Текст книги "Приступ (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

   Неспособные разрешить сомнения, бояре обращали взоры туда, откуда и должно проистекать «правильное слово»: на князей и епископов.

  – Оне-то... повятшее-то... Государи прирождённые, пастыри благодатнутые.

   Моя пропозиция провалилась бы, если бы, как в РИ, на съезде просителей был Глеб Рязанский. Они с Боголюбским без скрежета зубовного друг на друга смотреть не могли. Как они друг друга из Рязани гоняли – я уже... Но Калауз встал у меня на дороге. И – воспарил. В эмпиреи. Теперь там, наверное, зубами скрежещет. От бессилия или от глистов – не знаю.

   ***

   Уточню: я ничего такого не планировал, не предвидел в тот момент, когда Калауз ввёл вывозные пошлины на хлеб и стал «лишним в реале». Просто «сила вещей».

   Связка примитивная: я сел на Стрелке – нужен хлеб – Калауз пожадничал – я убрал помеху. Никаких хитромудрых планов, чисто решение локальной задачи совсем по другому поводу.

   При этом изменился состав действующих персонажей, изменился ход событий в невеликой местности – на Оке. И пошла волной «бифуркация». Локальненькая. Разворачивающаяся, при её подпитке, правильном направлении и удаче, в кое-какое «цунами» нац.масштаба.

   А я что? – я дорогу не выбирал, только направление. В котором я – есть. Этого достаточно.

   ***

   На Владимирском «конгрессе» два князя – Ропак и Мачечич – безудельные. У них нет городов, которыми Боголюбский мог бы «править на своей воле». Нужно чтобы он сперва победил. Потом – дал удел. А уж потом... будем посмотреть. Кто, как и «на чём» будет там править.

   Живчик – князь владетельный. Но большую часть своего владения он получил недавно, после смерти Калауза. Именно с согласия Боголюбского.

  – Дал? Не отобрал? – И дальше тако будет. Или – лучше.

   Русский князь княжеством не владеет – он им управляет. Вся Русь – достояние дома Рюрика. Эта традиция прямо сейчас отмирает, но ещё вполне ощутима в головах, в повседневной практике. Да и отмирает она не сплошняком, а «ветвисто»:

  – Эта земля не моя, а моей «ветви от древа». Ростиславичей, Всеславичей, Юрьевичей, Ольговичей...

   Внутри ветвей всё та же «родовая общинность»:

  – Дал «старший» город в удел – хорошо. Дал три – ещё лучше.

   «Дал» – «на своей воле».

   На «Святой Руси» есть закон – «лествица»: кто кому чего должен «дать». И есть «беззаконие». Которое норовит стать «законом». «Закон» и «беззаконие» по числу прецедентов последних десятилетий почти сравнялись. Выбор – за государем. «На его воле».

   У Живчика ситуация ещё хуже, чем у смоленских. Благочестнику надо только отбиться от Жиздора. Лучше с Андреем, но, на крайний случай, можно и расплеваться. А Живчику спорить с Боголюбским – смерти подобно. Тот сам может Рязань взять и Живчика выгнать «до не видать вовсе». И никто, при нынешнем раскладе, на помощь не придёт.

   Логика владетеля, жизненный опыт, свой и отца, личные отношения – подталкивали Живчика к прочному союзу, к следованию воле Боголюбского.

   Так что рязанские и муромская делегации, вместе, само собой, с Владимиро-Ростово-Суздальскими, идею поддержали. К ним примкнули переяславльцы: их князь Глеб Юрьевич (Перепёлка) против старшего брата не пойдёт. И «по душе», и «по делу»: он сидит в Переяславле только пока Жиздору «чего-нибудь жидкое» в голову не стукнуло.

   А вот выборные от городков полоцких, смоленских, новгород-северских... задёргались. Раздавались даже выкрики:

  – Кидай всё нахрен! Поехали домой!

   Что гасилось встречными вопросами:

  – И как тебя там встретят? Волю общества не исполнил? Князь что скажет?

  – Так измена же!

  – Тебя твой князь зачем посылал? – Для «звать Боголюбского в Киев». А ты не только не позвал, а ещё и своего с Боголюбским поссорил.

