Текст книги "Приступ (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

   «Об управлении империей» сообщает, что царские инсигнии – венец и мантия, могущие быть посланными другим народам (в т.ч. россам), идут от Константина Великого, которому Бог лично, через ангела, их послал.

   В «Сочинение мудрейшего царя Константина Багрянородного. О церемониях» (X в.):

   Император, облачившись в царское одеяние в мутатории (помещение с одеждой, а не со всякой мутатой, как вы подумали), проходил с зажжённой свечой к солее, молился перед царскими вратами, всходил на амвон вместе с патриархом, который, помолившись над царской хламидой, надевал её на императора. После молитвы патриарха над стеммой (широкий низкий кастрюлеобразный венец с двумя жемчужными нитями по бокам – пропендулиями) она возлагалась им на голову императора при троекратных возгласах «Свят!» всех присутствующих в храме (святость в средневизантийском чине признавалась через венчание, помазания не было). Затем император возвращался в мутаторий, где, сидя на троне, принимал поздравления.

   Трон в мутатории? Поздравления в раздевалке? Хоккеисты-футболисты... Весь личный состав аристократии пропускается между вешалками, тремпелями и шляпными коробками? – Как у них всё непросто...

   «Инсигнии» на «Святой Руси» комплектны. Василий III:

   После победного похода Владимира Мономаха во Фракию Константин Мономах (нашему – дедушка) послал ему подарки: крест «от самого животворяшего древа, на нем же распятся владыка Христос», «венец царский», «крабицу сердоликову из нее же Август кесарь веселящийся», ожерелье «иже на плещу свою ношаше» и др.

   «И с того времени князь великий Владимир Всеволодович наречеся Мономах, царь великие России. С тех пор и доныне тем царским венцом венчаются великие князья владимирские, когда ставятся на великое княжество российское».

   «Крабица» – шкатулка, сердоликовая коробка. Её история известна от поступления в казну Ивана Калиты до вручения в 1498 г. Иваном III Дмитрию-внуку и последующей утраты. Потом так называли чашу из яшмы. Чашка утрачена в 18 в.

   Посылая в 1550 г. в Литву посла Якова Остафьева, Иван IV Грозный велел ему говорить так:

   «Наш государь учинился на царство по прежнему обычаю: как прародитель его, великий князь Владимир Манамах венчан на царство Русское, коли ходил ратью на царя греческого Костянтина Манамаха, и царь Костянтин Манамах тогды прародителю государя нашего, великому князю Володимеру, добил челом и прислал ему дары, венец царский и диядему, с митрополитом эфесским Неофитом, и иные дары многих царьские прислал, и на царство митрополит Неофит венчат, и от (того) времени именован царь и великий князь Владимер – Манамах; и государя нашего ныне венчал на царство Русское тем же венцом отец его Макарей митрополит, занже (потому что – авт.) ныне землею Русскою владеет государь наш один».

   Константин Мономах умер, когда Владимиру Мономаху было два года. Известны печати времён молодости Владимира Мономаха, с этим прозвищем и титулом «архонт». Митрополит Неофит (ну и и имячко!) исторически ненаблюдаем.

   Посол императора Максимилиана II Перштейн:

   «Видел я корону испанского короля со всеми регалиями, и короны Тосканского великого герцога... и короны его цесарского величества венгерского и чешского королевств, а равно и французского короля, однако заверяю наисветлейшую и наичестнейшую милость Вашу, что ни одна не может сравняться с короной московского великого князя».

   Про какую шапку толкует Першнейн – неизвестно. Кроме «Шапки Мономаха», в казне Московского Кремля хранилось ещё семь царских венцов. До 21 в. дошли: «шапка Мономаха» второго наряда (1680, короновали Петра I), «шапка Алтабасная» (1684), «Казанская шапка».

   Сама «шапка», как, например, корона мадьярских королей – составная, неоднократно ремонтировалась. У мадьяр крестик на маковке так и остался согнутым. После того, как горничная Илонка, утаскивая регалию, сверзилась в темноте с лестницы. Наши не только погнутое выправляют. Серебряные детали заменялись медными, а то и железными. Соболиная опушка менялась, минимум, два раза.

