Текст книги "Приступ (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

   Не, если реально вороги лезут – тада да. Всё как один, плечом к плечу, грудью вперёд... Но нет же никого! Тада зачем?

   На стены остаются редкие патрули. Их хорошо видно ночью – с факелами ходят. Гарнизоны башен и патрульные подвахты. Что это за люди и сколько их? – Коренной вопрос современности. Поскольку один из таких коллективов мне предстоит сейчас вырезать.

   В мирных условиях ворота охраняет городовой полк. Кроме ворот, за ним семь городских торгов. Они же стерегут Киевскую тюрьму, «Поруб», тут недалеко, севернее ворот вблизи стены. Когда-то там держали полоцкого князя Всеслава Чародея, пока киевляне его из «Поруба» не вырубили. С тех пор, говорят, там всё изменилось.

   Они же обеспечивают оперативно-розыскные мероприятия в интересах городского тысяцкого, конвоирование осуждённых, порядок на массовых городских мероприятиях...

   Короче: ворота охраняет городовой полк. «Сутки через трое». Не считая некомплекта, заболевших, командировок «соседям помочь» и «торжественного караула». В каждый конкретный момент конкретные ворота – 6-8 человек. Загоняют наблюдателя наверх, и он любуется окрестностями. Углядел чего: давай трезвонить в колокол на верхней площадке. Нижние бегут, ворота затворяют. Малочисленность караула, отчасти, причина захвата Киева малыми отрядами в эту эпоху. Можно договориться, подкупить... Или просто проспят.

   ***

   Ночь. Темно. За высокими заборами ничего не видно. И вообще – не видно. Хорошо – снег у заборов белый, а дорога утоптана, унавожена. Хоть в заборы носом не втыкаемся.

   Вдоль улицы – брёх собак.

   Никто – ни друг, ни враг – не может пройти по русскому городу ночью незамеченным. Древние римляне были корейцами – всех собак съели, пришлось гусям «Рим спасать».

   Мы идём быстро, песен не поём, криков не кричим, железками не звякаем. Дружного пыхтения и ритмичного топотания не производим. Но, всё равно, следом за нами катиться лай. Иной такой... волкодавчик басовитенький как гавкнет из-за забора...

   Ближайшая контролируемая властями точка – тюрьма – осталась сзади. Там, наверняка, есть стража. Не вылезла. Дальше частные владения. Я слышу, как за забором сторож ругает пса: спать не даёт. Даже не выглянул на улицу. А иной, может, и выглянул, да только нас разглядеть в темноте не просто: кафтаны сливаются с темнотой и снегом.

   Какой может быть «тать ночной» в этой стране? Только после тотальной пьянки на полгорода. Когда сторож и слышит, а встать не может. Или как сейчас, когда масса пришлых перебесила собак и утомила сторожей.

   Стоп.

   Угол забора. За ним предворотная площадка.

   Как мне не хватает Ивашки! И вообще, и его скотопического зрения, в частности.

   Вал. Белый, заснеженный. Темнота закрытого воротами провала входа. Расходящиеся от него воронкой каменные стенки, «заваленные на спину», на вал. С правой, с северной, с нашей стороны – врезанный в основание этой огромной снежной горы «сторожевой двор». Забор, внутри изба для караула и конюшня. Оттуда, зигзагом вправо-влево, идёт положенная на вал крытая лестница на самый верх, к городне возле «кирпича» башни.

   Ворота «сторожки» развёрнуты к главной дороге, которая – сквозь ворота башни.

  – Идём вдоль забора, поднимаемся по склону. До лестницы наверх. Там и лестница вниз. Спускаемся, убиваем всех. Одного – взять живым. Собак унять – прежде всего. Огня, шума – не устраивать. Факеншит уелбантуренный! А ты что тут делаешь?

   Только сейчас, когда парни вокруг меня сдвинулись, увидел свою «счётную» ошибку. Одиннадцатым номером у нас – мой вестовой.

  – Пантелейка! Ты откуда здесь?!

  – Ну... дык... велели.

   Хорошо хоть не «стреляли».

   Вестовой, и вправду, должен находиться при мне неотлучно. Но, конечно, что в таких делах, что в постельных, его присутствие... нежелательно. Мальчишка просто воспользовался моей захлопотанностью последних часов, отсутствием прямого запрета.

   «Полученный приказ следует исполнять до получения нового приказа, предшествующий отменяющий».

