Текст книги "Пещера Лейхтвейса. Том третий"

Автор книги: В. Редер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 49 страниц)

Отто обнял Ганнеле, лежавшую на кухонной скамье, подставив ухо к ее губам. Эти губы, уже побелевшие, на самом деле открылись, и Отто ясно расслышал:

– Отто, я не предательница. Скажи об этом Лейхтвейсу, верьте, что не я предала вас.

– Дорогая, ненаглядная моя! – зарыдал Отто. – Мы знаем, что напрасно подозревали тебя. Прости, что и я усомнился в тебе.

– Прощай, мой Отто, – простонала Ганнеле, – прощай! Поцелуй меня в последний раз. Вот так. Благодарю тебя за счастье, которое ты доставил мне. Твоя любовь вознаградила меня за все, что я перенесла в жизни.

Она лишилась сознания. Отто уже казалось, что сердце ее перестало биться, когда Зигрист вдруг сделал ему знак. Молодая жизнь еще раз на время поборола надвигающуюся смерть.

– Отто, – вдруг вскрикнула Ганнеле, – Отто! Сжалься над скрипачом Францем. Я виновата. Он в погребе под беседкой. Если ты любишь меня, спаси его.

– Негодяи! – в это мгновение воскликнул Лейхтвейс. – Значит, не мы одни поджигатели. Герцогские солдаты тоже поджигают чужие дома. Они зажгли беседку, и пламя озаряет весь сад. Через несколько минут беседка рухнет.

– А скрипач Франц сидит там в погребе! – в ужасе вскрикнул Отто. – Мне об этом только что сказала Ганнеле.

– Франц в погребе? – повторил Лейхтвейс. – Если так, то помилуй его Бог. Если он еще не задохнулся, то сейчас будет похоронен под развалинами беседки.

Ганнеле, услышав эти слова, поняла, что скрипач Франц, ее лучший друг, должен погибнуть в пламени из-за нее. Умирающая, громко вскрикнув, вздрогнула, вытянулась и испустила последний вздох. Отто, шатаясь, подошел к Лейхтвейсу и бросился к нему на грудь, глухо рыдая. Лейхтвейс ласково прижал его к себе.

– Не плачь, Отто, – сказал он. – Не убивайся. Ее страдания кончились, тогда как нас ждут новые.

Между тем на веранде и в саду все затихло. Солдаты почему-то предоставили разбойникам полную возможность свободно вздохнуть и собраться с силами.

Впрочем, это объяснилось очень просто. Во время спешного ухода из Висбадена отряд не успел захватить с собой достаточного количества боевых патронов; кроме того, никто не ожидал, что разбойники окажут такое продолжительное и упорное сопротивление. Начальствующие офицеры воображали, что застигнут разбойников врасплох. Никто не ожидал, что произойдет такое кровопролитное сражение.

Занявшему лестницу старику майору оставалось только приказать выломать входную дверь и взять приступом устроенную разбойниками баррикаду. Но это было не так-то легко; разбойники наскоро продолбили несколько дыр в двери, и как только солдаты приближались к ней, раздавались одиночные выстрелы, убивавшие смельчаков.

Майор нахмурился и окинул взором свой отряд. Пятьдесят человек явились с поручиком Ремусом, сотню других привел он сам. Однако теперь из них осталось всего восемьдесят солдат: из остальных семидесяти – двадцать четыре были убиты, остальные ранены более или менее тяжело. Вернуться в Висбаден с пустыми руками было невозможно, следовало во что бы то ни стало захватить Лейхтвейса и его шайку, иначе майор навлечет на себя гнев герцога и насмешки сослуживцев. Его станут упрекать, что он не сумел справиться с горстью разбойников, и каждый поручик станет хвастаться, что покончил бы с этим делом гораздо успешнее.

Старик майор волей-неволей должен был сознаться, что ему еще ни разу не приходилось сражаться с таким отважным противником, как Лейхтвейс; он не мог отказать ему в смелости, хотя от всей души стремился погубить его. Он долго думал, что предпринять, и в конце концов решился взять дом приступом. Выстроив солдат, он стал во главе их, дал сигнал, и все бросились на дверь. Разбойники почему-то не встретили их выстрелами; по-видимому, у них тоже иссяк запас пуль и пороха. Сорок прикладов сразу ударили в дверь, и она разлетелась. Так как разбойникам нечем было стрелять, взятие баррикады не составляло уже большого труда.

