно думал о том, что в этом горе есть и его вина. До сих пор эта мысль не покидала его – будила по ночам, возникала во время работы, но больше всего давила на него, когда он укладывал детей спать. И ничто на это не могло повлиять, даже то, что из зала суда он, в сущности, вышел с символическим наказанием.

– Вам следует найти кого-нибудь, кто помогал бы вам с детьми, – сказал я.

– Что, мне дать объявление – ищу няню для детей?

– Можно было бы попросить кого-нибудь из родственников, – пришло мне в голову.

– У меня нет родственников.

– А теща?

– И знать меня не хочет. Во время похорон, казалось, вообще меня не замечала. Даже руки не подала. После окончания церемонии погладила детей по головке и уехала. Я написал ей большое письмо, в котором объяснил, как это все случилось, и просил простить меня. Не получив ответа, я сам поехал к ней. Но она не стала со мной разговаривать.

– Давай я с ней поговорю, – предложил я.

– Вы что, с ума сошли? – воскликнул Ванечек. – Вы не имеете права вмешиваться в это дело!

Мы стали с ним спорить, имею я право вмешиваться или нет. Но спорили недолго. Ванечек должен был уйти, чтобы успеть забрать Тибора из садика. Мальчика всегда очень обижало, что его забирают последним.

Вечером, когда мы уложили ребят спать, я кратко рассказал Лиде историю Ванечека. Она полностью поддержала мою идею съездить к теще Ванечека.

– Поеду в субботу, – решил я.

– В субботу ты, кажется, хотел поговорить по душам с нашими мальчиками.

– Есть еще и воскресенье.

На следующий день я сказал Ванечеку, что поеду к его теще в субботу. Он уже особенно не возражал.

– Мне нужно знать, как найти ее, – сказал я.

– Я вам все напишу и приложу план, как найти ее дом, чтобы не спрашивать на каждом шагу, – ответил Ванечек с облегчением. – Но когда она вас выгонит, вспомните, что я вас об этом предупреждал.

* * *

В четверг надпоручик Ванечек вручил мне конверт с двумя листами бумаги. Взглянув на них, я подумал, что им проделана почти научная работа. Там были выписаны номера всех поездов и автобусов, которые могли заинтересовать меня, красным цветом обозначены пункты пересадки и план деревни, куда мне предстояло ехать. Дом тещи Ванечека, находящийся на самом краю деревни, в плане был заштрихован красным цветом. Мы несколько минут еще спорили насчет сотни крон, приложенных к конверту. Я отказывался брать их, ссылаясь на то, что речь идет о служебной командировке, и объяснял, что, если понадобится, я спокойно могу выписать проездные.

– Так я вас понял, – сказал Ванечек.

Опасаясь, что он может изменить решение, я молча сунул деньги в карман.

– А как зовут вашу тещу? Поскольку у меня имеется столь совершенный план, ее имя не так уж важно, но все же было бы лучше, если бы я его знал, – сказал я, стараясь придать нашему разговору хотя бы отчасти юмористический оттенок.

– Как-то командир полка сказал мне, что я хороший начальник штаба, умелый организатор, но порой забываю какую-нибудь мелочь, которая в конце концов оказывается решающей. Тогда я о его словах не думал серьезно. Но вы мне это подтвердили, – заявил Ванечек, слегка задумавшись. – Тещу зовут Новакова, Мария Новакова, запишите там.

– Я это и так не забуду, – ответил я, но Ванечек настаивал и не отпустил меня до тех пор, пока я не записал ее имя.

В пятницу мы с Лидой вместо вечерней телепрограммы занялись планом беседы с бабушкой Новаковой. Все-таки Лида – педагог с высшим образованием, изучала психологию, так почему бы мне не посоветоваться со специалистом?

Мы сошлись на том, что Новакова – прежде всего бабушка. На этом я должен был построить весь разговор с ней. Никаких извинений от зятя. Основная ошибка, которую он допустил в письме теще, – это то, что пытался извиниться. Петра и Тибор должны стать главными аргументами. Надо сообщить, что Петра обожглась, когда попыталась сварить суп, и что Тибору бывает очень обидно, когда его забирают из садика самым последним.