   Вот он и полез. Храбрость демонстрировать. В ответ на насмешки товарищей о недавнем жевании собственной полевой сумки, когда меня «повели молодца на плаху».

   Факеншит! Вернёмся – накажу! Хотя – как же наказывать героя? А не вернёмся... уже не до того будет.

   Очень захотелось рявкнуть: «Марш домой!». Но очевидная глупость такой команды не позволила её произнести.

   Пошли. Тот-топ. «Не ходи по косогору – сапоги стопчешь». А не будешь ходить – голову потеряешь. Ребятам неудобно: щиты и луки на левой – за забор не уцепиться.

   Собаки подняли лай когда мы были на середине подъёма. Пришлось переваливаться грудью через забор и падать с двухметровой высоты.

   Хорошо – бардак. Снег у забора не убрали. А ведь я же говорил!

   Впрочем, я говорил по поводу волков и своим.

   Сторожевых псов на цепи зарубили сразу, а вот маленькая приблудная шавка убежала под крыльцо и оттуда злобно тявкала. Пока в её убежище не потекла кровь из вспоротого брюха выскочившего посмотреть на собачий лай стражника.

   Ещё двоих в избе прикололи «на раз» – мявкали. Последний член личного состава неудачливого поста забился под лавку и отказывался оттуда выходить. Мы его звали-звали, а он ни в какую. Капризничает. Пришлось лавку выкинуть, мужика вынуть.

  – Сколько воев на башне?

  – А... ы-ы-н... не... ой-ей-ёй... я... вы...

   Вытянул со спины «огрызок», воткнул чудаку в ляжку.

  – А-а-а-а!

  – Повторить?

  – Не-не-не! Всё! Всё скажу! Как на духу! Ткачи! Ткачи мы! Два десятка наших! Вот те хрест! С городового были! Ушли! Сразу после полуночи! Христом Богом! Одних нас, бедных, бездольных....

   Кивнул Сухану, тот отдёрнул голову мужичку, провёл ножом по горлу.

  – Ну, господа десятники, какие будут мнения?

   У меня в команде два десятника: лучников и мечников. Нормальные ребята, в бою друг друга понимают. И их бойцы – тоже. Я рассказывал про работу парами. Школа одна, все парни друг друга знают.

  – Предполагаю: два десятка гражан с усилением из городового полка. «Усиление»... свалило. Жиздора поминать. Четверых мы тут... На башне 15-16 человек. Четверо-шестеро должны быть на стене – патрули. Один-два – наверху, наблюдать. Но... ткачи, податные. Подлые людишки. Чего они сотворят... Один господь знает.

   Брусило. Толковый парень. Я его ещё на Земляничном ручье приметил. Не только в бою ловок, но и перед боем соображает. Не теряется в острых ситуациях.

  – Напоминаю: наша задача – открыть ворота для конницы. Варианты: можем пойти и снять запоры с ворот. Можем подняться наверх, перебить защитников башни... попытаться. Потом спуститься и открыть ворота. Можем разделиться: одни наверх, другие – ворота открывать. Мнения?

  – Разделяться не надо. В ворота... Там, сказывают, мостки для лучников. С обеих сторон на высоте. Ежели с башни прибегут, да зачнут конным в зад...

   Десятник стрелков Терпило. Старинное русское имя. У него есть и крестное, но не вспомню. Когда он к нам попал – у него зуб болел. Терпел. Дотерпелся до того, что пришлось надкостницу долбить. Выжил. А имя, или уже прозвище, прилипло намертво.

   Толковые ребята. Выживут, не накосячат – надо повышать. Вообще, этот поход многим лычек да звёздочек на плечах добавит: реальная боевая работа, воина сразу видно.

  – Что ж, мнение командиров совпадает с моим. Значит – правильное. Потопали.

   И мы потопали. Как большие. В смысле: не бегом, без шума, как взрослые дяденьки идут к себе домой. Или, там, сменять караул.

   Хорошо – лестница крышей накрыта. В смысле: мы видим патруль на стене с факелом, а он нас нет. Патруль пришёл с севера, прогулялся по верхней грани «кирпича», им там ляду открыли, свет, звуки из помещения. Они туда втроём влезли. Потом, после приличной паузы, оттуда трое вылезло. Двое – топ-топ по стене вправо. А третьего не видать.

   Итого: наблюдатель у тревожного колокольчика, одна штука.

   Шёпот:

  – Воевода. Дверь. Заперта.

