Текст книги "Приступ (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

   Повелитель Земли Русской. Защитник Руси Святой от поганых. Вздорный обманщик, лжец, изменник. Храбрый патриот, умелый полководец, добрый правитель. Любимец народа, «чёрных клобуков», русских князей. Всеми ими преданный. Это ж надо так исхитриться, чтобы всего за полтора года провести множество людей от любви к себе до ненависти.

   Как известно, глория того... мунди. Твоя уже... отмундила. Остался последний шаг.

   Два: между мной и тобой – два шага.

   Спрыгиваю с коня, тяну палаш из ножен, Жиздор цапает эфес своего меча, дёргает.

   Выдернул, но покачнулся в глубоком снегу, наступил на полу шубы, падая на спину на лету развернулся, упал на четвереньки, ткнулся в снег лицом и руками по локоть.

   Я сделал эти два шага... Виноват – три, до его плеч. Посмотрел, как он пыхтя и негромко ругаясь, пытается выковырнуться из снега, из вставшего колом широкого бобрового воротника шубы. Поднял двумя руками свой палаш вверх. Ну, туда, где «мировая энергия ци» и прочая хрень. И, без всяких уколов, резов, проворотов, проносов... Некрасиво, по-мужичьи, приседая, как кольщик дров, рубанул по этому... воротнику.

   Жиздор хрюкнул и снова воткнулся лицом в снег.

   Лежит.

   И чего? – И ничего.

   Блин.

   Вытянул как нельзя – на себя, потягом, палаш. Выпрямился.

   Ну и...?

   Факеншит. Не понял я.

   Правая рука его по-прежнему сжимает рукоять вытащенного меча. Наступил ногой на меч. На всякий случай...

   Он чего-нибудь скажет? Ну, как-то... идентифицирует... чего с ним случилось?

   Осторожно нагнулся, не сводя глаз с прикрытой высоким воротником головы с залысинами, ухватил за рукав с мечом, потянул вверх. Меч выпал.

   Рванул, откинул его на спину.

   Тело отвалилось. Брюхом кверху. Вместе с недорубленным до конца воротником.

   Блеснула поддетая под шубу кольчуга.

   А голова – осталась.

   Лежать. Лицом в снег.

   Из открывшихся кровеносных сосудов обезглавленного тела ударил фонтан крови. На полметра примерно.

   Красной. Быстро чернеющей. Горячей. От неё шёл пар.

   Поток падал на снег, и снег стремительно оседал. Как сахар в кипятке. Или как сугроб под струйкой мочи.

   Выглядело это как... как раздробленная кость в открытой ране. Белые кристаллики снега в чёрной оседающей крови.

   Фонтан ослаб. Потом снова толчком выплюнул очередную порцию. Потом ещё пара толчков все слабее. Потом...

   «Вода привольно полилась мирно журча».

   Только – не вода. Очень даже «не».

   Ты всё спрашиваешь, девочка: когда же был поворот? Где тот миг, после которого история пошла по-новому? – Вот это мгновение. Некрасивый, «топорный», «крестьянский» удар длинной заточенной железкой по бобровому воротнику.

   Внутри воротника была шея. На шее – голова. На голове – шапка. Самая важная шапка «Святой Руси» – «Шапка Мономаха».

   Всё что я делал до этого – можно было уничтожить. Города и селения сжечь, вещи сломать или выбросить, людей превратить с двуногую скотину или просто убить. Но никто не может пришить на место отрубленную голову. И вернуть на неё «шапку».

   «Вещью владеет тот, кто может её уничтожить».

   Жиздор и так бы умер через полтора года. Но это время он бы висел топором над Боголюбским. Ходил бы на Рось, на Киев. Потом его место занял бы его брат. Тоже садился бы на Киевский стол. Князья гоняли бы полки по Руси, звали то берендеев, то кыпчаков... И не то, чтобы так уж много убили, разорили, бывало и хуже, но в этой возне окрепла бы новая реальность: «феодальная раздробленность». Она уже была, но расцвела бы пышным цветом. Стала безальтернативной.

   Я поймал этот миг. Не мой – «миг» «Святой Руси». Когда ещё можно было сделать выбор.

