Текст книги "На всю жизнь"

Автор книги: Вацлав Подзимек

Соавторы: Франтишек Мандат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Потребуется несколько часов, прежде чем с нами проведут детальный разбор. Но нам уже и сейчас становилось ясно, что своего обязательства мы не выполнили.

* * *

Спустя два часа в клубе полигона состоялся разбор результатов учений. Индра, я и Ванечек – мы по сравнению с командой, в которую вошли командир дивизии и посредники, находились в подавляющем меньшинстве.

По вполне понятным причинам разбор проходил за закрытыми дверями, что вызвало среди личного состава батальона немалую и плохо скрываемую за простоватым юмором нервозность.

Анализ учений был глубоким и всесторонним. Командир дивизии выразил свое удовлетворение методами приведения батальона в боевую готовность и выполнением установленных временных нормативов. Естественно, что он не забыл упрекнуть нас в несвоевременном выходе одной машины. Его вывод о том, что в этой фазе учений батальон выполнил свою задачу, мы выслушали с удовольствием, но и с пониманием того, что худшее у нас впереди.

Но худшего пока не произошло. Нас похвалили также за марш в исходный район, хотя и обратили серьезное внимание на необходимость повышения физической подготовки личного состава батальона. В целом командир дивизии остался доволен и самим тактическим учением.

Атмосфера оставалась благоприятной для нас, пока командир дивизии не перешел к оценке боевых стрельб. Он был не удовлетворен действиями командиров по управлению огнем, упрекнул нас в том, что командиры не всегда могли вовремя реагировать на действия «противника», до сих пор не научились быстро переносить или сосредоточивать огонь. В этом вопросе их действия он оценил только как хорошие.

Затем случилось наихудшее. Результаты, представленные посредниками, подтвердили наши опасения.

Необходимое количество установленных целей для этих учений не было поражено. Поэтому нас не удивило заключение командира дивизии, что результаты боевых стрельб можно оценить только как удовлетворительные. В связи с тем что стрельбы являются решающим фактором действий батальона на поле боя и в уничтожении «противника», действия батальона в целом тоже могут быть оценены только как удовлетворительные.

И так все пошло в этом духе. Индра получил задачу провести анализ причин выявленных недостатков и в срок до четырнадцати дней представить командиру дивизии план мероприятий по их устранению.

Совещание закончилось, и командир дивизии вместе с посредниками убыл. Но перед отъездом он отозвал Индру в сторону и о чем-то с ним накоротке, но серьезно переговорил. Потом мы наконец-то остались втроем. Мы долго сидели молча, потому что в этот момент нас охватило чувство разочарования. Какими незначительными перед лицом прошедших событий теперь нам показались все споры – брать обязательства бороться за звание отличного батальона или нет – и все волнующие дискуссии, подсчеты, прикидки! Как это могло случиться? Почему именно у нас? В чем же была ошибка?

Эти и подобные им вопросы вертелись у нас в голове, и мы напрасно искали на них ответа. Ведь еще вчера мы готовы были дать голову на отсечение, что подобное абсолютно исключено.

После долгого молчания Индра произнес слова, потрясшие меня и Ванечека:

– Это подстроили мне специально.

– Вы что, говорите это серьезно? – возмутился Ванечек.

– Ты с ума сошел, Индра! – поддержал я Ванечека, даже не вспомнив о том, что к подобному тону я прибегал только в тех случаях, когда мы оставались с командиром одни.

– Вы еще не знаете, что мне сказал командир дивизии, когда отвел меня в сторону, – заявил Индра.

Мы не знали, но и не спросили, убежденные в том, что он сам скажет нам это. И он сказал:

– Командир любезно предоставил нам возможность выполнить в будущем учебном году то, что мы не смогли сделать в этом.

– Это означает… – произнесли мы с Ванечеком почти в один голос.

– Именно так, – подтвердил Индра. – Мой перевод в штаб дивизии откладывается, так что Ирену я прозевал…

Мы понимали, что слова о терпеливо ожидающих невестах в данном случае совершенно не к месту, да и желания утешать Индру у нас не было. Поэтому в комнате снова воцарилась тишина.

