Текст книги "На всю жизнь"

Автор книги: Вацлав Подзимек

Соавторы: Франтишек Мандат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Но он, видимо, не считал так.

– Что-то вроде этого, – заметил Кадлик. – Думаю жениться.

– Ради питания? – спросил я, стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал по возможности невинно.

Подполковнику это надоело.

– Слушай, политрук! Передай Ванечеку, если его интересуют подробности того, что мы решили с Марушкой и как мы все это себе представляем, то он может зайти ко мне в любое время. Узнать мой адрес для него труда не составит. Я с удовольствием с ним побеседую. А посылать вместо себя кого-то другого – это неправильно.

– Но я… – Мне ничего не могло прийти в голову, чтобы оправдать свой поступок.

– Ты не виноват. Ты только начинаешь работать и хотел сделать добро. Мне всегда нравились политруки, которые старались помочь другим. И в личных делах. Но все имеет свои границы, и если ты их перейдешь, то вместо помощи другому влезешь туда, где тебе нечего делать.

– Но как определить эту границу? – Я понял, что говорю с мудрым человеком.

– Это нелегко, но ты к этому придешь. Правда, предварительно раз-другой разобьешь себе лоб.

– А как это вы сразу догадались, зачем я пришел? – попробовал я узнать.

– Я тебя подозревал, как только ты появился. Объяснение, почему ты пришел сюда на обед, выдало тебя с головой. Дружище, да ты же совсем не умеешь лгать. И это хорошо. Политрук, умеющий лгать, не стоит и понюшки табаку.

Подняв руку, я хотел подозвать официанта. Но подполковник заказал еще два пива. Потом он меня как бы мимоходом стал расспрашивать, как готовят у нас в столовой, что говорят о пище солдаты, все ли было в порядке с зимней формой одежды и о многом другом. Но и он не умел лгать и притворяться. Он напрасно старался скрыть от меня, насколько его беспокоит вопрос – не ухудшилось ли в части материальное обеспечение личного состава после его ухода в запас.

Я ушел уже во второй половине дня, и непосвященные люди могли бы подумать, что вместо того, чтобы работать в части, я болтаюсь по ресторанам.

Вернувшись, я сказал Ванечеку:

– Все в порядке. Он хочет на ней жениться, но вовсе не из-за питания. Называет ее Марушкой. Остальные подробности он с удовольствием тебе сообщит в любое время. А мне следует научиться разбираться, когда политработник помогает другому, а когда лезет туда, где ему нечего делать. Что же, это святая правда…

Невесту, то есть Новакову, я встретил двумя днями позже у магазина самообслуживания. В связи с тем, что по отношению к ней моя совесть была не совсем чиста, я думал, что мы ограничимся лишь взаимными приветствиями. Однако мы не ограничились ими.

– Казалось бы, в таком маленьком городке, как Милетин, люди должны встречаться каждый день, а я вас здесь вижу впервые, – улыбнулась она.

– Вы не сердитесь, что я вас вытащил сюда? – спросил я.

– Не сержусь, – откровенно ответила она. – Но даже если бы и сердилась, вы не должны были бы ни в чем себя упрекать. Все равно рано или поздно я приехала бы к своим внукам. Я бы не выдержала. А вы ускорили мое решение, и за это я вам благодарна.

Ее слова обрадовали меня.

– Я здорово посмеялась, когда Енда рассказал, как вы встретились с ним за обедом в Народном доме.

– Я знаю, что выглядел смешно.

– Совсем нет. Даже очень мило, – обрадовала меня Новакова вторично. Потом серьезно спросила: – Скажите, товарищ поручик, люди, наверное, смеются над нами, не так ли?

Я ответил, что не вижу причин, почему люди должны смеяться над теми, кто хочет вступить в брак.

– Ну что вы! В нашем-то возрасте? Нам следовало бы думать о смерти.

– Если бы товарищ Кадлик слышал вас, он бы вам задал.

– Я знаю. Он очень серьезно относится к этой свадьбе! – Новакова звонко рассмеялась, и смех удивительно омолодил ее.