   У нас проблема. Лестница, по которой мы поднялись, доходит до гребня вала. Выше – три метра городни. А боковая дверь с вала в «кирпич», с площадки на валу, куда вывела лестница – заперта. В мирное время люди ходят на стену через караулку, при приступе... должна быть приставная, прямо на галерею. Но... не видать. Внутрь занесли.

   Выбить дверку – шуму будет. Наверх? Залезть наверх для моих не проблема, проблема снять невидимого под тенью крыши чудака с колоколом.

  – Пантелей. Раздевайся.

  – Догола?

   Молодец. Глупых вопросов не задаёт.

  – До исподнего. Брусила, две пирамидки. Для двух стрелков. Пантелеймона я сам подниму. Залезаешь на стену, идёшь влево, в темень под крышу. Плача и повторяя «хлеб-ця, хлеб-ця». Когда подойдёшь к мужику, или он к тебе слезет, вот так, на вытянутую руку, падаешь на землю и поднимаешь. Руку с зажжённой зажигалкой. На, держи. Стрелки стреляют по подсвеченной цели. И залезают на городню. Бегом к тому краю. Как бы парочка с той стороны не пришла. Потом мы с Суханом. Открываем ляду и вниз. Следом – остальные.

  – Не, Воевода, сперва мы туда.

  – Старший десятник Брусила! Я ценю твоё стремление защитить командира даже ценой жизни. Только запомни: за меня не надо умирать, надо чтобы враги мои умирали.

   Молодёжь, блин. Тем более – с опытом побед. Так и рвутся совершить очередной подвиг. Мне, конечно, приятно. Но я знаю, что это проходит. С возрастом, с ранениями. С потерей друзей. Остаётся чувство долга. У тех, у кого оно остаётся.

  – Бой в помещении. Мои огрызки могут быть удобнее. Ещё. В башне четыре выхода: вперёд-назад на нижние площадки, влево-вправо – на вал за городнями. Их... присматривать. Никто уйти не должен. Стрелки остаются наверху, смотрят по заборолу. Ну что, Пантелейка, готов? Стрелки – на пирамидки. Я тебя... а ты, однако, маленький да тяжёленький... Спокойно. Не торопись. Приготовился. Пшёл.

   Я не спеша, чтобы не сорвался, поднял мальчишку на вытянутых руках, убедился, что он лёг там, распластался телом, подтолкнул наверх ледяные, маленькие, детские босые ступни. Стрелки уже заняли позиции. Стрелять, стоя на плечах своих товарищей... такой приём мы не отрабатывали. Прижавшись, для устойчивости, грудью к заснеженному венцу сруба, положив лук горизонтально... ересь. Но если очень хочется, то можно.

   Слева, из невидимого снизу пространства доносится жалобный голосок моего вестового:

  – Хлеб-ця, у-у-у, ы-ы-ы, хлеб-ця...

   И вдруг изумлённый мужской голос:

  – Ты... сопля... ты откуда взялся?! А ну брысь с отседова! Я те ща батогом...

  – Дяденька... не надо... хлеб-ця...

   треск колёсика зажигалки, нежный звон тетивы, два сухих негромких щелчка попавших стрел, шорох стремительного движения одежды стрелков по краю сруба... Есть. Пошли мы. Быстро. Парни в темноте сводят руки в замок, я с маху вскидываюсь на препятствие. Кажется, парни охнули, но я уже на стене, броском к белеющему метрах в восьми пятну:

  – Цел?

  – А? Ага. Х-холодно. За-заж-жигалка. Упала.

  – Не беда. Я тебе новую подарю.

  – И... с него... течёт.

   Присмотревшись вижу: по тёмным плахам помоста растекается лужа от лежащей на расстоянии вытянутой руки тёмной кучи. Странно: после стрел такого кровотечения из тепло одетого человека... А, понял, кто-то из пробегавших лучников не упустил возможности «обагрить сталь кровью врага» – перерезал сигнальщику глотку.

   Хорошо, что на «Святой Руси» скальпов не снимают – это более долгое дело.

   Можно было и снять: время у нас есть. Вдалеке, на южной стене виден факел. Ещё один патруль возвращается. Ждём. Лентяи: тянутся нога за ногу. У меня тут ребёнок мёрзнет, а они плетутся будто с барышней на плэнере. Двое? – Нет, трое.

