Текст книги "Приступ (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

   Торбу – с головой самого Великого Князя! – под ноги, под копыта лошадиные, палаш – из ножен, вверх-вниз, левую – за спину, «огрызок» в ладонь.

   А и страшно же, коллеги, стоять посреди дороги, ничем, кроме своей глупости незащищаемым. Перед катящейся на тебя... нет, не лавины кавалерии, а просто... десятка всадников. Даже без копий, флажков, щитов, геральдики и «омерзительных» шлемов. И как люди в РИ атаку тяжёлой рыцарской конницы выдерживали?

   Тут меня по шапке – хлоп. Охрим.

   Глаза выпучил. Ругается. Наверное. Морда лица закрыта намордником. А я и забыл. Так бы и помер. От склероза.

   Закинул петельку за ухо. Чуть рогом «огрызка» глаз себе не выколол.

   Охрим свой палаш горизонтально поднял, лезвием вверх, остриём вперёд. Типа как казак шашку перед уколом по уставу. И ткнул так в воздухе. И два коня передних – бздынь-бздынь – вверх тормашками.

   Метрах в десяти от нас легли, не больше. С чего бы это? А, блин, тупой Ванька! Я ж сам...!

   Когда шлемы новые сделали, с намордниками и ушами, стало понятно, что командир команду голосом подать не может. А бойцы даже и поданную – не услышат. Пришлось придумать систему жестов. Что Охрим изобразил – не колдовской заговор на пронзение ауры ворогов, изымания их жизненной силы и вытягивания энергии «ки», а команда лучникам.

   Хоть тулы и остались к сёдлам приторочены, но сотню шагов галопом – 6-7 секунд. Вот в предпоследнюю секунду они и... удосужились.

   Молодцы, зря я их...

   Просто... очень близко «коса прошла».

   Первые кони завалились и дёргаются. Поперёк дороги. Следом ещё двое – на первых споткнувши. Остальные коней придержали.

   Из всадников: один лежит тихо, другой кричит громко, третий шевелится невнятно. Четвёртый с седла соскочил, шагах в шести стоит, меч в руке жмакает. Хотел, было, вперёд, да передумал.

   Костюмчик не дешёвый, под шубой кольчуга, морда лица... вроде что-то похожее где-то... из смоленских прыщей? Пять лет прошло – мальчики мужчинами стали, фиг узнаешь.

   Эти видят, что мы резаться не кидаемся, слезла там пара с сёдел, начинают «падаль» свою собирать. В смысле: тех, кто с коня упал.

   Тут из ворот, а там толпа народа стоит, издалека любуются...

   Эти простые народные развлечения... чтобы кто-нибудь кого-нибудь покусал-позарезал. Гладиаторские бои. В роли рабов-гладиаторов – «цвет земли Русской».

   Из ворот выскакивает новый конный ватажок. Десятка полтора. С пиками. И, что особенно противно, с лучниками. Которые стрелы накладывают уже.

   Факеншит, однако.

   Сами – в овчинах, в мохнатых шапках волчьего меха. И морды не русские.

   Два раза факеншит: впереди хан Асадук. Этих же и побить нельзя! Да и вряд ли удастся. Тогда – разговариваем.

   Третий факеншит! Намордник! Отстёгиваю.

   Да за... зафурфыркало оно! Вернусь – мегафон вставлю. Когда сделаю.

  – Сен не истен жатырсын?! (Ты что делаешь?!)

  – А ты не видишь? К твоему князю иду. Звал он меня.

  – А...? А это?

  – Дураки, сэр. В смысле, хан.

   Асадук внимательно осмотрел «место происшествия». Задержал взгляд за моей спиной. Я знаю на что он пялится: мои лучники снова наложили стрелы.

   Блочные луки – не реверсивные. Изначально отклонённые назад рога похожи на рога натянутого уже лука. При этом видно, что изделие... непривычное. Чтобы степняк не узнал лука?! Нум или коман во всех разновидностях... В темноте на ощупь, вдалеке по звуку... Вплоть до материала накладок, где – лопатка баранья, где – рог олений...

   Асадук про мои луки, наверняка, слышал. Какие-то сказки. Но в руки я не давал. А без опыта... определить деталь мелкую: «лук поднят» и «лук натянут»... Разница – в секунду. При втором надо уже стрелять. Без вариантов.