По одному из вариантов расписания, составленного Ванечеком, показавшемуся мне самым удобным, в субботу я встал в четыре часа утра. Я очень старался не разбудить Лиду, но это мне не удалось. Она тоже встала, приготовила завтрак, поцеловала меня на прощание и пожелала успеха. Я не сомневался, что целый день Лида мысленно будет со мной и будет страстно желать, чтобы моя поездка удалась.

Расписание Ванечека оказалось вполне совершенным, однако чехословацким железным дорогам было далеко до совершенства. Во время одной из пересадок из-за опоздания состава мой поезд ушел. Поэтому я приехал на место на два часа позднее, чем рассчитывал.

С помощью плана, начерченного Ванечеком, я сразу же нашел нужный мне дом: не понадобилось даже спрашивать у местных жителей. Я уверенно направился к дому, но меня остановил возбужденный и довольно громкий разговор, происходивший у крыльца.

– Я уже говорила тебе, Кодеш, раз десять, что дом не продам. Скажи своим пражским знакомым, что мне наплевать на их шестьдесят тысяч. И на этот договор, что они мне позволят здесь дожить, – тоже! – сердилась женщина, которой можно было дать не более пятидесяти лет.

– Ты совершаешь ошибку, Мария, – заметил мужчина, казавшийся чуть-чуть старше ее. – Ничего бы не изменилось, жила бы, как и прежде, в своей гостиной, а в остальные комнаты они бы приезжали на субботу и воскресенье или в отпуск. Дом тебе они бы как следует обновили, а на пятьдесят тысяч ты могла бы жить припеваючи до самой смерти. А если с ними поторговаться, то они бы и еще тысчонку накинули.

– А куда бы ездили на каникулы мои внуки? Об этом ты не подумал, а? Ступай отсюда, Кодеш, и больше с этим ко мне не приходи. Иначе у меня возникнет подозрение, что ты с этого дела хочешь получить обещанный процент. «До самой смерти»! Черт возьми, какие страшные слова!

Мужчина по имени Кодеш с расстроенным видом вышел из калитки, и я сделал вывод, что жизнь – это самый искусный писатель, режиссер и драматург сразу. Наступил подходящий момент для моего выхода на сцену.

– Добрый день, пани Новакова, – обратился я к все еще возбужденной разговором женщине.

– Если вы, молодой человек, тоже хотите купить этот дом, то не закрывайте за собой калитку, – не ответила на мое приветствие Новакова. – С тех пор как я осталась одна, беда мне с этими покупателями!

– Я от вашего зятя, – пытался я сразу перешагнуть через самое страшное.

– У меня нет никакого зятя! – осадила меня Новакова.

– Да нет же, пани Новакова, есть! Надпоручик Ванечек. Я… – пытался я найти подходящее слово, – его товарищ…

– У меня нет дочери, значит, не может быть и зятя. Напрасно усердствуете.

– А внуки у вас есть. Петра и Тибор. – Я был немилосерден.

Женщина растерялась: я использовал ее растерянность, чтобы подойти к крыльцу и сесть на лавочку. Она последовала моему примеру. Меня пробирала дрожь, отчасти от холода, отчасти от нервного напряжения.

Воцарилась тишина, и, на удивление, первой эту тишину нарушила Новакова.

– Как они себя чувствуют? – спросила она тихим голосом.

– Как без мамы.

Новакова еще больше растерялась, и было видно, что она смягчилась.

– Им нужна бабушка, – сказал я чуть слышно.

– Этого парня я видеть не хочу. Из-за него погибла моя единственная дочь.

– Это же был несчастный случай, пани Новакова.

– Ездил как сумасшедший, я ему всегда говорила.

– Он ехал очень осторожно, и вы это отлично знаете.

– Кто же ухаживает за детьми?

– Он.

– Этот? – произнесла Новакова с удивлением. – Он же не мог себе даже чай заварить!

– Уже научился. И не только чай. И постирать, и погладить.

– А когда же он все это делает? Из-за своей военной карьеры он не бывал дома даже по воскресеньям.