– Это подстроили мне специально, – повторил Индра с мнительностью ребенка дошкольного возраста.

– Индра, – сказал я, – ты не имеешь ни малейшего права утверждать что-либо подобное. Я могу назвать тебе десятки коммунистов и комсомольцев, которые ни за что бы не допустили, чтобы кто-либо попытался агитировать солдат не выполнить наши обязательства.

– Послушай, Петр, – не сдавался Индра, – собрание – это одно дело, а казарма и кафе – другое. Может быть, там на них оказывают значительно большее влияние, чем здесь. Кто-то, кого я невольно обидел, сделал все возможное, чтобы в нужный момент отомстить мне.

– Ошибка в чем-то другом, – заявил Ванечек. – В нас самих, в тех, кто здесь вот сидит. И в Броусиле. Мы не сумели научить их всему так, как это было нужно. И в чем-то допускали послабления и солдатам, и самим себе.

– Да, видимо, это так, – поддержал я его.

– И это мне говорите именно вы? Один считает, что задача политработника – брать под защиту всякого разгильдяя, а у другого совсем недавно у самого было столько проблем, что на работу в батальоне не оставалось свободного времени.

– Я понимаю, товарищ командир, что вам сейчас, как говорится, не до песен! – Ванечек с трудом сдерживал себя, чтобы не взорваться. – Но даже и это не дает вам права так говорить.

– Действительно, ты не имеешь права так говорить, – поддержал я Ванечека.

– На собраниях вы оба ратуете за действенность критики, но боже упаси, если кто-либо скажет вам, что он думает на самом деле! – с обидой проговорил Индра.

– С горячей головой еще никогда ничего не удавалось решить, – попытался я говорить примирительным тоном. – Давайте обсудим это в комитете.

– Там не о чем говорить! Просто я не хочу торчать здесь, в этой глуши. Я понимаю, что вас обоих это особенно не трогает. Вы здесь прижились. Ваши жены здесь кое-что значат. Одна – потому, что родители детей, которых она учит, с первого класса ломают голову, как пропихнуть их в институт, а другая – потому, что прячет под прилавком то, что женщины без протекции никогда не купят. Живется вам тут хорошо. Но если вы проживете здесь так два-три года, то зарастете мхом и уже до самой смерти от него не избавитесь. А я для этого не гожусь.

– Ну, мне пора! – Приняв решение, я встал. – Нет, я не обиделся, но только эти разговоры ни к чему не приведут.

Я направился к двери, Ванечек последовал за мной.

– Ну что ж, идите, союзнички, и будьте здоровы. Нет ничего более легкого, чем перешагнуть через умирающего.

– Никто через тебя не перешагивает, да и для умирающего ты неплохо выглядишь. И это хорошо, Индра. Прежде всего и тебе необходимо как следует обдумать все то, что, собственно, с нами произошло. Я обязательно это сделаю, и Ванечек, насколько я его знаю, тоже. Вот это я и хотел бы посоветовать тебе, – сказал я, подходя к двери.

– Мы должны все хорошенько обсудить, – сказал мне Ванечек в коридоре.

– Индра во многом прав. А правда останется правдой, даже если она высказана в порыве гнева, – ответил я.

* * *

В батальоне царило пессимистическое настроение. Индра, Ванечек и я старались по возможности избегать друг друга, а если это было невозможно, то мы ограничивались строго служебными взаимоотношениями. Боевая подготовка шла согласно плану, но даже признанные балагуры не находили благодатной почвы для своих всегда так тепло принимаемых шуток.

Я решил существенно повлиять на обстановку в батальоне и собрал политработников подразделений.

– Что-то необходимо сделать, – заявили все в один голос, хотя им это могло быть и безразлично, потому что они свой срок уже почти отслужили. – Необходимо решительное слово или поступок. А еще лучше и то и другое. С вашей стороны, естественно. Сверху.