   Это как щелчок предохранителя на огнестреле. Хуже: флажок назад вернуть – пальчиком двинуть, а стрелу с натянутого лука снять...

  – Парни. Спокойно. Всем отбой.

   Мои выдохнули. Стрелы сняли, клинки убрали. Выдохнули не только мои. Большинство – разочарованно. Зрители. Итить их, катарактить.

  – Пойдём.

  – Погоди, хан. Оставь человека. А то моих опять обижать начнут, они опять ответят. Я не ищу крови. Среди подручников государя.

   Объяснять? – Последняя фраза «ставит на место» русских князей и их людей. Одновременно намекая на мои особые отношения с Боголюбским. Причём ни князья, ни их люди к предлагаемому «своему месту» – «подручники» – морально не готовы. «Царственный брат», «возлюбленный сын»... Подручник ниже. Типа: куда пошлют.

   Разговор – публичный. Ни минуты не сомневаюсь, что все мои реплики уже к вечеру будут известны всему лагерю. По сути, я нарываюсь. «Тест на вшивость». Кому мои слова поперёк – проявится быстро. Мне с такими не сработаться.

   Кыпчаки Асадука сдвинули с дороги недавних «атакунов». Разогнали зевак. И привели нас, почти под конвоем – пеших посреди конных, под ясны очи предводителя похода, князя Суждальского.

   Ну-ну-ну. Я конечно, весь в волнении и тревоге. Но коням-то чуйства пофиг. Так что пару моих бойцов с пустыми торбами под овёс один из кыпчаков проводил на конюшню.

   «Война войной, а обед по расписанию». Особенно – для скотины.

   Взошёл Ванечка на высоко крыльцо, распахнул двери дубовые, вступил в хоромы еловые. Сидят за столом люди добрые, мужи вятшие, морды кривлены, непроспатые. А во красном углу, под иконами – сам обретается, светлый князь-надёжа Андрей свет Юрьевич, глядит зло, неласково. Взговорил тут князь таковы слова:

  – Ну.

   Боголюбский был зол.

   Это – рефрен. Постоянная характеристика с начала похода и даже раньше, ещё с Боголюбова.

   Я навязал ему личное участие в этом мероприятии. Убедил, логически и психиатрически: «надо, Федя, надо». Он согласился. Умом. Но не душой. Его «крокодил» кричал и упирался:

  – Не хочу! Не пойду!

   А «обезьяна» тянула поводья и приговаривала:

  – Надо. Пойдём. Там будет хорошо. А иначе – будет плохо.

   Была бы «обезьяна» послабее – фиг бы я его сдвинул. Но со «слабой обезьяной» он бы и не был Боголюбским, так, одним из десятков вспоминаемых летописями русских князей этой эпохи.

   Однако, и «крокодил» у него... «бешеный китайский».

   Андрея раздражало всё. И я – больше всех, потому что втянул в это... приключение. Умом он понимал, что я прав, но злился на всё, попадавшееся ему на глаза.

   Надо сказать, что оснований для раздражения у него было полно. Такому любителю и «насадителю» порядка, каким являлся Андрей, видеть феодальную армию на марше... до рвоты. Помимо бардака и несуразностей, свойственных движению войск и в Новое время, а здесь просто запредельных, его бесило нарушение иерархии.

   У себя он хозяин. Отвечает за всё. Вплоть до прямого канала связи с Богородицей. Его приказ – обязателен для всех. Абсолютные права с абсолютной ответственностью. Ответственность он принял на себя сам. А права «выгрызал» тяжкой и кровавой повседневной работой.

   В походе... Его все слушают. Но не слушаются. Приказать городовому полку Овруча взять Гончары он не может. Он может приказать сыну Искандеру, чтобы тот попросил «братана» Рюрика Стололаза, что бы тот приказал тысяцкому Овруча взять Гончары. А если тот – дурак, то снять его нельзя.

   А уж убедить кое-каких жмудян не жечь Кожемяки... И подобных ситуаций – каждый день пачками.