   В конце 17 в.:

   «Шапка царская золотая, сканая Мономахова, на ней крест золотой гладкий, на нём по концам и в исподи четыре зерна гурмицких, да в ней каменья, в золотых гнёздах: над яблоком, яхонт жёлтый, яхонт лазоревый, лал, промеж ними три зерна гурмыцких; да на ней четыре изумруда, два лала, две коры яхонтовых, в золотых гнёздах, двадцать пять зёрен гурмицких, на золотых спнях; около соболей: подложена атласом червчатым: влагалище деревянное, оклеено бархателью травчатою, закладки и крючки серебряны».

   Бедный Боголюбский... Как же он будет это «влагалище деревянное» на голову одевать? Хотя, может, «бархатель» в роли презерватива, в смысле: предохраняющего средства, убережёт? А, понял: соболей-то ещё нет, только атласная подкладка.

   Древнейшая часть «шапки Мономаха» – два ряда декорированных золотых пластин и крест, который крепился на тонкую проволоку к специальным треугольным вырезам в их верхней части, изготовлена в 60-70-е годы XIII века.

   А жо поделаешь? – Татарва прошлась и прежнюю шляпку... бесследно батыйкнула.

   Нынешняя (нач.12 в.) – полусферическая, с крестом на маковке, со свисающими по сторонам лица до плеч, подобно пейсам, жемчужными нитями.

   Комнины – воюющая династия. Прежнюю корону плоской, расширяющейся кверху чашкой (стемму), восходящую к митре священников, заменили подобием полусферического воинского шлема. Аналогичное изделие и было прислано Мономаху. Не дедом его, конечно, а сватом, отцом мужа внучки.

   Каждая золотая пластина тульи – вытянутая трапеция с треугольным вырезом наверху, покрыта сканным орнаментом. По поверхности – жемчужины, отдельно и в кастах высотой 3-4 мм. На половине пластин в нижней части изображён лотос, на остальных – шестиконечная звезда с 12-лепестковой розеткой внутри. Завитки из золотой проволоки спиралевидно закручиваются справа налево.

   Цена этой цацки – три судьбы из «дома Рюрика», не считая убитых и покалеченных простых и знатных.

   В начале XII в. на Руси появился человек, выдававший себя за убитого сына императора Романа IV – Льва Диогена. Мономах признал претендента и выдал за него дочь Марию. В 1116 году для возвращения престола «законному царевичу» пошёл войной на Византию – последняя война в истории двух государств. Лже-Диогену удалось овладеть многими дунайскими городами, но в Доростоле самозванца настигли двое наёмных убийц императора Алексея I.

   Это не остановило Мономаха. Уже в интересах внука Василия, сына лже-Диогена, организовал новый поход.

   В 1123 году, после смерти Алексея I (1118 г.), русско-византийские переговоры увенчались династическим браком: внучка Мономаха стала женой сына императора Иоанна II – Алексея.

   Внучок Васенька был объявлен ублюдком и принялся «верно служить русским князьям», дочка Мария пошла отмаливать чьи-то грехи в монастырь, а внучка выла с тоски, запертая в гинекее императорского дворца.

   Мономах же получил «инсигнии» и официальную бумагу с назначением на должность царя. Ни сам, ни сыновья его этим воспользоваться не рискнули, а вот внуки и правнуки – обновку примеряли.

   Мероприятие проводят как в Царьграде – в Святой Софии. Ни скипетра, ни державы нет. Дают подержать крест в правую, и очередной столо-лазец, прижав левую к желудку, благостно слушает троекратный «Свят-свят-свят!». Будто мелкую нечисть отгоняют.

   ***

  – Не, в цари Боголюбский не согласный. Слово... Мельседеком каким-то отдаёт. Или – Навуходоносором. Венчать будешь... на хозяйство. В смысле: господарство, государство.

  – Нет.

   Сказано было... зло. Веско, упрямо. Окончательно.

   Я медленно поглаживал край стола. В тот раз... мне пришлось напрячься и отодвинуться. Чтобы жадная лапающая длань владельца меня смогла продвинуться дальше, продолжить жадничать и лапать. Всё глубже... заглатывая наживку.

