Текст книги "Приступ (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

  – Господин главный... по тайным...

   Ноготок сидел в стороне на пеньке и, явно, любовался доскописным плодом трудов молодёжи.

   Факеншит! Взрослый мужчина! Главный палач! А занимается такой...

  – Ну... Ты ж сказал – обустроить лагерь. Мы и... вот.

  – Я что, говорил худые слова над дорогами развешивать?!

  – Дык... получилося. Не сразу. Мы, сперва, решили, что надо на въезде что-нибудь такое... ну... отличительное. Ты ж сам всё время: мы – не таки, мы – особенные. Надо, стал быть, обозначить. Что тута – не как тама. Николай говорит: надо вывеску. Чтоб всяк издаля понимал. Вроде как у нас во Всеволжске: «Хлеб». Или там: «Сортир». А какую? Написать типа: «сводный хоробрый отряд славного Воеводы Всеволжского, прозываемого „Зверь Лютый“, по личному пожеланию Князя Суждальского Андрея, Юрьева сына, Мономахова внука за две тыщи вёрст прибежавший и „хищника киевского“ враз унявший...». Доску под таковы слова искали-искали... Митрополит в Киеве и вправду худой – не запас нам досочки соразмерной.

  – И вы решили матюками обойтись?

  – Не! Как можно?! Решили благостно и кратко написать: «Бог вам в помощь».

  – Да ты видишь что у вас написано?!

  – У нас, Воевода, у нас. Там в уголке и «чёрт на тарелке» нарисован. Тамга наша, всего Всеволжска, значится. Позвали недо-иконописца. Есть у нас такой – учился-учился да и не выучился. Толковый парень, малюет – что хошь. Пишет. По-древнему. Как самые древние писали: справа налево. Ему, вишь ты, так удобнее – видать линию. У их-то, у богомазов, такое, слышь-ка, правило. Чтобы ровнее выходило. Он и начал с «чёрта». И пошёл, и пошёл. А на последней-то буковке... устал уже, рука дрогнула, дёготь потёк. Ты глянь: там и подчистка видна. Парнишка-то с устатку, в сердцах, кистью-то хрясь-хрясь. Сикось-накось. Да-а... Типа: это всё... большим хером. А другой-то такой доски... и не сыскалось. Пришлось тута... подправлять. Вот и получилось.

  – Та-ак. А почему здесь повесили, а не у нас над воротами?

  – Агафья твоя пришла. Сказала. И мы эту доску понесли. Покуда крик её слыхать было.

  – Ноготок, ты же взрослый разумный муж, ты ж не эта детвора жёлто-клюво-рылая. На кой х... м-м-м... Зачем такое на проезжую дорогу выставлять?

   Ноготок ещё раз, с прищуром, оглядел экспонат народного творчества, и, отставив старательно имитируем умильный тон селянина в беседе с барином-придурком, спросил деловито, мотнув головой в сторону:

  – Народ на дороге видишь?

   В паре сотен шагов в обе стороны, в пределах видимости нашего «Welcome», толпились две небольшие, постоянно увеличивающиеся группы аборигенов.

  – Местные к нам в лагерь толпами ломятся. То ли митрополичье грабануть надеются, то ли защиты ищут. Чарджи говорит: должны быть подсылы. Бди. Я – бдю. А тут даже дыбы нет. Тяжело, однако. Не бдится мне. Утомляюсь.

   Теперь, оставив в покое транспарант, он внимательно рассматривал меня:

  – Устал сильно, Иване? Ты прежде не раз говаривал: посмотри психиатрически. Глянь: ни одна сволочь мелкая под наше пожелание войти не рискует. А сволочь крупная – мои клиенты. Чем я буду на мусоре силы да время тратить – лучше крупную рыбку с чувством половить-выпотрошить. Иль неправ я?

   Мда... Озадачил меня мой профос. Ежели рассмотреть «психиатрически», то... Неграмотный под надпись не пойдёт. Ибо не поймёт и испугается. Грамотный... тоже не пойдёт. Потому что поймёт и... аналогично. Остаются клинические идиоты, которых сразу видно. И шпионы. Которых сразу видно на столь выразительном фоне.

   Каждый раз, когда я наблюдаю внезапное проявление неожиданной инициативы моих людей нестандартным образом – я радуюсь. Это, коллеги, и есть прогресс. Ибо он – в мозгах туземцев. А всякие парожопли с дристоплавами – только развивающие игрушки.