   Боголюбский – умный энергичный государь, храбрый воин, славный полководец. Администратор, строитель, трудяга. Не оратор, не агитатор. Доказывать правоту своего предложения перед толпой в две сотни съехавшихся из разных мест «вятших» не стал. Не захотел, потому что не умеет и это понимает.

   А вот Ропак и Мачечич, которые «пролетарии», которым терять нечего, а приобрести они могут если не весь мир, то достойный удел, понадевали свои корзны, подцепили мечи, увешались густо цацками и заявились в собрание.

   Мачечич – льстец и лгун, кому хочешь мозги вынесет и елеем зальёт. «Врёт не краснея». Ропак – умный, смелый, начитанный. Вовсе не «златоуст». Так и хорошо! – напарника не перебивает. Вставит изредка уместное слово и молчит. Работает символом. Герой, победитель шведов под Ладогой («конница атакует флот»), невинная жертва новгородских воров-изменников, человеколюб, полный заботы о своих людях, печалей о неустроении нынешнем, «борец за правду», «за други своя», мститель за казнённых в Новгороде друзей-сподвижников.

   К ним присоединились и беглецы из Новгорода.

  – Отца зарезали, жену снасиловали, подворье сожгли, имение отняли... Вот, сирота я горемычная, одинокая, гол как сокол. И у вас тако же будет. Ежели не остановим хищника киевского.

   На Руси несчастных жалеют.

   Народ вздыхал, соболезновал, крестился. Наконец, в январе 1169 г. в Успенском соборе Владимира, в присутствии двух епископов – Ростовского и спешно присланного для подталкивания процесса на любых условиях – Смоленского, состоялся обряд крестоцелования. Князья и выборные от городов клялись князю Андрею, сыну Юрьеву, внуку Мономахову в вечной верности и покорности. Первые – «почитать в отца место». Вторые – «на всей воле его».

   ***

   Уточню: прежний Ростовский епископ Феодор (Бешеный Федя), с помощью моей и гильотины, преставился. Смоленский Мануил Кастрат помер, волею божьей, осенью прошлого года.

   Какие люди уходят! Реликты эпохи «русских мамонтов». Новопоставленные владыки чувствую себя пока неуверенно, стараются с князьями не ссориться, поступать в согласии. Проще: делают, что им велят.

   Причина спешки – в движения многочисленного конного войска от Киева к Смоленску, посланного Жиздором.

   Уже не потеря одним из братьев Ростиславичей «северной столицы», Новгорода, не выжигание пусть и богатых, но отдалённых окраин вроде Торопца, грозило Смоленскому князю. Само сердце княжества могло быть разорено толпами торков, ведомых братом Боголюбского, князем Торческа, Михалко Юрьевичем, подручным князем Жиздора.

   Взять большой, хоть и худо укреплённый Смоленск, толпы «чёрных клобуков» не смогут. Но смогут выжечь Днепровскую долину, пока княжеские дружины сторожат новгородцев на двинских рубежах. Когда лет пятнадцать назад Долгорукий двинулся с севера, от Волги к Смоленску, Ростик, только что ставший первый раз князем Киевским, бросил всё и прибежал спасать свой город, отдав Долгорукому Великое Княжение. Пустит ли Благочестник «в распыл» «отцову задницу» (наследство)? – Нет. Единственное спасение – Боголюбский.

   ***

   Боголюбский... Вот же дал господь... У него не только шея кривая – у него вся душа перекрученная.

   Про этот исторический эпизод («поход 11 князей на Киев») я знал только общую канву: пару фраз из учебника. А чего тут ещё думать? Казалось: далеко, не существенно. Сходили-победили – чего ещё заботиться?

   Когда же пришло время, когда принял решение, что надо в это дело ввязываться – не было времени остановиться, покопаться на личной «свалке», пропустить откапанное через «молотилку».

   Пары фраз школьного курса довольно для «получить пристойную отметку в журнале». И совершенно недостаточно для участника событий, для оперативной деятельности. Подробности реала приводили в крайнее недоумение.

   Типа: поход Боголюбского? Он с «прошением о вокняжении» согласился? «Крест принял»? Поздравляем:

  – Новому Великому Князю Всея Руси – мои наилучшие поздравления! Когда выступаешь на Киев?

  – А никогда. Не пойду я.

   Как это?! Его ж в Великие Князья ставят! А он на печи останется?

  – Сын полки поведёт.