   Тогда я выиграл. Игру? Жизнь? Будущее человечества? – Маленький незаметный эпизодик: мелкий рабёныш не отправился двуногим «говорящим орудием» в продажу на экспорт. Подсунул приманку. Жарко дышащий пряник. И – поймал.

   А теперь? Кнут или пряник? Тогда у меня не было кнута.

   Я спокойно поднял глаза на Антония. Без дурашливости, нажима, угрозы в голосе, просто объясняя:

  – Ритуал должен исполнить старший священнослужитель. В Константинополе – патриарх. На Руси – митрополит. Но он умер. Следующий – старший из епископов. Ты. Если ты отказываешься, то придётся... сделать старшим другого.

   Мы рассматривали друг друга в упор. Ты понял? Чтобы сделать другого старшим, существующий старший должен... умереть.

   Понял. И разозлился.

  – Испугать хочешь? Зарежешь? Как Константина?

  – Не шипи на меня. И не выдумывай: Константину две стрелы пробили бока. Я его не резал.

   Просто в лоб не переломить, не уступит. Тогда – шаг назад. Далеко назад.

  – Ты – последний из когорты великих. Нифонт Новгородский, Мануил Кастрат Смоленский, Ефрем Строитель Переяславльский, Илия Полоцкий, который Евфросинию пустил в келью. Великие умы, великие души, великие страсти. А теперь? «Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее иль пусто, иль темно». Гос-с-споди! Кирилл Туровский – вершина! Светоч и источник! С Иларионом сравнивают! Куда катится мир...

   Выстрелило. Кирилла он не любит, презирает. И – сдаёт без угрызений.

  – Владыко Кирилл – в городе. Задержался. После собрания архииерейского. Всё никак... не удосужится к пастве своей вернуться. В Граде Владимировом обретался. Поближе... к власть предержащим.

   Сколько злобы, сколько презрения... И – зависти. К более молодому, яркому, талантливому.

  – Мда... а ведь вы с Мануилом в его годы тоже епархиями управляли. Ты тоже певчим был?

  – Не певчим – доместиком. Тогда... лихое время было. Митрополичий запрет на всякое богослужение. Князья воюют, храмы закрыты, всякие... язычники из всех щелей... раскол... Тогдашний Черниговский владыко Онуфрий преставился. Ярый муж был. Наставник мой, благодетель. Меня из хора в ближние помощники взял. Я ему во всех делах споспешествовал. Вот меня и поставили.

   ***

   Около 1051 г. на Русь переселились три греческих певца, которые и положили начало византийской традиции пения в Русской Церкви. До этого было болгарское одноголосие.

   От этих певцов на Руси началось «ангелоподобное пение» и «изрядное осмогласие, наипаче же и трисоставное сладкогласование и самое красное домественное пение».

   Традиция приглашать южан, на Западе – итальянцев, в певчие продолжалась долго. Из отечественного:

"Не торговал мой дед блинами,

Не ваксил царских сапогов,

Не пел с придворными дьячками,

В князья не прыгал из хохлов...".

   Пушкин вспоминает Алексея Розума, ставшего певчим, потом – бандуристом, фаворитом и тайным мужем императрицы Елизаветы Петровны, графом Разумовским и генерал-фельдмаршалом Русской Императорской армии.

   В эту эпоху певчие фельдмаршалами не становятся – титула ещё нет. А вот князьями церкви – случается.

   Мануил, один из греческих доместиков, в 1136 г. был поставлен епископом на создаваемую Смоленскую кафедру.

   В 1145 г. тогдашний митрополит Михаил «тяготясь междоусобиями князей русских» уехал из Киева. Врио стал епископ Черниговский Онуфрий.

   27 июля 1147 года на митрополичью кафедру был посвящен, по настоянию великого князя Изяслава (Изи Блескучего – авт.), затворник Климент Смолятич. Онуфрий сложил с себя обязанности по управлению митрополией. Он же был в числе шести русских епископов, посвятивших Климента, первенствуя между ними. Онуфрий отличался твердым и решительным характером в своих отношениях к князьям.

   Вскоре помер, на его место поставили Антония.