  – Молодцы, благодарю за службу и сообразительность. Присмотрите, чтобы прохожие не спёрли. Всё ж таки – и доска хороша, и гвозди в цене. Поехали.

   Увы, сразу уехать мне не довелось. Белгородская дорога в эти дни... как фонтан в ГУМе – место встреч.

   Кучка аборигенов на дороге со стороны города вдруг начала тревожно оглядываться, суетиться и разбегаться. Немалая часть – в нашу сторону. Похоже, что наша форма приветствия перестала их пугать. Через пару минут стала видна и причина девальвации значимости доско-слогана: по дороге двигался конный отряд.

   Кыпчаки. Сотня всадников, ещё сотня лошадок под вьюками. Бунчука не вижу. Наверное, из родни Боголюбского. Летописи же говорят о поганых? – Должны быть. Союзники. Кажется. Но ухо надо держать востро: чуть что – сопрут, не побрезгуют.

   Я ошибся: это были не союзники Боголюбского, это были...

   Один из джигитов, ехавших в передовой группе, вдруг что-то закричал, пришпорил коня и, обходя передовых по снегу, поскакал прямо к нам.

   Джигит скакал прямо к нашему пожеланию «... в помощь». Или смелый, или неграмотный... Не доехав шагов пяти, он осадил коня, слетел с седла и, сдёрнув шапку, сделал два шага и опустился на колени, уткнув голову в снег.

   А я... я сделал то же самое. В смысле: слетел, шагнул, упал, сдёрнул... и – обнял.

  – Алу! Мальчик мой! Здравствуй! Как я рад тебя видеть!

   Глава 558

   Да, это был мой Алу. Выкраденный мною из кипчакского лагеря ханыч-рабёныш, прошедший со мной и логово князь-волчьей стаи, и ледяную дорогу по Десне. Росший и выросший в моём доме. Дравшийся до крови с деревенскими мальчишками за честь своего учителя торка Чарджи, бывший рядом и при основании Всеволжска, и при встрече с Пичаем, и в битве на Земляничном ручье. В бурные годы жизни, когда мы все – не я один – не знали: доживём ли до вечера? проснёмся ли поутру?

   Раб, ставший воспитанником, другом. А последние годы – одним из самых удачливых партнёров. Отпущенный к его отцу, старому Боняку в орду, он сохранил связи среди моих людей. И совершенно детское восторженное отношение ко мне. Та ночь в лесу, когда волшебные волки то возникали, то исчезали в темноте вокруг нашего костра, когда они то ли вели, то ли гнали нас к логову, где умирала их волчица... Может быть – на съедение, но хотелось верить – на спасение.

   Ни он, ни я не забыли того нашего страха. И – отваги. Нашей. Совместной.

   Алу вернулся в орду, когда его давно уже оплакали и заочно похоронили. Все были уверены, что он сгинул. Кроме хана, Боняка. Тот гадал по бараньей лопатке, слушал воронов, смотрел на закат... На вопросы домашних хмыкал:

  – Ходит где-то. Забавляется, паршивец, домой не идёт. Вернётся – выпорю.

   Хану не верили. Старый стал, сбрендил. Старший сын, Алтан, уже примерялся к ханскому бунчуку, когда в становище приехал Алу. Не нищим, битым приполз к порогу юрты, а подъехал к вежам на добром коне, в дорогой одежде, с богатыми подарками. С удивительными историями, знаниями в голове, с редкостными умениями в руках. С добрым весёлым нравом.

  – Ты знаешь почему идёт дождь?

  – Потому что Хан Тенгри, Высокое Синее Небо, посылает воду нам, свои людям, которые молятся ему и приносят в жертву...

  – Конечно. Но есть подробности.

  – Ерунда! Выдумки! Сказки землеедов!

  – Да? А ты знаешь, что мою телегу не слышно в степи?

  – Х-ха! Так не бывает! Все телеги кричат! Как лебеди в испуге!

  – Приходи завтра на рассвете. Ты услышишь, как не-кричит моя телега. И узнаешь почему идёт дождь. Если захочешь, конечно.