   Ё! Он не пойдёт? Почему? А как же Великое Княжение? Ритуалы, клятвы, об-барманивание? В «Бармаглотах» кто? «Летит ужасный Бармаглот и пылкает огнём». Кто «пылкать» будет? Назначения, награждения, наказания... И на кой хрен там я?!

  – Тогда и я не пойду.

  – Иди! Я велю!

  – Братишка! Ты мне не государь, а сосед. Я – Не-Русь. Не только не твой князь подручный – вообще не русский, не князь. Ты ханам степным, родственникам-аеповичам тоже повелеваешь?

  – Хр-р-р (далее непечатно).

   Повторю: телеграф – великая вещь. Хотя, конечно, на оба конца – и в Боголюбово, и во Всеволжске – пришлось посадить шифровальщиков. Даже не для секретности. Просто чтобы мальчишки на вышках по линии не хихикали над перлами.

   Уточняю: меня мой батя материться отучил. Ещё до детсада. А Андрея его папашка – приучил. Да и вообще – кавалерист-сколиозник. Сами прикиньте: тут вражья лава разворачивается, а тут тебе в спину вступило. Как же не высказаться?

   Уже сдвинулись войска, уже я шёл по Оке, а мы всё... «обменивались мнениями по наиболее актуальным вопросам современности». Ещё одного шифровальщика пришлось тащить с собой. Пока не вышли из «зоны покрытия».

"Были сборы недолги,

От Кубани до Волги

Мы коней поднимали в поход.

   До Кубань-реки я пока не добрался. А вот Волги у меня...! – От Казанки до Пошехонья. Какие кони в этих местностях произрастают – сами понимаете. Так что сборы были долгими: коней под гридней уже пятый год собираю, а как подошло время... пришлось поднапрячься.

   Тысячевёрстный марш по заснеженной Степи, вынужденное «мозговое безделие в седле» вырвало из круговерти суеты последних месяцев, позволило понять, сколько я тут «дров наломал». Мелочей не учёл, подробностей не знал, деталей не понял...

   ***

   Если кто-то думает, что наше знание прошлого – «неубиваемый козырь» попаданца, то он... неправ. Сильно.

   Даже профессиональные историки не знают историю так, как это необходимо для жизни в ней. Наоборот, после-знание превращается в ловушку, в обманку. Наше знание похоже на гиблое болото с редкими кочками известных событий. Смотреть со стороны можно, но кататься, как по шоссе с твёрдым покрытием... скорая погибель.

   Остаётся – быть.

   Жить в этом полупонятном потоке времени, совершать собственные поступки. Смотреть, думать, делать. Своё. Из этой реальности проистекающее. Отказаться от полу-знания нельзя: попандопуло сразу проигрывает местным, они-то куда лучше понимают в своём реале. Принять пост-знание за истину – нельзя. Иллюзия информированности приведёт к быстрой гибели. Ищи баланс, попандопуло. Точку равновесия. Между «как бы знанием» из первой жизни и «как бы пониманием» из второй.

   ***

   И вот, намучившись «ложным знанием», насовершав ошибок, я вывел отряд к Вишенкам на речке Нивке.

   Уточняю: никаких карт или указателей нет. Всё со слов очень... аборигенов. Может, и Вишенки, а может, и... Авокадовка. Или, там, Грейпфрутовка.

  – Господине! Там впереди другой отряд.

  – Глянем.

   Парень из головного дозора закрутил коня на месте и поскакал вперёд. Охрим подозрительно проводил его мрачным взглядом единственного глаза – не засада ли? Но я уже толкнул Сивку.

   Дорога поднялась на невысокой гребень холма, поросший сосняком. От опушки шли две санных колеи. Одна вправо, к видневшемуся селению. Снег, сугробы с крышами внутри, полузанесённые плетни, поднимающиеся редкие дымки...

   Подвезённый к краю леска сопливый проводник, радостно заблажил:

  – Эта...! Вона...! Вишенки! Я те сказывал! Тама! С тя гривна!

   Его вопли резко ворвались в тишину едва начавшего светлеть зимнего пространства, прерываемую только негромким позвякиванием уздечек, фырканьем коней, редкими звуками голосов. Конвоир, даже без команды, просто по чувству гармонии, приложил беднягу по почкам. Радостные вопли сменились негромким задушевным воем.