Прощаясь, она сердечно пожала мою руку и добавила:

– Мы будем рады, если вы зайдете к нам в гости.

* * *

Зимний период обучения перевалил на вторую половину, и я почувствовал, что мне становится легче дышать. Не потому, что каждый день с утра до вечера не было вопросов, которые надо было решать, а в связи с тем, что моя работа превращалась в стройную систему. На занятиях по боевой подготовке я отваживался появляться и без Индры и совсем не выглядел там зрителем. Командиры рот и политработники постепенно привыкли к тому, что мои замечания имеют смысл и их учет в большинстве случаев идет на пользу делу.

Я научился определять, готовились ни командиры взводов и рот к занятиям или только импровизируют. Особенно непримиримо я относился к формализму в соревнованиях по нормативам.

Для Лиды также закончился период, когда все, за что бы она ни бралась, приносило ей одни неприятности. Выполняя обязанности, которые обычно поручают начинающим учителям, она также сумела добиться некоторых успехов. Окружающие же, конечно, заметили ее хорошие качества. Казалось, наша жизнь вошла в спокойное русло.

Проверка из дивизии подтвердила, что мы находимся на правильном пути. Рота поручика Логницкого уверенно шла к тому, чтобы стать отличной. Боевые стрельбы она сумела провести на высоком уровне. Это стало известно в дивизии, и начальник политического отдела не преминул спросить у меня, что я сделал для распространения передового опыта. Почувствовав, как у меня краснеют уши, я признался, что ничего не сделал.

Действительно, это должно было прийти мне в голову, сердился я сам на себя. Правда, меня немного утешило, когда я узнал, что разговор начподива с заместителем командира полка по политической части был еще более серьезным.

У нас не было причин волноваться и за роту надпоручика Красы. Видимо, прокурорша крепко взяла его в руки. Прошел слух, что он скоро женится, хотя сам Краса это решительно опровергал. В кафе он уже не засиживался, а если иногда и заходил, то стоя выпивал свое пиво и уходил. К удивлению, его авторитет у подчиненных нисколько не снизился, и солдаты, как и прежде, готовы были за ним в огонь и в воду.

Больше всего нас порадовало то, что дела в роте Моутелика изменились к лучшему.

Командир роты Моутелик и замполит четарж Едличка постепенно превратились в неразлучную пару, и Моутелик вроде забыл про свои старые жалобы на неспособность Едлички. Командир роты уже не засиживался по вечерам в своем кабинете и часто уходил даже раньше, чем остальные офицеры. Обычно из-за того, что ему нужно было забирать из детского сада свою пятилетнюю дочку Яничку, когда жена задерживалась на собрании или из-за неотложной работы.

Индра, Ванечек и я, увидев Моутелика, уходившего домой после окончания рабочего дня, были очень довольны. Ведь это означало, что обстановка в роте стабилизируется, а ее командир начинает успешно справляться со своими обязанностями. Мы убедились также и в том, что Едличка – недавно еще сугубо штатский человек, для которого было несчастьем отдавать кому бы то ни было приказы, – сейчас уже не сомневался в смысле обязанностей, установленных законами и предписаниями. В отсутствие Моутелика он командовал в роте твердой рукой. Моутелик в разговорах часто подчеркивал, что его жена на фабрике пользуется большим авторитетом, и если батальону что-либо понадобится, то она легко все сможет организовать. Однажды он таким те образом высказался и перед Индрой, который поставил его на место заявлением, что до сих пор всегда было наоборот. Фабрике довольно часто было необходимо что-либо от гарнизона, и трудно даже вообразить, что в будущем станет иначе.

Когда мне приходилось встречать Моутеликову, убегающую на работу, она никогда не забывала ответить на мое приветствие, тепло улыбнуться и добавить какие-нибудь приветливые слова. Я пришел к выводу, что многое зависит от того, как складывается обстановка в семье, потому что это отражается на работе человека, и Моутеликовы служат этому хорошим примером, в чем и я сыграл немаловажную роль.