   На десяти шагах, когда ни темноте под крышей, ни серой окраске кафтанов спрятавшихся за столбы галереи стрелков, уже нельзя доверять – залп. Мечники кидаются вперёд добить патрульных, выкинуть с деревянного помоста упавший факел.

   Хорошо, что у моих людей сапоги без подков и шпор. Иначе бы... я не расслышал. Как у нас за спиной поднялся люк. А дрожащий от холода и впечатлений напротив него в темноте галерии Пантелеймон закричал:

  – Сзади, ляда!

   Пшш-теньк-тык. Терпило навскидку пробивает стрелой грудь подслеповато помаргивающего со света, вылезшего по пояс мужика. Того отбрасывает ударом назад, и он, продолжая держаться рукой за ручку люка с внутренней стороны, начинает сползать вниз.

   Вот сейчас эта... крышка закроется и внутрь хрен попадёшь.

   Прыгаю вперёд, уже с палашом в руках. Отмашка над головой страдальца. Кисть остаётся на рукояти люка, крышка, грохоча, валится назад на настил. Мужик, поливая всё вокруг кровью из обрубка руки, хрюкает. Но продолжает торчать в отверстии по грудь.

   Факеншит же! Дырку занял!

   Лёгкий треск. Он, видимо, подобрал ноги или оступился, стрела, пробившая его насквозь и зацепившаяся за край люка, не выдержала. Визжащая, брызжущая слюнями и кровью, туша рушится вниз.

   Следом туда же рушится следующая туша. Моя.

   Нет, я, конечно, хотел по науке. Типа: бравый морячок с мостика гуляет. Спиной к ступенькам, не держась за перильца. С пыланием смелости в груди и блистанием клинка в руке.

   Мелочь мелкая: в человеке много крови. И она очень быстро вытекает. На ступеньки, например. И тут я... Как в Баден-Баденских пещерах: «А нам – наплевать! Вать, вать, вать...».

   Пересчитав копчиком ступеньки, я очень удачно отвалился в сторону, улёгся на бок, подпершись локоточком, и призадумался. И чего это я сюда так рвался? И чем мы теперь заниматься будем?

   Увы, элегичность и созерцательность были весьма кратковременны: следом сверзился Сухан. Зомбо-навыки он не утратил: остался на ногах. Топор из левой ушёл в лоб мужичку стоявшему прямо впереди, в глубине помещения, а палаш в правой – в грудь чудака слева. Мне осталось только катнуться на колено вправо и дотянуться клинком до объёмистого пуза в розовой, выцветшей от многочисленных стирок, рубахе, выпирающего между полами расстёгнутого тегиляя.

   Брюхатый мужик, весьма удивлённо рассматривающий меня, невесть откуда взявшегося и вольготно разлёгшегося по полу их караулки, ещё более удивлённо произнёс:

  – Уйё-ё...

   и, ухватившись за живот, согнулся и отшагнул. Так, что я, пытаясь загнать ему клинок поглубже, был вынужден тянуться. И снова лёг на пол. Носом в доски.

   Тут по моим икроножным протопали... лошади. В смысле: Брусила с бойцами. Я в очередной раз порадовался, что сапоги без шпор и подков. Перевернулся, получил собственным незастёгнутым намордником по мордасам, сел на задницу и огляделся.

   Ну, типа, всё: стоячих ворогов не осталось. Бойцы дорезают раненных. Сколько их тут? Шесть? Семь? А, нет – восемь. Помещение разделено на две части поперечной перегородкой с дверью. На её пороге лежит чудак, которому Сухан в самом начале топор в лобешник засандалил. Теперь пошёл вынимать. Вдруг замер, прислушиваясь. И метнул в темноту неосвещённой соседней половины. Стрельба «томагавками» на звук. Полёт нормальный, попадание – тоже. Оттуда раздался «хряп» по грубой материи, грубое слово по матери. И предсмертный вой.

  – Воевода, двое для разговора.

   Один – мой клиент, «розовое брюхо». Подхожу, присаживаюсь на корточки.

  – Поговорим?

  – Чтоб вы все сдохли! Гореть вам в гиене огненной...

   Палаш – в руке. Укол снизу под бороду. Волна горячий крови из горла мгновенно заливает клинок по гарду. Еле успел отдёрнуть. Сверх-свежий мертвяк сползает вдоль стены на бок. Старательно вытираю сталь оттопырившейся полой тегиляя покойного. Ну хоть какая-то польза от него должна быть?