   ***

  – Сколько лет прошло. Целую жизнь положил. На служение пастырьское. А теперь на тебя попы с кулаками кидаются, лик твой царапают, за бороду таскают. Был ты столпом веры сияющим, а стал...

  – Господь! Бог мой! На тебя уповаю! Сокруши недругов! Истреби еретиков, крамольников нечестивых, что восстают против благостыни престола святого, престола патриаршего...!

  – Тьфу, блин! Антоний, ты чего? От того петуха туровского кукареку истошного поднабрался? Тебе ли укорять несогласием с патриархом? Не ты ли был Смолятичу верным сподвижником, крамольником противу патриархии?

  – Ты...! Ты о делах моих судить будешь! Сопля голомордая! Прокляну! Троекратно! Именем Господним!

   Праведный гнев полыхал в очах ветхого старца, поднятая десница его, казалась, было готова обрушить на меня молнии небесные. Хоть старческому голосу и не хватало дыхания, но тембр, богатство красок и оттенков, навевали мысли если не об оперном училище, то о весьма серьёзной музыкальной школе.

   Увы, опыт. Мой личный. Вот в этом помещении, вот на этом, конкретно, столе мне уже довелось переживать страсти... бурные. И свои, и чужие. И – управлять ими.

   Я стащил с головы бандану, провёл ладонью по черепу, по подбородку. Какое удовольствие – постоянно быть чисто выбритым! Радостно улыбнулся навстречу нечестивости богомерзкой обличателю и кар небесных призывателю.

  – «Сопля голомордая»? А давай и тебе такую причёску сделаем. Ты ж теперь холоп мой. Велю – не только обреют. Выщипают. Всякую волосину. И не только на голове. А годы твои... новая волосня может и не вырасти. И будешь ты, архипастырь, гладеньким. Аки яечко пасхальное.

   Молчит, сопит. И чего с этим старым дураком делать?

   Беда в том, что он мне нужен. «На его доброй воле». Если, например, он во время коронации начнёт вопить о «неправде», о гневе господнем... резня начнётся прямо... в мутатории.

  – Забавно. Четверть века назад тогдашний митрополит наложил на Русь интердикт. Начался раскол. Мануил после писал Смолятичу суровые письма, требовал от него поклонения патриарху. А ты раскол поддержал. Это ведь твоя идея благословить митрополита этими костями?

   Я кивнул на стоящий на столе ларец.

  – Ты! Как ты смеешь?! О мощах святого мученика?! О наиценнейшем вместилище благодати божеской!

   Старец начал подниматься за столом, извергая хулу и обещая муки вечные.

   Дать ему потрогать меня за попку? – Не поможет. Возраст, знаете ли, ориентация... традиционная. В смысле: божественная. Но использовать тактильные ощущения... хорошая идея.

   Я перекинул митрополичий посох на стол и ткнул им архиерея в живот. Лалы и яхонты фривольно блеснули в одиноком луче восходящего солнца, проскользнувшем украдкой в нашу келью.

   Красивая палка. Красивее моего любимого дрючка берёзового. Но тяжеловата. Если вот так, наконечником, со всей силы приложить, то, пожалуй, и убить можно.

   Антоний отвалился к стенке, скрючился. Помалкивал, переживая острые впечатления от соприкосновения собственной грешной плоти с погонялкой свежего святомученика.

   Стало тихо. Что позволило мне продолжить собственные размышления. И в слух – тоже.

  – Забавно. Ты десятилетиями крутился между князьями. Как пескарь на сковородке. Изя Давайдович, его брат, Изя Блескучий, Жиздор, Ростик, Свояк, Долгорукий... Князь идёт в поход – с тебя молебен об одолении ворогов. Вскоре въезжает другой князь, «ворог», прежнего в гробу везут. Теперь новому «многие лета». Но ты всегда был против против патриархов. Они там, в Царьграде, менялись, но ты всегда был против. И вдруг, десять лет назад, что-то случилось. Что?

   Молчит. Пыхтит. Взглядом сжечь пытается. Отвянь, дедушка, я пожароустойчивый.

   Думаю, что знаю ответ. Мануила в 1136 г. ставил в Смоленск штатный, легальный митрополит от патриарха. Антония десятилетием позже – раскольник Смолятич. Антония пригрел и возвысил тогдашний его начальник – епископом Онуфрий. Онуфрий был за Смолятича, «за раскол» пошёл и Антоний. И плевать, что он грек, что они с Мануилом из одного гнезда яйца. Патриотизм? Цеховая солидарность? – Что за глупости!

   Карьерист? «Твёрдые убеждения» отсутствуют? Едва раскол закончился – переметнулся к победителям. Как «двойной предатель» принялся особенно выслуживаться перед старыми-новыми хозяевами. «Приспособленинец»?

   Но есть подробность...

  – Тогда в Киеве приняли митрополита Константина. Тогдашнего, Первого. Кто он тебе? Друг детства?

   Дыхание выровнялось, но использовать вдыхаемый воздух для произнесения слов и общения со мной – не соизволяет. Ещё разок приложить? Для гармоничности...

  – Тот Константин год сидел в Константинополе, дожидаясь решения патриаршего собора «о посте в середу и пяток». Почему это так важно для вас?

  – «Для вас»?!! Ты! Ты – поганый?!

   Чего это он? Я, вроде, не пукал сильно. А! В смысле: язычник.

   Факеншит! Как вы мне все надоели! Опять расстёгиваться. Лезть за ворот, вытягивать свой «противозачаточный»...

  – Какой же я поганый? Вот крест.

   Я вытащил наверх оба гайтана. На крестик Антоний глянул мельком, а вот человеческий палец с прежней душой Сухана, его потряс. Бедняга судорожно начал креститься. Потом прерывающимся голосом затянул «Отче наш».

   Я поддержал: «... и избавь нас от лукавого. Аминь». Мы даже попали в тональность.

   Не помогло.

  – Коготь! Коготь нечестивого! Коготь оплёвываемого! Диавол! Посланец Сатаны! Изыди! Изыди от очей моих и от уст моих! Изойди дымом, развейся прахом! Господь! Отец мой! Оборони меня! Защити от демона!

   Жаль, клинит чудака. Придётся... как управителя Домана в Елно? Несчастный случай в сортире... Или ещё разок попробовать вразумить?

  – Уже хорошо: хоть самим Князем Тьмы не величаешь. Антоний, давай без этой потусторонней... мутатени. Мы ж не в мутатории. Крестное знамение тебя в разум приведёт?

   Я широко и троекратно перекрестился.

   Не помогло.

   Как известно, размер зрительного аппарата связан с длиной воспринимаемых волн. Ещё немного и Антоний будет гравитацию видеть. Чем бы его... стабилизировать?

  – Вот есть у нас тут, чисто случайно, рояль в кустах. Э... Со слов твоих же – наисвятейшая реликвия всея Святая Руси. Коли я дух нечистый, то уж от неё-то точно смрадом расточусь и дымом улетучусь. Проверяем.

   Я неторопливо подвинул к себе ларчик с Климентом. Антоний дёрнулся следом. И замер.

   Ужас. Сладкий. От непредставимого, невозможного в мире земном святотатства. И – мечта. Жадное ожидание чуда. Предвкушение невиданного, очевидно явленной кары господней.

   Останавливать меня он не будет. В надежде на немедленное моё возгорание и задымление.

   Где у них тут крышечка открывается? – Ага. Нашёл. Осторожненько раздвинул покровы и откинул пелены.

   Ну что, вполне пристойно. Тараканы не бегают, червяки не ползают, гнилью не воняют. Мумифицирование произведено качественно. Может, мне и Юльку на мощи пустить?

   Погладил кончиками пальцев маленькую коричневую ссохшуюся ручку. Негр? – Нет, просто времени много прошло, потемнела. Реставраторы бы меня... трогать артефакт без перчаток... потовые железы у человека работают, влага с микробами, попадая на такие вещи...

   Поднёс свои пальцы к лицу, потёр, принюхался... Радостно улыбаясь в лицо потрясённого епископа, сообщил:

  – Забавно. Чувствовать на своём пальце тысячелетнюю святость. Похоже на корицу. Твой Климент хорошо пахнет.