– Вы несправедливы к нему.

По Новаковой было видно, что она хотела бы возразить, но вместо этого она пригласила меня в дом.

* * *

В тот день я вернулся домой поздно ночью. Но не успел я вставить ключ в замок, как Лида открыла мне.

– Ну как дела? – спросила она еще в дверях.

Я аккуратно закрыл за собой дверь и, стараясь подражать нашим ребятам, поднял указательный палец правой руки вверх, сказав:

– Прекрасно!

Лида порывисто обняла меня.

Рано утром ребята залезли к нам в постель и разбудили нас. Это считалось вполне нормальным явлением. Но то, что надпоручик Ванечек уже в десять часов утра вышел с детьми на прогулку под нашими окнами, уже не было нормальным.

Я решил снять напряжение, которое владело им. Спустившись, я строгим голосом произнес:

– Пассажирский поезд из Пльзеня, прибытие в 15.29, завтра, то есть в понедельник.

– Елки-палки, а у нас дома все вверх дном! – воскликнул Ванечек, схватил детей за руки и пустился с ними домой.

– Дети, завтра приедет бабушка! – донеслись до меня его слова.

– Бабушка приедет! – повторили за ним дети.

* * *

Когда Ванечек исчез из поля зрения, я при активной помощи своих детей начал помогать Лиде наводить порядок. После обеда я решил побеседовать с мальчишками, убежденный, что с завтрашнего дня они станут тихие, как овечки.

– Так что, как вы ведете себя в детском садике? – дипломатически начал я.

– Лучше и быть не может! – воскликнули они в два голоса.

Это было мое любимое выражение, и, ответив так, они меня обезоружили.

– А я вот слышал совсем другое, – пытался я воспрепятствовать такому разоружению.

В ответ ребята спели детскую песенку. В нужных местах они тянули дуэтом и строго выдерживали ритм.

– Действительно, хорошо, – не мог я не похвалить их. – Но говорят, что вы много шалите.

Ребята поняли, что я пытаюсь загнать их на тонкий лед, и начали рассказывать стихотворение о принцессе, которая на каком-то балу потеряла коралловые бусы, а ее отец, старый король, пытался почему-то свалить вину на Гонзика.

На этот прием я не поддался. Они выучили это стихотворение, когда еще были совсем маленькими, и теперь пытались вывернуться за счет старой славы.

Наступил самый благоприятный момент, чтобы они получили по заслугам. Но тут я вспомнил, что если хочу увидеть Гоштялека и состязания местных команд, то уже пора собираться. Футбол я люблю, но не отношу себя к тем болельщикам, которые не могут без него прожить и недели. Учитывая, что турнир в нашей части должен был проходить до среды, я считал необходимым побывать на нем. Кроме того, меня тянуло туда предчувствие чего-то неприятного.

Когда я сказал Лиде о своем желании, она не очень удивилась, однако категорически отказалась разрешить мне взять с собой детей. Достаточно того, что они говорят нехорошие слова, зачем им учиться еще ругаться?

Старожилы утверждали, что с тех пор, как по случаю пятидесятилетней годовщины основания футбольного клуба в Милетине играла «Славил» в полном составе, здесь никогда не собиралось столько болельщиков, как сегодня. Турниры, правда, всегда привлекали внимание, однако на этот раз здесь был еще и Гоштялек.

Но когда среди появившихся на поле игроков болельщики не увидели Гоштялека, по их рядам прокатилась волна возмущения.

– Не поставили его! – начали они горевать.

– Да нет, поставили! – воскликнул кто-то. – Вон тот, с ежиком!

– Что же это сделали с его головой? – почти расплакалась молоденькая девчушка, стоявшая возле меня.

Болельщики все больше и больше проявляли нетерпение, выражавшееся в их все усиливающемся свисте.

Гоштялек был незаметен на поле не только из-за того, что ему остригли волосы, но и по игре.