   Не вставая с корточек, поворачиваюсь к молодому парню у стенке в двух шагах. Глаза у персонажа по кулаку, держится за левый бок. Под пальцами уже кровавое пятно.

  – Поговорим?

   Парень судорожно сглатывает, нервно кивает. Открывает рот и оттуда вдруг потоком хлещет кровь. Пытается что-то сказать, закашливается. Глаза закатывается. Новый выплеск ему на грудь. Ещё один. Голова опускается, тело сперва медленно, потом быстрее съезжает. По той же стенке, что и предыдущий, но в другую сторону.

   Валет. Червей. В смысле: для могильных червячков.

   Не поговорили. Жаль.

  – Терпило. Стрелки остаются на стене. Не высовываться, не маячить. Смотреть по заборолу. При появлении патрулей – истребить. По возможности – не поднимая шума и света. Пантелейка...

   В комнате два стола. С одного опрокидываю столешницу. Да, то, что надо.

  – Одну крестовину обмотать тряпьём, залить... кувшинчик с маслом есть? За стенкой должна быть смола. Топить – нет времени. Наковырять и примотать в тряпье. Вытащить на стену, высунуть обмотанной стороной наружу. Понял? А мы вниз. Брёвна таскать.

   Третьего дня я был уверен, что самое тяжёлое – собраться с духом и влезть в ту памятную полуразрушенную печку. А оказывается, куда труднее не навернутся, сбегая с уровня пятого этажа по крутой деревянной лестнице со склизкими от сырости ступеньками.

   Гарнизоны соседних башен должны поглядывать. По-хорошему, и патрули должны быть сквозные. Были ли в числе убитых люди из соседних башен – не знаю.

   Проще: каждая минута пребывания чревата потерей внезапности. Но спешить – медленно. Сломанная нога бойца – куда чреватее.

   Успели. Возле зарубленных псов во дворе сторожки две фигуры, сидящие на корточках в овчинных тулупчиках. Двое мечников молча броском проскакивают вперёд. И сносят непрошенных гостей. Штатно колют: из низкой стойки в корпус. Штатно дорезают: перевернуть лицом вверх, проткнуть горло.

   За спинами убитых приоткрытая калитка. Пошли.

   Пространство предвратной площади. Давит. Много, пусто, открыто. Кажется, что из темноты вокруг за тобой следят десятки вражеских глаз. Сейчас ударят стрелы или выкатится толпа. Орущая, машущая режуще-колюще-дробящим... Жаждущая крови. Моей крови.

  – Разошлись. Взяли. Ап!

   Бардак – хорошо. Придурки заложили ворота одним бревном. Оно – тяжёлое. Но оно одно.

   Я уже говорил: ворота на Руси открываются вовнутрь. Иначе снаружи снегом заметёт и фиг откопаешься. А чтобы ограничить доступ – поперёк, в железные скобы, ставят бревно.

   «Запор» – это не препятствие пищеварению, это препятствие движению. Говорят: запорное бревно. Его накладывают. Или снимают, как мы сейчас.

   Сняли брёвнышко.

   «Весело подняли. Весело понесли».

   Факеншит! Теперь верю – дубовое. Аккуратненько положили вдоль стеночки в стороночке.

"Лежу тихонько я в стороне.

Кричат все «горько». А горько мне".

   Аж на языке горчит. Спокойно, Ванюша. Не надо так напрягаться – грыжу заработаешь. Ты ещё нужен. Народу и миру. А какой может быть прогрессор с паховой грыжей?

   ***

   Коллеги, почему я не вижу историй о надорвавшемся, под непосильным трудом на ниве прогрессизма в России, попандопуле? Почему нет отчётов о грыжах, смещениях позвонков и геморроях? Не напрягаетесь? – Зря. Здесь есть очень много подходящего для жима и толчка. А уж рывок... рвать здесь надо повсеместно. Больше скажу: повсевсёшно.

   ***

   Потянули створки. Факеншит!

   Бардак – это нехорошо. Воротины провисли, цепляют за землю. А ну, раз-два, приподняли.

   «А боец из ПВО заменяет хоть кого».

   ПВО – нет. Так и домкратов нет! А бойцы – есть. Шесть здоровых парней могут унести крепостные ворота просто к себе домой. Под настроение. У строевых настроение задаётся приказом старшего по званию. Как, например, радиоактивный фон в расположении.

   И так придётся ещё три раза.