   Алу многому научился. У Чарджи и Ноготка, у Ивашки и Салмана, у Любима и Терентия, у Агафьи и Домны. Да-да, ханыч набирался ума и у женщин. Стыд и позор! Никогда настоящий джигит не будет слушать бабские речи! «Разве тот мужчина?»! Но, сидя гостем в юрте, Алу мог, просто по доброте своей, предложить хозяйке вариант рецепта теста. И рассказать смешную историю, с этим рецептом связанную. Или дать совет о лечении ребёнка. Помочь снадобьем или подарить игрушку. Он не был навязчив: хочешь – слушай, не хочешь – я помолчу. Но его слава неслась по Степи, люди приезжали к нему за сотни вёрст. Со своими болячками, заботами.

   Я отправил к Алу в орду толкового лекаря. И попа-учителя. И кузнеца. И ювелира из хозяйства Изи – серебро проверять. И пару приказчиков. И десяток гридней. Потому что Алу продвигал в Степь наши товары. Вещи нравились многим. Ещё больше нравилось серебро, которое у него накапливалось. Подаренный панцирь он попросил заменить – вырос из него, а носить надо постоянно.

   По донесениям у меня складывалось ощущение, что старый Боняк, чтобы он там не говорил публично, готовит своего младшего в преемники. В обход старшего, Алтана, высокородного по отцу и по матери.

   Алу – рабёныш. Сын какой-то рабыни-чаги. Таких у каждого подханка... по становищу стайками бегают.

   Алу и не претендовал. Всегда был уважителен с братом и роднёй его. Ловко превращал насмешки над собой в насмешки над насмехающимися. А когда дело доходило до прямого конфликта – чувство юмора у степняков несколько... ограничено – вступал Боняк. И шавки Алтана, поджав хвосты, уползали.

   Боняк не мог всегда защитить Алу. Но неизвестно что было хуже для обидчиков: саблей мальчик владел великолепно, уроки Чарджи не прошли даром. Да и с остальным оружием, имевшем хождение во Всеволжске и в Степи – вполне.

   Он был богат, умён, весел, энергичен, доброжелателен, интересен... Он мог дать работу. Разные люди стекались к нему. Некоторые, преимущественно сходные с ним: молодые, энергичные, безродные – оставались в его свите.

   Я был искренне рад, увидев его. Живой, здоровый. Поднял на ноги. Ещё подрос.

  – Ты растёшь, скоро новый панцирь надо дарить будет. Какими судьбами здесь?

  – Я так рад...! Мы искали-искали... Чуть Киев не взяли! Нет нигде «Зверя Лютого»! Хорошо, на дороге один сказал про... ну... вашу доску с буквами. Я сразу понял: такое – только наши...

   Он мотнул головой в сторону вывески. Мда... как быстро здесь распространяются новости. И если бы про что умное, доброе...

   «Наши»... Слово с языка само собой сорвалось. Не придуманное, не заготовленное. Такая... самоидентификация – дорогого стоит.

  – А это – мои люди. Отец... э-э-э... хан Боняк сказал: бери тех, кто хочет. Пока русские режут друг друга, наша молодёжь наберёт себе дорогих зипунов, молодых полонянок, резвых коней. Пусть юноши подкормятся, пусть посмотрят.

   Я взглянул на подтягивающийся отряд. Сплошь юные лица, пяток постарше, а так-то молодняк безусый.

   Ещё одна проблема. Точнее: проблема та же – выбивание из людей их душ. И вставление новых. В смысле: уничтожение традиций, которые являются немалой частью души каждого. С утра я выбивал «святорусских традиций». Образовалась пара мертвяков, пара раненных и три княжества ворогов. Теперь придётся «дикопольских традиций» выбивать. Ну и сколько из этих... жёлто-клювых станет нынче покойниками?

  – Алу, ты знаешь, как я отношусь к... к грабежу. Всё, что взято с бою, принадлежит мне. Я оделяю воинов по своему разумению, по их чести и храбрости. Оставить хоть что себе – украсть у товарищей. За это смерть. Боюсь, что твои джигиты...

   Алу хмыкнул.

  – Э, господине. Я же знал – к кому я иду. Каждого спросил: со мной к «Лютому Зверю» или... белый свет открыт на четыре стороны.

  – Так-то оно так. Но мои порядки непривычны людям.