   Заботливо упаковал длань древнего Римского Папы в тряпки, закрыл ларец.

   ***

   Запорный механизм – как в сувенирной шкатулке, которую жена с Корфу как-то привезла. Она тогда пыталась отучить меня курить, спрятала сигареты в ящичек. Я, когда «ухи опухли», кинулся вскрывать, а – никак. Чуть не разломал хрень в дребезги. Тут дочка со школы пришла.

  – Папа! Это ж так просто! Здесь потянуть, здесь нажать. Только маме не говори, что это я тебе открыла.

   Пришлось самому запоминать.

   ***

   Воспоминания о прекрасных временах первой жизни, совершенно сказочных, представимых здесь ещё менее, чем счастье в Эдемском саду, отразились на морде моего лица идиотской улыбкой. В смысле: умильной, благостной, радостной.

   Тут я услышал странные звуки. Будто унитаз испортился. Хотя – какие могут быть унитазы в «Святой Руси»? – Навеяло. Глюк.

   Однако, оглядевшись, я нашёл причину: хлюпанье с бульканьем издавал епископ Черниговский. Он плакал. Это было так... неожиданно, так... не гармонически. Я обеспокоился.

  – Антоний, ты чего? Я не хотел тебя обидеть. Ну, что ты, в самом деле? Ну ты посмотри – какой красивый... посох. Камушки эти, золочение по перекладинкам. Правда, миленько? Хочешь, поносить дам?

   Старческая слезливость явление распространённое. Но после столь сильно явленный им твёрдости... как-то не ожидал. И чего делать? – А! У меня же кафтан с карманАми! А в одном кармане есть... правильно угадали – носовой платок.

   Пересел к Антонию, обнял его за плечи и, хотя он и пытался вырваться, утёр ему слёзы и выкрутил нос.

   ***

   Чисто для знатоков: почему-то коллеги не прогрессируют носовые платки. А вот Румата Эсторский едва ли не в первую очередь этим озаботился.

   Конечно, для создания такого изделия требуется существенно изменить льноводство, заново создать прядильную и ткацкую отрасли, оснастить их новыми машинами и механизмами, людей выучить...

   Про устройство здешнего ткацкого станка и его берда – я уже... Про ажурные ткани русского средневековья – смотри археологию. Из святорусской «марлёвки» приличный сопливник не сделать. Всякое здешнее полотно продувается и просматривается.

   «Семь одёжек и все без застёжек. Кто её раздевает – слёзы проливает» – не только русская загадка про луковицу, но и описание здешнего одеяния аборигенов. И – аборигенок.

   Мудрость, сами понимаете, народная. Наблюдательность, извините за выражение, вековечная.

   Однако, коллеги, надо стараться. Не всё ж сопли рукавом утирать. Дискредитируете, факеншит, светлое сопливое будущее в среднем неумытом средневековье.

   ***

  – Ты... ты кто?

   Факеншит уелбантуренный! Глухой, что ли? Я ж уже...!

   А! Итить меня идентифицировать! Я представился именем, должностью. Неправильно! Здешняя таксономия начинается с вероисповедания. Типа: православный, боярин, русский, слуга князя Задырецкого... и уже в самом конце – Ванька.

   Неприемлемо: первые позиции – не про меня. Любого аборигена сразу клинит. Дальше – только морду бить.

   Антоний попытался классифицировать меня самостоятельно. Вслух, методом исключения:

  – Ты не латинянин. Не поганый. Не басурманин. Не православный. Не демон из преисподней. Тьфу-тьфу-тьфу! Сгинь нечистая!

   Утомляет. Всё не верит, пыжится меня... изыднуть. А я не могу! Хуже: не умею.

  – Тогда... тогда ты ангел божий!

   Вот это уровень! Чтобы до такого додуматься надо быть архиереем. Человеком высокой книжности, большой мудрости и огромного житейского опыта. У людей попроще фантазия останавливается на уровне домового.

   Путём логических рассуждений, опираясь на труды отцов церкви и святоотеческое наследие, Антоний формализовал встретившуюся сущность и перешёл к практической реализации: попытался сползти на колени и постучать лбом об пол.