   Значит, Вишенки. Повторяемость топонимов – вещь очевидная. «Москва – на Миссисипи». А я чуть не прирезал мужичка, посчитал селение, одноимённое другому, на той стороне Днепра, обманом, происками врагов.

   Да уж, у «Зверя Лютого» не только бойцы и кони притомились, но и мозги. Тщательнее надо, Ваня.

   Вишенки, дворов десять, лежали правее и ниже нас. Ещё ниже, за ними, шла дорога. Видимо, к броду через ту речку, Нивку. Оттуда, постепенно открываясь взгляду, неторопливо выезжает отряд, всадников двадцать.

   Хоругвей нет, стяги не подняты, золото не светит. Шеломы не блестят, кольчуги не гремят. Видны мечи и сабли на поясах у одних и у седла у других. Копья, щиты... отсутствуют.

  – Гапу, Чарджи, Салмана, Любима – ко мне. Николаю – собрать обоз в кучу. Всем разобраться по турмам. Из леска не высовываться. Не вопить. Живо.

   Вестовой кинулся назад, шёпотом выкрикивая мой приказ. Я отъехал на десяток шагов назад, слез с коня, снова вернулся к опушке. Сухан, привыкший уже за время похода, протянул подзорную трубу.

   «Правильная» шлифовка «правильного» стекла, это, я вам скажу, такая вещь...! Такое иной раз увидишь – только диву даёшься.

   Шестикратное увеличение рывком приблизило бородатые лица всадников.

   Упряжь хороша, но решт нет, сёдла, потники крыты чем-то... нет, не бархатом, но пристойно, сапоги... целые, с носками... у некоторых... стремена железные, верёвочных нет... кони добрые, сытые, гладкие. Те или не те?

   Здесь нет войсковой формы, знаков различия. На марше не поднимают стяги. Европейцы носят на одежде геральдику, сеньоры одевают своих людей в разные цвета. У нас из этого – ничего.

   Гапа сказала: «побежит с семейством». Семейство верхами не потянешь. А возов нет. Какой-нибудь случайный отряд. Наверняка – вражеский. Шума поднимать нельзя. Если наскочить – кто-то убежит назад. Если следом идёт Жиздор – повернёт. На другую дорогу, на тот же Василёв...

   Я повёл трубой вправо. Оп-па! Из-за бугра, из-за Вишенок на дорогу поднимался обоз. Десятка полтора одноконных саней. Пара возков впереди тройками. Возки крыты нехудо, не дерюжка с рогожкой...

  – Чего, Воевода, опять за девками подглядываешь?

   Насмешница. Сама чуть на ногах держится, а всё шутит.

   Летом, когда я первый раз показывал ей такой инструмент, чисто случайно навёл его на пристань, где, укрывшись за стеной сарая, переодевались девки-работницы. Случайно. Надо же куда-то трубу направить. Она понимает, но подкалывает непрерывно.

  – На, глянь. Может кого узнаешь.

   Гапа слезла с коня, скинула рукавички, принялась пристраивать к глазу трубу, поданною мною.

   Осунулась. Ночь и ей непросто далась. После встречи велел отдать её санки больным, самой сесть на коня. Верхом она ездить умеет: заставил выучиться. В седле держится, спокойная гнедая кобылка её сюда довезла. Но к подобному времяпрепровождению привычки нет, вон как тяжело с седла сползала.

   Надо, Гапа, надо. Для этого и тащу тебя в общем строю. Ты единственная в моей команде, кто нынешнее околокняжеское окружение в лицо знает. Хоть некоторых из них.

  – Что, постарела?

   Агафья, не повернувшись, продолжая неотрывно смотреть в трубу, уловила моё внимание.

  – Нет. Краше прежнего. Узнала кого?

  – В третьем ряду правый – сам Жиздор. За ним – ясельничий. Приставал раз, лапал. Во втором ряду левый – сотник один. Из ближней стражи, не пускал как-то. За ясельничим через ряд – из спальников молодых, Катьке глазки строил. Всё выглядывал – куда ж инокиня с княжьего двора бегает. Прятаться пришлось.

   Гости – жданные.

   Меня начало трясти. От волнения, от радости, что пришли куда нужно, что не ошибся, что... вот прям сейчас... будет... Дело, ради которого мы сюда и пёрлись.

  – Чарджи, рас ам боб? (Что скажешь?)