  – Я так и сказал. Эти – согласились. Мы пришли сюда не за хабаром. Хотя, конечно... Мы пришли сюда учиться. У тебя. Ты – победитель. Ты не проиграл ни одной схватки, ни одного боя. Победа – всегда у тебя.

   Он говорил негромко. Но и его подтянувшиеся люди, и мои – внимательно слушали. В отряде кто-то переводил соседям с русского.

   Алу внимательно посмотрел мне в лицо и напряжённо повторил:

  – Ты – победа. Тоже хочу. Научи. Прошу.

   И снова съехал на колени.

   Факеншит! Как, всё таки, жизнь на кошме способствует коленопреклонению и к стопам припаданию!

   Подхватил подмышки, вскинул над собой как маленького ребёнка, разулыбался ему в лицо.

  – Хорошо. Буду учить. Но помни: будет тяжко. Не жалуйся. Ты сам выбрал.

   Поставил парня на землю, потряс от полноты чувств, от удовольствия: вот, ещё одни нормальный человек растёт.

  – Ну что? На конь? Гапа, поди, уже третий раз обед разогревает.

   Алу хотел и умел учиться. Всему. Кое-что он знал, но куча вещей была ему неизвестна. Более того: неизвестна никому в Степи. В мире не было ни одного человека, который брал бы Киев. Очень немного степняков участвовали в штурмах хоть каких-то крепостей. И никто – такого размера и качества. Кто-то где-то грабил города. Но никому не приходилось организовывать ограбления подобного масштаба.

   Масса мелочей: как жить в избе, а не в юрте, как это делать зимой, как ухаживать за конём в городских условиях... как организовывать это в рамках отряда, армии...

   Главное: он увидел, понял, перестал бояться. Смесь противоположных страхов: высоты и замкнутого пространства, столь распространённая в Степи, препятствующая степнякам брать крепости, у него была преодолена знанием, личным опытом.

   Алу заставлял своих людей лазать на стены. По пятнадцатиметровым «играющим» лестницам. И падать вниз с этой высоты. В снег, пока не стаял.

   Через четыре года он щёлкал как орехи европейские крепости. Он знал: это возможно, это делается вот так. А вокруг него были парни из его «киевского» отряда. Тоже знающие, по своему личному опыту: «крепости – берутся».

   Разместить отряд Алу в Митрополичьей Даче оказалось... затруднительно. Впрочем, проблема была недолгой: снова прискакал Дяка. Уже с грамоткой.

  – Господа командиры! «Верховный» повелевает занять Гончары, сменив там отряд князя Рюрика Ростиславича. Алу, ты остаёшься здесь. Чарджи, выводи отряд к новому месту. Николай, всё для переезда. Сильно не заводись – не навечно. Тяжести, хабар, полон – оставить. Кыпчаки присмотрят. Алу... ну ты понял. И дай приказчика покрикливее.

  – Для чего это?

  – Хочу киянам покойника продать. Княжье тело с головой – в гроб, гроб – в дроги. Не заколачивать. Возчиков киевских увязать да за дрогами гнать. Отдадим киянам, типа: гроб «с горочкой».

   Выделенный Николаем «продавец трупа» был несколько ошалевшим от свалившегося на него «счастья» шумным балагуром. Сдвинув заячий колпак на затылок, он яростно чесал лоб, непрерывно повторяя:

  – Ну. блин, ну попал...

  – Ежели не хочешь – возьму другого.

  – Не-не-не! Не дай бог! Я ж про такой случай... даже и мечтать не мог! Я ж... ну... один! Чтоб кто мёртвого князя продавал... да ещё Великого... На всю Русь! Один! Как перст! Никого и близко...!

   Почему на Руси «один» – «как перст»? Персты-то, как раз, всё с «братцами». Кулак, ладонь, щепоть... Одна у человека голова. Нос. И, да, есть «один». Мда... и похож. «Как перст».

  – Э... Господин Воевода. А в какую ныне цену покойные Великие Князья выставляются? А то я как-то... товар-то... не на каждый день.

  – Ежели свежие, вчера рубленные, то по тысяче. А там... поглядишь по покупателям.

   Парень то поглаживал гроб, на котором сидел, то тряс головой от уникальности ситуации, то начинал горделиво осматривать окрестности. Понимаю: такая сделка у торговца – «в жизни раз бывает». Да и то, очень не во всякой жизни. Первый и единственный раз за всю историю Руси. Второй. Если печенежского хана Курю с черепом Святослава-Барса считать.