Мне было ясно, что кто-то должен положить этому начало, и таким человеком должен стать не кто иной, как Индра. Это, разумеется, я сказал про себя. Их же я поблагодарил и распустил.

Подполковник Томашек пришел ближе к вечеру.

– Вы уже успели поцапаться? – спросил он и мой кивок воспринял почти с радостью. – А что происходит сейчас? – продолжал он расспрашивать.

– Мы не разговариваем, – признался я. – Как девицы.

Улыбка сошла с лица Томашека.

– Для того чтобы разобраться в том, как это произошло, и что-либо предпринять, вам отведено не так уж много времени. Из четырнадцати дней осталось только двенадцать. Пробегут и эти, как вода в реке утечет.

– Приказ разработать план мероприятий получил Индра, а не я, – заметил я.

– Тебе должно быть ясно, что ты с ним в одной упряжке. И остаться в стороне тебе не удастся, как бы ты ни старался.

– Я и не думаю оставаться в стороне. Но и просить, чтобы он разрешил мне разделить с ним ответственность, тоже не буду.

– На твоем месте я поговорил бы с ним еще раз. А если будет нужно, то и два раза… Когда состоится заседание партийного комитета? – внезапно изменил тему разговора Томашек. – Я хотел бы присутствовать на нем.

– Мне нужно как следует подготовить заседание, – сказал я.

– А если его провести без подготовки? Дать прежде всего высказаться самим членам комитета? Может быть, вы будете удивлены тем, что они скажут, – заметил Томашек.

Я признал, что это хорошая идея.

Потом подполковник Томашек предложил мне составить компанию по пути домой.

– Не могу, – извинившись, сказал я. – У меня еще осталась важная работа.

– Не хочешь, чтобы я шел с тобой? – спросил он.

– Нет, правда не могу…

Когда я вошел в кабинет Индры, он нервно спросил:

– Тебе чего?

Перед ним была разложена куча бумаг – планы боевой подготовки, расписания занятий и различные записи.

– Думаю завтра собрать партийный комитет, – сказал я.

– Это можно. Но если тебя интересует план мероприятий, то завтра его еще не будет.

– Это неважно… Мне бы хотелось помочь тебе, Индра.

– Не нужно, обойдусь без тебя. Все равно ты мне не поможешь. Хватит играть в демократию и сознательность. Люди получат задачи и будут их выполнять. А если нет, то я сделаю из этого выводы. Простые, как факты. Жаль, что я раньше до этого не додумался.

– У нас есть партийная организация, и ей тоже есть что сказать.

– Я знаю это. И если не ошибаюсь, то она должна неустанно поддерживать командира. И я буду требовать этого от нее. А если она не захочет, то я знаю, куда обратиться, это ты, будь добр, учти. Больше от тебя ничего не требуется… – сказал он. – Заседание состоится в пять часов?

Я ответил утвердительно, и Индра снова склонился над бумагами. Так он дал мне понять, чтобы я его больше не отвлекал.

Я понял, что именно сейчас мне не следовало бы уходить.

– Тебя, наверное, удивит, но я этого не могу так оставить. Я не выйду из этого кабинета, пока ты мне откровенно не скажешь, что с тобой происходит. То, что ты сейчас делаешь, на тебя не похоже.

До этого я стоял, но теперь сел на стул, на котором обычно сидел во время совещаний и собраний. А также во время дружеских бесед с Индрой. Последний раз это было неделю назад. Сейчас мне казалось, что это было очень давно.

– Меня уже два раза вызывали на ковер, – ответил Индра, осознав, что просто так от меня ему не отделаться. – Командир полка заявил, что ошибся во мне. А на полковом комитете все повторилось еще раз. Очень уж все мудрые. Если бы не подполковник Томашек, заявивший, что после драки кулаками не машут и с горячими головами еще никто не находил правильного решения, то меня бы растерзали.