Враги столкнулись грудь с грудью. Разбойники тесно сплотились в живую стену; когда рухнула дверь, они еще раз поклялись, что не оставят друг друга. Лора в кухне ухаживала за Елизаветой, раненной в плечо, хотя и не опасно, но все же серьезно, и за Бруно, который был тяжело ранен штыком в живот.

Натиск солдат на разбойников был ужасен, и последние поддались бы ему, если бы не решили отважно бороться за свою жизнь. Они бились прикладами и поразили много врагов. Разломав в щепки ружье, Лейхтвейс выхватил свою огромную саблю и косил ею направо и налево. Другие разбойники последовали его примеру и если бы не имели дело с подавляющим большинством, то вышли бы победителями.

Но что могли сделать пять человек против восьмидесяти, которые снова и снова шли на приступ? Исход борьбы не оставлял сомнений. Лейхтвейс был ранен ударом сабли в лоб, к счастью, не тяжело, штыком в левую ногу и прикладом в правое плечо. Рорбек получил штыковую рану в левую щеку, Зигрист давно уже был контужен пулей в голову. Отто еле дышал от сильного удара прикладом в грудь, а Бенсберг, раненный штыком в левую руку и саблей в лицо, у подбородка, едва стоял на ногах. Однако разбойники все еще отражали нападение.

С минуты на минуту сопротивление их слабело, и окончательное поражение было уже близко. Первым упал Отто, лишившись сознания от удара прикладом в грудь. Спустя несколько минут упал Рорбек, старик не выдержал. Вслед за ним ударом штыка был сражен Бенсберг.

– Мы погибли, Зигрист! – крикнул Лейхтвейс. – Но живого они меня не возьмут. Вонзи свою саблю мне в спину.

– Не требуй этого от меня, – ответил Зигрист, не переставая отбиваться, – вспомни о жене. Для нее ты должен жить.

– Для Лоры! – громовым голосом воскликнул Лейхтвейс и снова ощутил прилив свежих сил.

Подобно разъяренному вепрю, он бросился на нападающих, расчищая путь своей саблей. Солдаты в ужасе расступились.

Вдруг на стене веранды появился какой-то человек, одетый не в солдатскую форму, а в платье чиновника. Это был судебный следователь Преториус. Он выхватил из-под плаща пистолет, перепрыгнул через стену и остановился на расстоянии трех шагов от Лейхтвейса, который не сразу увидел своего нового противника. Он бросился на начальника отряда, старика майора, и прежде чем тот успел отразить нападение, размозжил ему череп, так что несчастный мертвый скатился с лестницы.

Но в то же мгновение раздался выстрел. Лейхтвейс хрипло вскрикнул и уронил саблю. Собрав последние силы, он повернулся к Зигристу и простонал:

– Я ранен!

– Милый! Дорогой! Что с тобой?

Так вскрикнула Лора, обнимая мужа.

– Лора! Ненаглядная моя! Прощай – я умираю. Прощай!

Напрягая все свои силы, движимая ужасным отчаянием, Лора потащила мужа внутрь дома, в кухню.

Участь разбойников, по-видимому, была решена. Солдаты сразу заметили, что упал сам Лейхтвейс, сраженный пулей Преториуса. Разъяренные упорной борьбой, потребовавшей столько крови, они бросились на веранду. Еще минута – и Лейхтвейс со своими друзьями должны были оказаться во власти неприятеля.

Вдруг со стороны шоссе послышался глухой шум и топот, точно из леса мчался табун лошадей. Послышался лязг стали, треск и стук палок и распеваемая сотнями голосов песня, которую в те времена можно было слышать во всех селах и деревнях, так называемая «песня Лейхтвейса». Песня эта повергла в ужас озадаченных солдат. В ней говорилось о нужде и бедствии народа, об угнетении и рабстве его, о своеволии и разнузданности богачей, о том, что Господь послал на богачей кару в лице разбойника Лейхтвейса, которого за это народ должен уважать и любить.