   Смог «поймать», потому что построил Всеволжск, потому что кормил и учил людей, создавал новые вещи и души. Я оказался готов к «мигу». И, хоть чуть-чуть, но и к продолжению, к превращению «возможностей» в «реальность». Чего это стоило! В трудах, боли, крови... В людях моих...

   Но – сделали. Осилили. Повернули «реку истории». Пробив для неё новое русло. Вот этим ударом по бобровому воротнику.

   Я такое видел. Здесь, в «Святой Руси». В первые часы после «вляпа». Тогда меня это просто «убило»: свалился в обморок. Теперь... «чувство глубокого удовлетворения от успешно выполненного прогрессивного начинания».

   Тьфу... блин, тьфу ещё раз... Никак не отплеваться. Горло пересохло. Это... факеншит! – от радости! Все поняли?! Это я так радуюсь! Отхаркиванием. От победоносно завершившегося поединка. От убийства. От смерти человека, мать его, который меня никогда не видел. Который мне лично ничего худого не сделал. Ну, напакостничал кое-какой абстракции, называемой «Святая Русь». Но не со зла же! Он же хотел как лучше! «Лучше» – «Святой Руси». В его понимании. Он же не виноват! Его же не научили! Что можно иначе.

   Просто не сошлись... тезаурусами. И вот: «привольно полилась»...

   Тьфу, факеншит.

   Я поднял голову. Бой остановился. Все люди, и мои, и противника молча смотрели в мою сторону.

   Ждут, наверное. Чего?

   Что нужно в такой ситуации сделать победителю? Станцевать на теле поверженного врага джигу? Съесть его сырую печень?

   Тьфу, блин. Разъедрить-куролесить. Тьфу. Не, печень – не буду, аппетита нет.

   Я наклонился, ухватил за густые ещё на затылке, слегка волнистые тёмно-русые волосы, поднял голову. Убиенного мною князя. Показал людям.

   И ничего. В душе.

   Вот когда Федю Бешеного через гильотину пропускали – вот там «да». Там и волнение было, и сложный сценарий с постановочными трюками на публике. А тут... ну, голова, ну, великий князь, а так-то... по форме и весу... волосатая тыква... с начавшимся облысением. Держать неудобно: на маковке волосёнки редкие, а за затылок ухватить – морда вниз смотрит. Морда – не коня. Если кто не...

   От передних возков обоза донёсся женский крик.

   Х-ха. Разве так кричат? Вот когда на Волчанке бабы турбиной выли, глядя как их мужиков к проруби стаскивают...

   Немногочисленные воины противника, кто ещё оставался на ногах, принялись бросать оружие на снег.

   Всё верно: слуги, бояре, холопы. Воюют не за себя, а за господина. Он скажет – будут воевать. Хозяину кирдык – шавки под лавку.

   Подъехал Охрим, раздражённо встряхивая правой рукой. Кафтан у локтя порван, но наруч удар выдержал. Видать, та троица, что на них ехала, не просто далась.

  – Цел? Не ранен? Дай осмотрю.

  – Перестань изображать Ивашку. Надо будет – сам скажу. Дай мешок.

   Для наглядности потряс отрубленной головой у меня в руке. С неё слетели капельки крови. Веером по снегу. «Кровь Рюрика». Цвет – красный. Как пролетарские знамёна.

   Мешка, конечно, не нашлось. Пришлось залезать на коня, держа в одной руке обновку. Подальше, чтобы не замараться.

   Лучники собирали по полю стрелы, вырезали их из мёртвых и раненных людей и коней: вторые колчаны наши там же, где и пики со щитами.

   Мечники вязали пленных, добивали раненных, обдирали мёртвых... обычная после-победная рутина. Возчиков вытаскивали из-под возов: обозники, если не успели убежать, туда прячутся. Иной раз диву даёшься: сани-то не телега – сидят низко. Там же клиренс на колее – меньше ладони. А вытаскивают оттуда эдакого... «семь на восемь, восемь на семь».

   Связывали, ставили на колени вдоль дороги. Но возы не потрошили. Потому как... Ага. От соснячка прямо по истоптанной бойцами снежной целине, скачет Николай с приказчиками. Ворогов побили – для «купца-невидимки» время пришло. Вещички считать, сортировать да упаковывать. Хабар, как и социализм, требует учёта и контроля.

   Пяток возчиков и парочка из слуг сумела убежать. Возчики прыснули к осиннику. Сунувшиеся следом мои гридни быстро вернулись: конями не пройти.

   Успел бы Жиздор сделать тот десяток шагов – и ищи ветра в поле. Точнее: во Владимире Волынском. С армией, осадой, штурмом и прочими... удовольствиями.

   Слуги верхами кинулись по дороге назад, к Нивке. Одного срубили в сотне метров, второй оказался резов: так и ушёл. Через час в Киеве будут знать. И о моём появлении в здешних местах, и о гибели Великого Князя.

   Несколько преждевременно. Увы – не исправить.

   Возле переднего возка вдруг начался крик, визг, какая-то возня.

   Салман, что-то говоривший в занавешенную кошмой дверь возка, вдруг рявкнул, всунулся туда и выдернул, держа за грудки, какую-то бабу. Бросил её ничком в снег. Боец, стоявший рядом, наступил бабе на спину, стянул ремнём локти на спине.

   Стоявший на коленях у соседнего возка слуга вдруг вскочил, выдернул ножик засапожный и... и лёг: верховой в трёх шагах толкнул коня, прыжок и палаш разрубил голову «вскакуну». Хорошо гридень бьёт, по уставу, «с проворотом». Бедняга ещё не успел упасть, а половинка его черепушки, разбрызгивая в полёте мозги, отлетела в снег. Почти под нос бабе, которая и со связанными руками пыталась подняться. Та так и замерла на коленях.

   Потом, заметив рядом здоровенные копыта-тарелки моего Сивки потрясенно посмотрела на них, подняла голову.

   Немолода, лет тридцать, чистое белое правильное лицо, рот приоткрыт и видны зубы, вроде – целые, хотя бы передние. Глаза большие, с зеленью. И это всё, что можно сказать о русской женщине зимой. Цвет волос? – а фиг его знает. Нижний белый платок-повойник завязан плотно: ни локона снаружи. Верхний от рывков перекошен, сполз. А платок-то хорош. Снежно-белый палантин козьей шерсти тонкой работы. Я такой как-то Трифе дарил. Гречанка, типа, мёрзнет.

   Женщина перевела взгляд с моего лица на лицо Жиздора в моей руке. Лицо её начало кривиться, зубы сжались, губы начали дрожать. Она начала скулить. Всё громче.

   Я автоматом встряхнул голову, с неё снова упали капли крови.

   Когда ж оно всё вытечет? Вроде не такая уж большая. Представляете, какая здоровенная лужа натекла с той головы, которая «Бой Руслана с головой»? – Целое озеро.

   Подвывая всё громче, женщина попыталась подползти на коленях к упавшим на снег кровавым каплям. Вновь, как Жиздор несколько минут назад, наступила на одежду, ткнулась лицом в снег, вскинула голову, пытаясь подняться, дотянуться до этой «грозди рябины на снегу».

   Гридень фыркнул и снова поставил ей сапог на спину.

  – Кто такая?

  – Княгиня. Баба евоная (гридень кивнул на голову в моей руке). Упрямая такая. Живенькая. Всё елозит. Покамест – под сапогом. Ни чё, наелозится под чем другим – утишится. Ноныча – не как давеча. Откняжилась. Робе-то полонённой не сильно гонор являть. До плёточки, не далее.

   Ё! А я и не подумал. Полон – рабы. Имущество победителя. Двуногая скотинка. Как, к примеру, захваченные кони. Хочу – верхом езжу, хочу – собакам на мясо пущу, хочу – подручному подарю.

   Я-то у себя привык, что пленные, переселенцы, принужденные и добровольные – общественное достояние. Общенародное. Труд.резерв. Гос.имущество. Каждая категория – со своим набором продуманных, прописанных ограничений. Направленных на решение трёх задач: обеспечение порядка, общественно-полезный труд, трансформация индивидуума в полноценного гражданина, стрелочника.

   У меня, например, полонян под кнут не вывешивают. Зачем? Нормальному человеку мозги вправляются словом, примером, трудом. Для безобразников, лодырей, тупиц есть Христодул. Вот там – «да». Богу – богово, кесарю – кесарево, а дураку – плети.

   ***

   Уточню во избежание: мои игры в «рабовладельца», с той же Ростиславой, например, имеют характер психологический. «Рабство» – табличка лишь на одной из дверей в казематы «несвободы». Есть и другие входы. «Вера», например.

   Такие экзерцисы работают только потому, что у моих объектов есть, «с молоком матери» впитанное, понимание доли раба. Опыт пребывания в таком статусе, стереотипов поведения, границ допустимости. «Опыт», если не свой собственный, то многих в своём близком окружении.

   Часто с первого вздоха, первого взгляда в жизни: кормилица – раба. За неё двойная рабская вира: 12 гривен. Это – если чужую убить. Если свою... По «Русской Правде» хозяин ограничен только в одном: при убийстве своего раба спьяну – вира одна гривна. А остальное... Хоть с кашей ешь, хоть на хлеб намазывай. Просто по своей рабовладельческой дурости. Самодурости.

   Эти люди становятся рабами и рабынями не потому, что я такой «крутой доминатор», а потому что они к этому готовы. «Почва душ» вспахана и удобрена. Давно, всегда. Мои слова и фокусы ложатся в ждущие этого сева «борозды». И дают устойчивые всходы. С питекантропами или папуасами так не прошло бы.

   Эта толпа людей... Граждан, россиян... Холопов. Моих. Включая Великую Княгиню.

   Уточню: ни граждан, ни россиян здесь нет. Ни в этом полоне, ни вообще на «Святой Руси». Только – холопы.

   Забавно. Это открывает возможности... и создаёт проблемы.

   Я не про холопство вообще, а про конкретную бабенцию. Если кто не понял.

   ***

  – Подними её.

   Гридень убрал ногу, ухватив женщину за локти, вздёрнул на колени. Она беспорядочно смаргивала, трясла головой, налипший на лицо снег мешал смотреть.

  – А сын её где?

   Гапа говорила: «побежит с семейством». Должны быть дети. Один или два сына.

   Почти сразу после моих слов от второго возка донёсся крик. С другой стороны, что ближе к осиннику, из возка выскочил мальчишка. Метнулся к кустам. Верховой, проезжавшийся по той стороне обоза, толкнул коня, два скока и нагайка с маху легла мальчишке по плечам. Тот взвизгнул и ткнулся носом в снег. Гридень свесился с седла, оплёл той же ногайкой ногу упавшего и потащил к нам.

   Мужика, крикнувшего «беги!» и кинувшегося, со связанными руками, головой вперёд на ближайшего гридня, уже сбили с ног, уложили лицом в снег, один из моих вытащил палаш и оглянулся. Я поморщился, мотнул головой. Мужика подтащили.

   Ещё один... типичный. Светловолосый, бородатый. Пожалуй, сверстник Жиздора. Чуть выше ростом, чуть тоньше лицом.

  – Как звать?

   Молчит зло.

  – Торопишься умереть безымянным?

  – Боброком его зовут, Димитрием величают. Кормилец он. Младшего княжича наставник, как княжич Роман в Новагород ушёл. Да не тяни ты руки-то, ирод!

   Пожилая толстая женщина (служанка? нянька?), которой молодой смущающийся гридень затягивал путы на локтях, вставила свои «пять копеек». И, попутно, ввела меня в ступор.

  – Димитрий? А отца Михаилом зовут?

  – Ну. Вели не мучить княжича!

   Мальчишку вытащили на эту сторону саней, перевернули вверх головой, слегка отряхнули набившийся под одежду при буксировании снег, явно ещё не очухавшегося, норовящего завалиться на сторону, поставили на колени, принялись стягивать локотки.

   Да фиг ли мне с того княжича?! Таких-то много, а Дмитрий Михайлович Боброк Волынец в русской истории один.

   ***

   Опытнейший полководец, «умственный отец» Куликовской битвы. Единственный из там-тогдашнего высшего комсостава, имевший опыт больших полевых битв с татарами. Дмитрий Донской обеспечивал политическую и мобилизационную подготовку. А вот военное планирование операции, первый, после Батыя, выход русских ратей в Степь, определение точки, мимо которой Мамаю не пройти – от другого Дмитрия, от Боброка. Как и пятичасовое ожидание Засадного полка.

   Видеть, как гибнут твои боевые товарищи, как падают, исчезают в конных толпах басурман русские знамёна, как захватили и сам княжеский стяг, зарубили человека в княжеских доспехах под ним... Терпеть. Ждать.

   Крепкий был мужик. И умный, и крепкий.

   Не зря в «Сказании о Мамаевом побоище» Боброк работает ещё и чародеем-предсказателем: Донской просит его определить по приметам исход завтрашней битвы, землю послушать.

   "... И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долг час. Въстав, и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: «Что есть, брате Дмитрей?» Он же млъчаше и не хотя сказати ему, князь же великий много нуди его. Он же рече: «Едина бо ти на плъзу, а другая же – скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своих еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи велми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати велми. Аз же преже сего множество теми приметами боев искусих, сего ради ныне надеюся Милости Божиа – молитвою Святых страстотръпец Бориса и Глеба, сродников ваших, и прочих Чюдотворцов, русскых поборников, аз чаю победы поганых татар. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връх, твоа слава будеть».

   И не то важно, что «предсказание» верно, и не то – слушал он землю или нет, а то, что молва народная приписала ему такое волшебное умение.

  – А имение твой на речке Бобёрке?

  – Нету у меня имения. Служилый я.

  – А жена есть?

  – Нету! Да что ты всё выспрашиваешь! Коли твой верх, так и казни по зверству твоему. Ты же «Зверь». Или соврали шиши твои?

   Прозвище моё для остальных полонян – новость. Даже и княгиня очнулась, начала по сторонам оглядываться.

   Точно – похож. На Боброка с Куликовского поля: узнал больше, раньше других.

  – Не соврали. Зверь. Но не дикий, а лютый. Просто так – людей не режу. Но коли дашь причину – не замедлю.

   Поднял голову Жиздора на уровень своих глаз, посмотрел в мёртвые зрачки. Надо бы веки закрыть. И мешок бы, а то таскать неудобно. Повторил в лицо покойнику:

  – Я – не замедлю, ты – не избегнешь.

   Подъехал, наконец, Охрим, подал ковровый мешок. Аккуратно опустил, отдал. Боброк, как и другие, полоняне и бойцы, смотрит неотрывно.

   Ещё бы: чтобы главу Великого Князя в мешок клали – раз в жизни увидеть можно. Да и то – весьма не во всякой жизни. До сей поры – ни в одной.

  – Ты, Боброк, запомни. Останешься жив – женись. Сына по отцу Михаилом назови. Славный род пойдёт. Мда... А коли дурак – то нет.

   Я тронул коня дальше.

   ***

   Ну что, из трёх гипотез о происхождении героя Куликовской битвы – от Гедиминовичей, Рюриковичей и местных волынских князей, верной следует признать ни одну? – Не-а. Может, это не тот Боброк. И имения нет, и речка может быть не та – мало ли одинаковых топонимов на Руси? Я вот сегодня за это невиновного человека чуть не казнил.

   ***

  – Николай, разворачивай возы. С баб цацки возьми. Без... резкостей. Салман, ещё один придурок с засапожником – пойдёшь рядовым, сортиры чистить. Давайте, разворачивайте, время идёт.

   Возле последних саней Чарджи осматривал подведённого коня.

  – Нравится?

  – Х-ха... Да.

  – Забирай. И подбери подарки отличившимся в бою.

   Радость от хорошего коня сразу сменилась гримасой неудовольствия.

  – Чего? То коню радовался, то кривишься другим выбирать? Я боя почти не видел – видел ты. Вот и решай: кто достоин, кто нет. И что кому в радость будет.

   «Наказание невиновных и награждение непричастных» – постоянная функция государя. Тренируйся, Чарджи, пока я жив.

  – Рас ам боб? О бое.

  – Славный бой, победный. Великий Князь... голова в мешке... Об этом песни петь будут, подвиг. Хороший бой.

  – «Голова в мешке» – славно. Победа – здорово. Только бой хорош не этим. Посуди сам: у нас две сотни конных, у них – полусотни не было. Четырех-пятикратное численное преимущество. Надо быть идиотом, чтобы проиграть. Хотя... бывает.

  – Х-ха... У нас не все верхами – бойцы. И все – с тяжелого марша.

  – У них тоже – не все бойцы. Вон, двое слуг теремных лежат. Бой славный: дело сделали, «голова в мешке». А хорош он... глянь. У нас раненных двое. Ни одного погибшего, пленного, пропавшего. А у них... мертвяков ободранных в рядок выкладывают. Хороший бой: и дело сделано, и свои целы.

   Что, инал, смотришь хмуро? Мы оба знаем о чём речь. Был в походе по Сухоне эпизод. Когда ты мог обеспечить численное и тактическое преимущество. Но... м-м-м... проявил храбрость. Лично троих ворогов зарубил. Победил. Выкарабкался на храбрости молодёжи, которая просто не знает, что так делать нельзя. Семерых потерял. А можно было одним-двумя обойтись.

  – Одна причина: у нас стрелков много и мы их прикрыли хорошо. Другая – наши в шлемах и панцирях. Могут и без копий со щитами биться. У этих... почти все в одних шубах.

   И уколол, и похвалил. «Уколол» насчёт прикрытия стрелков, «похвалил»... на марше воины пытались от железа на теле избавиться. Тяжело, неудобно. «Давай во вьюк, в торбу...». Насчёт постоянной боеготовности Чарджи даже получше меня понимает. Гонял молодых беспощадно.

  – Человека в Вишенки – пусть местные приберут тут. Похоронят павших, пока зверьё не заявилось. Разведку вперёд, идём к Киеву. Версты две-три не доходя до города – становимся.

  – Ты какое-то приметное место ищешь?

  – Ищу. Неприступную пустую крепостицу на сотни три-четыре душ и тыщу лошадей. Таких здесь нет. Поэтому – укреплённую боярскую усадьбу. Или две-три рядом. Чтобы подходы-дороги... Разведку вести и дальше – до города, сколько смогут. И влево-вправо.

   В войсковых уставах прописано кому и в каком направлении устанавливать связь с соседями. Одному из вариантов и следую: мы – вновь прибывшая часть.

  – На север – смотреть до Серетицы. Знаешь? Хорошо. Там должны быть дружины союзных князей. Или где-то недалеко. На юг... глянуть до «Золотых ворот». В бой не вступать, местных не обижать. Смотреть. Вперёд.

  – Погоди. А Белгород?

   ***

   Белгород. В 21 веке – село, здесь – в десятке крупнейших городов Русских, треть Киева. Рюрик Ростиславович (в РИ чемпион по лазанью на великокняжеский престол – 7 раз, «Стололаз»), о женитьбе которого на половецкой ханочке, рассказывал как-то Благочестник в Смоленске своим княжьим «прыщам», там ещё не обосновался, шестистолпный собор Апостолов ещё не построил. Но четырёхстолпный, в котором следующего епископа, Максима, похоронят – уже стоит.

   Укрепление там – с до-княжеских времён. Уж больно место хорошее. Лет двести назад ещё печенеги осаждали да взять не смогли. «Колодец с киселём» – тамошняя хитрость.

   Детиниц в 12.5 га. Что за гарнизон там сидит? И на чьей стороне воюет?

   ***

  – С Белгородом пусть князья разбираются. Мы – к Киеву.

   Разведка ушла вперёд, мы тронулись следом. Я оглянулся на поле «моей славы». Да уж, намусорили. Сёдла и уздечки с битых коней сняли, а вот подковы... Все верховые кони кованы. Крымчаки из таких подков сабли делали, а мы бросили.

   Понятно, что железо не пропадёт. Местные и подковы приберут, и конские туши. Мясца наедятся, шкуры в дело пустят. Может, и на покойниках что найдут.

   Жадноват ты, Ваня. «Теряют больше иногда». О «Святой Руси» думать надобно. Об, ну... вообще... в мировом разрезе, плане и перспективе.

   Николай, на удивление спокойно, без плача и визга, отобрал у женщин, виноват: у рабынь, украшения, но одежду не тронул. У княгини платок... десяток гридней год кормить можно. Ладно, пусть поносит пока. Полонянок, там ещё две бабы сыскалось, вместе с княжичем сунули в один возок. В другой – моих раненых и Гапу: хватит мучить женщину верховой ездой. Мужчин ободрали существеннее – Салман мой выговор понял. Проверили вязки, построили в колонну, пошли.

   А, да. Проводник наш.

   С полверсты следом бежал, кричал про гривну недодаденную. Пришлось остановиться, рявкнуть на Охрима – я-то денег в руки не беру. Мужичок сильно не благодарил, быстренько бросился в недалёкие Вишенки хвастать.

   Глуп. Жаль, голову оторвут. Или свои, или чужие, или за гривну. Война...

   За Нивкой начиналась территория мегаполиса 21 в. Территория – есть, а «меги» нет.

   Понятно, что Киев – не Москва. Такого тотального изменения рельефа и пейзажа здесь нет. Но все равно, холмы, овраги, поля, перелески... без магистралей, «каменной плесени» жил.районов и пром.зон... Не узнаю совершенно. Здесь должна быть гирлянда Борщаговок: Софийская, Николаевская, Братская... Ничего похожего.

   Через час неторопливого движения – обоз сильно тормозит, прискакали разведчики.

  – Место нашли! Удобное: с оттуда овраги, не подойдут. Не на дороге, но и недалеко, усадьба большая, крепкая...

  – Так чего мнётесь?

  – Митрополичье имение. Шастают там... всякие долгополые. Вопят, проклясть грозятся.

  – А сам-то где?

  – Говорят: в Софии молится. За победу Великого Князя и одоление мятежников.

   Та-ак. Начнём «ловить рыбку в мутной воде»?

   ***

   Митрополитом нынче Константин II.

   Поставлен на Русь патриархом Лукою Хрисовергом. Лука – реформатор, спас Патриархию от тотального бардака и безобразия. Например, запретил священнослужителям владеть борделями на территории церквей. Менялам в храме работать нельзя, а вот проституткам... «Священное писание» не запрещает. «Владеть борделем» и «устраивать на освящённой территории» – пришлось ограничить законодательно. «Железный кулак в мягкой перчатке». В этом году Лука умрёт.

   Караван Константина и встречал Жиздор во время своего «прибыльно-патриотического» похода 1167 г.

   По прибытию Константин нарвался на спор о посте «в середу и пяток». Пик конфликта – Рождество 1168 года, которое приходилось на среду. Тогда Константин подверг епитимье печерского игумена Поликарпа. Это вызвало такое раздражение, что разгром Киева войсками Боголюбского рассматривался как божественное возмездие за «неправду митрополичью».

   В двух летописных списках, после одинакового описания разгрома Киева, в одном – «за грехи наши», в другом – «за грехи их». Память о «споре», о важности чего кушать по средам и пятницам, держится на Руси столетиями. Уже и переписчики фиксируют разные точки зрения по столь принципиальному вопросу.

   Жёсткий курс Константина угрожал церковно-политическим интересам Византии. В РИ в 1169 г. его отозвали. Скончался в 1177 г.

   Именно на его печати впервые появляется формула: «митрополит всея Руси». В эти же годы в документах Патриархии впервые используется термин «Великая Русь» – совокупность всех епархий Киевской метрополии.

   ***

   Глава 548

  – Ты им веришь? Что они проклясть могут? Слуги митрополичьи по неправде митрополичьей живут.

  – Так это... они не слуги божьи, а еретики, отступники?

  – Они – дурни. Которые дуракам служат. Усадьбу – занять. Местных – в амбар. Чтобы не разбежались да не нагадили. Будут мявкать – бить плетью. Нещадно. Не резать. Другой амбар присмотреть под полон. Николай, глянь там. Марш.

   Забавно. Про устойчивость использования многих мест в разные эпохи – я уже...

   Это к тому, что Киев в РИ будут громить, будет меняться власть, другие государства будут на этом месте. А «Дача Митрополичья» в этом месте – до большевиков. Потом детям отдадут.

   Приехали на место, по двору Николай ходит, старичка какого-то в скуфейке под руку вежливо поддерживает. Старичок в угол двора посматривает, подрагивает и крестится. В углу здоровый мужик в чёрном, на коленях, руки связаны, головой меж двух лежащих брёвен всунут.

  – Это кто?

  – Это – келарь, добрый человек. А там – тиун местный, управитель. На нашего гридня кидался, дубьём бил, рот рвал. Вон, парень мается.

  – Приведите убогого.

   Зря. Ничего хорошего. Управитель полон злобы и ругательно-проклинательных терминов: ирод-каин, калище-гноище... А где у меня...?

  – Ноготок. Твой. На подвес, на показ, с затычкой, до эмпиреев, двоечкой-троечкой...

   Что непонятного? – Нормальный профессиональный жаргон. Последнее – тип используемых орудий труда. Я ж прогрессор? Какой прогресс без стандартизации и классификации? – Классифицировали. Второй-третий класс – обычный палаческий кнут. С сверхзвуковым хвостом из пучка конских волос и узелками по телу. Различие – в крупности элементов.

   Я ещё до крыльца не дошёл – конюшню осматривал, другие службы на дворе, а это «гноище каиново» уже раздели. Привязали, подвесили и вломили. Местные из овчарни выглядывают, полон пригнали, в пустой амбар сунули... Посередь двора – свист кнута и ломтики мяса живого с кровью горячей. В разлёт.

   Может, поймут?

   Бойцы коней заводят в конюшни, овёс своим «боевым товарищам» сыпят, на отдых располагаются. А мне не до отдыха. Самая командирская работа начинается – понять.

   "Журавль по небу летит, корабль по морю идёт.

А кто меня куда влекёт по белу свету?

И где награда для меня, и где засада на меня?

Гуляй, Ванюша, ищи ответу!".

   На сегодня самое актуальное: «где засада на меня?».

   ***

   Чуть предыстории.

   В марте 1167 г., возвращаясь со встречи сына Ропака и новгородских «вятших людей» в Луках, где он добился их примирения и клятв служить верно сыну его, не доезжая Киева, умер Великий Князь Киевский Ростислав Мстиславович (Ростик). Последний «по-настоящему Великий» князь.

   Ему удалось прекратить раздирающие Русь целое поколение усобицы, завершить церковный раскол имени Климента Смолятича, прекратить набеги половцев. Восемь лет мира. Умом, словом, мечом сумел снова собрать «Святую Русь» под «одну шапку», обеспечить функционирование «станового хребта» – «пути из варяг в греки».

   Он – умер. Что дальше?

   Карамзин:

   «Сыновья Ростислава, брат его Владимир (Мачечич – авт.), народ Киевский и Черные Клобуки – исполняя известную им последнюю волю умершего Великого Князя – звали на престол Мстислава Волынского (Жиздора – авт.)».

   Это – государственное преступление.

   По «Акту о престолонаследии» 1797 г. Павла I, в отличие от Петровского «Устава о наследии престола»" (с правом государя назначить себе наследника самому, что открыло дорогу к эпохе дворцовых переворотов), наследование происходит по закону:

   «дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать...».

   «Последняя воля государя» – значения не имеет.

   Карамзин «опрокидывает в прошлое» Петровский «Устав», а не Павловский «Акт». Причина: монархизм. Карамзин не желает, чтобы «закон» был выше «государя». Что «призыв», пусть бы и по «последней воле» – крамола.

   Ростик – человек вполне вменяемый, толкать сыновей на гос.преступление не мог. Его последняя воля известна: где похоронить. А вот кому «на стол сесть» – на то закон. Как у Павла I. Иначе – «эпоха дворцовых переворотов».

   Закон? Какой?

   На Руси таких, действующих, освящённых традицией, законов – два.

   Майорат. Действует на Волыни. Линия наследования: Мстислав (Великий) – Изяслав (Изя Блескучий) – Мстислав (Жиздор). «От отца – к старшему сыну».

   Сходно в Смоленске: Ростислав (Ростик) – Роман (Благочестник). В Суздале: Долгорукий – Боголюбский. В Галиче: Владимирко – Ярослав (Остомысл).

   По майорату следующим Великим Князем после Ростика должен стать его сын, Роман Благочестник. До такого даже «крамольники» киевские не додумались.

   Потому что все случаи «майората» на «Святой Руси» – «частные исключения из общего правила». Позже «исключения» и «правило» поменяются местами.

   Правило: лествица. «От старшего брата к младшему».