   Оттащили вторую створку. Дальше – 25 метров туннеля. Оно и так-то темно. «Час быка». Наверно, чёрного быка. Про негров все знают насчёт самого тёмного места. А про негро-быков?

   Итить тебя, светоносить! Пересвет ты наш! На кой... ты пересвечиваешь?!

   Брусила своей зажигалкой щёлкнул. Две ошибки: не надо так на открытом месте. И без предупреждения не надо: все враз ослепли.

   Высказанные пожелания близкого сексуального будущего мгновенно погасили огонёк.

   «Темнота – друг молодёжи» – русская народная...

   Но мы здесь не за этим.

   Повторяем. Но с учётом. «Ещё раз и лучше».

   Получается. Пошли.

   Внешние ворота заложены серьёзнее. Два бревна. Одно – «вам по пояс будет». Ещё и подкосы вбиты. Подпорки – выбили, бревно – вынули. Это вышло легко. А вот верхнее... «руки в гору до упору». М-м-мать... С третьего подхода.

   Спасибо местным: разобрали днём завал. Здесь должны стоять брёвна, подпирающие тесины ворот. Такое и тараном фиг выбьешь. Вон они, далеко не потащили, вдоль стен сложили.

   Ну что, всё? Ворота открыты, дело сделано? – Отнюдь. Самое тяжёлое дело – которое осталось. А осталось нам... хрен да маленько: подать сигнал и и дожить до появления «американской конницы». В смысле: гридней Боголюбского.

  – Выдохнули? Бегом!

   Рысцой назад. Туннель. Площадка перед воротами. Кто там пыхтит сзади? Астма и пехота – две вещи несовместные, друг мой Сальери. Сторожка. Обновок нет? – Дальше.

"Ты гуляла в неглиже.

Аж на пятом этаже.

Красовалась своей же

В неприступном кураже...".

   Тьфу. Ф-фу. Даже плохие стихи помогают. Дышать равномерно.

  – Пантелейка, ты где? Уже? Молодец! Поджечь чем?

  – А у меня вот! Я нашёл! Она тама чуть в сторону, а я тута тащу со робятами, а она – раз...

  – Поджигай.

   Мальчишка, чуть не лопаясь от восторга, от оказанной чести, от... «в жизни раз бывает» подать сигнал на взятие столицы, щёлкает зажигалкой. Подносит огонёк.

   Обмотанная тряпьём, набитым смолой и политым маслом, крестовина стола из караулки, выставленная за забороло, хорошо принялась. Чуть покрутил этот... скелет обеденного стола, чтобы все перекладины разгорелись. Выдвинул подальше: свес крыши низко, как бы не занялась.

   Сначала – ничего.

   И потом – ничего.

   Тишина. Темнота. Ничего не меняется.

   «Состояние стабильное. Тяжёлое».

   Не видят? Передумали? Ослепли-заснули?!

   Наконец, где-то далеко, кажется – у горизонта, где чёрное небо сходится с чёрным лесом, появились светлячки. Всё больше, всё шире. Россыпь. Стая. Потекли в нашу сторону. Катящаяся лавина искр. «Из искры возгорится пламя». Которое вот-вот превратит эту землю в пекло. В пепелище. Маленькой, незаметненькой, никому, кроме узких специалистов, не известной войнушки. Мелкой русской усобицы. С сожжением города, разрушением жилищ, обращением в рабство, убийствами, изнасилованиями... В бесконечном ряду подобных.

  – Брусило, Терпило. Остаётесь здесь. Держать подходы по стенам. Установить препятствия.

  – Дык... мы уже. Вон, бочки вытянули.

  – Молодцы. Я с Суханом вниз. Встречать суздальских. Как подойдут – пошлю подмогу.

  – Лучше из наших.

  – Поглядим. Держитесь.

   Снова вниз. Через ступеньку... мать! Удержался.

"Раз на пятом этаже... Муж её вернулся вдруг.

Ты учитывай этажность, выбираючи подруг".

   Очередной экстренный спуск обошёлся без членовредительства. Это радует.

   На дворе сторожевого двора – без изменений. Внесли. В смысле: вынесли. Запорное бревно и в этих воротах. Играючи! Становлюсь профессиональным брёвно-выносителем.

   Распахнули воротины, только я присел на лавочку у...

   Грохот. Тяжёлый, громкий, пугающий, непрерывный... Похоже на... ни на что не похоже. Даже обвал в горах – не сравнить. Нет такого... всеобъемлющего, всестороннего эха.