   Всякий день – совет. На котором «советуются» не только полтора десятка князей, но и их наибольшие воеводы. У каждого – свой. Ещё: командиры отрядов, которые без князей. Полоцкие, князьями посланные, «чёрно-клобучные», князя своего продавшие, черниговские, мимо воли своего князя пошедшие...

   «Ноев ковчег». Все ноют. Кому корму мало, кому место не по чести. «Кому – хлеб чёрствый, кому – жемчуг мелкий». Каждой твари – по паре. «По паре» не в гендерном, а в служебном смысле: каждый отряд представляют, как минимум, двое.

   Кроме князей и воевод, три епископа: Смоленский, Ростовский и Переяславльский. Эти – вообще толпами. У каждого свой... архи-мандрит. Следом – мадрит, но не архи. Какие-то... прото-попы, квази-попы и гиппо-диаконы. Все длинногривые, долгополые и продолжительно-речистые.

   Князья своих пастырей потащили. Для «словом божьим слова княжеского истинности подкрепления».

   Как же можно без благословения владычного? – Всяк совет с молитвы начинается и ею заканчивается. Вердикт принимается консенсусом. С одобрения «отцов духовных». Всякое решение перед битвой проговаривается, всесторонне и многократно обсасывается. Как крестьяне землю делят: «удивительно умно». Договариваются не только где кому становиться и когда атаковать, но и, обязательно, как трофеи делить будут.

   «Одна голова – хорошо, а две лучше». А тридцать три? Так «хорошо», что хоть волком вой?

   Хорошо, когда в войске один князь. Тогда и наибольший воевода – один. Воевода командует – князь кивает, подтверждает: пра-авильно говоришь, пра-авильно.

   Здесь и князья толпой, и часть командиров имеют от своих, не пришедших сюда князей, «особые полномочия».

   Боголюбскому, который с юных лет ничьих советов, чужих указаний не терпел, который часто поступал не только против мнения других князей, но и против воли отца родного... всё это – бешенство постоянное.

   При том, что поход, вроде бы, в его пользу. Это же его в Великие Князья ставить идут, это ж за его бармы люди холод-голод терпят, кровь свою проливают.

   Рявкнуть, построить – явить неблагодарность. Приходится изображать из себя «свадебного генерала». Благостный символ светлого будущего и торжества справедливости. А он-то – реальный генерал, кавалерийский. Кипящей злобой от своего вынужденного «символизма».

   Глава 556

  – Здрав будь, государь. Поклон всей честной компании.

   Кивок Боголюбскому, общий кивок остальным.

   Как вошёл, так и понёс. Я. По кочкам. Этикет с вежеством.

   Есть нормы, формулы как здороваться с «благородным собранием». С таковым же, но с вкраплением обкорзнённых. Приветствие должно быть длиннее, умильнее и низкопоклоннее. И тут – Ванька-лысый. Вошёл – не перекрестился, к святым иконам – не приложился, святым отцам – не поклонился. Басурманин? Поганый? Еретик? – Хуже: чуженин хренообразный. Чужее Тугарина. Одно слово: папандопуло.

   Слово – одно. Но оно аборигенам неизвестно. Вот они и бьются-мучаются. Хочется поименовать. А нечем.

   Отдельно: кто кого как поименовывает.

   Князья между собой – по имени. Типа, демократично:

  – Мы с тобой – родня, рюриковичи, чего нам меж собой чваниться?

   Переход на имя-отчество – признак отдалённости, официоза. Можно по степеням родства: стрый, вуй, брат, братан, племяш.

   Боярин к князю: княже, господин. По имени-отчеству. Официально, прилюдно: с добавлением титула. Титул бывает обычный, короткий и парадный, полный. Чем длиннее используемый титул, тем больше хочет именующий.

   «Ой ты гой еси! Да распресветлый князь Суждальский, да Ростовский, да Владимирский, басурман сокрушитель, поганых истребитель, земли Русской устроитель, веры нашей православной защитник и светоч, Андрей, сын Георгиев, внук Владимиров...» – вотчину просить будет. Или деньгами много.

   Боярин к слуге, простолюдину: по имени в уменьшительной форме. Прошка, Ванька... «Мужик» – это уменьшительно. Так-то – муж.

   Бояре между собой... О-ох.

   Полный боярский титул спроста не выговорить: младший помощник третьего сотника хороброй дружины славного светлого князя Затурлыцкого Христом Богом спасаемого Святополка Ярополчича честной боярин Елпидор Заподкидышевич...

   Поэтому урезают. В меру своего понимания соотношения статусов.

   Позже этот дурдом, под названием «местничество», тотально начнётся при Иване Третьем Великом и закончится... Да не закончится оно! Я уже вспоминал страх и гнев многочисленного партхозактива, когда один из докладчиков завершил своё выступление фразой:

  – Слава генералиссимусУ товарищу Сталину!

   Неверное ударение в одном слове титула – до десяти лет.

   Коллеги не понимают: цена неверного слова в титуле – голова титулующего.

   Можно нарваться и без слов. Пример: съехались на дороге тысяцкий Овруча и стремянной князя рязанского. Кому дорогу уступать?

   В рамках своих «земельных пирамидок» они «своё место» знают. А вот при смешении... Причём дело не только в личном гоноре конкретных мужчин. Ежели он уступит, то в него и сверху плюнут, и снизу шипанут.

   Князь скажет:

  – Что-то ты честь мою худо бережёшь. А поди-ка ты... в вотчину.

   Половина годового дохода и три четверти чести – долой. Просто за «пропустил на перекрёстке».

   Слуги тоже шептаться начнут:

  – Наш-то слабоват. Надо от него...

   «Так-то парень не плохой. Только ссытся и глухой».

   Для слуг «честь господина» как прибавка к жалованию. Они, по величию господина своего, могут других, на их уровне иерархии, нагибать да гнобить. Элементарно: труд свой экономить.

  – Ты куда коня ставишь? Здесь моего господина стоять будет. А ты дуй. Вон, за полверсты.

  – Дык... Бегать же жь...

  – Ни чё, побегаешь.

   Конюх и конюший – это две такие разницы... Если второй первого без матюков и последующих плетей просто заметил, то – честь великая, «господин добёр быть изволил!». А вот при относительной равности позиций...

   При спокойных характерах и наличии доброй воли вопрос превосходства решается по обычаю. У кого борода седее, «старший – главный». По одежде: у кого блямб на узде больше...

   Я уже объяснял, что я, мои в такой системе...

  – Постой там, возле ведра поганого.

   Это даже не Алёша Попович в своём первом заходе к Красну Солнышку, это...

  – О! Тараканы расселися. Сбрысь с отседова. До не видать вовсе.

   В Московском государстве проблема возникла при расширении княжества. Когда массу провинциальной знати стало необходимо «рассовать по полочкам». Такое происходило долго, Ивану Грозному пришлось в судебном порядке рассматривать с полсотни местнических споров. Всего-то!

   В сборном войске конфликты возникают не то, что через день, а ежечасно. Народ горячий, чуть что – железяки наголо. Посмотрите «Русскую Правду» – сколько там статей, касающихся, явно, ссоры, перешедшей в членовредительство или смертоубийство.

   «Споры о чести» выкатываются на «высший суд». А кто у нас «высший»? – А вот он, Андрюшенька. Сиди и слушай. Речи бессвязные, мольбы слёзные, суждения бредовые... Рассуди князь, кто выше: дурак слепой или олух глухой?

   Отдельная тема: моё обращение к Боголюбскому. «Государь».

   Слово на «Святой Руси» известно, но в гос.иерархии не используется. У Карамзина его постоянное «Государь» бьёт по глазам. Пока смысл слова ближе к «господарь», «владелец», «хозяин». Эдакий... имущественный оттенок.

   Боголюбский, услыхав такое, отреагировал... позитивно. Он, и вправду, у себя в Залесье – хозяин. А я, таким образом, вывел себя из обще-княжеско-боярской иерархии. Подобно Меньшикову при Петре с его «мин херц».

   Я ж – внесистемный! Чуженин чужеватенький.

   С прочими? – По всякому. Часто вижу обиженных. Они, видать, о себе, по сравнению со мной, иначе думали. Обиженных богом и так-то много, а нынче и от меня прибавится. Вовсе стада толпами будут.

   Обстановка... низкий темноватый обширный зал. Вдоль стены с оконцами – длинный стол. В торце, в правом углу, под иконами – сам. Ну, точно: «свадебный генерал».

   На столе... завтрак, постепенно перетекающий в обед. Разруха с объедками. Человек тридцать за главным столом. Ели-пили-угощались. Но не убрались. Ещё человек тридцать – за двумя другими столами поменьше, по лавкам вдоль стен или на ногах.

   Асадук прошёл вперёд, докладывает Боголюбскому на ухо, на меня поглядывает.

   Сары-кипчак. Опять сарит. В смысле: наушничает. А я топаю к нижнему концу княжеского стола, развязываю торбочку...

  – Дозволь, государь, подарочком редкостным тебе поклониться.

  – Да какие уж тут подарки. От татя да вора. Убивающего добрых людей, воинов православных, прям посередь войска.

   На верхнем конце стола, справа от Боголюбского, знакомый персонаж – Роман Ростиславович, светлый князь Смоленский, старший в их роду. Благочестник.

   Святоша. Ни шагу без молитвы, без призывов к покаянию, смирению, прощению и от мыслей и дел греховных удалению. Как он детей наделал – представить не могу. Через епитрахиль? – Ор-ригинально... Надо попробовать.

   Второе лицо в походе после Боголюбского. По уделу превосходит Боголюбского. Смоленский стол выше Ростовского, княжество богаче. Но – коленом не вышел.

   ***

   Благочестник лично немало поспособствовал разгрому Долгорукого на Рутце, в котором Боголюбскому разрубили шлем прямо на голове. Княжил в Киеве, пока отец его разбирался с Долгоруким – кому бармы таскать, успел побывать князем в Новгороде, защищал Чернигов от Свояка. Позже (в РИ) Боголюбский будет, после отравления Перепёлки, ставить его князем в Киеве, ещё чуть позже – выгонять за преступление братьев. После смерти Боголюбского сам, после нескольких промежуточных князей, станет Великим Князем. Несмотря на трусость, проявленную младшим братом Давидом Попрыгунчиком в бою с половцами, откажется судить его и, по требованию Черниговского Гамзилы, уйдёт из Киева в Смоленск.

   После смерти Ростика Благочестник стал главой семейства. Следуя традиции отца, старался умиротворить, договориться. Для Ростика это было только частью поведения. Он, и в полной благости, любовался на трупы своих врагов, ставил на место даже патриарший престол. Благочестник же воспринял только «елейную» часть манеры отца.

   Старший брат должен заботиться о младших. Он и заботился. Но ни поддержать, ни удержать их – не осилил.

   Святослава Ропака выгнали из Новгорода. Вернуть его Благочестник не смог. Позже, после «принуждения к миру» с помощью «хлебной блокады», в Новгороде станет княжить следующий брат – Рюрик Стололаз. И его выгонят. Младшие – Давид Попрыгунчик и Мстислав Храбрый – отравят Перепёлку, организуют заговор против Боголюбского. Станут преступниками.

   Благочестник трижды, рискуя собой, а позднее – сыном, останавливает Храброго. Но привести его в разум не может.

   Такое «миролюбие», передавшись по наследству, приведёт его младшего сына под татарские задницы: один из «авторов» разгрома на Калке, поверивший мирным предложениям монгол. Другой «автор», храбро атаковавший и резво сбежавший с поля боя, оттолкнувший от берега Днепра лодки так, что другие беглецы не смогли спастись – сын Храброго.

   Букет личных свойств, столь удачно собравшийся в Ярославе Мудром, проявившийся во внуке его Владимире Мономахе, хорошо видимый во внуке Мономаха – Ростике, уже в сыновьях последнего распался на составляющие. Целостность «культурной традиции» перестала передаваться в этой семье.

   Оба – Боголюбский и Благочестник – воевали в составе враждующих коалиций времён «топтания мамонтов». Оба насаждали православие и строили храмы. Оба, следуя своим отцам, не допускали дробления своих княжеств на уделы, оба пытались укрепить правосудие в своих землях. Они выглядят очень похожими. Будучи совершенно разными.

   Я считаю Боголюбского фанатиком. Православия и правосудия.

   Благочестник, на мой вкус – ханжа. Лицемер, прикрывающийся набожностью. Показная добродетельность и тайное нарушение своих же норм. С обязательным искренним раскаиванием, молением, прослезением и умилением.

   Ханжество – наступательно, лицемерие – оборонительно. Лицемер – оправдывается, ханжа – осуждает других.

   Князю положено судить. Вот Благочестник и ханжует. А так бы просто лицемерил.

   Коллеги-попандопулы, вот вам точка бифуркации: если бы сын (Благочестник) пошёл бы в отца (Ростика), то ни Жиздора в Киеве, не Великого Княжения во Владимире-на-Клязьме не было бы. Новый «Ростик» «принудил» бы к миру северную и южную столицы, рязанцы и полоцкие с восторгом «легли» под такую власть. Гамзила сидел бы молча в Чернигове, Боголюбский ковырялся бы в Залесье. Страна продолжала бы существовать целостно, «под одной шапкой». Русь Залесская, Владимирская, Московская так и оставалась бы «украиной». Россия... была бы, конечно. Какая-то.

   Боголюбский враждовал со всеми. Включая отца и братьев. Убит. Провозглашён святомучеником и предтечей Российского государства.

   Благочестник пытался со всеми договориться, обойтись миром, законом, обычаем. Умер своей смертью в окружении слуг и причта. Остался в истории «одним из многих». В общем ряду русских князей этой эпохи.

   Благочестник младше не только «коленом», но и годами. Ему тридцать семь, Боголюбскому пятьдесят восемь. «Старший – главный». И – положение просителя: Благочестник спасает своё владение, Боголюбский «снисходит к мольбам всей земли Русской».

   «Проситель» – да. «Младший» – да. Но «подчинённый» – нет. Не только по собственному представлению, но и под давлением окружения.

   «Короля играет свита» – князя «играют» точно так же.

   Вокруг обоих князей люди, которые ещё 10-15 лет назад самозабвенно резали друг друга. Оба князя от немалой части «ветеранов» избавились, Андрей – выгнав бояр отца, Роман – поставив новых, взамен ушедших с Ростиком в Киев, но «закваска» осталась. Подросло новое поколение. Воспитанное на рассказах о славных победах, о том, как «мы тех, трусливых и глупых, вдрызг».

   Для обоих князей этот поход – непрерывное мучение.

   Для Боголюбского – потому что он оказался наверху расползающейся кучи дерьма, которая есть феодальная армия, «цвет земли Русской».

   Для Благочестника – потому что он наверху не оказался.

   Как же Жиздору пришлось начудить! Чтобы свести вместе двух этих людей...

   Для меня Благочестник личный враг. Не сколько я ему, сколько он мне.

   Я его трижды «обесчестил»: с частицей креста животворящего имени Евфросинии Полоцкой, с сестрой его Еленой. И тем, что удачно сбежал от команды «потьмушников-ликвидаторов», посланных по мою душу.

   «Никогда не мстите подлым людям. Просто станьте счастливыми. Они этого не переживут» – слова Юрия Никулина описывают конечное состояние. Мы пока – в процессе. Я – в осчастливливании себя, Благочестник – в переживании этого.

   ***

  – Свят-свят-свят! Святый боже, святый крепкий! Помилуй нас грешных!

  – Что княже, знакомого узрел? А, ты ж этой голове кланялся, в Светлую Пасху ликовался, в уста целовал. Радовался, коли сея голова в твою сторону поворачивалась. Вот это ухо – к речам твоим преклонялось, вот эти глаза – на тебя подобру посматривали. Да вот незадача: повстречался «Хищник Киевский» «Зверю Лютому» на дороге. И всё: уж и глаза помертвели, ледком подёрнулись, и уста почернели, высохли. Прежде с них слово каждое ловили с трепетом, а теперь ими и «господи иисусе» не вымолвить.

   Прям блокбастер получается. «Чужой против Хищника». И яйцекладом так... ба-бах во все стороны.

   Перевёл взгляд с оторопевшего, непрерывно крестящегося Благочестника на напряжённо слушающего, отстранившего в сторону склонившегося к нему Асадука, Боголюбского.

  – Вчера по утру повстречались. На Белгородской дороге у Вишенок. Съехались-переведались.

   Снова поднял голову Жиздора, чуть потряс. В тепле дома изморозь, севшая на мёртвую кожу, таяла, капельки с волос разлетелись в стороны.

  – Подойди.

   Дружно ахнувшая, дёрнувшаяся сразу во все стороны, «честна компания» провожала взглядами несомый мною на вытянутой руке демонстрационный атрибут.

  – Шею покажь. С другой стороны. А где шлем его был?

  – Спросить не успел.

   Андрей резко вскинулся на мой дерзкий ответ. Не отрывая своего «выпивающего» взгляда, подозрительно уточнил:

  – Обманом взял? Исподтишка?

  – Не-а. В чистом поле, при честном народе, один на один. У него конь упал, я спешился. Он меч вытащил да оступился. На четвереньки упал. Я подошёл и... вот.

  – Глупая удача, повезло дурню.

   Сосед Благочестника прорезался. Забавно: я и этого в лицо знаю.

   Сталкивались. В княжьем тереме девять лет назад. Давид Попрыгунчик.

   Тот раз мы с ним так сталкивались, что я едва ноги унёс и у старшей княжны в постели промежду ляжек оказался. А Попрыгунчик лестницу дубовую задницей ломал да лбом косяки вышибал.

   Постарел, постарел нынешний князь Вышгородский. Всё вино да бабы, всё ковы да измены.

   ***

   Именно Попрыгунчик организовал измену Бастия, пленение Михалко. Он проплатил берендеям и держит Михалко у себя в Вышгороде. К нему (в РИ) прибегут бояре-изменники из Киева. Позже он будет одним из организаторов убийства Глеба Перепёлки. Выгнанный, вернётся, тайно пройдёт стражу и «города Ярославова» и «города Владимирова», захватит ещё одного участника нынешнего «боевого братства» – юного Всеволода Юрьевича (Большое Гнездо), в великокняжеском дворце, в постели.

   Когда войско Боголюбского во втором походе на Киев, под управлением «головы суздальского наряда» Бориса Жидиславича, осадит Вышгород, именно Попрыгунчик приведёт немногочисленную галицкую рать. При виде которой огромное войско почему-то испугается и бросится топиться в Днепре. Его вокняжение в Смоленске приведёт к восстанию, его трусость перед половцами выгонит Благочестника из Киева.

   Очень... своеобразный персонаж. «Пугливый диверсант»?

   Интересно: а как с ним можно работать?

   ***

  – Что удача, что несчастье – всё в руце божьей. А уж кому господь да пресвятая богородица помогают... нам ли судить?

   Съел?

  – Грех это. Князя русского главу, аки какого пса бродячего, за власы таскать да по столам кидать. Надобно похоронить его. С честию.

   А это кто? Новый смоленский архипастырь Михаил? – Похож, Лазарь описывал.

  – И не говори. Вот, думаю продать. Братцу его Ярославу, который в Киеве ныне сидит. Как думаешь, архипастырь, сколь за него взять можно?

   Епископ тупо уставился на меня.

   Торговля мертвецами на Руси не распространена. Поляки – выкупали у пруссов мощи святого Адальберта. Золотом по весу. Тот, к моменту сделки, уже усох хорошо, а подержать в сырости, как с сахаром делают, чтобы вес набрал, пруссы не сообразили. Вроде бы, в два пуда уложились.

  – Андрей, вели холопу своему отдать. И главу, и останки убиенного, и семейство покойного. Для достойного отпевания и упокоения.

   Зря Благочестник рот открывает. Уж не знаю почему, но едва он выскажется, как меня передёргивает. И обязательно какая-нибудь поддёвка с издёвкой на язык просятся.

  – На что тебе семейство покойного для похоронения? Иль ты, как предки наши, в поганстве пребывавшие, думаешь вдову вином поить да хором огуливать, пьяную задушить да в могилу с покойным положить?

   Оскорбление в форме вопроса... «Как часто вы избиваете свою жену?» – классика!

  – Что-о?!!

   Оскорбительность моего предположения пробила, наконец, обычную маску смирения и умиления, плотно приросшую к лицу Благочестника. Он пошёл красными пятнами, откинулся на стену, намертво сжав большой вычурный крест с изящными кружавчиками по перекладине, висевший у него на груди. Если бы взглядом можно было сжечь, то от меня и горстки пепла не осталось бы.