Судья тоже внес некоторое смятение, назначив незадолго до окончания матча пенальти в пользу хозяев стадиона. Гоштялек отправился бить пенальти и послал мяч мимо штанги в сторону стоянки автомашин. Любой неграмотный болельщик, а таких у нас вроде бы и нет, должен был понять, что он сделал это умышленно. Матч закончился с нулевым результатом, и зрители расходились недовольные.

В понедельник стали искать виновника. Гоштялек заявил, что вчера был не в форме, и неудивительно, потому что командир роты целую неделю гонял его как Сидорову козу. Стрижка добила его окончательно. С новой прической он потерял свою индивидуальность, потому и не сумел реализовать пенальти.

Поиски виновника, разумеется, привели ко мне. Новость, что в деле Гоштялека замешан этот новый политработник, быстро разнеслась по ротам, в батальоне, в полку и, могу сказать с уверенностью, дошла до дивизии. Многие стали коситься на меня.

– Я думал, что у меня будет толковый замполит, – с недовольством процедил Индра сквозь зубы.

– К этому стремлюсь, – заметил я, кажется, тоже сквозь зубы.

* * *

Вечером, открывая дверь нашей квартиры, я был не в лучшем настроении. Оно еще больше упало, когда я обнаружил, что Лиды с детьми нет дома. Для такого, довольно редкого, случая у меня были подробные инструкции – заглянуть в холодильник и приготовить себе ужин. Сегодня же у меня не было аппетита.

Я включил телевизор и с удивлением заметил, что уже началась вечерняя сказка для малышей. Ни разу еще не случалось, чтобы Лида с детьми не возвращалась до начала вечерней сказки. Они пришли только в конце последних известий; ребята были сильно возбуждены, а Лида – совсем наоборот.

– Свари детям кашу! – воскликнула она и рухнула рядом со мной в кресло. – Мне нужно хотя бы десять минут, чтобы прийти в себя.

Я сварил кашу, которая в целом мне удалась. Потом, чтобы побыстрее уложить детей спать, мы с Лидой вместе покормили их. Я предложил сам почитать им сказку на ночь, что Лида восприняла с большой благодарностью.

Это была одна из тех современных сказок, в которых авторы всеми силами стараются продемонстрировать свой интеллект, но то, что делает сказку сказкой, в ней просто-напросто отсутствует. Когда я перескочил через две страницы, ребята этого даже не заметили.

– Ты чего-нибудь ел? – спросила Лида, когда я вернулся из детской комнаты.

– У меня нет аппетита, – ответил я.

Лида призналась мне, что у нее тоже.

– Представь себе, что сегодня случилось! – сказали мы почти одновременно.

Взаимные сердечные излияния относились к лучшим моментам нашей совместной жизни.

Я мудро рассудил, что мне следует сначала выслушать Лиду. Ведь для того, чтобы не вернуться домой к вечерней передаче для детей, у нее должно быть очень веское основание.

– Мирослав Беранек хороший мальчик. Хотя он порой и болтается по улице, но отлично знает таблицу умножения и читает стихи, как лауреат, – ввела меня Лида в ситуацию. – В последнее время я заметила, что он несколько раз пришел с синяками. Сначала я не обращала на это внимания, думала, что он подрался с ребятами. Но когда у него ухудшилась успеваемость, я стала чаще присматриваться к нему. Сегодня на лестнице я увидела, что у него снова появился синяк. На перемене я завела его в учительскую и попросила снять рубашку. У него оказались синяки но всему телу, а когда я попыталась узнать, кто это сделал, он молчал как рыба. Вечером я забрала детей из садика, и мы зашли к Беранекам.

Я попытался что-то сказать, но Лида меня опередила:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Что я неправильно сделала. Надо было вызвать родителей в школу или подождать родительского собрания. Но меня это вывело из себя. Я подумала, что такие вещи нельзя откладывать. Итак, с приветливой улыбкой я попросила пани Беранекову извинить меня за беспокойство. Дескать, проходила мимо и подумала, не поговорить ли о Мирославе, – продолжала рассказывать Лида. – Она пригласила меня зайти, ребят отвела в детскую, где они стали играть с Мирославом, а мне предложила пройти в гостиную.