Я воспринял как недооценку роли политработника тот факт, что еще ни разу не был вызван на ковер. «Выходит, я для них и полушки не стою!» – подумал я в сердцах, но вслух сказал совершенно иное:

– За год, что я в батальоне, ты, Индра, попадал на ковер не два раза. Иногда со мной, иногда один. Ты возвращался оттуда расстроенным, взволнованным, порой просто с усмешкой на лице, но ты никогда не был таким, как минуту назад. Так что ковер к этому не приплетай. Я хочу знать, что с тобой случилось на самом деле.

Индра взглянул на меня с гневом и жалостью одновременно. Жалость пересилила.

– Вчера я был у Ирены, Петр. – После долгого перерыва он снова назвал меня по имени. – Чтобы сказать ей, что с моим переводом в областной центр ничего не выйдет.

– И что же она? Расстроилась? – спросил я.

– От этого ей стало легче.

– Стало легче? – Я не поверил своим ушам. – Этого не может быть!

– Именно так. Ей предложили играть в Праге. И с квартирой. Она знала об этом уже в воскресенье перед тревогой, но у нее не хватило смелости сообщить мне это.

– Ты ездил к ней в областной центр, будешь ездить и в Прагу, – попытался я утешить его.

– Ты сам знаешь, что это сложно. А сейчас это было бы еще сложней. Главное же, что мне надоело ездить. Я хочу по вечерам после работы приходить домой, как ты и Ванечек, а не в общежитие.

– Нет ничего проще, Индра.

– Я знаю, девчат что грибов в лесу.

– Именно так, Индра.

– Тебе легко говорить. Как это ты однажды сказал? Армия – это не театр с аплодисментами на открытой сцене, здесь экскурсии недопустимы, это на всю жизнь. Этими словами ты здорово меня покоробил. А сейчас, когда подтверждается, что ты был прав; меня это задевает еще больше.

– Ты выбрал профессию офицера, значит, знал, что тебя ожидает…

– Мне пришло в голову уйти из армии, Петр, – ошарашил меня Индра.

* * *

Распоряжение прибыть к заместителю командира полка по политической части я воспринял спокойно. «Ну вот и меня вызывают на ковер», – подумал я.

– Что творится в батальоне? – поинтересовался майор Чернох.

– Мы в шоковом состоянии, – ответил я.

– Под словом «батальон» я подразумеваю весь личный состав, а не только его командование. Главным образом, солдат срочной службы. До меня дошли слухи, что они сознательно провалили стрельбы. Это правда?

– Нет, их это беспокоит не меньше, чем нас.

– Всех?

– Всех ли, я не знаю, но преимущественное большинство – безусловно.

– Голову на отсечение за это дал бы, а?

– Даю, товарищ майор, – решительно заявил я.

– Это меня радует, – сказал Чернох. – В чем состояла ошибка, вы уже знаете?

– Думаю, что знаем, – заверил я.

– Ив политической работе?

– Ив политической работе. Я недостаточно обращал…

– Сегодня не надо, у тебя еще будет возможность… Я хотел только напомнить тебе, что ты должен все как следует продумать. Можешь быть уверен, что свою долю ты получишь сполна. Я свою уже получил, если это тебя интересует. За то, что мало тебе помогал и все взвалил на подполковника Томашека.

– Подполковник Томашек – молодец, – ответил я.

– Еще какой! А надпоручик Буреш? Как на нем отразилось то, что вы не смогли выполнить взятые обязательства и его перевод откладывается? Это его вывело из себя, не так ли?

– Довольно сильно, товарищ майор.

– Тебе следует помочь ему преодолеть…

«Так был я на ковре или не был?» – подумал я, выходя из кабинета майора Черноха.

Футболист Гоштялек как-то в разговоре заметил, что он очень доволен тем, что командование батальона попало в довольно неудобное положение.

Гигант рядовой Потучек попытался убедить его в неправильности такого мнения способом, который полковой врач квалифицировал как легкую угрозу здоровью.

Гоштялек, готовящийся к увольнению, написал жалобу своим новым хлебодарам – руководству футбольной команды, пробившейся после долгого времени в национальную лигу и рассудившей, что с Гоштялеком она могла бы подняться еще выше. Партийный комитет, естественно, не дремал, и у меня уже не было повода считать себя обойденным. Командир полка и майор Чернох вызывали к себе почти ежедневно, как будто хотели мне возместить за прошлое. Вызывали иногда одного, иногда вместе с Индрой.

К кому фортуна повернется лицом, тот и пользуется всеми благами, пришел я к выводу, возвращаясь как-то из штаба полка, и при этом даже не вспомнил о том, что беда не приходит одна.

Члены партийного комитета пришли на заседание на четверть часа раньше в ожидании чего-то значительного. Подполковник Томашек и Индра появились в последнюю минуту. Я открыл заседание:

– Мы собрались, чтобы посоветоваться, как нам реагировать на обстановку, создавшуюся в батальоне в результате неудачи при проверке, и выяснить, какова тут вина партийной организации. Прошу товарищей высказать свое мнение.

Только через минуту, показавшуюся мне целой вечностью, молчание нарушил поручик Логницкий.

– Мне кажется, что мы пока не готовы обсуждать такие важные вопросы, было бы хорошо поговорить об этом, основываясь на конкретных материалах, – заявил он.

– Но у тебя какое-то свое мнение имеется? И что об этом говорят твои солдаты, ты тоже должен знать, – возразил Томашек.

– Просто нам не повезло, вот и все, – с чувством досады ответил Логницкий.

– На невезение ссылаться нельзя. Проблема в чем-то другом, но об этом я скажу немного позже. Сначала хотелось бы услышать мнение членов комитета, – заявил Индра.

– Я не знаю, почему мы во что бы то ни стало должны искать вину партийной организации, – сказал десатник Кабелач. – Что мы могли сделать? Если бы об учениях заранее знал хотя бы партийный комитет, мы бы смогли лучше поработать с людьми, разъяснить им, что эти учения имеют большое значение и от их результатов зависит выполнение взятых обязательств. Солдаты наверняка бы это поняли. В полевых же условиях эту работу широко развернуть было нельзя. Для этого не осталось времени.

Я заерзал на месте и хотел уже перебить Кабелача. Но подполковник Томашек жестом остановил меня.

Подпоручик Главичка видел причину в том, что солдаты второго года службы всеми мыслями уже на гражданке и поэтому выпадают из общей массы.

Броусил говорил о недооценке командиром батальона обслуживания техники, и я заметил, что Индра с удовольствием смешал бы его с землей. Однако рассуждения Броусила Индра выслушал до конца. Одно мнение сменялось другим, за ошибочными точками зрения следовали толковые предложения и замечания.

Я тоже подробно изложил свое мнение и самокритично признал свои ошибки, повлиявшие на неудачу во время учений. При этом я заметил, что Томашек и Индра согласно кивали.

Потом выступил Индра. Тоже самокритично. После этого каждый член комитета высказал свое отношение к выступлениям других.

– Если все, о чем здесь говорилось, вы сумеете выполнить, то у вас будет достаточно материала для разработки плана мероприятий для командира дивизии и для доклада на партийном собрании, – сказал в заключение Томашек, и мы согласились, что это отличная мысль.

Заседание закончилось. Мы остались втроем – Томашек, Индра и я.

– Здесь я сделал ошибку, – заявил Томашек после минуты молчания. – Я должен был вам сказать об этом сразу же, как только вы пришли со своими обязательствами. Но тогда мне показалось неудобным глушить инициативу. Ваши обязательства с самого начала были нереальными.

– Мы знаем, – сказал я. – Инициативой людей нельзя спекулировать. А с нашей стороны это была спекуляция. Мы пытались обратить на себя внимание.

Люди поверили нам, старались, но не восприняли это как свои собственные обязательства. Поэтому мы и не смогли их выполнить.

– Да что ты говоришь? – вспылил Индра. – Почему во множественном числе? Я не прошу у тебя милости. Я хотел обратить на себя внимание, ускорить свой переход в штаб дивизии и таким образом решить свою личную проблему. С моей стороны это была глупость.

Подполковник Томашек выслушал его с интересом.

Индра продолжал:

– Я это понял на сегодняшнем заседании.

– А Ирена? – спросил я.

– Кажется, я долго не забуду о ней, даже если буду очень стараться.

Я хотел как-то успокоить Индру, но вместо этого спросил:

– Когда мы засядем за план мероприятий и за доклад на собрании?

– Завтра я не смогу. Тогда послезавтра. Сразу же после развода на занятия, – решительно заявил Индра.

– Ну, успехов вам, ребята, – сказал Томашек, попрощался с каждым за руку и быстро вышел. Видимо, он подумал, что мы хотим поговорить еще о чем-нибудь.

* * *

Во второй половине следующего дня в моем кабинете собрались политработники рот.

– Через два дня мы увольняемся в запас, – сообщили они.

– Пришла и ваша очередь.

– У нас остается не совсем хороший осадок, – заявил подпоручик Петрачек. – Выходит, что мы убегаем от незаконченной работы.

– Думаю, у вас нет намерения ходатайствовать о продлении срока действительной воинской службы, чтобы завершить то, что вам не удалось сделать в течение года, – заметил я иронически. – Не делайте этого, могут возникнуть большие административные трудности.

– Мы понимаем, что не очень вам помогли. И ответственность за невыполненные обязательства лежит также и на нас, но нам все-таки не хотелось бы уходить, как сторонним наблюдателям. – С этими словами подпоручик Петрачек положил передо мной почти целый том.

– Вы написали роман на военную тему? Или, может быть, мемуары? Правда, для них вы еще слишком молоды, – сказал я и сам удивился, откуда у меня такая язвительность.

– Это не мемуары, – заявил Петрачек, которому, вполне очевидно, было поручено вести переговоры. – Речь идет о наших взглядах на то, как мы выполняли свои обязанности и чего наши сменщики должны были бы избегать. В трех экземплярах. По экземпляру на каждую роту.

– Я пока не разучился считать до трех, – сказал я, все еще сохраняя язвительный тон.

Пододвинув к себе том, я прочитал дважды подчеркнутую надпись: «Опыт работы замполита роты». Перелистывая записи, я заметил, что в них содержатся умные мысли и наблюдения о политической работе в роте. Настроение у меня постепенно улучшалось.

– Сколько времени вы это писали? – спросил я.

– Три дня. После того как вернулись с учений, – ответил Петрачек.

– Сегодня же вечером я это внимательно прочту.

– А не лучше ли будет прочитать, когда мы уже уволимся?

– У меня сегодня как раз свободный вечер. – Я не собирался уступать их предложению. – Кроме того, мне кажется, что вам было бы интересно узнать мое мнение.

Они пытались возражать, но я видел, что мое решение их обрадовало.

Я заметил, что теперь мы могли бы разойтись. Внезапно подпоручик Петрачек несмело предложил:

– Если тем, кто придет после нас, что-то будет неясно, мы с удовольствием приедем.

Я пересилил свое удивление и, не меняя язвительного тона, несмотря на то, что чувствовал их глубокий интерес к своему делу, сказал:

– Такие поездки не предусмотрены сметой финансовых расходов войсковой части, вам бы их никто не оплатил.

– Если я не ошибаюсь, о деньгах не было сказано ни слова, – заметил Петрачек. – Наша страна небольшая, и билет на поезд даже с доплатой за скорость рабочего человека не разорит.

– Вы думаете, что у меня на глазах сейчас появятся слезы умиления? Этого вам не дождаться, – заявил я. – Не говоря уже о том, что, как только вы вернетесь к своим делам на гражданке, вы уже больше никогда не вспомните о батальоне, не сумевшем выполнить свое обязательство стать отличным.

Они не стали убеждать меня, что никогда не забудут батальона, не выполнившего взятого обязательства. Вместо этого они вежливо попросили разрешения выйти из кабинета.

Как только за ними закрылась дверь, я сразу же принялся читать их фолиант. При этом некоторые разделы перечитывал снова и снова, что-то прочитал даже вслух.

Дойдя до конца, я не поверил своим глазам: до полуночи оставалось десять минут. Я подумал, что теперь дня на два Лида объявит мне бойкот, правда, не потому, что я пришел поздно домой, а потому, что не предупредил ее об этом заранее. Когда я вышел из ворот воинской части, эта мысль уже не донимала меня, уступив место другой, менее печальной: эти трое – мерзавцы, но мерзавцы толковые. И очень жаль, что я не узнал об этом месяц-другой назад.

На следующий день я пригласил их на ужни. Разумеется, Лида не была в восхищении от этого приглашения, но мне удалось сломить ее сопротивление. Согласившись в конце концов, она заявила:

– Но раньше восьми пусть не приходят. И так будет проблема до этого времени уложить детей спать.

Вечер получился замечательный, и я не жалел слов, расхваливая их сочинение. Потом мы с удовольствием слушали, как подпоручики по очереди прочитали разделы, не вошедшие в рукопись из-за опасения, что они могли бы попасть в руки подчиненных. Не говоря уже о начальниках.

* * *

Такова человеческая жизнь – то, что кажется поначалу трагедией, из которой нет выхода, через некоторое время приобретает розовый оттенок и совсем не представляется таким уж безысходным.

Так было и в нашем случае. Обычная повседневная текучка воинской жизни не оставляла нам слишком много времени для раздумий.

Мы готовились к началу нового учебного года. Готовились с полной ответственностью, учитывая прошлогодний опыт, чтобы в этом году выглядеть значительно лучше. Только об обязательствах никто не напоминал. Все свидетельствовало о том, что ничего подобного предприниматься не будет. План мероприятий по устранению недостатков мы сдали вовремя, и благодаря предметному и, судя по всему, качественному обсуждению на партийном собрании в полку к нему не было претензий.

– Я женатый человек. С субботы, – сообщил однажды надпоручик Краса, сунув мне под нос левую руку с широким обручальным кольцом на пальце. – Сегодня я хотел бы устроить небольшую вечеринку.

Я заверил его, что с удовольствием приду.

– В этом есть только одно «но», – продолжал Краса. – Я хотел бы пригласить и командира батальона.

– А что тебе мешает?

– Боюсь, как бы не рассердить его. Или это неправда, что его субретка убежала за лучшим?

– Не называй ее субреткой, – возразил я. – Она отличная девушка, только иначе это закончиться не могло. Если хочешь, я сам приглашу Индру. От твоего имени.

– Это было бы превосходно! – обрадовался Краса. – Тогда в семь часов я вас жду. Будут также Ванечек, Броусил, Логницкий и Моутелик.

Индру я нашел в парке. В этот момент он за что-то отчитывал Броусила. К большой радости Броусила, я отвел Индру в сторону.

– Краса приглашает тебя на вечеринку, – сообщил я ему. – В семь часов вечера в общежитии.

Я ожидал, что Индра спросит, почему Краса лично не пришел его пригласить, и для этого у меня была приготовлена не очень хитрая отговорка.

Однако Индра этого не спросил.

– Если он это делает для того, чтобы я помог ему побыстрее получить квартиру, то напрасно старается. Квартира будет через полгода, и я этот срок изменить не могу, как бы ни хотел. Раньше дом не будет готов, – заявил он.

– Тебе бы следовало прийти, он будет рад, – начал агитировать я.

– Разве я сказал, что не приду? – ответил Индра и пошел от меня к Броусилу. Но последний, улучив момент, уже исчез из парка…

Колбасы и вино были отличными. Но атмосфера в комнате Красы отличной не была. Хорошо сознавая, что самое плохое может случиться, когда люди, выпив фужер вина, начнут в чем-либо обвинять друг друга или говорить то, на что в другой обстановке не набрались бы смелости, мы старались избегать разговоров о службе. Вести беседу о женщинах нам тоже не хотелось. С одной стороны, из-за Индры, с другой – эта тема как-то не подходила нам. У большинства из нас было достаточно забот со своими женами. Поэтому мы молчаливо ели колбасы, пили вино и порой что-то говорили о погоде или о футболе.

Индра больше пил, чем ел, молча, с прискорбным взглядом.