   К воротам не подошли – стрелы кидать начнут. Выбрал мужика из пленных возников-киевлян. Объяснил, послал к воротам. Тот, опасливо приседая через шаг, пошёл. Долго кричал стражникам на башне. Те разглядывали его с высоты. Ругались, пару раз пуганули стрелами. Потом, видно, привели знающих возчика в лицо. На стене появились женские платки, пошёл визг, вой и причитания. Со стены скинули верёвку с петлёй. Мужик сунул туда... нет, не голову, как вы подумали – задницу. Его подняли и там затихло.

   Его коллеги по извозу стояли у дороги связанными, на коленях и дрожали. От холода и страха: я публично предупредил «посла», что если быстро не вернётся – коллегам головы отрублю.

  – С их вдовами да сиротами сам разговаривать будешь. Объяснять что, да как, да почему. Сотоварищам своим смерть лютую подарил.

   Солнце шло к закату, время, которого у меня не было, утекало. Завтра-послезавтра и всё. Дальше Боголюбскому – кирдык. И только ноги уноси.

   Сухан, устроившись за конём, скрытно от стражи, с подзорной трубой, внимательно осматривал предполье, крепость, мост, башню, ворота. «Сканирование» – главная цель мероприятия. Если защитники крепости заложили ворота брёвнами, забили башню камнями и грунтом, то, чтобы впустить в крепость Боголюбского... придётся потрудиться. Потратить время и силы. Что надо предусмотреть при планировании операции. Я уж не говорю о подпиленном мосте и прочих... возможных милых забавах осаждаемых.

   Чей-то конный разъезд, маячивший на дороге в полуверсте сзади, съехался с группой новых конников и куда-то порысил. А часть вновь прибывших направилась к нам.

   Я ж говорю: в ГУМе у фонтана. В смысле: на Белгородской дороге у Киева.

  – Князю Муромскому и Рязанскому, Юрию свет Владимировичу, моё почтение! Рад видеть тебя княже. И тебе, Илья Иванович, поклон. Какая нужда привела?

   Приятная встреча. Мы с Живчиком дружны. Ну, насколько простолюдин в моём лице может быть дружен с русским князем. Я его не подставляю, гадостей не делаю. Учитываю его интересы. После своих, конечно. Он в душу не лезет, но и в свою не пускает. Добрые соседские отношения. Вот с Ильёй Муромцем отношения душевнее. Я его и с того света вытягивал, и поругаться-поспорить доводилось.

  – И ты, Воевода, здрав будь. Нужда? Нужда наша зовётся «князь Андрей». Велено здесь, напротив ворот, лагерем становиться.

  – А чего злые такие? Хорошее же место.

   Живчик резанул взглядом, а Илья, тяжко вздохнув, объяснил:

  – Вчерась уговорились, что мы к Золотым пойдём. Мда... там богато, монастырь недалече. И жильё тёплое, и корм сытный. Справно. Тут... чего-то переигралось. Совета не было, толком не обсказано... Иди быстро к Лядским воротам, ставь лагерь крепкий. Мы тока-тока тама устраиваться начали... А тута... в чистом поле мёрзлу землю долбить...

  – Илья, не гневи господа, где ты здесь чисто поле видишь? Халуп поломаете, костры разложите – будет тепло. А вон там, вроде, крыша усадьбы боярской виднеется...

  – Мы таки места добрые подобрали. А тут-то... тесно да неприглядно...

   Что-то мне «казак старый» не нравится. Ноет о печке тёплой. Не заболел ли?

   Живчик подскакал к дровням, посмотрел, удивился:

  – Эт чего?

  – Гроб.

  – Бл... Вижу. Чей?

  – Ныне выходит... Жиздоров.

  – Да ну?!

  – Ну. Глянь.

   Свита рязанско-муромского князя плотно обступила дровни, крышку домовины сдвинули, показали: всё честь по чести. Вот голова, вот остальное. Голова подвязана, руки скрещены, сам в белом.

   Илья даже слез с коня, поколупал возле носа покойника:

  – Думал – прилипло что, а то родинка.

   Все как-то оживились, загомонили, будто в предвкушении выпивки, заулыбались:

  – Ну ты, Воевода, во всяк раз чего-то... с выподвывертом. Это ж надо! Все – с оттелева, один ты – с отселева. И вот же – с такой прибылью...