Я сказала ей о том, что Мирослав стал хуже учиться, приходит в школу с синяками, что он стал какой-то задумчивый и даже улица его не привлекает.

Мать Мирослава выслушала меня, не произнеся ни слова. Потом, поблагодарив меня за заботу о мальчике, она заверила, что постарается все исправить.

Я уже собралась уходить, когда пришел отец Мирослава. Высокий, разодетый. Темный костюм на нем сидел так, будто он надел его минуту назад, платочек выглядывал из кармана, как на картинках в журнале мод, галстук с ровненьким узлом был тщательно подобран к костюму и рубашке.

Когда он представлялся, меня обдало острым запахом алкоголя. Подав мне руку жестом вельможи, он подошел к серванту, достал бутылку коньяка и три рюмки.

– Что же натворил этот наш бродяга? – улыбнулся он мне и при этом со сноровкой и элегантностью официанта ресторана первого класса откупорил бутылку и разлил коньяк. Было ясно, что его радовала возможность еще раз выпить. – За содружество семьи и школы! – Он поднял рюмку, бросив замораживающий взгляд на жену, не проявляющую никакого желания за что-либо выпивать.

Не дождавшись нас, отец проглотил коньяк.

– Ваш ребенок не бродяга, пан инженер. Я пришла, чтобы сказать вам, что не позволю его бить.

Улыбка сразу же слетела с его губ.

– У нее два месяца отпуска, в школе не перетруждается, чтобы родителям приходилось заниматься с детьми, и еще так дерзко вмешивается в личные дела людей… Убирайтесь-ка вон отсюда, подружка!

– Не позволю, запомните это! – попыталась я сделать так, чтобы последнее слово осталось за мной…

Лида закончила, и мне стало ясно, что день у нее действительно был напряженный. Если бы я сейчас стал рассказывать о своих проблемах, возникших из-за Гоштялека и футбольного матча, то на один вечер для одной семьи это было бы уж слишком.

Действовать Лида начала сразу же на следующий день. Во время большой перемены она зашла к директору школы. На одном из официальных мероприятий я имел возможность познакомиться с директором школы, а также много о ней знал от Лиды. Пани директор всегда была модно одетой, улыбающейся, приветливой. С того времени когда она сама преподавала, о ней шла добрая слава – говорили, что она творит чудеса, главным образом, с детьми начальной школы. И даже с их родителями. Ученики ее класса с радостью спешили в школу, и если она хмурилась, то это было величайшим наказанием для провинившихся. Как бы играючи, она могла найти общий язык с трудными детьми, считавшимися неисправимыми, а также и с избалованными детьми из привилегированных семей. Лида подробно рассказала директору о вчерашнем случае с Беранеком и его родителями.

– Это ничего, – успокоила ее директор. – Мне тоже пару раз доставалось. Но в конце концов всегда все улаживалось, и в большинстве случаев – в пользу детей.

– Но я не собираюсь это так оставлять! – заявила Лида.

– Я тебе и не запрещаю. Но прежде чем ты что-либо предпримешь, будь добра, учти, пожалуйста, что отец мальчика, инженер Беранек – заместитель директора предприятия «Электрон», а «Электрон» – это наши шефы. Они отдают нам свой пионерский лагерь для проведения занятий на природе и вообще нам очень полезны.

– Значит, поэтому ему все дозволено?

– Может быть, и правда он считает себя всемогущим, но подобные люди рано или поздно убеждаются в своем заблуждении.

– Должен же кто-то положить начало этому процессу, – заметила Лида.

– Что ты собираешься сделать?

– У него все-таки есть какие-то начальники. Пусть они знают, какой у них заместитель.

– У нас в городе у него только один начальник – директор «Электрона». Если ты, конечно, не хочешь пожаловаться директору производственного объединения или поехать сразу в Прагу в министерство.

– Нет, мне вполне хватит нашего директора, – решительно заявила Лида.

– А может быть, мне самой этим заняться? Так было бы лучше. Я встречаюсь с ним довольно часто.

– Я слышала о том, что вы, товарищ директор, когда были учительницей, эти вопросы решали сами, не откладывая в долгий ящик.