Распевая эту песню, около сотни бедно одетых людей, предусмотрительно вымазавших себе лица сажей, мчались на солдат. Эти люди были вооружены весьма странно. Они размахивали цепами, косами, палками, дубинами, старыми охотничьими ружьями, ножами и заржавленными саблями. Откуда взялись эти люди? Что заставило их вмешаться в бой солдат с разбойниками? Это были те люди, которые любили Лейхтвейса, которые не считали его бичом для себя, которым Лейхтвейс не раз уже оказывал помощь.

Люди, размахивавшие своим странным оружием, были окрестные бедняки и нищие, которых Лейхтвейс никогда не обижал. Шум сражения донесся ветром до Доцгейма; с быстротой молнии разнеслась весть, что между разбойниками и солдатами происходит бой. Бедняки села Доцгейм отлично знали, за кого им следует вступиться. Нечего и говорить, что более состоятельные крестьяне, владевшие известным имуществом, только того и желали, чтобы Лейхтвейс был пойман, и с удовольствием отправились бы в Висбаден поглядеть на казнь разбойников, но бедняки и нищие немедленно собрались вблизи кладбища на совет и в течение нескольких минут приняли решение идти на выручку Лейхтвейсу. Они сразу сообразили, что разбойники сражаются с неприятелем, значительно превосходящим их силой и что Лейхтвейс находится в очень серьезной опасности.

Сказано – сделано. Бедняки Доцгейма вернулись домой, вымазали лица сажей, чтобы нельзя было их опознать, и вооружились чем попало. Матери предостерегали своих сыновей, жены не хотели отпускать мужей, опасаясь, что дело кончится плохо и что те, кто пойдет выручать Лейхтвейса, сами попадут в плен.

Если бы это случилось, то героям Доцгейма пришлось бы очень плохо. Как с сообщниками разбойника, с ними не поцеремонились бы, и если не казнили бы всех, то, во всяком случае, надолго упрятали бы в тюрьму.

К чести доцгеймских женщин следует признать, что многие из них даже еще подзадоривали мужей и сыновей помочь Лейхтвейсу, так как именно среди женщин отважный разбойник имел поклонниц, восхищавшихся его отвагой и героизмом. В окрестные села были разосланы гонцы, чтобы созвать единомышленников, причем решено было встретиться вблизи Доцгейма, по дороге в Бибрих, у огромного дуба.

И вот бойцы из Доцгейма отправились в лес. Чем ближе они подходили к дому рыжего Иоста, тем яснее слышались выстрелы, и крестьяне ускоряли шаги. У условленного места доцгеймские крестьяне застали товарищей из Бибриха, а когда к ним присоединились еще люди то других окрестных деревень, весь отряд двинулся вперед. Крестьяне уже не шли, а бежали, так как увидели зарево. Им казалось, что горит дом рыжего Иоста. На самом деле горела беседка, подожженная солдатами с целью отрезать разбойникам отступление и осветить темный сад, где нельзя было отличить своих от врагов.

В самую последнюю минуту, когда уже пал Лейхтвейс, сраженный пулей, и был с трудом перенесен в дом, когда, в сущности, один только Зигрист остался годным к бою, когда уж не было сомнения в исходе сражения и солдаты шли на приступ, собираясь взять в плен всех раненых разбойников, – в эту минуту явились избавители и, распевая свою песню, яростно бросились на солдат. Последние очутились в весьма неприятном положении, тем более, что майор, их начальник, был убит, а поручик Ремус, тяжело раненный, лежал на опушке леса под охраной двух солдат.

Но вдруг явился новый начальник, которого солдаты меньше всего ожидали. Следователь Преториус стал во главе отряда, солдаты не возражали против этого, так как видели, как он храбро напал на самого Лейхтвейса и прострелил его. Солдаты не рассуждали, что к храбрости Преториуса была примешана значительная доля коварства; им в данную минуту было достаточно того, что Лейхтвейс убит. Увидев приближающуюся толпу, Преториус сначала был озадачен, затем прорычал какое-то проклятие и сердито топнул ногой.