   Конница идёт по туннелю. Не идёт – скачет, несётся, рвётся в галопе.

   Из зёва ворот выхлёстывает толпа. Серые, мохнатые, шестиногие... тараканы. В смысле: кипчаки. Стрелы наложены. Тут бы они из меня подушечку для иголок и сделали. Если бы я шевельнулся.

   Толпу проносит вперёд. К распахнутым воротам сторожки подскакивает Асадук. Только метрах в пяти различает меня на фоне забора. Глаза... из дальневосточных становятся ближневосточными. Первая реакция – хват за саблю. Несколько лучников вокруг него немедленно вскидывают луки. Во все стороны.

   Но Асадук саблю не вытянул. Толкнул коня на меня.

   Не подходите ко мне близко! Я вас боюся! И вашей лошадки – тоже! Ой какая миленькая...!

  – Ассадук, оссади.

   Старая шутка, персонально к нему обращённая со времён Бряхимовского похода, сбивает боеготовность. В смысле: готовность рубить в куски всё, что шевелится. Можно ж и поговорить.

  – Ну.

  – Не нукай, хан. Передай князю...

  – Не надо.

   Оп-па. А вот это уже он меня поразил. Рядом с Асадуком пожилой кыпчак. Типичный. Если не присматриваться. Андрей.

   Я же был твёрдо уверен, что никогда русский князь не пойдёт в бой без красного плаща, без сияющих броней на теле и хоругвей, овеянных славой и милостью божьей, над головой! До Донского – точно.

   Ошибочка вышла. Точнее: приехала.

  – А тебе идёт.

  – Что идёт?!

  – Халат с малахаем. Хорошо смотришься. Как настоящий.

   Вот и не покусаешь! Вот и не покусаешь!

  – Докладываю. Башня взята, ворота открыты. Прошу полсотни бойцов. Наверх, для защиты башни. А то – сам видишь. И слышишь.

   Достаточно поднять голову, чтобы увидеть группки бойцов, бегущих по стене с факелами. И уже слышен набатный дребезг башенных колоколов.

"Проходит ночь, проходит ночь.

По ней звонят колокола...".

   Сказать: «как хорошо, что ты была» смогут не все. Из тех, кто доживёт до рассвета.

   Кыпчаков выдавливает вперёд следующая толпа конных. Гридни. А к нам подлетает «юноша грозный с мечом подъятым».

   Чисто для знатоков фолька: без гранаты.

   Вот тут всё по канону. И конь белый, и плащ красный, и шлем блистающий. Выслушав короткую фразу отца, Искандер гонит полусотню гридней через «сторожку» к лестнице, поворачивает своего белого жеребца...

  – Княжич! Погоди. Там, у Софийских ворот, Чарджи мой тебя поджидает. Ты вели своим, чтобы вот такое (я оттягиваю на рукаве кафтана ткань. Блин, вляпался где-то) – не трогали.

   Искандер, окинув меня сосредоточенно-неслышащим взглядом, поднимает коня с места в карьер. Славы ищет, «взятия ворот». Там славы... хоть ешь, хоть пей, хоть в карманы ложь. Три сотни волынских гридней... вовсе не мухи сонные.

  – Так ты и Софийские взял? Такого уговора не было.

  – Брось. Уговор был, что я тебя с этой стороны на приступочке встречу. А ты спросить должен: не замёрз ли братец Ванечка? Уговор исполнен – вот, сижу. А ты не спрашиваешь.

   Андрей хмыкает. Вдруг слезает с коня:

  – Подвинься. Дай-ка и я сяду.

   Да тут на шестерых места хватит! Но, коли ихнее самое великокняжеское благородие желает – я подвинусь.

  – С удовольствием. Посидим рядком, поговорим ладком.

  – Ранен?

   Тычет пальцем в пятно крови на рукаве.

  – Не-а. Вражья.

  – Эт ты хорошо с крестом удумал. Я уж решил – взяли вас. Ан нет, смотрю – зажёг воевода Иван знак. Как обещался.

  – Как сказал – так и сделал. Только крест не я запалил.

  – ??!! А кто?

  – Вестовой мой, Пантелеймон. Да ты его видал третьего дня. Он тогда сумку кожаную жевал.

   Андрей резко замирает, прокручивает в голове картинки последних дней...

  – С голоду? Не кормишь слуг своих?