   Уточню: на свои колени, своим лбом. Я бы лично, по простоте душевной, воспользовался чужим.

  – Антоний! Уймись! Я – человек. Человек божий, обшит кожей...

  – Божий... человек... посланец Его... во плоти...

   Мать! Еле поймал!

   Что степняк любому крестьянину даст фору по ползанью на коленях – уже говорил? Но пастыри духовные... профи, не угнаться. Старец, а бегает лихо, как младенец в последнюю неделю перед тем, как встать на ноги.

   Глава 565

   ***

   "– Где здесь находится инженер Брунс?

   – Я инженер Брунс... – Человек молча повалился на колени. Это был отец Федор...

   ***

   И я не Брунс, и Антоний не Федор, и торгуем мы не гамбсовский гостиный гарнитур, а всего лишь публичный дефиляж в «Шапке Мономаха». Но главное: Мусика у нас нет. Некому спросить насчёт гусика и предложить водочки. Некому внести в нашу беседу свежий взгляд, полный реализма и конкретики.

   Престарелый епископ продолжал всхлипывать на моём плече, но всё тише. О серьёзном с ним сейчас... не получится. Тогда просто поболтаем для установления контакта.

   Вновь, как в общении с ребёнком, я попытался переключить его внимание:

  – Антоний, сделай доброе дело, просвети. С чего вы так вокруг масла по пятницам сцепились? Тема-то выеденного яйца не стоит.

   Всхлипывание оборвалось негромким хрюком. И всё затихло. Даже дыхание отсутствовало. Неужели я его...?

   Придётся теперь следующего старейшего епископа искать.

   Чисто для эксперимента оторвал голову Черниговского владыки.

   Нет, не вообще, как вы подумали. Я, конечно, «Зверь Лютый», но не настолько. Всего лишь – от промокшего уже на плече кафтана.

   Пощупал пульс на шее.

   Живой. Смотрит совершенно ошалевшим взглядом. Даже не пытается освободить горло из моих пальцев. Терпит. Не шевелясь, не дыша. Потрясенно. Покорно. Смиренно.

   Отдаётся. Во власть мою.

  – Не бойся. Я не враг тебе. Расскажи.

   Он судорожно, захлёбываясь, вздохнул. Вытянувшийся как струна, замерший, дрожащий от руки моей на горле его, от пальцев, чуть сжимающих старческую дряблую, морщинистую кожу. Вновь безудержно потекли слёзы.

   Пришлось опять доставать платок, звать вестового, чтобы принёс воды...

   Катарсис. Долгое многолетнее напряжение, постоянное враждебное отношение множества людей вокруг, перешедшее последние полгода в явную ненависть всех. Перемены настроения Жиздора, оценивающие взгляды Гамзилы, предчувствие краха, растущая мощь врагов и, что особенного горько, потоп глупости, мелочности, негодности... «своих». Ожидание ужасов штурма, неудачная попытка уменьшить его катастрофические последствия, спрятать реликвию. Сокрыть мощи, способные послужить знаменем нового русского раскола.

   Инстинкт самосохранения, требующий «беги», «спрячься». Превозмогаемый непрерывным, ежеминутным душевным усилием. Горечь строителя, видящего развал, распадение трудов всей жизни своей. Отчаяние карьериста, добившегося успеха и осознавшего тщетность своих усилий. Озлобление интригана, привыкшего десятилетиями обыгрывать, «передумывать» своих противников, и вдруг нарвавшегося на снос, на соперника несравнимого. Скорбь пастыря, вкладывавшего душу в наставление мирян на путь истины, на путь к спасению небесному. И лицезреющего вздымающуюся необоримую волну духовного разврата, торжествующей греховности, отпадения от единственно верного учения.

   Ужас. Ужас искренне верующего человека от предстоящей встречи с Богом. От грядущего высшего суда над ним, над пастырем, не исполнившим свой долг. Взявшегося, но не сумевшего направить тысячи душ грешников к свету.

   Ни испытания муками телесными, даже и смертию самой, ни прельщение сокровищами мирскими, не заставили бы его изменить своему решению. Но явилась надежда. Последнее пёрышко. Сломавшее спину измученному «верблюду» души.