– Делай как знаешь. Я хочу, чтобы ты знала, на что идешь. Запрещать тебе я не могу и не хочу, – заключила разговор директор, потому что звонок напомнил об окончании большой перемены.

После обеда Лида набрала номер телефона «Электрона» и попросила девушку на коммутаторе соединить ее с директором.

– Соединяю, – послышался ответ.

Секретарю директора Лидина фамилия ничего не говорила, поэтому, пытаясь узнать еще что-либо, секретарь сказала, что не расслышала.

– Учительница, – добавила Лида, и это в самом деле подействовало. Может быть, потому, что у директора был ребенок школьного возраста, а может, совсем по другим причинам.

– Слушаю вас, товарищ учительница, – послышался в телефонной трубке снисходительный голос директора.

Лида в этот день уже вторично поведала всю историю Беранека. Правда, в довольно сокращенном варианте, потому что понимала – у директора завода не так много времени, чтобы вести долгие разговоры.

– Это звучит неправдоподобно, товарищ учительница, – ответил директор. – Я опасаюсь, не идет ли здесь речь о каком-то досадном недоразумении. А потом, вы меня извините, я не остался бы на своей должности и дня, если бы не опирался на конкретные факты. Факты мне необходимы и в этом случае. Например, заключение врача, протоколы опроса свидетелей… Вы, конечно, меня понимаете. Такая уж у нас, хозяйственных работников, жизнь. Цифры, документы, в общем, вы меня понимаете.

– Очень хорошо, товарищ директор. Если ваш заместитель еще раз ударит ребенка…

– Мой заместитель товарищ Беранек, – перебил ее директор.

– Да, ваш заместитель товарищ Беранек, – повторила Лида, – то соответствующие органы получат необходимые документы. Заключение врача и письменные объяснения свидетелей, как вы мне мудро посоветовали.

Лида положила трубку. Но потом сообразила, что не знает, не сделал ли директор то же самое, только чуть раньше, чем она. Сознание этого вызвало у нее досаду.

Дня через два директор школы сообщила Лиде, что с «Электрона» пришло письмо, в котором заведующий хозяйственным отделом уведомлял школу, что в связи с вынужденным срочным ремонтом пионерского лагеря выделить школе помещения для проведения занятий на природе не представляется возможным.

Лида разозлилась:

– Этого не может быть! При чем же здесь дети? И все из-за того, что я хотела добиться справедливости.

На лице директора по-прежнему оставалась приветливая улыбка.

– Может быть, этот ремонт и действительно вынужденный. Если же это не так, то я знаю, куда следует обратиться. А ты все же можешь убедиться, что для человека, который, несмотря ни на что, отстаивает свое дело, жизнь прожить – не поле перейти.

* * *

Солдат Бартоничек остановил меня, когда я возвращался из столовой. Он попытался представиться по-уставному, но ничего из этого не получилось. Тогда солдат несмело попросил разрешения обратиться.

– Слушаю вас, – ответил я, отступив с дорожки в сторону, чтобы не загораживать проход.

Тут солдат совсем растерялся и, казалось, был готов от меня сбежать.

– Пойдемте лучше ко мне, – предложил я, решив поговорить с ним наедине.

Бартоничек с благодарностью взглянул на меня. Я тем временем внимательно рассматривал его. Есть такие парни, которые, впервые надев военную форму, через день-другой уже выглядят в ней так, словно носили ее всю жизнь. А есть и такие, которые и черед два года не могут привыкнуть к форме. Причем в большинстве случаев речь идет не о плохих солдатах. Именно к категории этих последних я и причислил бы Бартоничека, шедшего слева от меня с опущенной головой.

– Ну, рассказывайте, – сказал я ему, когда мы вошли в кабинет и я пригласил его сесть на стул у моего письменного стола.

Он сел и выдавил из себя:

– Товарищ поручик, мне очень нужно в предстоящую субботу и воскресенье съездить домой.

Я ожидал услышать душещипательную историю любви или измены или, в конце концов, и то и другое, но только не такую банальность.

– Могу вас заверить, – ответил я снисходительным тоном, – что во всем нашем батальоне вряд ли нашелся бы солдат, которому не было бы очень нужно в эти субботу и воскресенье поехать домой.

В первую минуту мне показалось, что такой аргумент его убедил. Он резко выпрямился на стуле, и мне подумалось, что он сейчас встанет и попросит разрешения выйти. Но уже в следующий момент он согнул спину и уставился на меня растерянным взглядом. Потом снова решился выдавить несколько слов:

– Но мне действительно очень нужно…

– Тогда хотя бы скажите мне, почему? – пытался я узнать.

– Не могу… Это… особый случай, – произнес он с запинкой.

– А не могу я вам чем-то помочь? – Солдат начал меня интересовать.

– Нет, не можете. В этом случае только я смогу помочь себе, и то если хватит сил.

– А как ваш командир роты, согласен? – спросил я только для того, чтобы что-то сказать. Мне было ясно – если бы командир роты был согласен, то Бартоничек не сидел бы здесь. – Он против, не так ли?

Бартоничек кивнул.

– Идите в роту, я подумаю, – сказал я, потому что не знал, как поступить.

Он встал и попросил разрешения выйти. Потом внезапно повернулся ко мне и сказал:

– Товарищ поручик, прошу вас, помогите мне!

Я рассудил, что он действительно не прикидывается, и почувствовал, что должен ему как-то помочь. Я позвонил в роту…

Поручик Логницкий пришел ко мне в кабинет с удивленным выражением лица. У меня не было привычки вызывать командиров рот к себе в кабинет. Если мне надо было с ними что-либо обсудить, я обычно заходил в роту сам. Для этого мне нужно было только перейти через двор.

– Тут несколько особое дело, и я подумал, что у меня будет спокойнее, – сказал я Логницкому, испытывая некоторую неловкость.

На лице Логницкого было написано нетерпение.

– Минуту назад у меня был рядовой Бартоничек, – сказал я и посмотрел на поручика с интересом.

– Бартоничек? – удивился он. Это имя о чем-то ему говорило.

– Мне хотелось бы узнать о нем что-либо поподробнее, – продолжал я.

– Отец – кладовщик в автосервисе… Дважды навещал сына, первый раз приезжал на «саабе», второй – на «мерседесе». Обе тачки я видел собственными глазами… Сын не сдал экзамен на техника. В армию идти не рассчитывал, поэтому никак не может привыкнуть… Очень увлекается техникой, и вообще у него умелые руки.

– Значит, хороший солдат, – с удовлетворением подвел я итог.

– Совсем нет, – вывел меня из заблуждения Логницкий. – Кроме техники, для него ничего не существует. Ни армия, ни командиры, ни даже его товарищи. В личное время обычно сидит в одиночестве в комнате политпросветработы, обхватив голову руками, и думает о чем-то.

– Он говорил, что на этой неделе ему очень нужно съездить домой, – сказал я.

– У меня он тоже был. Я ему прямо сказал, пусть на это не рассчитывает.

– Он утверждал, что ему действительно очень нужно съездить, – наседал я. – Не знаю, для чего, но мне показалось, что он не обманывает. Якобы создалась чрезвычайная ситуация, и ему нужно ее решить.

– Я должен признать, товарищ поручик, что если в роте я буду руководствоваться только впечатлениями, то мне можно собирать чемоданы, – отрубил Логницкий.

На следующий день я пошел посмотреть на Бартоничека. Увидел я его, когда он вместе с ротой занимался обслуживанием техники, и с удивлением отметил, что передо мной совсем не тот человек, что был вчера у меня в кабинете. Он работал неторопливо, но каждый, кто хоть что-нибудь в этом понимал, должен был признать, что перед ним – настоящий мастер своего дела.

Должен сознаться, что у меня слабость к людям, которые работают с высоким профессионализмом. Бартоничек был одним из них, в этом не могло быть сомнений. Это послужило причиной того, что я принял решение помочь Бартоничеку в его чрезвычайной ситуации. Мне еще долго пришлось объяснять это замполиту полка майору Черноху, но в конце концов Бартоничек получил разрешение уехать…