* * *

Утром офицеры батальона разошлись по своим группам для проведения политзанятий с солдатами и сержантами. На этот раз я не проводил политзанятия, так как большинство слушателей моей группы были заняты по службе в карауле, и политзанятия пришлось перенести на другой день.

Я решил использовать такую возможность и сделать то, что я уже давно собирался сделать – пойти, послушать, как проходят занятия в других группах.

Первым, к кому я зашел, был поручик Моутелик. Семинар шел полным ходом, в разгаре была дискуссия. Имея кое-какой опыт проведения политзанятий, я сразу же определил, что все идет отлично. Моутелик был хорошо подготовлен, солдаты уже пришли к правильным выводам, к которым их неустанно подводил командир роты. Я испытывал большое желание спросить у них, почему они не руководствуются этими выводами на практике, если им все так ясно, но рассудил, что этот вопрос должен быть задан прежде всего Моутелику. А также Индре и мне.

Затем я осчастливил своим присутствием группу надпоручика Красы. Если бы у каждой роты была своя рекламная визитка, то в данном случае она звучала бы так: «У Красы все прекрасно». Здесь не было страстных дискуссий, потому что надпоручик Краса задавал вопросы. После каждого вопроса вырастал лес рук, и он кого-нибудь вызывал. К ответам, которые мы слышали, вряд ли можно было что-либо добавить. После одного из вопросов, когда снова вызвались отвечать почти все, я опередил Красу и вызвал одного из солдат раньше, чем это успел сделать он.

Ответ уже не был таким отличным, как предшествующие, но я задал солдату несколько дополнительных вопросов и в конце концов определил, что и он в целом знает тему.

Выходя из учебного класса, я попросил Красу проводить меня в коридор.

– Ты действительно думаешь, что я полный болван? – спросил я его, когда мы очутились за дверьми.

– Ничего подобного я бы себе никогда не позволил, – попытался оправдаться Краса.

– Уже позволил. Ты опробовал на мне финт, изобретенный еще нашими прадедушками.

– Не понимаю, – прикинулся Краса.

– Понимаешь! Ты меня недооценил, и это мне не нравится, – сказал я. Но, чтобы этот неприятный разговор поскорее закончить, добавил: – Ты что же думаешь, что я никогда не слышал об этой старой воинской проделке?

Краса все еще делал вид, что не понимает, о чем идет речь.

– О том, что когда подчиненным задают вопрос, то руки должны поднимать все. Кто знает – поднимает правую руку, кто не знает – левую. Для чего ты это делаешь? Я специально вызвал солдата, поднявшего левую руку, и ты сам слышал, как он отвечал.

– Береженого бог бережет, – ответил мне Краса с таким невинным выражением лица, что я уже не мог что-либо добавить.

Я направился к комнате политпросветработы, где по плану должен был проводить занятия в своей группе техник батальона поручик Броусил. Когда я брался за дверную ручку, у меня было такое ощущение, что я ошибся. Ничего похожего на дискутирующие голоса слышно не было.

Я уже собирался уйти, но потом все же решил проверить. Комната была полной. Поручик Броусил сидел за столом, обхватив голову руками, а один из солдат монотонно и не очень громко – видимо, чтобы не разбудить задремавших, – что-то читал в брошюрке. Прошла минута, прежде чем Броусил заметил меня и подал команду. Когда все снова сели, он решил проявить активность. Было видно, что он напряженно думает, как это сделать. Прежде чем он сообразил, я его опередил и попросил читавшего солдата продолжать. Броусил с удивлением посмотрел на меня, но сразу же согласился.

И так мы молча сидели рядом и слушали солдата, старавшегося в моем присутствии вдохнуть хотя бы крупицу жизни в свое чтение.

Я чувствовал, как у меня накапливается возмущение, и боялся, что не удержусь и перед всеми отругаю Броусила за подобное проведение политзанятий. Я с возмущением посмотрел на него и только теперь увидел, что передо мной сидит клубок нервов, а не поручик с дипломом инженера. Когда я увидел это, то моего возмущения немного поубавилось.