  – Не, с испугу. Когда ты меня на плаху повёл.

  – Тебя? На плаху? А, вспомнил. А почему он?

  – Ежели дело сделано хорошо, то цветочек в холмик на вражьей могилке и ребёнок воткнуть может.

   И вот тебе, Андрюша, доза сов.классики:

   "Товарищ князь,

работа кровавая

будет

сделана

и делается уже".

   Глава 562

  – А она – сделана?

   Андрей кивает головой в сторону возвышающейся над нами башни. Там идёт бой. Суздальские... тоже по ступенькам бегать не умеют. Одолеть пять этажей крутого подъёма...

   Слишком растянулись на лестнице. Первая группа успела проскочить внутрь и теперь рубится на стене. А основная попала под другую команду киевских с северных башен. Эти шли не по стене, а по валу за стеной. Опознали противника на лестнице, теперь сыпят туда стрелы сверху.

   Со стены с воем падает чей-то воин. Темно, не разобрать чей. Падает плохо – спиной.

  – У тебя побитых много?

  – Никого.

   Острый недоверчивый взгляд. Так не бывает.

   Точнее: бывает. При измене среди защитников. Но я только подошёл. А измена... требует времени. Самому же взять башню...

   Андрей не единожды побеждал в полевых битвах. Но брать крепости не умеет. Чуть другая часть военного искусства, в которой он... не успешен.

   Мои Саров и Казанка – мелочи малозначные. Какие-то городки дикарей. А вот «мать городов русских»... Внушает.

  – Хорошо тут у тебя. Спокойно.

   Тут – спокойно?! Факеншит уелбантуренный! Да что ж тогда у него в душе творится?!

   «Спокойно» – сильно локально. Ну очень сильно! Достаточно приподняться и выглянуть из-за забора.

   В сотне шагов идёт кровавый бой на стене, если противник пройдёт ещё пару-тройку десятков шагов к башне, то сможет и нас тут, на скамейке у ворот «сторожки», стрелами достать. Мимо на рысях валят Владимирский и Суздальский городовые полки, грохот от беззубого провала ворот такой, что не слышно друг друга. Сзади, по дороге к Софийским, орут первые зарезаемые, зарубаемые, застреляемые и на копья подымаемые. Уже и огонь над крышами поднимается. Вот прямо сейчас, невидимо для нас, бегут, с разных направлений, с лестницами наперевес, к «своим» воротам союзные отряды...

   Сотни колоколен церквей киевских колотят на разные лады, поднимая сограждан на защиту свободы и отечества, чести, достоинства и прочих... преференций.

   Опаздуны. Враг уже не «у стен города» – враг внутри. Враг – мы. Ум, честь, совесть... в этом море свободолюбства и самодовольства, предательств и измен. Робкая надежда на светлое будущее. Готовая загрызть любого, вставшего на пути.

   Перелом. Перелом истории, Руси, судеб...

   А ему – «спокойно»!

   Что ж, Ванюша, тебе есть у кого учиться. Впитывай.

  – Хорошо у тебя. Однако ж надо и дела делать. Коня!

   Вскочил, ускакал. Следом – кыпчаки охраны. Будто смерч пронёсся по улице. Пыль снежная во все стороны.

   Вовремя: мои выезжают.

   Добавил половинки десятков Брусилы и Терпилы на башню. Повторил внятно:

  – В драку не лезть, держать башню. Суздальские киевских уже погнали по стене. Пусть они себе сами башни забирают.

   Сходный отряд – в Степанидину усадьбу. Не лучшее, но пригретое место. Надо будет походить там, поковырять... струпья своей души.

   О! И Николай в боевых порядках!

  – Николашка! Ты уже?! Бой же ещё не кончился!

  – А, вы завсегда стока портите-ломаете! А мне потом за вами подбирать. Лучше уж сразу... присовокупить.

  – Ну, коли главный купец на поле – тогда деваться некуда, пошли грабить Софию.

   Мы двинулись в центр, освобождая место для рязанских и муромских отрядов. Живчик мельком махнул рукой и погнал коня вдоль стены к югу, Илья, хоть и издалека, но неторопливо выразительно раскланялся.

   Всадники Алу понеслись вперёд, по улице к центру, срубая на скаку каких-то людей, выскакивавших из ворот, пуская стрелы во всё шевелящееся во дворах. Сквозь гремевший со всех сторон набат, сквозь нарастающий вой жителей, пробилось: