355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » В. Бирюк » Приступ (СИ) » Текст книги (страница 12)
Приступ (СИ)
  • Текст добавлен: 27 июля 2020, 17:30

Текст книги "Приступ (СИ)"


Автор книги: В. Бирюк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

   Опять Ванька влетел.


   Факеншит.


   Будет больно. Боголюбский от слова своего не отступит.


   Но тут есть... мелочь мелкая. Андрей – самодур. Но в правовом поле. Едва прозвучало «суди», как у меня сразу возник вопрос: по закону? А по какому? А какая там формулировочка? Дословно, по буковочкам.




   «Закон – что дышло. Куда повернул – туда и вышло» – русская адвокатская мудрость.


   Пример: в Российской империи дуэли были запрещены. Под страхом смертной казни всем участникам. С любой стороны по любому поводу. Ни одного не казнили. Заменяли каторгой, отдачей в солдаты, переводом в другие гарнизоны, увольнением со службы...




   «Незнание закона не освобождает от ответственности. А вот знание нередко освобождает» – Это кто?! А, моё почтение, пан Лец.


   «Хочу всё знать» – я. И уже – неоднократно.




   У всякого деяния есть... обстоятельства. Давайте обсудим. Приступаю к прению сторон:


  – Лжу городишь, боярин. Клепаешь не знаючи. Ни одного боярина я не убил. Был там один дурень, старый да пьяный. На тебя похожий. Кинулся с мечом на моего гридня. Гридень в сторону отошёл да защитился. Дурень на клинок с разбегу и накололся. Кто меч первый достал – того и свара.


  – Лжа!


  – Цыц! (Боголюбскому надоело). Дяка. Скажи что видел.


   Удачно: десятник княжеской дружины – лицо не аффилированное, авторитетное, видел своими глазами. Потом дал показания Асадук. В духе:


  – Те – лежат, эти – стоят, стрелы – торчат. Стрелы – в конях только.


   Со стороны обвинения вызвали того парня, из прыщей смоленских. Он мялся, но:


  – Не... на меня не кидались... не, с коней упавших вытаскивать не препятствовали... оружничий с конём упал, следом другой конь, через голову да боярину по спине, тот и...


   Боголюбский фыркнул и резюмировал:


  – Дурень с мечом кинулся. Его вина. Поделом. Был бы жив – сказнил бы. Чтоб другим не повадно было. Оружничий, не разобравши, не расспросивши, мечи в гору да в драку. С коня упал и расшибся. На то воля божья.


   Абсолютно согласен: несчастный случай на транспорте. Покойный скакал-скакал и... скАкал. Виновник смерти – лошадь. Можете её скушать. В порядке исполнения наказания.


   Боголюбский, наклонившись вперёд, оттопырив, по обычаю своему, голову назад, вновь обвёл своим «высасывающим» взглядом присутствующих, особенно останавливаясь на смоленских, на Попрыгунчике с Благочестником.


  – Кривду клепаете? Лжой кормите? Свои помилки на любого-всякого перекладываете? Хорошо, на Воеводу Всеволжского нарвались – он труса не празднует. А попал бы иной воин добрый? Оболгали бы, заклевали. Меня бы дураком, обмана покрывателем, выставили?


   Вдруг резко встал с места, опершись тяжело на стол, приказал:


  – Идите к полкам своим. Да вталдычьте людям, наконец! Разбоя, ссор, грызни в войске – не потерплю! И обойти меня не надейтесь. За всяку неправду взыщу, не помилую. Ни род, ни честь – защитой не будет. Идите. Ну!


   Рявкнул. Наругался на светлых князей да высокородных бояр как на мальчишек несмышлёных. Выгнал. Они тут, типа делом занимались, советы советовали, а их из тепла да в сырость... «идите в полки».


   Штабной народ засуетился, зашевелился и рассосался. Благочестник тяжко выбрался из-за стола. Потом, задрав гордо лицо с не утратившими яркости пятнами, прошествовал на выход. Следом зашуршали и прихлебатели с лизоблюдами.


   Андрей проводил выпроваживаемых взглядом, постоял, разглядывая голову Жиздора перед собой, мотнул мне головой: «Садись рядом».


  – Что, думаешь – войне конец? Главному супротивнику голову ссёк – можно домой вертаться?


   Ответил бы «да» – сказал бы приятное. Но я честно пожал плечами:


  – Не знаю. Хорошо бы.


  – Нет. В городе брат его Ярослав. Кияне биться хотят. Оденут ему бармы да встанут на стены. А войска у них много.


   О! И этого я знаю. Сталкивались мы. И в Янине в походе, и в Боголюбово «на завтраке». Боярин, не старый, но с совершенно седой, серебряной, половиной русой бороды. Вратибор. Постарел, серебра в бороде уже три четверти. Что-то вроде личного нач.штаба у Боголюбского. Говорит негромко, мало, когда Андрей велит. И говорит умно. Но тут он ошибся:


  – Бармы – вряд ли. Клейноды Жиздор с собой вёз. Ныне у меня лежат. А войско, со слов пленников, в Киеве такое...


   Я воспроизвёл показания Боброка. Вратибор покивал, подтвердил Боголюбскому:


  – Похоже. И наши перескоки об таком говорят.


  – А нас что?


  – А у нас...


   Получив кивок князя, боярин дал краткую сводку союзного войска.




   Увы, троекратного численного превосходства, как положено при штурме крепостей, у союзников нет. Хуже: нет и превосходства простого.


   В осаждающей армии тысяч двенадцать душ.


   Треть: слуги, кашевары, обозники.


   Треть: боярское ополчение.


   Треть: городовые полки и княжьи дружины.


   При равенстве «по головам» (тысяч восемь) бойцов осаждённых и осаждающих, союзное войско сильно превосходит по качеству. И это – не важно.


   ***


   «Поход» работает как фильтр. В поход идут те, кто может и хочет. А кто не хочет – ищет причины. И находит.


   Особенно чётко это видно в боярских хоругвях. Вотчинник должен, «по обычаю», выставить «большой десяток» оружных и доброконных. Плюс ещё столько – «вспомогательного персонала». Так и бывает, если речь идёт о защите вотчины или близком походе при благоприятных условиях. А вот дальний зимний поход против серьёзного противника со взятием самой большой крепости «Святой Руси»...


   Пешие в такой поход не пойдут. А и пойдут – не дойдут: далеко и холодно.


   Конные пойдут. Но не на всяких конях.


   В русских строевых книгах 16-18 в. различают «конь», «мерин», «меринок». Известны случаи в Петровскую эпоху, когда «строевой» конь падал, едва на него влезал драгун. А тут полторы тыщи вёрст по снегу...


   Тема... больная. Я про это – уже... На «Святой Руси» есть прекрасные кони. Дорогостоящая статья экспорта во Францию, например. Их мало. Основная масса: вариации потомков лесных и степных тарпанов. Себе-то боярин может и аргамака, фаря или угорца держать, а вот людям его...


   Если конь упал, ножку сломал, сдох, то не пропадёт – в котёл пойдёт. Но куда ты, боярин, потом пешего дружинника денешь? В сани? А там, между прочим, твоих людей корм везут. Это не описанные Герберштейном летние действия московского войска у Оки, когда у каждого воина мешок с пшеном. А кусочек сала – пиршество. Корм людям и коням надо вести с собой. И, поскольку сколь надо не увезёшь, покупать дорогой. Больше людей – больше расход. Марш по «дружественным территориям» – не украсть, не ограбить. Многотысячное войско в движении выметает всё. Цены... Пять тысяч жрунов пришли в деревеньку на три двора. Ну и кто единственного петуха купит? И почём?


   Тут не «один с сошкой да семеро с ложкой». Тут «с ложками» – тысячи. А «с сошкой» в каждом конкретном месте каждый конкретный день, когда кушать хочется, всё тот же «один».


   Понятно, что войско не одним «валом» валит, что посланные вперёд приказчики скупают провиант на местных рынках, зовут местных ещё привезти. Но...


   Дорогое это дело – воя в походе содержать.


   Поэтому хоругви «худеют». На смердов, бунтующих в соседней волости, если полевых работ нет и погода хорошая, можно и полста душ собрать – больше пограбим. А в такой поход... 6-8. Правда, слуги в обозе – отдельно. Бойцы, в самом деле – «оружные и доброконные». Сравнивая с хоругвями киевских бояр, понятно: эти – сильно лучше. В городе боярин на стену гонит всех гожих. С этой стороны – отборные.


   Сходно и с городовыми полками. Позже, в Московской Руси, будут говорить – «выборная рать». В смысле: выбрали лучших, остальные дома остались.


   Слабее разница между «домашним» и «выездными» составами в княжеских дружинах. Там ослабевших, заболевших, негожих всегда меньше.


   ***




   Глава 557


   Осаждающие – лучше. В выучке, вооружении, конях. И это – не очень важно: качества более всего «заточены» для конного боя. А здесь надо на стену лезть. Ежели под тобой лестницу от стены оттолкнут, то... я и не знаю кто целее останется: кто в кольчуге да в шишаке навернётся, или кто в полушубке да меховой шапке сверзится.


  – Как-то негусто. И как же вы город брать собирались?


   Боголюбский, внимательно слушавший наверняка давно уже ему известный доклад Вратибора, фыркнул и отвернулся.


   И на том спасибо. А мог и обругать Ваньку. За то, что втянул князя в такое противное да ещё и безуспешное похождение.


   Позор поражения ложится на предводителя. Боголюбскому после Бряхимовской победы – вот только стыда и нахлебаться.


   Вратибор сокрушенно покачал головой:


  – Сперва, ещё в Вышгороде, думали, что Мстислав добром с города уйдёт, отдаст княжение. По воле всея Руси и князей, братьев его рюриковичей. После Серховицы – поймёт, что не удержать ему Киев. Мириться будет, уйдёт к себе на Волынь. А оно вот как вышло...


   Серебряная борода качнулась в сторону лежащей на блюде из-под каши головы покойного князя.


  – Мстислав мог, за-ради сохранения отцова удела, Киев отдать. Брат его Ярослав – нет. Его Луцк – невелик городок. Да и кияне не дозволят. Мстислав хоть какой, а призванный да признанный. Ярослав... так, от безрыбья. Мда... Пока в городе голод не начнётся – ворот не откроют. На стены лезть – людей покласть.


  – А мы тут будем сидеть да зубами щёлкать?! Более потеряем!


   «Их самое высокое превосходительство» изрекает прописные истины. Эдак любой с дивана может. А ты конструктив давай, варианты-выходы.


  – И какое же ты, государь, имеешь на сей счёт гениальное решение?


   Умирать буду – буду веселиться. Что Боголюбский меня в этот момент не загрыз. И да, грозовая защита мне без надобности – меня плат Богородицы громоотводит.


   Вратибор, в ожидании страшного, закрыл глаза. Даже и мёртвая голова Жиздора смотрела на меня укоризненно:


  – Экий же дурень меня срубил! Разве ж можно Бешеному Катаю... таковы слова... в его нынешнем долгокипении...


   Андрей выговаривал мне негромко, неторопливо, без жестикуляции и аффектации, не разбрызгивая слюни, а подбирая грамотные яркие выражения. Фразы были вовсе не одно-двухсловные, типа: «в пзд... нах...», но более приближались к церковным проповедям о райских посмертных наслаждениях. Однако удивительнейшим образом наполнялись кавалерийскими и прочими животноводческими терминами. Многих слов я не знал, но мысль о том, что даже и колодезные ишаки не возьмут меня в компанию крутить колесо, была выпукло доведена до моего сознания.


   Боголюбского я не боюсь.


   Это не констатация, а аутотренинг. «Не боюсь, не боюсь, не боюсь...».


   Повторяя себе эту формулу самовнушения, я расслабился и приступил к наслаждению. К восхищению богатством словарного запаса, изысканностью используемых склонений, включая неизвестные мне по прежней грамматике падежи, числа и времена. Образностью, метафоричностью и парадоксальностью. Картина вечно сексуально неудовлетворённого карася, выпрыгнувшего из проруби и пытающегося на обледенелом склоне залезть на хромую кобылу, как с кавалерийскими целями, так и для проложения рода... требовала осознания и размышления.


   «В зеркале речи часто отражаются обнаженные детородные органы» – в зеркале речи средневекового бывшего комбрига и будущего святомученика отражались не только детородные, но и козлородные, а также яйценосные, икрометательные и навозопроизводящие.


   Публика, остававшаяся в зале, прекрасно слышала эти негромкие, но хорошо артикулированные, насыщенные искренними душевными чувствами, речи «верховного». Слова они знали лучше моего, смыслы воспринимали глубже и разностороннее. Поэтому потихоньку, «от беды подальше», рассасывались из помещения. Вокруг пустело, свежело и, я бы даже сказал, чистело.


   Атмосфера, как во время грозы, наполнялась свежим озоном и запахом недалёких жарко пылающих пожаров.


   Мне было хорошо. Тяжёлая усталость бесконечного марша, безысходных дум, поиски выхода в мареве собственной некомпетентности, бои, амуры, интриги, заботы, продуктовые пайки, стёртые спины коней, позиционирование в обществе, «тут играть, тут не играть, тут рыбу заворачивали...», сменились прекрасным, ярким, выразительным повествованием. Обо мне любимом.




   Выражение удовольствия столь явно проступало на моём лице, что Андрей вдруг остановился:


  – Ты чего?


   Я, с чувством искренней благодарности и глубокого восхищения, наклонился к нему и восторженно прошептал:


  – Ну ты, брат, мастер! По части русской словесности. Виртуоз. В плане заворачивания и уелбантуривания. Златоуст. В конно-дружинном исполнении. Мне до тебя... как до неба рачки. Спиши слова. А?


   И, пока он пытался прожевать свою бороду и своё же, но – недоумение, не меняя лица, просто чуть-чуть убрав из голоса восторг с душевностью, поинтересовался:


  – Благочестник про трёх бояр-изменников уже доложил? Которые готовы Киев сдать.


   Боголюбский сразу перестал надувать щёки, погладил свой меч Святого Бориса. Дёрнул шеей, резко встал. Окинул меня суровым «государевым» взглядом и, уже уходя, прошипел через плечо:


  – Пшли.


   Немногие дотерпевшие до этого момента в зале зрители – замерли. Всё очевидно: наглеца ведут на плаху. Пресветлый князь этого, который «медный лоб, оловяный х...», великой чести удостоил: декапитации пред высочайшим взором.



"Покатилась голова с привычной плахи

Любопытным колобком по дороге

Вслед неистово крестили ее монахи

Позабыв что боги их убоги

И катилась голова дальше

Чтобы поглядеть на белый свет

Если встретишь ты ее мальчик

Передавай большой привет".




   Сухан, стоявший у дверей, потянул топор из-за пояса, а мой малолетний вестовой Пантелеймон с совершенно ошалевшими глазами всунул в распахнутый рот угол полевой сумки, дабы не закричать от неизбежности... гибели всего.


   Пришлось незаметно помахать им ручкой. Типа: всё ок, ребятки, закусывайте.




   Я ожидал, по опыту прошлых прогулок с Боголюбским, что он отведёт меня в пытошное подземелье. Увы, поход заставлял князя менять свои привычки и в этой части. Мы поднялись на третий поверх.


   Обычно третий этаж в русских теремах – женский. Небольшая комнатка без окон использовалась, видимо, для хранения шуб. Запах... Нет, не нафталин, но что-то функционально похожее. Ощущаешь себя платяной молью, предназначенной на заклание.


   Прокопий, вечный слуга Андрея, обмахнул тряпкой стол, без слов спросил – подавать ли чего, без слов получил отрицательный ответ, выскочил за порог и устроился там. Во избежание подслушивания.


   Хорошо сработались мужики – понимают друг друга с полу-взгляда. Нафига Боголюбскому жена? – Такого уровня душевного взаимопонимания уже не достичь, а просто баб... толпами бегают.


  – Сказывай.


   Боголюбский, уже совершенно спокойно, уселся за стол, кивнул на место рядом Вратибору. Я с сомнением посмотрел на полу-седобородого нач.штаба.


  – Ему – верю. Не тяни.


   Не тяну. Кратко изложил фрагмент из Никоновской летописи близко к тексту. Чётко поименовал бояр-изменников и князей-приёмников.


   Бояре Киевские: Пётр Бориславич, Нестор Жирославич, Яков Дигеневич. Князья: Благочестник, Попрыгунчик, Перепёлка. Искандер? – Ему, по логике, инфа дойдёт в последнюю очередь. А в моём варианте, при участии Андрея в качестве «верховного», может и вообще не попасть.


   В двух словах описал план: приступать к крепким местам града, гражане у крепких мест станут... некрепки места небрегом будут... внезапну насуну вси на некрепкое место...


   Андрей вопросительно взглянул на Вратибора. Тот пожал плечами и спросил:


  – Откуда такие... измыслы?


   Я ответил, продолжая улыбаться в лицо Андрею:


  – Из свитка. Кожаного.


   Вратибор не понял, а Андрей скривился. Как от зубной боли.


   Сочувствую. Сам тут накуролесил с побегом Жиздора.


   «Верить нельзя никому, а летописцам – тем более».


  – Ни Перепёлка, ни Попрыгунчик о подсылах не докладывали?


   Вратибор недовольно поморщился. Как великосветская дама при упоминании солдатского сортира.




   Прозвища князей используются либо между князьями, либо между боярами. Тут как с матюками в советском обществе: или в чисто мужском, или в чисто женском. В смешанном... непристойно, признак бескультурья. Материться в присутствии дам можно только если они не-дамы: шмары или феминистки.




  – Может, спросить их?


  – Брата-то, Глеба, спрошу. А вот этих... С вопросцем кланяться да в гляделки подлючие заглядывать...


   ***


   Оп-па. А ведь я, похоже, и в этом «рванул ткань истории».


   Нет данных о мотивации «бояр-изменников». Они могли быть враждебны лично Жиздору. Летопись парочку таких упоминает. Жиздора – нет, вражда – прошла, изменять – не с чего.


   Другой поворот: они могли быть благорасположены к князьям-контактёрам лично. Но враждебны Боголюбскому.


   Боголюбский пришёл? – Измена отменяется.


   Наконец, они могли предложить свой план Попрыгунчику и Благочестнику. До Перепёлки, возможно, дошло во вторую очередь. Ростиславичи, озлобленные на Боголюбского, могут промолчать. Типа:


  – Катай чересчур много об себе возомнил. Вот пусть и бьётся. Головой. Об стену Киевскую.


   Со смертью Жиздора опасность для Ростиславичей резко снизилась. С «братцем» Ярославом, а, может, и с Подкидышем, они смогут договориться. Или понадеяться, что договорятся. Боголюбский в великокняжеском венце перестаёт быть «горьким, но необходимым» элементом «светлого будущего».


   К экономическим, властным, династическим основаниям добавляется «такой сильный неприязнь чувствую – кушать не могу!».


   Проваленный поход – аргумент. Для «освобождения от должности». А лучше – разгром. В котором, ежели бог даст, «ляжет костями» суздальское войско. С ростовскими, владимирскими, рязанскими, муромскими, новгород-северскими, переяславльскими... полками и дружинами. А хорошо бы – и с их князьями. И – с самим Боголюбским.


   Направить их полки на «некрепкие места»... на которых вдруг окажутся самые боеспособные отряды осаждённых... в критический момент ударить в спину... в суматохе боя прирезать Юрьевичей и примкнувших к ним...


   Красота! Мечта!


   Одним ударом обрубить лишние «ветви древа Рюрикова». «И тут тебя нет, и тут тебя нет...». Прибрать ставшее бесхозным...


   Пляши да радуйся.


   Измена? – А что? Что-то новенькое? Все князья «измену» «на вкус» пробовали. Ничего, можно жить. Часто – даже лучше, чем без.




   Ох, Ванька, ох же и дурак ты!


   Знаю – не новость. Но не такого же размера!


   Втянуть Боголюбского в это дело. Уговорить лично явиться к Киеву. Сунуть голову в это кубло... смерте-творящее. Ах-ах, давние страхи-комплексы... Психолог-консультант доморощенный. А у него – инстинкт самосохранения. И куда более глубокое понимание. Людей, реальности.


   Да ещё и геройкнул: убил Жиздора.




   Я ж так старался, так радовался! Грохну Жиздора – дам «Святой Руси» полтора года мира.


   Без подвешенного над головой «топора междоусобной войны» да с таким государем, как Боголюбский, на Руси многое можно изменить. Понаделаю кучу всякого... доброго, разумного, вечного. Покатится «русский паровоз» по «новым рельсам».


   Идиот!


   Получается совсем наоборот: убрав войну с волынцами, я резко, рывком вытащил в «сегодня» следующую войну – со смоленцами. Что куда хуже, опаснее. В РИ именно эта вражда и приведёт к гибели Боголюбского.


   Расчистил поле деятельности.



"И вылезло из-за спины Руси...

Мурло русского князя".




   Следующего. Следующих. По древу.


   Это же не люди, Ваня! Это же система! Итить их феодально-раздробленно!




   Там, у Вишенок, я нанёс Боголюбскому смертельный удар: выдернул стержень, на котором держалась вся эта... «коалиция предателей». Всё Карамзин виноват! Со своим «тайным удовольствием». Это же не поход «за» – за Боголюбского. Это поход «против» – против Жиздора. Нет врага – нет союза.


   И, естественно, между прежними соратниками должны немедленно начаться разборки. За их – каждого! – собственный интерес.


   Насчёт «немедленно»... Попрыгунчик может сразу, едва увидев голову Жиздора, сообразить: всё, Боголюбского надо кончать. Благочестнику нужно ночку перед иконой постоять, помолиться. Но они мечом махать не пойдут – прикажут своим людям. Которые вовсе не «автомат Калашникова»: тут нажал – тут вылетело. Боярам тоже нужно время. Чтобы осознать приказ, принять его как своё, продумать и согласовать исполнение. Возникает временной лаг. Немного, пару-тройку дней.


   Если они за это время сговорятся между собой и с противником, то... имитация приступа перейдёт в резню. Суздальцы завалят рвы своими трупами. Встречный удар в лоб от ворот и одновременно смоленская княжеская дружина... в конном строю, с опущенными копьями, в спину...


   Залесские, кто выскочит, побегут по Десне – больше некуда. А там и черниговские вылезут, и новгород-северские передадутся. Олег Матас под любого верховного ляжет – иначе ему в княжестве не усидеть.




   Коллеги! Вот это всё, до чего я только сейчас здесь додумался, можно было продумать ещё во Всеволжске. Логика-то очевидная. Только, чтобы до этого додуматься, надо об этом думать. Сел в башне из слоновьих костей и соображай-рассчитывай, пасьянсы раскладывай. Не про пиролиз-электролиз, не про дезинфектанты с урожайностью – вот про это. Только. Потому что ни на что другое сил и времени не хватит.


   Местные вятшие так и живут. Им мат.тех. прогресс... Для того «подлые людишки» есть. А у вятших – интриги-измены-политика. Они в этом – «с младых ногтей», на уровне инстинктов. Об этом – каждый час думают, этим – всю жизнь дышат. Интриганство, как и всякое серьёзное дело, требует таланта, школы, практики... И тут – мы, попандопулы. Как баран об новые ворота: и поломаемся, и обгадимся.




   И чего делать?


   Признать вину и принести извинения? Дать слабину? – Боголюбский такое не простит. Мои советы для него станут... воздуха сотрясение. Значит...?


   Моя постоянная здешняя манера: городить несуразности стопочками. Перекрывая одну глупость, ошибку – следующей. Постоянно перепрыгивая с одной рассыпающейся под ногами «пирамидки событий» на другую, я и остаюсь в живых. Опираясь лишь на толчок, на миг. «Именно он называется жизнь».


   Динамика, изменчивость, диалектика... итить их ять. С ускорением.


   Извиняться – нельзя.


   Раз нельзя, то и не буду.



"Виниться-каяться я не подумаю.

Я предложу, я предложу"




   А не пора ли, Ванечка, от попадизма перейти к реализму? От пост-знания, в смысле: от летописей и прочей РИ, перейти к личному опыту, который я нагрёб в АИ? В смысле: в своей жизни после «вляпа».