Солдат продолжал читать, но в комнате никто уже не дремал, потому что всем было интересно, чем все это кончится. Только Броусил как будто бы отсутствовал. Он даже не заметил, что настало время перерыва, и мне пришлось напомнить ему об этом.

Мы вышли в коридор, и я направился в самый отдаленный его конец. Броусил шел за мной. Я обратил внимание, что солдаты, вышедшие из комнаты и закурившие сигареты, ни на мгновение не сводили глаз с меня и Броусила.

– Ну, так все-таки соберись хоть чуть-чуть, – сказал я Броусилу и в противоречие своим словам улыбнулся ему. Это для следящих за нами зрителей. Казалось, что он не способен хоть как-то среагировать на мой призыв, и мне ничего не оставалось, как продолжать:

– Я знаю, что ты хорошо проводишь политзанятия. Сегодня – это, очевидно, исключение, и я не буду спрашивать тебя о причинах. Но эту комедию следует прекратить.

И так, чтобы все следящие за нами солдаты видели, я подал Броусилу руку и собрался уходить.

– Спасибо вам, товарищ поручик, – сказал он и чуть не плача добавил: – Вчера в роддоме у моей жены умер ребенок. Девочка.

– Ты уже был там? – спросил я.

– Вчера вечером я пытался, но меня не пустили к ней, – ответил Броусил.

– Попытайся сегодня. Прямо сейчас.

– А как же группа? – спросил он.

– Да иди же, – сказал я тоном, не допускающим дальнейших вопросов. – Купи жене букетик цветов и перед ней не держись как клубок нервов. У вас еще будет столько детей, что они вам надоедят, – добавил я.

Отойдя от Броусила, я направился к солдатам:

– Заканчивай курить! Приступить к занятиям!

Я подождал минуту, пока солдаты усядутся, принял рапорт и объявил, что занятия буду продолжать я. Хотя я оказался в невыгодном положении, поскольку у меня не было конспектов, но, когда мы расходились, я сам для себя мог отметить, что получилось не так уж плохо.

* * *

Подполковник Томашек зашел ко мне уже под вечер, как раз когда я готовил политинформацию на следующий день. И в этом уже был прогресс, потому что раньше в рабочее время у меня на подготовку не оставалось времени.

– Не помешал? – спросил он и, не дожидаясь ответа, поудобнее уселся на стуле напротив меня. Поудобнее – это значит вытянув левую ногу вперед. Мы знали, что его беспокоят вены.

Я отложил блокнот без тени малейшего огорчения, сводной стороны, потому, что беседа с ним всегда была очень полезной, с другой – потому, что моя политинформация была почти готова.

– Комитет КПЧ нашей воинской части решил выдвинуть твою кандидатуру на батальонном отчетно-выборном партийном собрании на должность секретаря. Хотя Логницкий и неплохой секретарь, все-таки должность командира роты мешает ему смотреть на вещи с позиции всего батальона.

Слова Томашека не особенно меня удивили. На такую должность, как правило, избирались политработники батальонов, и не было причин, почему бы мне стать исключением. Но то, что последовало за этим, удивило меня значительно больше.

– Мы подумали о твоей кандидатуре уже несколько месяцев назад, – продолжал Томашек. – Мы хотели, тебе это предложить, не дожидаясь отчетно-выборного собрания. Но Индра, как член комитета воинской части, решительно выступил против. Объяснял он это тем, что у тебя как политработника имеется ряд трудностей, и если ты станешь секретарем, то проблем возникнет еще больше. Индра также считал, что тебе надо еще поработать, чтобы глубже понять задачу политработника.

При этих словах Томашека я не сдержался, стукнул кулаком по столу и, повысив голос, спросил:

– Так почему же он мне не сказал об этом прямо? С глазу на глаз!

Подполковник Томашек обратил мое внимание на то, что политработник должен убеждать прежде всего силой аргументов, а не силой голоса, а потом заметил, что если меня это интересует, то я бы мог спросить об этом Индру сам.