   Живчик восхищённо тряхнул головой:

  – Щастит, щастит тебе Богородица. Да уж... А сюда чего притащил?

  – Продаю.

   Раздражение, бывшее на лице Живчика в первый момент нашей встречи, уже сменилось восхищением и завистью от вида покойника. Однако последние слова повергли его в чистое недоумение:

  – Продаёшь?! К-кому?

  – А вона.

   Я кивнул в сторону городских ворот, на башне над которыми снова появилась толпа народу. Самих людей не видать, но шапок прибавилось. Я так думаю, что шапки сами по себе не ходят?

   Восторженный «продавец трупа» закрутился возле саней и, по кивку моему, устремился вприпрыжку к стене. Оттуда приманивающе махали. Кажется, и возчик наш там снова появился.

  – Ну вот, торг начался.

  – Иване, а на что оно тебе? Ну... Хоть князь он был худой, но всё ж душа христианская. Да и на что тебе ныне их серебро? Возьмём город – всё наше будет. А не осилим... тут бы свои головы унести.

   Илья смотрел на меня укоризненно.

   Откуда такие упаднические настроения? Видать, бардак ранне-феодальный, стойкое «зловоние» здешней повсеместной измены с предательством и алчностью и на участников похода действует не лучшим образом.

  – Я как раз о душах христианских и печалуюсь. Жиздора я убил вчера. Завтра – третий день, самое время хоронить покойного по православному обычаю. Вот и хочу, чтобы весь Киев на своего князя налюбовался, надежду свою на вольности – в последний путь проводил. Отпел и закопал.

  – Озлобятся они.

  – Злые – озлобятся, умные – попрячутся. На что мне дурни в Киеве? Чем меньшее – тем лучшее.

  – Ага. А торговать-то зачем? Так бы отдал, по вежеству.

  – Брось, Илья, денег лишних не бывает. Да и какое вежество к изменникам да крамольникам? Кто живой останется – того и счастье. А кто на стены полезет да под стенами ляжет – сам судьбу выбрал.

   Деньги, пропаганда... о третьей составляющей устраиваемого мною «аттракциона с покойником» не рассказываю. Но напарник «продавца», один из моих ребят, переодетый в армяк и в лапти, стоит уже в проёме ворот и заглядывает в щёлку. А Сухан отъехал на пару сотен метров в сторону и, снова скрытно, изучает боковую грань башни.

  – Ладно, пойду я. Лагерь заново ставить. Э-эх...

   Илья поехал к приближающимся муромцам, махнул им рукой в сторону – туда становиться будут.

   ***

   Обязательный элемент боевых действий – огромный объём бессмысленного труда. Ты чего-то делал, душу и силы вкладывал, старался-торопился... вдруг – кидай всё! Пошли с отсюдова!

   Ладно, когда враг твой труд уничтожит. На то он и враг. Опять же: снаряды потратил, порох пожёг. Глядишь, через день или месяц ему как раз этой, потраченной, пули и не хватит.

   Ладно, когда оно просто постояло, попугало, обеспокоило. Заставило ворога поволноваться, время потерять, с другого места сил подтянуть. Может, на том, другом, месте кому-то из наших полегче стало.

   Но когда делал-делал, а потом начальство кричит: «Кидай всё нах...!». И единственный довод: «Приказ! Бегом!». Чувствуешь себя дураком под управлением кретинов. Причём не уверен только насчёт первого.

   Мы – попандопулы. Мы имеем хоть какое-то представление об армейской дисциплине. Хоть слова такие слышали. А здешним каково?

   Скомандуй Живчику, да и Илье, хоть кто: «Смирно!», или там «Шагом арш!» – всё. Если тут же на месте не зарубит, то вечный враг и мстя на четыре колена. «Так с бабой своей разговаривай. Или – с холопом».

   Кто-то способен представить богатыря святорусского, исполняющего «налево кругом!»?

   Здешнее войско – сплошной консенсус. «А поговорить?» – не только слоган русских алкоголиков, но и норма жизни святорусского воинства.

   ***

   Надо было сообразить Боголюбскому какую-то правдоподобную версию. Чтобы он её в совете толкнул. И консенсусно пропихнул. А то он, блин, инноватор средне-средневековый, вводит единоначалие явочным порядком! Кто явился, тому и... и вначаливает. Народ разбегаться начнёт. Вот, даже верные и то... косоротятся.