– Много же друзей у этого негодяя-разбойника, – воскликнул он, – да таких, которые готовы пожертвовать за него своей жизнью! Пусть же они сами несут последствия своего необдуманного поступка и пусть вина за кровь, которая сейчас прольется, падет на их головы. Я умываю руки.

Он поднялся на верхнюю ступень лестницы и громко крикнул толпе:

– Что вам нужно? Кто вы такие? Кто привел вас сюда и с какой целью? Отвечайте, если не хотите, чтобы я приказал солдатам взять вас в штыки.

Толпа всколыхнулась, и по рядам ее пронесся шепот:

– Это следователь Преториус. Мы погибли, если он узнает нас. Он безжалостно пытает всякого, кто кажется ему подозрительным. Какой черт принес его сюда?

Но толпа колебалась недолго. Высокий, здоровенный мужчина, державший в руке огромный молот, выступил вперед. Это был кузнец из Бибриха, обязанный Лейхтвейсу за помощь его престарелой матери, с которой однажды во время сбора ягод в лесу сделалось дурно, и Лейхтвейс принес ее домой на руках.

– Чего мы хотим? – воскликнул кузнец. – Это вы сейчас узнаете. Мы явились для того, чтобы не дать Лейхтвейсу попасть к вам в лапы, мы видим в нем не преступника, а порядочного человека, который никогда не обижал бедняков.

– Значит, вы заодно с разбойниками? – воскликнул Преториус, всплеснув руками. – Да вы рехнулись! Неужели вы не понимаете, что сами попадете под суд, если будете помогать разбойнику? Я судебный следователь Преториус, и мое имя повсюду достаточно известно. Вы все знаете, что я не люблю шуток и сумею наказать за нарушение закона. Вы видите здесь солдат его высочества герцога Нассауского. Кто посмеет поднять на них руку, тот…

– Не одну руку мы поднимем, – заревел кузнец, – а обе вместе, и притом немедленно. Что нам за дело до герцогских солдат? Нам и до самого герцога дела нет. Он нас не кормит, когда мы голодны, а выжимает из нас подати так, что мы не знаем ни отдыха, ни сна от работы. Пусть Лейхтвейс разбойник, но он принимает участие в бедняках, он карает ростовщиков-угнетателей и тех, которые прокучивают деньги, отобранные у несчастных.

– Лейхтвейс убийца, – кричал Преториус, – он убил рыжего Иоста!

– За это мы должны вечно благодарить его, – возразил кузнец, – если же он в чем и виновен, то разве только в том, что не убил рыжего Иоста пятью годами раньше.

– Предупреждаю вас в последний раз. Не доводите дела до крайности. У вас дома остались матери, жены, дети. Не рискуйте их жизнями ради негодяя.

– Вперед, ребята! – заревел кузнец. – Мы пришли сюда не для того, чтобы вести переговоры.

– Постойте! – крикнул Преториус. – Вы пришли, чтобы спасти Лейхтвейса. Могу вас уверить, что Лейхтвейса более не существует. Я сам его убил.

– Ложь! – прозвучал звонкий женский голос из окна верхнего этажа. – Лейхтвейс ранен, но жив.

У окна, озаряемая лунным светом, появилась Лора.

– Да здравствует Лора фон Берген! – заревела толпа. – Да здравствует Лейхтвейс! Выручайте его! Вырвите его из рук полицейских!

Вслед за этим разыгралась сцена, не поддающаяся описанию, которая могла бы показаться вымыслом, если бы не была засвидетельствована историческими документами. Добровольные борцы за Лейхтвейса, размахивая своим оружием, устремились на солдат.

– В штыки! – скомандовал Преториус. – Не щадите никого. Бейте всех. Эти несчастные сами виноваты в своей погибели.

Солдаты подпустили нападающих на некоторое расстояние, а затем бросились на них. Произошло ужасное столкновение. Если Преториус воображал, что толпа испугается штыков и разбежится при первом же натиске, то жестоко ошибся. Доцгеймские и бибрихские крестьяне яростно кинулись на солдат. Известие о том, что Лейхтвейс ранен, еще больше обозлило их. Штыки оказались бессильны в борьбе с косами, ружейные приклады разлетались вдребезги о молоты и топоры.