   С десяток людей, сидевших вблизи него, завозились, вставая, доставая мечи, вразнобой характеризуя меня особо уничижительно:

  – Олух! Хам! Тварь! Басалай! Болдырь безмозглый! Обломъ! Рахубникъ пустобрёхный! Мерзя! Дерзослов! Бесстыдник! Медный лоб, оловяный х...

   Последнее, материаловедческое, определение меня озадачило. Как-то такое применение олова мне в голову не приходило. Но ведь народ наш ничего просто так не скажет? Есть же в этом какая-то... «сермяжная правда»?

   Я попытался представить себе изделие... олово у меня есть... соответствующих размеров и формы... наплывы и вырезы для повышения эффективности... усики делать будем?... резьбу... левую или правую?... молитвы и лозунги гравировкой, для призывания удачи... вдоль? поперёк? спиралью?... тонкостенный – залить предварительно горячей воды для разогрева... или стальной сердечник?... с индукционной катушкой... рефлектор для «любовного жара»?... нихрома нет – мотать много... ага, и тут пробой изоляции на корпус... да не на корпус изделия, а на...

  – Сесть. Всем.

   Голос Боголюбского ворвался в поток выкриков и ругательств. Хоть и не громко сказано было, но пробило общий шум. Оглядываясь на Андрея, смоленские бояре сразу тушевались, бурча разное, убирали клинки, усаживались на свои места по лавкам.

   От группы суздальских от другого стола донёсся смешок и тихое, довольное:

  – Мы-то на княжий взор наглядявши, не раз отбоявши. А этим-то внове.

  – И не скажи. Как бы не обделались.

   ***

   Похожее очевидцы будут описывать у Фридриха II по прозвищу «Чудо мира», внука Барбароссы. «Змеиный» взгляд, «пылающий нездешним жаром». Фридрих, человек довольно ординарной внешности, пользовался бешеным успехом у женщин, был трижды отлучён от церкви, в таком состоянии освободил для христиан Иерусалим с Вифлеемом, причём без войны. Утерев, тем самым, нос и Римско-католической церкви, и всяким предшествующим и последующим крестоносцам. А всего-то – посматривал выразительно.

   ***

   Надо бы «капнуть». На мозги. Благочестнику, пока Боголюбский не произнёс слов, от которых ему придётся отказываться.

  – Ежели спросил не по вежеству, то, княже Роман, извини. Однако ж иного чего в голову не пришло. Отдать покойного с семейством его – не забота. Коли заплатишь. За останки столь нежно любимого, столь дорогого тебе Жиздора. Тебе, князь, задёшево отдам. Помнится, говаривали берендеи князю Киевскому, отбив у половцев полон русский: Надо – купи. Мы князьям русским присягаем. Но нами взятое с бою – наше.

   Я внимательно смотрел на пятнистого Благочестника. Всё мимо ушей. Но текст идёт не для него – для Боголюбского.

  – Только я не берендей, я князьям русским не служу. Над тобой, княже Роман, Великий Князь – господин. Этот ли (я кивнул на плачущую от тепла голову на столе) или будущий. Надо мною – никого. Кроме Господа нашего да Царицы небесной. Я князь Андрею сосед. Союзник. Соратник. Надеюсь – друг. Не холоп. Словом таким ты и меня, и князь Андрея обижаешь.

   Благочестник смотрел в стол, будто не слыша слов моих. Губы его шевелились. Молится, наверное. Смиряет гордыню свою, утишает гневливость. Раскаивается и умиротворяется. Это хорошо: резаться с ним «грудь в грудь» мне нельзя, а свою свору Ростиславичи так и так на меня спустят. Гневен он или нет – без разницы: убивать меня будут другие люди, спокойные.

   Он-то молчит, но другие-то вопят:

  – Княже! Андрей Юрьевич! Сей шпынь предерзский князя Рюрика Ростиславича оружничего убил! И многих людей его порезал. Разбой, господине! Свара да душегубство! Ты ж велел казнить крамольников, кто в войске свары затевать будет. Суди этого... шиша злокозненного! Казни! По слову своему!

   Один из дебелых бояр в окружении Благочестника тряс рукой, бородой и брюхом, призывая Боголюбского к исполнению его приказа по армии, к его любимому делу: суд да казни.