   Вывод? – Брать город скорее. «Победителей не судят».

   Правда, их режут и травят. Но от этого есть простые средства: кольчуга на теле и диета на столе.

   «Аттракцион с гробом» продолжался.

   Факеншит! Как «прилелеять» покойника за тыщу вёрст «меж угорьских иноходцев» они понимают, а как гроб через стену перетащить – нет.

   «Неожиданная постановка задачи». Итить их грузоподъёмно!

   На стене сплошняком в обе стороны от ворот торчали разнообразные головные уборы. В щель между двускатной крышей над стеной и высоким «заборолом» были видны не только шишаки гридней, но и «колпаки» с «горшками» горожан. Куча штатских, включая попов и баб. Всё это рыдало и плакало, ругалось и проклинало. Потом появилась толпа «раскрашенных». Вятшие. По темпу появления их на стене можно оценить проходимость внутренних переходов в башне. Там, кажется, явился и сам.

   «Братец» Ярослав через «забороло» не высовывался – не подставлялся под случайный выстрел. А вот митрополит Константин, с причтом, посохом и такими... висюльками на палках – демонстрировал себя во всей красе.

   Мой «продавец трупа» немедленно сдёрнул шапку, пал на колени и принялся креститься. Но на увещевания иерарха ответил сперва сдержанно уклончиво. При повторении и настаивании – уже несдержанно матерно. Вниз полетело несколько камней. Пошёл крик. Сначала ругательный, потом просительный: бабы возчиков-полонян принялись упрашивать власти не делать глупостей.

   Солнце садилось, мне всё это крайне... остохренело. Что можно было увидеть в части фортификации – мои уже... Но теперь просто отдать покойника киевлянам нельзя: нужно держать марку, требовать полную цену.

   С фортификацией... Гос.бардак – системный. За что не возьмись – всё сгнило.

   Эти чудаки не сожгли мост. Я всё понимаю: четыре дня назад по этому мосту возвращалась в город часть дружины, ходившая в бой на Серховице. Вчера по этому мосту стучали копыта коней свиты Жиздора. Въезжали и выезжали разные уважаемые персоны. Но сегодня же могли? – Не-а. Жалко. А вдруг обойдётся?

   Такое ощущение, что обе стороны – и Ростиславичи, и Жиздор – воевать всерьёз не собирались. Демонстрация, дипломатия, маневрирование. Мы, как бы, демонстрируем тебе своё неудовольствие, а ты, типа, идёшь на уступки.

   Похоже они сделали полтора года назад. Намекнули и отвалили. Один Мачечич вспзд... мда. Так он – законный наследник, ему больше всех надо.

   Нынче братья втянули в дело Боголюбского. Который из всех манёвров предпочитает один: галопом в копья.

  – «Хищник»? – Рубим, режем, бьём.

   Без Боголюбского они не могли сыграть. Но в РИ Боголюбский в Киев не пошёл. И они долго резвились, пока им не пришлось Перепёлку и Андрея убивать.

   В моей АИ Андрей потянул «Зверя Лютого». Просто потому, что я – есть. А я убедил идти его самого. Пространство для манёвра участников мгновенно сузилось.

   Собирались щёки надувать, а пришлось зубы выплёвывать.

   Думаю, что Жиздор пытался подготовить город к осаде. Но... «демократия». Его же народ киевский призвал! Поддержал, когда князья попытались урвать себе кусочки. Рявкнуть на своих «избирателей»:

  – Мосты сжечь! Рвы вычистить! Ворота забить камнями! Бегом! Запорю-обезглавлю!

   Не по вежеству.

   ***

   Макиавелли ошибается:

   «...государь, чей город хорошо укреплен, а народ не озлоблен, не может подвергнуться нападению. Но если это и случится, неприятель принужден будет с позором ретироваться... едва ли кто-нибудь сможет год продержать войско в праздности, осаждая город... государь сильный и смелый одолеет все трудности... разумный государь без труда найдет способы укрепить дух горожан во все время осады, при условии, что у него хватит чем прокормить и оборонить город».

   Прямо про Киев: и укреплён, и припасы есть, и народ «за».

   В смелости Жиздора я не сомневаюсь. Считает ли Макиавелли «разумным» государя, призванного народом и этот народ незамедлительно не обезглавивший?

   ***

   Бардак. Поколениями. Если отсутствие укреплений перед мостом, его целостность можно обосновать рассуждениями о вылазках, то два метра просвета под мостом – только разгильдяйством.

   При Ярославе Хромце здесь копали ров в 10 метров глубиной. А чистили его... Четверть века назад? Когда киевские воеводы Улеб и Иван изменили Игорю Ольговичу и вот по этому мосту убежали в город с поля битвы. Потом бедняга три дня скитался по болотам вокруг Киева, был пойман, постригся в монахи, забит киевской толпой насмерть. Его брат Святослав (Свояк) воспылал местию, сдружился с Долгоруким. Отчего Москва и основалась. Я про это уже...

   Изя Блескучий, усевшийся тогда в Киеве, немало способствовал украшению города. Огромный зиккурат парадного входа – «Золотые ворота» – впечатляет. А вот рвы чистить... не восхитительно.

   Приказчик вдруг начал бурно махать рукой, ездовой на дрогах взмахнул поводьями, лошадка потрусила к воротам. Там снова сняли крышку. Покупатель захотел убедиться в товаре – не подделка ли?

   Глупость. Русские подделывать покойников... как-то не в курсе. Но сомнения были высказаны.

   «Продавец» выдернул из гроба многострадальную голову Жиздора, поднял её над собой и начал тыкать её вверх, к зрителям, азартно добиваясь признания:

  – Ты чё? Ты брата родного не узнаёшь?!

   Кое-кому на стене стало дурно. Соседи раскладывали обморочных за парапетом, но вниз не сносили: редчайшее зрелище, «в жизни раз бывает», хочется досмотреть до конца.

   Как же, всё-таки, у нас на «Святой Руси» затруднены товарно-денежные операции! Всякая сделка превращается в бесконечное цирковое представление. Горожане на стене скоро колесом пойдут. Чтобы показать, что у них в карманах денег нет. При том, что и карманов здесь нет.

  – Господине! Они шесть сотен дают. Не более. Соглашаться?

  – Нет. Просто скажи, что если за два пальца солнца до горизонта денег не будет, то скормлю покойного псам бродячим. Псы – вон.

   С полсотни разнопородных псов, согнанных со своих мест отсутствием хозяев, движением войск и голодом, сидели, лежали и переходили с места на место, принюхиваясь к снегу. Уже завтра вокруг города будут метаться сотенные стаи голодных собак. Не дай бог раненому или слабому повстречать такой... «коллектив друзей человека».

   У ворот снова препирались. Потом скинули верёвки:

  – Давай гроб. А потом мы серебро скинем.

   Факеншит! «Здесь не надо никого обманывать. Здесь все русские».

   Что отвечал мой «продавец» я не слышал. Но – видел. Этот характерный хлопок ладонью левой по бицепсу правой... Переменил руки и повторил... В направлении князя и митрополита... Выразительно. Даже стрелы со стены полетели. Не чтобы попасть, а чисто для выражения эмоций.

   Потом спустили на верёвке мешок с серебром. «Продавец» начал его пересчитывать и перевешивать. А весов-то нет. Спустили со стены весы. Теперь гири «не той системы».

   Седло стало ощущаться набором воткнувшихся в задницу иголок. Слез, погулял пешком, Сивко благодарно положил морду на плечо. «Долго ещё, хозяин? Я в конюшню хочу. Овса похрумкать». Терпи Сивко. Я тоже хочу. Чего-нибудь похрумкать.

   Уйти нельзя. Завал из брёвен за воротами был – за время торга разобрали. Сгоряча. Собрались на вылазку да передумали. У меня вблизи дороги поставлены две турмы: лучники и мечники. Только что подошли ещё три десятка кыпчаков. Алу рвётся вперёд, но я притормаживаю: чисто демонстрация. Ещё со стен видны недалёкие муромские разъезды. Осмелятся ли?

   Ворота мгновенно не открыть, дровни поставлены правильно: лошадкой к нам, ездовой сидит, поводья держит. Можно, конечно, и со стен на верёвках попрыгать. Метров пятнадцать высоты. А назад? – А мои стрелки выйдут на дистанцию прицельного выстрела за полминуты.