– Конечно, спрошу! – сказал я возбужденно. – Ну а теперь он уже не против?

– Совсем наоборот, – сообщил мне Томашек. – Наше предложение он горячо поддержал и пел в твой адрес дифирамбы. За эти несколько месяцев ты якобы заметно изменился. Только я не знаю, к лучшему или к худшему.

– Не понимаю вас, товарищ подполковник, – сказал я, уже успокоившись.

– Я по опыту знаю, что взаимные объятия командира и политработника ни к чему не приводят. А если и приводят, то только к провалу, – поучал он меня. Затем он посоветовал мне активнее включиться в подготовку доклада на отчетно-выборном собрании. Сообщив, что подробный инструктаж состоится послезавтра. Осторожно наступая на левую ногу, Томашек вышел из моего кабинета.

Снова взяв блокнот, чтобы закончить политинформацию, я решил сразу же зайти к Индре и все ему высказать.

Но мне не пришлось никуда ходить. Индра пришел сам.

– Я видел у тебя Томашека и подумал, что он, наверное, тебе все рассказал. Поздравляю и не сомневаюсь, что мне с тобой как с секретарем партийной организации удастся найти общий язык.

На душе у меня появился неприятный осадок. С одной стороны, я считал его поздравление преждевременным, с другой – после того, что я услышал от подполковника Томашека, даже его доверие, казалось, не приведет к плодотворному сотрудничеству.

– Раньше у тебя было другое мнение, – заявил я, хотя и не так воинственно, как мне хотелось несколько минут назад.

Индра бесхитростно посмотрел на меня.

– Тогда ты только начинал работать в батальоне, и я опасался, что нагрузка для тебя будет слишком велика. Сейчас я не опасаюсь.

– Ты тогда говорил, что мне не все ясно относительно моей роли как политработника, – продолжал я. В поведении Индры было что-то такое, что меня обезоруживало.

– Я ошибался, вот и все.

Индра хотел как можно быстрее закончить разговор. Я уже успел его узнать настолько, что мне сразу стало ясно, что он пришел ко мне совсем за другим и теперь не может дождаться, пока все не выяснится.

Я решил дать ему такую возможность.

– Уже несколько дней я думаю об этом. – Он сразу же воспользовался возникшей паузой. – И чем дальше, тем эта идея кажется мне более реальной. В общем, нам следовало бы взять обязательство стать отличным батальоном.

Индра посмотрел на меня, пытаясь определить, насколько я удивлен. Но, кажется, я его разочаровал: я действительно не удивился.

– Я об этом тоже думал, – сообщил я.

– Вот это да! – обрадовался он. – Почему же ты мне ничего не сказал?

– Мне казалось, что говорить пока преждевременно. У нас есть еще несколько месяцев. Но я думаю, что если мы все как следует подготовим, то сможем выполнить обязательство.

– Я тебя не понимаю, Петр. У нас нет этих месяцев. Совсем наоборот.

Теперь уже я не понимал его. В течение нескольких минут мы уточняли, пока не выяснилось, что мы расходимся в одной мелочи. Но в мелочи весьма существенной. В то время как я полагал взять обязательства на новый учебный год, Индра хотел принять их на летний период обучения и выполнить к концу текущего учебного года.

– Неужели ты говоришь это серьезно? – возмутился я, разобравшись, о чем идет речь.

– Серьезней быть не может, – заявил командир батальона.

– Но к чему такая поспешность, Индра?

– Ты действительно хочешь это знать? Тогда я тебе скажу. Для меня важен вопрос о переходе в штаб дивизии, точнее, в областной центр. Почему – тебе, безусловно, ясно. Наверху пока еще сомневаются. Говорят, может быть, через год, потому что в батальоне я еще ничем особенно себя не проявил. Но я не могу себе позволить ждать целый год.

Откровенное признание Индры меня возмутило.

– На меня ни в коем случае не рассчитывай. Я с тобой на это дело не пойду! – решительно заявил я.