Я опасался, что он может перебрать, но напрасно. В девять часов он заявил, что ему не хочется портить нам компанию. Он должен уйти, чтобы подготовиться к завтрашнему дню.

– Надо что-то делать! – воскликнул после его ухода Краса.

Мне было ясно, что он имел в виду. Я хотел ответить, что лечить несчастную любовь не входит в мои функциональные обязанности. Но когда на лицах остальных офицеров я прочитал тот же призыв, то промолчал.

Мое молчание все приняли за согласие и провозгласили тост за мое здоровье и успехи в работе.

Призыв помочь чем-то Индре я посчитал настоящей глупостью.

Вскоре мы последовали примеру Индры.

Домой я шел вместе с Моутеликом.

– Теперь на женщинах поставлен крест, – заявил Моутелик по дороге.

* * *

День чехословацкой Народной армии я отмечал в батальоне уже второй раз. До обеда – официальные мероприятия; после завершения рабочего дня в каждом доме, хотя бы в одной семье, празднуют присвоение нового воинского звания. Поручика, подпоручика, а то и капитана, как это бывает среди молодых офицеров. В семье виновника торжества проводится «день открытых дверей». Придут товарищи с женами или без них, выпьют за здоровье счастливца, пожелают ему, чтобы звездочек прибавилось или, наоборот, убавилось, если речь шла о капитане. Постоят или посидят немного и затем уходят. Торжественные вечера с приглашениями к столу не проводятся из-за небольших размеров наших квартир. Офицеры, активно поддерживающие множество знакомств, не ограничиваются только друзьями, как правило, они заходят во все квартиры, откуда доносится шум.

Я не отношусь к числу таких активистов, поэтому посетил только новоиспеченного надпоручика Грона, политработника соседнего батальона. При этом я выслушал несколько ободряющих фраз о том, что год пролетит незаметно и я тоже стану надпоручиком. Мне пришлось заранее выпить за свое будущее повышение в звании и съесть несколько бутербродов, которыми наш район обильно снабжала жена Ванечека, чем значительно ускоряла выполнение плана розничной торговли.

Выйдя от Грона, я на мгновение заколебался, не посетить ли мне и других счастливчиков, но потом все-таки решил не делать этого. Кто-то мог бы подумать, что я отношусь к той категории людей, которые чувствуют запах открытой бутылки и на большом удалении. Вернувшись домой, я сменил Лиду и остался с детьми, чтобы и она могла сходить к Гроновым. Когда она уходила, я успел ее предупредить, чтобы она сегодня воздержалась от оценок их дочери, ее ученицы. Я говорил настойчиво, но, думаю, напрасно.

Было начало октября. Вечер стоял довольно теплый. Я вышел на балкон и прислушался к песням, доносившимся со всех сторон. Такое разрешалось только в этот день и на Новый год. В другое время мы чрезвычайно немилосердны к нарушителям тишины в вечернее и ночное время. Совсем не потому, что мы – сухари, а из-за плохой звукоизоляции наших панельных домов. Я слушал песни, бывшие старомодными уже во времена наших бабушек, и про себя искал ответ на вопрос, почему в то время, когда у нас устраивается столько песенных фестивалей, молодежь – а двадцатипятилетние поручики и подпоручики в нашем городке все-таки относятся к молодым людям – развлекается, распевая народные песенки. Я пришел к выводу, что их вины в этом нет.

Затем, отогнав эти мысли, я стал вникать в атмосферу сегодняшнего вечера. Доносившиеся из всех окон звуки как бы говорили мне, что люди, сидящие за ними, там, в глубине комнат, порой действовавшие нам на нервы – мужчины на службе, женщины во время перепалок из-за сушилки, или подравшихся детей, или разбитого ими стекла, – составляют коллектив. И даже если бы они ни за что в этом не признались, а с тем, кто утверждал бы что-либо подобное, не стали бы и разговаривать, на самом деле так и есть – мужчины любят свою профессию, а их жены согласны с ними, в противном случае они не остались бы жить в этом не совсем удобном месте.