Минут десять продолжался ужасный бой, и все время преимущество было на стороне толпы. Ряды солдат убывали, тогда как из избавителей Лейхтвейса ни один не был серьезно ранен. Окровавленные, израненные, в изорванной форме, разбитые в пух и прах, солдаты разбежались, спасаясь бегством в лес, а следователь Преториус, потеряв свой рыжий парик, тоже постарался удрать как можно быстрее.

Когда в саду не осталось ни одного солдата, толпа быстро разошлась, и на месте боя остался на несколько минут один лишь кузнец из Бибриха. Он отбросил свой тяжелый молот, взял нож, подошел к яблоне, под которой еще недавно лежала раненая Елизавета, и вырезал на коре ствола следующие слова:

«Здесь сражались бедняки за Генриха Антона Лейхтвейса, разбойника и браконьера, вполне заслужившего их заступничество».

Надпись эта сохранялась в течение многих лет. Говорят даже, что потомки кузнеца, исполняя его желание, постоянно возобновляли ее и что в конце концов правительство герцогства Нассауского распорядилось срубить эту яблоню. Но так как корни яблони не были уничтожены, то на том же месте будто бы выросло новое дерево. И теперь еще стоит эта яблоня вблизи того места, где некогда находился дом рыжего Иоста.

Когда разбойники убедились, что опасность прошла, они немедленно собрались покинуть негостеприимный дом, причем взяли с собой и труп Ганнеле. Уложив Лейхтвейса, Елизавету и Бруно на носилки, наскоро сделанные из обломков столов и из подушек, Зигрист, Отто, Рорбек и Бенсберг подняли их и понесли своих тяжело раненных товарищей. Быстро прошли они через лес, под склоненными ветвями деревьев. На взволнованные вопросы Лоры о состоянии здоровья ее мужа Зигрист отвечал сначала только пожатием плеч, но в конце концов сказал:

– Господь не захочет отнять у нас предводителя, без которого мы не сумеем жить.

Наконец разбойники прибыли к своему подземному жилищу. Осторожно и бережно раненых спустили вниз.

Когда взошло солнце, озаряя теплыми лучами верхушки деревьев, и жаворонок взвился навстречу дневному свету, Лейхтвейс, царь леса, лежал уже в своем подземелье, борясь со смертью.

Глава 100
МЕСТЬ ГЕРЦОГА

– Мне стыдно, что нечто подобное могло произойти в моей стране. Мне придется краснеть не только перед германскими владетельными герцогами, но и перед всеми монархами Европы.

Эти слова были произнесены герцогом Карлом Нассауским в его кабинете во дворце в Бибрихе дня через два после побоища у дома рыжего Иоста.

Герцог был вне себя от гнева.

Судебный следователь Преториус сделал герцогу подробный доклад. Он был срочно вызван к герцогу и, конечно, не замедлил явиться. Он застал герцога в страшном волнении, шагающим из угла в угол. Доклад Преториуса много раз прерывался гневными возгласами и проклятиями герцога.

Выслушав доклад, герцог, не помня себя от гнева и горя, грузно опустился в кресло.

– Значит, шайка разбойников одержала победу над моими войсками. Разбойнику удалось обратить в бегство отряд в полтораста человек с двумя офицерами, убив одного из них и ранив другого, а затем улизнуть из поставленной ему западни. Да ведь это позор на вечные времена! Это стыд и срам! Над нами везде будут издеваться, осмеют меня и мое войско, которое не сумело справиться с шайкой проходимцев. И насмешки эти будут вполне заслуженны. Я охотно позволил бы отсечь мне руку, лишь бы не было этого позора. О, этот Лейхтвейс! Он отравляет мне существование и скоро владетелем герцогства Нассауского назовут его, разбойника и браконьера. И на самом деле, он делает в герцогстве все, что ему угодно.

– Ваше высочество, – осмелился возразить Преториус, – если я не заблуждаюсь, в данную минуту Лейхтвейс уже перестал существовать. Правда, разбойникам удалось улизнуть, но я знаю, они купили победу дорогой ценой. Позволяю себе напомнить вашему высочеству, что в последнюю минуту мне лично удалось пристрелить Лейхтвейса из пистолета.

– Видели ли вы его труп? – с легкой насмешкой спросил герцог.

– Труп? Признаться, ваше высочество, трупа его я не видел, но более чем уверен, что разбойники унесли его умирающим. Я видел собственными глазами и могу поклясться, что моя пуля угодила ему прямо в грудь.

– Что же было с ним после этого? Почему раненый не был захвачен немедленно?

– Когда Лейхтвейс лишился чувств, его жена, известная Лора фон Берген, как помешанная бросилась к нему, обняла его обеими руками, прижала к своей груди и при помощи других разбойников внесла в дом.

Карл Нассауский нахмурился при имени Лоры фон Берген, прежней фрейлины его жены, молодой красавицы, которую любили все, не исключая и его самого.

– Лора фон Берген, – прошептал он, – что ты натворила? Ты ушла из герцогского дворца в логовище разбойника, ты поступила, как ни одна женщина до тебя не поступала. И все же я не смею осуждать тебя, я не могу первый бросить в тебя камень презрения. Ты последовала влечению своего сердца, и я понимаю твой поступок, хотя и осуждаю его. Скажите мне, Преториус, неужели после того, как Лейхтвейс был ранен, нельзя было одолеть остальных разбойников? Неужели солдаты не могли снова пойти на приступ и добиться успеха?

– Ваше высочество, – ответил Преториус, проводя рукой по своему парику, – так бы оно и вышло, если бы в эту минуту не явилась совершенно неожиданная помощь. Я уже имел честь докладывать вашему высочеству, что на место боя явилось человек сто крестьян, с вымазанными сажей лицами, распевающие какую-то песню в честь разбойника Лейхтвейса. Они пошли приступом на солдат. Те успели расстрелять весь порох и, кроме того, были крайне утомлены сражением, длившемся несколько часов. Вот эти-то крестьяне и начали рубить солдат косами, цепами, топорами и ножами, и несчастные валились как снопы. Весь сад походил на лужу крови. Все мои увещевания ни к чему не привели – солдаты бросились в бегство, да и я счел за лучшее как можно скорее спастись в лес. Я и сам был ранен довольно серьезно и до сих пор еще хромаю, а на голове у меня рана от удара ломом. Я еще удивляюсь, что остался жив. Если бы парик не ослабил удара, я был бы убит.

– Вы сделали все, что могли, – заметил герцог, – и я доволен вами. Но скажите: кто те негодяи, которые явились на помощь разбойнику и дошли до того, что вступили в бой с моими солдатами?

Преториус пожал плечами.

– Ответ на этот вопрос, – произнес он, – и легок и труден. По именам я их перечислить не могу, но готов поклясться, что все они жители Доцгейма, Бибриха и окрестных деревень.

– Быть не может! – воскликнул герцог, вскочив с кресла. – Крестьяне люди мирные и до сих пор никогда не нарушали закона. Я сам жил в среде народа и чувствовал себя хорошо.

По-видимому, Преториус был очень доволен тем, что ему представилась возможность разжечь гнев герцога. Он осклабился и с притворным сожалением проговорил:

– То было прежде, ваше высочество. Верноподданных теперь уж нет. Повсюду распространяется дух непокорности. Бедняки начинают возмущаться и прониклись духом алчности. Подати взыскиваются с трудом, а в своей среде народ злословит и поносит все, не исключая и вашего высочества. В лесах развелись браконьеры, и кому лень трудиться, тот берет ружье и опустошает леса вашего высочества.

– Все они негодяи! – крикнул герцог. – Народ хочет захватить все права!

– А кто виноват в этом? – взвизгнул Преториус. – Не кто иной, как разбойник Лейхтвейс! Народ знает, что он заступается за него, на него он смотрит как на защитника, а так как он много лет уже безнаказанно орудует повсюду, то народ воображает, что Лейхтвейс неуязвим и непобедим. Вот почему крестьяне пришли к нему на помощь, когда увидели, что он в опасности, вот почему они рискнули собственными жизнями, чтобы не отдать его в руки властей. Осмелюсь поэтому высказать свое почтительное мнение, что поступок крестьян не должен оставаться безнаказанным. Лейхтвейса до поры до времени нам не удастся захватить и наказать, но мы можем покарать его сообщников, хотя я не стану скрывать, что будет нелегко установить, кто именно принимал участие в выручке разбойника, тем более, что они не выдадут друг друга.

Герцог побледнел. Нервной рукой перебирал он бумаги на своем столе и, случайно притронувшись к большой золотой чернильнице, стоявшей посредине письменного стола, схватил ее и с громким проклятием швырнул об стену.

Чернильница разлетелась вдребезги, и чернила разлились по шелковым обоям. Еще и поныне в старом Бибрихском дворце посетителям показывают чернильные пятна на стене, хотя происхождение их объясняют иначе.

– Что за мерзавцы! Бунтовщики! – вскрикнул герцог так гневно, что Преториус съежился от страха. – Я покажу им свою власть. Они забылись до того, что восстали против владетельного герцога. Но они почувствуют, что я могу быть не только добрым, но и строгим отцом, который карает своих непокорных сыновей.

– Ваше высочество, прикажете немедленно начать следствие? – спросил Преториус.

– Нет.

– Но ведь без следствия виновных не удастся обнаружить.

– Не хочу следствия. С вашими юридическими выкрутасами ничего путного мы не добьемся, и мне пришлось бы долго ждать, пока я узнаю имена виновных. Нет, я сумею иначе покарать непокорных, и моя месть будет ужасна.

– Разрешите предложить вашему высочеству мои услуги?

Подумав немного, герцог ответил:

– Нет, вы мне не нужны. Но я хочу воспользоваться вашим посредничеством в другом деле, которое находится в связи с наказанием бунтовщиков.

Герцог отвернулся, подошел к окну и выглянул во двор, по-видимому, собираясь с мыслями. Успокоившись немного, он снова обратился к Преториусу, который все время стоял, подобострастно согнувшись:

– У вас в Висбадене имеется свой дом, Преториус?

– Так точно, ваше высочество. Он расположен на углу улицы Мясников и рыночной площади.

– Можно ли войти в этот дом, оставаясь незамеченным, со стороны рынка?

– Можно. Рядом с улицей Мясников есть тупик, откуда можно войти во двор моего дома.

– Так, – задумчиво произнес герцог. – Если бы я мог положиться на ваше молчание…

– Ваше высочество! – воскликнул Преториус, прижимая руку к сердцу. – Занимаемая мною должность судебного следователя сама по себе уже служит порукой, что я умею молчать, а когда дело касается вашего высочества, то я скорей умру на плахе, чем окажусь недостойным вашего доверия.

Герцог, видимо, остался доволен этим ответом; он сел в кресло и задумался. Помолчав немного, он произнес:

– Вот что, Преториус. Сегодня, около девяти часов вечера, я приду в ваш дом.

– Много чести! – подобострастно воскликнул Преториус. – Неужели ваше высочество почтите мое убогое жилище? Какое счастье!

– Никто не должен знать об этом, – продолжал герцог, – я закутаюсь в плащ и вообще приму меры, чтобы меня не узнали. Но предупреждаю, Преториус, никому ни слова. Эта тайна должна остаться между нами.

– Будьте покойны, ваше высочество.

– Я хочу кое с кем повидаться у вас в доме. Встреча с этим лицом тоже должна остаться в тайне. Этому лицу вы сегодня же доставите письмо, из которого оно увидит, что я буду ждать его.

Герцог взял лист бумаги и перо и набросал дрожащей рукой несколько слов. Сложив бумагу, он запечатал ее своей герцогской печатью. Затем передал письмо, на котором не было написано адреса, Преториусу.

– Известна ли вам торговая фирма Андреаса Зонненкампа во Франкфурте? – спросил герцог.

– Так точно, ваше высочество, – ответил Преториус, – как же мне ее не знать. Ведь она пользуется европейской известностью.

– Быть может, – продолжал герцог, – вам также известно, что делами этой фирмы управляет не один только Андреас Зонненкамп, но и доверенный его, некий Финеас Фокс, англичанин, давно уже живущий в Германии.

– Я лично знаю Финеаса Фокса. У него в Висбадене уютный особняк, там он живет почти всегда вместе со своей несчастной дочерью.

– Вот как! У Фокса есть дочь? Я этого не знал.

– Да, есть. Про нее много говорили в свое время. Несколько лет назад – впрочем, не так уж давно – Фокс выдал дочь за известного в Висбадене врача, некоего Зигриста, который пользовался всеобщим уважением. Фокс дал своей дочери богатое приданое, тем более, что благодаря получаемому им у Зонненкампа огромному жалованью он в средствах не стесняется. Свадьба была отпразднована с большой торжественностью, и молодая чета поселилась в доме, где до этого жили Зигрист со своей матерью. Казалось, что брак не может не быть счастливым. Но в один прекрасный день Зигрист исчез. Однажды он с утра уехал из города, как делал это уже не раз, и больше не вернулся. Сани и лошади его были найдены в лесу, вблизи усадьбы некоего Баумана. Лошади были почти замерзшие, что указывало, что они долго блуждали по лесу. Самого же доктора и след простыл. Финеас Фокс пустил в ход все средства, чтобы разыскать своего зятя. Он назначил большую награду тому, кто укажет, где находится доктор Зигрист, но все усилия ни к чему не привели. Зигрист так и пропал, его нет и поныне.

– Странная история, – пробормотал герцог. – Какие же существуют предположения по поводу исчезновения доктора?

– Говорят разное, – ответил Преториус. – Многие думают, что брак Зигриста был не так счастлив, как казалось, что будто он любил какую-то девушку, которую однажды привез раненую в дом своей матери и вылечил и которая затем осталась у них в качестве прислуги. Фамилию этой девушки ваше высочество знаете – это Елизавета, дочь старшего лесничего Рорбека. Уверяют, что Зигрист женился на дочери Финеаса Фокса по настоянию своей матери, хотя любил ту девушку, почему его брак был несчастлив и доктор в лесу покончил с собой. Но так как трупа его не нашли, то говорят, с чем согласен и я, что, скорей всего, Зигрист скрылся в Америку. Так или иначе, дочь Фокса вскоре после свадьбы овдовела, ее отец приобрел дом в Висбадене, где и поселился вместе с нею.

– Так, – заметил герцог. – Если вы хорошо знакомы с Финеасом Фоксом, то вам нетрудно будет исполнить мое поручение. Вы отправитесь к нему в Висбаден и передадите это письмо. Он уже знает, кому оно предназначено, и отправит его по адресу.

– Я в точности исполню приказание вашего высочества. Кстати, позволю себе заметить, что дней десять назад к Финеасу Фоксу приехал гость, если не ошибаюсь, американец, говорят, брат или родственник Фокса, но во всяком случае богатый человек. Как-то раз я видел его с Финеасом Фоксом на улице в Висбадене и поразился обилию перстней на его руках и красоте бриллиантов.

– Я не знаю этого американца, – холодно ответил герцог. – А разве его появление в Висбадене замечено всеми?

– Этого не скажу. В Висбадене много приезжих, так как наши целебные источники привлекают иностранцев. Впрочем, этот приятель или родственник Фокса мало где и показывается. Обыкновенно он выходит только по вечерам и всегда гуляет по уединенным улицам.

– Все это меня мало интересует. Так вот, Преториус: вы знаете, в чем состоит ваше поручение, и я прошу вас бережно хранить это письмо, чтобы оно не попало в чужие руки. Если вы исполните поручение хорошо, то будьте уверены в моей благодарности.

– Вы осчастливили меня, ваше высочество.

Герцог кивнул головой в знак того, что беседа закончена. Преториус отошел к дверям, трижды низко поклонился, остановился и спросил:

– Изволили, ваше высочество, решить участь бунтовщиков?

– Там увидим, – резко проговорил герцог. – Будьте уверены, Преториус, кара не минует негодяев, но я сумею наказать их гораздо более чувствительно, чем отдача под суд. А теперь ступайте.

Преториус ушел.