  – Мечников – влево, стрелков – прямо. Хором – стрелы. Они – на лучников, мы их – в бок.

  – Снег...

  – Глубокий – у леса. Через десять шагов – по бабку. Цепью. Подъехать на сотню шагов. Конных – спешить или положить. Возы – первый-последний. Чтобы не выскочили.

  – Любим?

  – Сто – далеко.

   Тема... особенно в присутствии Охрима...

   Был в Рябиновке у Акима Яныча молодой парень, лучник Охрим. Хороший парень, не скандальный, ко мне дружественный. Когда «пауки» взбунтовались, из-за моего похода за раками и последующих игр с Пригодой, ворвались в усадьбу и собрались разнести всё вдребезги пополам, Охрим и Чарджи сумели напугать озлобленных мужиков меткой лучной стрельбой. «Верный» Аким Яныча, из последних его воспитанников в «славной сотне храбрых смоленских стрелков», Охрим перебрался вместе с ним во Всеволжск.

   Потом...

   Аким Яныч, между нами говоря, язва. Обидеть человека до слёз, на ровном месте... «как два пальца». У него без скандала пищеварение не работает. Охрим в Рябиновке терпел. Да и деваться некуда было. Во Всеволжске... Я к нему с добром, Сухан, бывший сослуживец его, хоть и «мертвяк ходячий», но дай бог и живому так.

   Аким парня обругал и выгнал. Думал: поутру дальше службу служить будет. «Как и не было ничего». В Рябиновке такое случалось. А тут парень пришёл ко мне, попросился в стрелки. Я взял.

   Аким... выговаривал, слюнями брызгал. Не первый и не последний раз. Я утёрся. Объяснил. Он не понял. Тогда – гавкнул. Три дня Аким ходил злой, на всех шипел. Потом остыл. Неправоту он, конечно, не признал. Но с людьми своими стал... аккуратнее.

   Парень толковый, стрелок хороший. Годами других постарше, к молодшим по-братски, но без панибратства. Стал десятником. Показал себя, выучился – стал турманом (взводным).

   В таком качестве он и пошёл в Костромской поход под командой Чарджи.

   В одной из тамошних стычек Чарджи допустил ошибку: не предусмотрел повторной атаки противника.

   ***

   Понимаю: такое – редко.

   «Кавалерист-Девица» пишет, что, в одном из сражений её полк раз за разом ходил в атаку. Но не целиком, а по-эскадронно. Она же была столь увлечена процессом, что присоединялась к каждому атакующему эскадрону. За что получила взыскание от командира.

   Феодальные армии так, «кавалерийски по-девичьи», воевать неспособны. Как правило, только один удар. Собрать, построить и заново повести людей в атаку – редкий талант. И полководца, и его войска. Наскок-отскок-разворот-наскок – тактика других, степных ополчений. Боплана я уже...

   ***

   Здесь повторную атаку сумели исполнить лесовики. Чарджи не предусмотрел, выдвинул лучников вперёд, на короткую дистанцию, не обеспечил им прикрытия. Охрим возражал, Чарджи – шипанул. Типа:

  – С-с-струс-с-сил?

   Дело дошло до рукопашной. Что стрелкам категорически... факультативно. Были потери, у Охрима выбили глаз. Какой лучник с одним глазом? – Вывести за штат.

   Охрим озлоблен на Чарджи: на ровном месте, по глупости, подвёл под увечье. Конец карьеры, конец любимого дела, конец жизни. Чарджи вину свою понимает, и от этого более злобится.

   У парня после увечья – крутой депресняк и чёрная меланхолия. Жалко, но смотреть противно.

   Тут я понимаю, что Ростиславу Андреевну без верного человека, который сможет присмотреть и сталью защитить, отпускать нельзя. Ивашко... от сердца оторвал. Но – надо. Место начальника моей охраны – пустое.

  – Охрим, пойдёшь?

  – Не, Воевода, бездельем маяться, брюхо отращивать... Тупое занятие.

   Я эти слова Ивашке пересказал. Тот... вроде бы пожилой уже по здешним меркам мужчина. Но как он в больничку бегом бежал, где Охрим лечение заканчивал...

   Вправил парню мозги. И по делу, и по жизни. Месяц водил за ручку по дворцу и по городу. Охрим много от Ивашки набрался, даже бурчит похоже. Потом «Саксонский караван» ушёл, и я свёл Охрима с Точильщиком. Один отрабатывает методы наблюдения, вербовки и проникновения. Другой – контрмеры.