– А не будешь ли ты так добр объяснить почему? Я тебя все-таки не толкаю на обман. Просто хочу, чтобы ты поддержал меня в деле, которое пойдет на пользу нашему батальону.

– Говоришь о нашем батальоне, а сам думаешь о себе, – заметил я.

– Перестань придираться к словам и выслушай меня, – произнес со вздохом Индра. Затем стал рассуждать; – Рота Логницкого будет отличной – это ясно. Идет дело к тому, чтобы и рота Красы стала отличной, и я не вижу причины, почему бы этого не произошло. Мы же оба хорошо знаем, что Краса, как командир, на своем месте, хотя и несколько своеобразен. Но я думаю, что с этим мы справимся. Огневая подготовка у него по традиции на высоком уровне, подготовка водителей и слаженность экипажей у него лучшие во всем батальоне. Политзанятиями ты займешься лично, вот и все. Остается добиться того, чтобы рота Моутелика не осталась удовлетворительной. Ты сам хорошо знаешь, что он начинает просыпаться. Откровенно скажу: я не особенно верил в успех твоего вмешательства в их семейные дела. Но это помогло. Мне думается, за ротой Моутелика закрепим Ванечека. В последнее время он начинает самоуспокаиваться, потому что должность начальника штаба для него, особенно после того, как он отрегулировал свои личные дела, все равно что детская игрушка. Ему уже пора командовать батальоном. Скоро состоится отчетно-выборное собрание, и именно там следовало бы выступить с нашим обязательством. Точнее говоря, выступить должен ты – как политработник и одновременно новый секретарь партийной организации.

Я молчал, не зная, какую занять позицию. То, о чем он говорил, казалось логичным, видимо, все им было хорошо продумано.

– Так что ты скажешь? – спросил Индра, явно разочарованный моими колебаниями.

– Не знаю, что и сказать, – признался я. – Боюсь, что сегодня свою точку зрения высказать не смогу. Не хочу стрелять из пушки по воробьям. Мне кажется, что следовало бы посоветоваться и с другими товарищами.

– С кем ты хочешь советоваться? С Ванечеком? Не жди, что он очень обрадуется. Ему прибавится работы. С Моутеликом? Он доволен тем, что его имя не склоняют, как месяц назад. Для чего ему усложнять жизнь? С Красой? Знаешь, что он скажет? Чтобы к нему с таким предложением не приставали, потому что его рота уже давно отличная.

Я признал, что месяц назад Краса мне это уже говорил.

– Так видишь, я прав! – воскликнул Индра. – Или ты хочешь посоветоваться с политработниками рот? С гражданскими людьми, которые вскоре начнут считать дни до демобилизации? Да что ты, Петр?! Следует показать всем людям, партийному комитету, коммунистам, союзной молодежи, всем солдатам, что мы тщательно все обдумали и в этом деле взаимно поддерживаем друг друга. Они встанут на нашу сторону и будут нас поддерживать. – Он протянул мне свою правую руку: – Ну что, возьмемся?

Я все еще был готов отвергнуть предложение Индры, но, к своему удивлению, вдруг услышал, что говорю совершенно иное:

– Если как следует попотеть, то может получиться, Индра.

И я крепко сжал протянутую руку Индры.

* * *

Доклад на отчетно-выборном партийном собрании, в подготовке которого я принимал активное участие, был полон оптимизма. Оптимистично прозвучало и выступление Индры, нарисовавшее большие перспективы, раскрывающиеся перед батальоном. Я выступил значительно скромнее, но все равно и непосвященному человеку становилось ясно, что стать отличным батальону ничего не стоит.

Наш оптимизм так повлиял на присутствующих, что против принятия обязательств никто не возражал. Зато нам пришлось выслушать немало критических замечаний и пожеланий больше помогать и доверять людям в ротах.

Когда с таким предложением выступил поручик Моутелик, я заметил, что Индра с волнением заерзал на стуле. Однако мой успокаивающий жест подействовал на него. Ванечеку в прениях было указано, правда в очень осторожной форме, что, обладая немалым опытом, он мог бы оказывать большую помощь командирам в составлении расписания занятий. На собрании не прошли и мимо меня, отметив, что способ проведения политзанятий в какой-то степени недостаточно учитывает знания солдат и порой бывает оторван от того, чем люди живут в ротах и на что ищут ответ. Наибольшая дискуссия развернулась вокруг вопросов техники, заботы о ней, создания условий для ее качественного обслуживания и других проблем, тесно с этим связанных. Следует сказать, что поручик Броусил подвергся сильной критике. Меня удивило, что солдаты срочной службы в большинстве своем довольно точно сумели определить наши слабые места.

Оживление вызвал десатник Петртил – один из отличных воинов роты Красы, задавший вопрос, предполагается ли принять поручика Красу кандидатом в члены партии. Он заявил, что это следовало бы сделать, потому что командиры, пользующиеся неформальным авторитетом и уважением людей, не должны находиться вне рядов партии.

При этих словах Индра снова заерзал на стуле. Видимо, ему хотелось ответить, что очень многое зависит от того, каким способом этот неформальный авторитет завоеван.

Я взял слово и поддержал точку зрения Петртила.

В выступлении начальника политического отдела был сделан подробный анализ партийно-политической работы в нашем батальоне. Оно было критическим, но отмечало и положительные моменты. Что же касается наших обязательств, то о них начальник политотдела ничего не сказал.

Когда собрание закончилось, начподив, поздравляя меня в связи с избранием секретарем партийной организации батальона, посчитал нужным заметить, что мы идем на определенный риск. Но он надеется, что мы основательно все продумали.

Я поинтересовался, как он оценивает прошедшее собрание.

Он отметил, что прения на собрании были критическими, деловыми, продуманными. Но по некоторым признакам я почувствовал, что доклад не очень ему понравился. Я подумал, что он не захотел торопиться с выводами. Замечание начальника политического отдела, что мы идем на риск, обидело Индру. После его ухода он заявил:

– Но мы им еще покажем, Петр. Долго ждать не придется. На полковых тактических учениях. Они еще увидят!

* * *

– Я всю ночь не спал, – сообщил мне на следующее утро после отчетного собрания поручик Броусил.

– Я тоже иногда не могу ночью спать, – признался я. – В таком случае я считаю до тысячи, ну а если и это не помогает, принимаю снотворное.

– Не мог заснуть из-за вчерашнего собрания, – уточнил он.

– А почему?

– Потому что я тормоз батальона.

– Ну, это выражение сам ты придумать не мог. Наверное, читаешь всякую макулатуру?..

– Хотя конкретно мое имя было названо всего два раза, речь весь вечер шла только обо мне. Я не глупец, чтобы не понять этого.

– Ты уже четвертый, кто так думает. Поручик посмотрел на меня с удивлением.

– Даю голову на отсечение, что так же думает командир батальона, начальник штаба, и, можешь быть уверен, так же думаю и я. И это хорошо. Мы – руководители, а им, если люди что-то критикуют, следует задуматься, в чем состоит их вина.

– Так вы считаете… – Броусил стал постепенно успокаиваться.

В это время я снял шинель и предложил ему стул.

– Дело обстоит не так, что тебе нечего улучшать в своей работе, и все-таки о тормозе больше не говори, будь добр.

– Я всегда стараюсь сделать так, чтобы все было в порядке, – произнес Броусил.

– Вот то, что стараешься, – ответил я, – и есть самое важное.

В кабинет вошел надпоручик Ванечек.

– Ну и досталось мне вчера, – произнес он, усаживаясь на стул.

– Ну, что я тебе говорил? – повернулся я к Броусилу. – Не один ты не мог заснуть… – Я хотел еще больше убедить Броусила и помочь ему успокоиться.

– Ну, не совсем так, – не понял моего намерения Ванечек. – Я не могу спать, только когда много съем на ночь. Но нервы мне потрепали больше всего из-за того, что в сущности они правы.

– У вас тут собралась теплая компания, – проговорил еще в дверях командир батальона. По его топу не было заметно, что он собирается нас разогнать. Наоборот, он тоже присел. – Но в некоторых вопросах они были не правы, это я должен сказать, даже подвергаясь опасности быть названным несамокритичным, – заявил Индра. После этого он вытащил из кармана двадцать крон и сказал Броусилу: – Пошли кого-нибудь за кофе.

– Скоро начнется развод на занятия, – напомнил я. – Нам бы надо это все как следует обдумать, а потом в партийном комитете определить мероприятия по реализации критических замечаний.

– Голос нового секретаря, – произнес Индра и спрятал двадцать крон в карман.

– Мудро, – отметил Ванечек.

– Да, это стоит обмозговать, – согласился Броусил.

Перед обедом ко мне зашел поручик Моутелик и заявил, что ему срочно нужно поговорить со мной.

– Мне все ясно, – сказал я. – Ты целую ночь не мог заснуть.

– Откуда вы знаете? – удивился он.

– Ты наверняка думаешь, что все недостатки, о которых говорилось вчера, касаются одного тебя, даже если твое имя было названо лишь два раза, – продолжал я. – Может быть, тебя успокоит, если я скажу, что ты уже пятый, кто думает именно так.

– Мое имя прозвучало только один раз, – уточнил он. – Ну а если говорить о критике, то я принимаю только то, что касается моей роты. Остальное падает на ваши головы, на головы работников штаба.

– Я рад, что ты так смотришь на это. Тогда объясни, почему же ты не мог заснуть.

– Вот уже три дня, как у меня пропал солдат, – признался Моутелик.

– И ты об этом не докладывал, да?

– Я пытался сам решить этот вопрос.

– И каким же образом, не скажешь ли мне?

– Когда в субботу он не вернулся из увольнения и дежурный позвонил мне домой, я успокоил его, сказав, что все в порядке. Я решил, что в воскресенье он вернется и я разберусь с ним сам.

– Чтобы не выносить сор из избы, так? – До меня постепенно стало доходить, что на горизонте обозначилось чрезвычайное происшествие.

– Да, чтобы не выносить, – жалобно подтвердил Моутелик.

– А дальше? – Теперь уже в моем голосе не чувствовалось ни малейшего снисхождения.

– Вчера я звонил по месту его жительства. Пригласили к телефону его мать. Она поклялась, что сына дома вообще не было. Я попросил ее в случае появления сразу же отправить его назад в роту.

– Кто это?

– Рядовой Потучек.

– Это штангист? – продемонстрировал я свое знание подчиненных.

– Да, штангист, лучший стрелок и любимец солдат моей роты.

– Этому любимцу я не особенно удивляюсь, – заметил я. – Когда парни идут с ним на танцы, они чувствуют себя королями паркета. А если кто-либо попробует засомневаться в этом, Потучек покажет, на что он способен… Он может сровнять ресторан с землей…

– У него спокойный характер, – вступился Моутелик.

– Ну, так я очень тебе благодарен! – Я не собирался больше с ним разговаривать. – Отправляйся в роту, а я предприму все необходимое.

Моутелик направился к двери и попытался по уставу попросить разрешения выйти. При этом, споткнувшись, чуть не упал.

– За известие тебе благодарен, – сказал мне Индра спустя пять минут после того, как я проинформировал его о происшествии. – А также за успехи в воспитательной работе. За нее, кстати, отвечает политработник, или я ошибаюсь?

– Не только он, – уточнил я.

Посмотрев на меня суровым взглядом, Индра взял телефонную трубку, чтобы проинформировать вышестоящие органы.

* * *

Через три дня, когда бывший секретарь партийной организации поручик Логницкий передал мне партийные дела, раздался телефонный звонок. Мне сказали, чтобы я немедленно прибыл к командиру батальона. Я понял, что речь идет о серьезном деле, потому что Индра уважал мой рабочий план и не имел привычки нарушать его по несущественным вопросам.