   В моём лице он столкнулся с чем-то... невиданным. Слова, известные, но здесь не слышимые. Отношение к нему, к вопросам веры. Не взволнованно поддерживающее, но и не злобно-враждебное. Просто... мелко это всё.

   Так, с лёгким любопытством, рассматривает ребёнок возню букашек в травке. Забавно. Пусть ползают. Батя давить не велел – тварь божья.

   Так, благожелательно, но без особого интереса, мог бы разглядывать копошение человеков архангел Михаил, сокрушивший в жаркой битве полчища восставших ангелов, притомившийся от ратных трудов, отложивший на минутку меч свой пылающий, присевший на травку отдохнуть.

   Владыко Черниговский, как и всякий епископ, обладал немалым опытом общения с «городскими дурачками» разнообразных типов. Во множестве проходили перед ним юродивые, похабы, попрошайки. Случались и возомнившие себя чудотворцами, и пророки разных мастей. Была и пара иисусов, и пяток богородиц. Встречались и мошенники, и искренне уверовавшие в Дух Святой, снизошедший на них.

   ***

   Христианская церковь вечно вынужденна отбиваться от разного рода чудесников. Православие и католицизм наработали целые системы, практические и организационные, для проверки чудесности чуда. Уже и в 21 в католическая церковь уточняет процедуру признания событий чудесами. В РПЦ есть люди, для которых изучение чудес – работа: Экспертная рабочая группа при Московском патриархате по описанию чудесных событий.

   Здесь такого нет, архиереям приходиться самостоятельно, «на глазок» вылавливать лже-чудесников.

   Основание веры есть чудо. А, как известно: «сатана отец лжи, и способен творить велики чудеса и знамения».

   Явление – знакомо, примеры – бесчисленны, ап.Павел даёт перечень характерных черт:

   «Непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрёкшиеся».

   ***

   Такой «букет» обычен для здешней элиты, даже и без привкуса потусторонности. Особенно – для столичной, особенно – в последние годы. Антоний в этом варился. Осознавая «сгнивание рыбной головы», но не имея сил изменить тренд.

   Разнонаправленная эволюция общественного и личного сознаний.

   Общество стремится к «свободе и демократии» по средне-феодальному, а он, в силу возраста, всё более задумывается о том, как встретят его за дверью. Которая – крышка гроба.

   Прогресс, состоящий в переходе от раннефеодальной «Святой Руси» к феодальной раздробленности, сопровождается, естественно, распадом прежней этики. Того, что и насаждалось епископом десятилетиями.

   «Не дай вам бог жить в эпоху перемен».

   «Перемены» воспринимались им как личный крах. То, чему он учил всю жизнь – отвергалось и выбрасывалось. «Клеветники, предатели, наглецы...» – приумножались. Становились всё более влиятельны. Становились властью.

   Стезя, избранная им, по которой он шёл, не смотря на противодействие клира и мира; на которой он и сам совершал преступления, вроде обмана после смерти своего князя Свояка, приманивая Гамзилу богатством вдовы и её полной беспомощностью, преступления «во благо», ради сохранения «Закона Русского», «лествицы»; приведшая его к «неправде митрополичьей» в августе прошедшего года; к ночи нынешнего штурма; к виду залитого свежей кровью посоха первосвященника Рускаго; к зрелищу разграбляемых храмов божьих – довела его душу до состояния перетянутой струны.

   Он бы умер с облегчением, благословляя убийц своих. Но нарвался на меня. Проезжающего по храму на коне, но не поганого, носящего посох убиенного, но не бахвалящегося этим. Непривычные слова, непривычные вещи, вроде того же носового платка, внешнего вида, костяного пальца на шее... «коронация», а не «возложение барм»... честное, спокойное объяснение неизбежности его убийства в случае отказа... Явное несоответствие признакам, перечисленным Апостолом...

   Я не вписывался ни в одну из известных ему категорий людей. Оставались сущности потусторонние. Св.Климент отсёк преисподнюю. Ангелу божьему я тоже не соответствовал. Но надежда уже вошла в его душу.