   Охрим, со свежим взглядом, хоть и одним глазом, перетряхнул службу, нашёл и ликвидировал десяток «слабых мест», выявил троих воришек и одного... м-м-м... «иностранного агента». Месяца три эта парочка устраивала у меня во дворце то подкопы, то ловушки, то засады, то тревоги. Ныне малость угомонились.

   Охрим пошёл в поход начальником охраны и той небольшой группы лиц, которая меня обеспечивает. Повара, например, у меня нет – из общего котла. А конюх – есть. Хоть и люблю Сивку сам почесать-почистить, но времени не хватает, а оставлять коня в небрежении – скоро сдохнуть. Я про это уже...

   Бурчит Охрим как Ивашко:

  – Туда не ходи – скользко, здесь не стой – снег башка попадёт...

   Нянька с функциями убийцы.

  – Эй, Воевода, там ещё верховые следом едут (Гапа продолжает рассматривать в трубу обоз).

   Теперь видно: следом за последними санями, чуть приотстав, идёт ещё группа конных, тоже пара десятков, тоже с мечами.

  – Слушать сюда. Любим, твоя первая турма тихо, без крика, прямо через поле, рысцой к передним. Щитов не видно – со ста шагов выбьете. Вторая турма наискосок, к задним на перехват. Вслед за первой турмой лучников идут мечники. Одна турма. Влево по дороге. До перекрёстка. Не выпускать вперёд. Тоже – спокойно, без криков, рысью. Мечи в ножнах. Пока те не заорут. Салман.

  – Я здэсь, сахиби! Ударым! Сильно!

  – Не суетись. Этих мечников ведёшь ты. После второй турмы лучников... Чарджи все остальные – твои. Уже будет бой, направишь по обстановке.

  – Я с первой в голову пойду.

  – Ты пойдёшь туда, куда я велю.

   Постояли, поразглядывали друг друга. Ожидаемый мятеж – уже? – Нет, изучение грузинского оказало своё благотворное воздействие.

  – Мне нужно, чтобы здесь до конца оставался кто-то разумный и опытный, на которого можно положиться. Что там будет...? Война. На войне всякое бывает.

   Надавил, польстил, уболтал.

  – Выезжать – неспеша. Никакого галопа. Пока те орать не начали. Как начали – марш-марш. Промедление – трусость. Первым – я. Сухан – слева, Охрим – сзади. Пошли.

   Я закинул петельку «намордника» (забрало шлема-ушанки) на крючок за правым ухом, покрутил головой – нормально. Тронул Сивку. Мы медленно, сперва просто шагом, выехали из-под защиты леса на отрытое место, приняли влево, перешли на неторопливую рысь.

   Треугольник. Поле, чуть наклонённое к северу и востоку. С юга, из вершины треугольника, из-за сосняка выезжают уже стрелки Любима. Крышки тулов скинуты, но луки не подняты. Проскочив полосу глубокого, наметённого к лесу, снега, неспеша разъезжаются в цепь.

   По северной стороне – дорога с караваном. За дорогой, метрах в двадцати, полоса осинника. Овраг, наверное. Весной там побежит ручей в ту Нивку. Головная группа – два десятка верховых, едут парами и по одиночке. Колонна не плотная, не ноздрями в задницу (то и другое – коня, если кто не понял). Но и не растягиваются сильно.

   Наша левая дорога сходится с их метрах в четырёхстах. Потом их, основная, уходит в просвет между нашим сосняком и их осинником. На перекрёстке мы окажемся чуть раньше их.

   Вру: уже нет. Нас заметили, в голове группы быстренько обсудили, первая пара пошла в галоп. Выслали головной дозор. Я тоже чуть даю шенкеля Сивки. Это... просто как у гончей: «она бежит – он её догоняет».

   А вот остальной отряд движение не ускорил.

   Почему? – А зачем? Кто мы – им не понятно. Враждебных намерений не демонстрируем. Копий, щитов – нет, луков не видно, клинками не машем. Мирно, неторопливо едем. Единообразие обмундирования и снаряжения, его непривычность – удивляет, настораживает и... тормозит.

   Конница на рысях идёт 12 км/час. От момента нашего появления из леса до встречи на перекрёстке – 2-2.5 минуты. Если они их проспят – без вариантов. Любим своих парней держит в форме, они выйдут на дистанцию прицельного выстрела и положат всё, что шевелится.

   А вот если кинутся навстречу стрелкам... или на прорыв...

   Зачем я туда лезу? Почему не остался вместе с Чарджи? На белом коне, на высокой горе...

   На меня смотрят мои люди. Им нужна уверенность. Не только в том, что «Зверь Лютый» – самый лютый. Но и самый умный, самый храбрый, самый удачливый. «Где Воевода – там победа».

   Я не могу оставить свою репутацию на волю подчинённых. Даже таких хороших как Чарджи, Любим, Салман.

   Ещё: мне нужна голова Жиздора. Не плен, не ранение. Покойник. Очистить «русскую лужайку» для Боголюбского. Для себя, для своих планов, для «экстенсивного пути развития».

   «Княжья смерть».

   Прозвище прилипло ко мне после убийства тверского князя Володши в Янине. Смерть Калауза... это не то, чем можно хвастать. Но молва идёт. С несколько божественным оттенком:

  – Вот был у Воеводы враг, пришёл вражина раз в церковь, а боженька его там и...

   Оба эпизода – «из провинциальной жизни». Мы столичным... щось из Мухосранска. Нужен авторитет здесь. Чтобы два десятка «золотой нашлёпки» – самые «верхние» персонажи на «Святой Руси» – меня боялись. Любовь, уважение... хорошо бы, но вряд ли... Только страх способен заставить их не мешать моим делам. Для этого – убить первейшего из них, самого Великого Князя. Убить «честно», публично, в бою.

   Изю Давайдовича четверо гридней убивали. Так он потом ещё вина красного просил и Ростика с Жиздором, с их соболезнованиями, далеко посылал.

   Так – не надо. Надо – однозначно, наповал, один на один.

   «Я – не лох», я понимаю, что «золотую нашлёпку» придётся «сковыривать». Убивать. Явно, тайно, с выподвывертом. Но, надеюсь, не всех. Или – не всех сразу. За каждым из них сотни бойцов, тысячи податных. Которые по привычке будут поддерживать и защищать своих господ. Этих тоже придётся... Чем меньше – чем лучше. И – быстрее.

   Сколько стоит отложить на год «белоизбанутость всея Руси»? «Стоит» – в младенческих смертях.

   Краем глаза сквозь боковой вырез в шлеме поймал движение на дороге: двое верховых поскакали навстречу уже широко развернувшимся стрелкам Любима. Фланговый дозор, разведка – спросить кто такие.

   Сама головная группа поглядывает дозору вслед, притормаживает и уплотняется. Следом потихоньку подтягивается обоз и тыловая группа.

   Верховые на перекрёстке прямо перед нами встали на дороге. Перегородили путь, морды – к нам. Морды – коней, если кто не...

   Сближаемся, один поднял руку.

  – Стой, кто такие?

   Помнится, я так на Волге у Костромы на разбойную засаду нарвался. После чего узнал, что у Сухана новая душа выросла.

   Выдёргиваю палаш с левого бедра, но ничего не успеваю сделать: Сухан толчком бросает коня вперёд и рубит одного по голове топором. Сколько не советовал – предпочитает топор клинку. Мимо проскакивает Охрим и втыкает палаш в живот «рукоподнятому».

   Блин! Не поспеваю. Мне что, как на цекашной охоте, велеть, чтобы привели и подержали?

   Так, а что у нас на «других фронтах»?

   Недостаток «ушанки»: уши закрыты, не слышно. Но видно: начался бой. Мои бьют стрелами, в передней группе падают люди и кони. Противник кинулся в атаку, Чарджи прав, снег неглубок. Но дистанция достаточная, Любим работает успешно. А с дороги за нашей спиной, между нами и стрелками, в атаку через поле уже скачут копейщики Салмана.

   Тут они не копейщики: «брони везли сзади на телегах». Выдержать тысячевёрстный марш по морозу с поднятой правой рукой, удерживающей пику, даже поставленную в бушмат (кожаный стаканчик у стремени) или на ремне за спиной, при её длине, снеге и движении в плотной колонне – тяжело.

   Щиты и пики – во вьюках. Вьючные лошади... идут. Где-то. В Курске пришлось оставить помороженных и простуженных. Сейчас уже должны выдвинуться вместе с местными, по дороге подберут и остальных отставших.

   Глава 547

   Ну ладно мы – у нас марш дальний, тяжёлый. Но почему и княжьи без щитов и копий? И без шлемов. Может, они под шубы и кольчуги не поддели? – Похоже. По воткнувшимся стрелам. Не ждали. По своей земле едут, «11 князей» в другой стороне, с севера.

   Задняя группа верховых, обходя галопом обоз, кинулась вдоль дороги наперерез лучникам Любима. И подставили фланг второй стрелковой турме. Стрелки дали нестройный залп, развернулись и поехали назад. Княжьи кинулись догонять.

   Тут Чарджи с мечниками. Инал, раздражённый на весь мир, лихо срубил голову какому-то чудаку, который, сняв шлем (есть, всё-таки, у некоторых) что-то орал своим и размахивал руками.

   Ближе отработали ребята Любима.

   ***

   Сто шагов – 60 м. Скорость в галопе – 20 км/час для любой породы. 30-40 – для породистых верховых. Понятно, что не по снегу и со всадником в ватнике и железяках в седле.

   Чисто для знатоков: жеребец Бич Рэкит в 1945 смог развить скорость 69,6 км/час на дистанции в 409 метров.

   Чистокровных английских верховых, у которых объём сердца вдвое больше обычных, здесь ещё нет. Поскольку там их ещё не вывели.

   ***

   Первый залп Любима прошёл, едва на дороге начали поворачивать коней в атаку. Второй на полпути. «Вес» каждого – 30 стрел, стрельба «с табуретки»: конь стоит неподвижно. Третий залп в спину, когда княжьи повернули назад, к дороге.

   «Кто пытается убежать от снайпера – умрёт потным» – тот самый случай.

   «Умрут» – все. Но не синхронно. По полю мечутся лошади с пустыми сёдлами, выковыривающиеся из-под упавших коней или чудом удержавшиеся в сёдлах всадниках. Их перехватывают люди Салмана.

   «Рубят с плеча»? – Фиг. Я столько втолковывал насчёт пользы укола – подъезжают и колют. «В три клинка» – с трёх сторон.

   Кое-кто разворачивает коней, пытается убежать назад. Двое, поддерживая третьего, скачут вперёд, на меня по дороге.

   Не интересно, Сухан с Охримом разберутся.

   Принимаю влево, на снежную целину. Двое всадников пытаются уйти к полосе осинника справа от дороги.

   Перед осинником, как и перед сосняком, из которого мы выехали, полоса наметённого глубокого снега. Передний верховой вдруг сползает в сторону и валится с седла. Конь сразу останавливается: уздечка намотана на руку, конь дёрнул головой и встал.

   Отстав на пару шагов, след в след скачет приметный белый конь. Сбивается с галопа от возникшего перед ним препятствия, останавливается, понукаемый всадником, объезжает.

   Когда Гапа называла знакомых, разглядывая их в подзорную трубу, я коня приметил. Так-то на лицо с такой дистанции... по-китайски: «красноволосые мерзкие демоны». Здесь – бородатые. Одежда, упряжь... у всех разная. Настолько, что я не понимаю, на что смотреть, что считать индивидуальным отличительным признаком. А вот чисто белый конь в отряде один. Под Жиздором.

   Белый конёк скачет как-то... неправильно. Неровно, боком, рывками.

   У Пьера Безухова так кобыла под Бородино скакала, ранили её. А Пьер и не заметил.

   Жиздор – не граф с паркета. Спрыгивает с коня в сторону.

   Конь тут же валится. А князь, потеряв в прыжке шапку, посвечивая залысинами, подметая полами длинной шубы снег, царапая его ножнами меча, пытается преодолеть последний десяток шагов до спасительного хмыжника.

   Сивка в три прыжка оказывается между ним и его целью.

   А моя цель – вот. Ну, хоть рассмотрю.

   Так вот ты какой, Великий Князь Киевский, светоч и предтеча. Сорок пять, крепкий, коренастый, невысокий. Чуть лысеющий, полноватый. Типичный. Исторически важный. Это твоего сына, успевшего как-то, в ходе очередной русской усобицы, на несколько лет объединить Волынь и Галич, будут называть «Основателем Украины».