   ***


  – Есть способ. Другой. Без бояр-изменников. Без Ростиславичей. Без попугать киян приступом. Без побегать потненько туда-сюда.


  – И как же...?


  – А так, брат, что я тебе ворота городские открою и с той стороны встречу. Сижу я там, изнутри, на приступочке. А ты мимо в город едешь. Да и спрашиваешь заботливо: Хорошо ли тебе, Ванечка, не замёрз ли, бедненький?


   Моя вечная насмешливость едва не стоила мне жизни. В очередной раз.


   Боголюбского перекосило от моего тона. Меч Бориса лежа перед ним на столе в ножнах. Он рывком выдернул клинок. До половины. Посмотрел на святыню, на меня.


   Первый раз, что ли? Свой меч он на меня... уже неоднократно. И чем всегда дело кончалось? Очередной моей несуразностью. С взаимной прибыльностью.


   Неубиваемый я.


   Тьфу-тьфу-тьфу! Только б самому в это не уверовать.


   Вот говорят: «дерьмо не тонет». А Ванька? – А Ванька – встанька. Не рубится, не колется, не режется... Может, повесить? Или – утопить?


   Он подёргал клинок в ножнах туда-сюда...


  – Излагай.


   Что можно знать ему? Что – другим? Кому? С учётом неконтролируемого движения информации и общей враждебности. Как по ту, так и по сю сторону крепостных стен.


   Срок? – Три дня максимум. На третий день город должен быть взят. Потом три дня грабежа – тут ничего никому дружно не сделать. Сразу после победы, «с набитыми ртами и карманами»... перебить суздальских и примкнувших... не сжатых под крепостными стенами, а пятнами по городу... будет тяжелее. Если Боголюбский успеет за эти дни «об-бармиться», прирезать его... вряд ли.


   Я уже объяснял: убить князя иначе, чем в бою – страшный грех, вечное проклятие и всеобщее презрение. Две-три случая на всю «Святую Русь» от Рюрика до сего дня.


   Долгорукого отравили. Но это другая история. Подослать тайного убийцу Ростиславичи смогут, а вот поднять своё войско на мятеж, на усобицу...


   Итого.


   Нельзя стоять неделю в осаде как в РИ. Нужно за 6-7 дней взять город и повенчать Боголюбского. На царство, если кто не понял.




  – Первое. Никому ни слова, о том, что город буду брать я.


  – Ты?! Брать?!


  – Виноват. Не так сказал. Что я войду в город и открою ворота.


   Город берёт войско. Первый взошедший на стену получает награду. У древних – венок дубовый, у феодалов – бывает и титул с владением. Башня в гербах – часто отсюда. После взятия идёт грабёж. По долям, оговоренным заранее, перед штурмом. При этом город считается собственностью того, чей флаг поднят над цитаделью.


   Мораль? – Надо сделать такого большого, метра три-четыре, «чёрта на тарелке». Чтобы с башни свешивался. И попробовать в град Владимиров влезть. Детинец, цитадель Киева. Зачем? – Ну... чтобы грабить легально, по обычаю святорусскому.


  – Второе. Рюрика с его овруческими из Гончаров переведи. Куда-нибудь. А в посад вели идти мне. Они там пограбили уже, злобиться не будут. Мне, типа, неудовольствие твоё. На пепелище пустое ставишь.


   Про печку в Гончарах, про подземный ход... не надо. Сперва сам проверю.


  – Третье. Верные полки, суздальцев-владимирцев, рязанцев-муромцев, собери у западной стены, ближе к Лядским воротам. И повторю первое: никому. Ни сыну твоему, ни боярину этому... как его... Борису Жидиславичу.


  – Да что ты на него взъелся? Дело хорошо делает, главный воевода суждальского наряда.


  – Твой боярин – тебе решать. Но я... не верю. Рисковать не хочу.


  – Лядские ворота... Их брать думаешь?


  – Думаю. Но не знаю. Точно скажу дня через два. Ещё: пока о задумке моей знаете вы двое. Будет третий... я ухожу.


  – Ишь ты какой...


  – Такой. Светлый князь Андрей Юрьевич. Я тебе – сосед. Не подручник. Не слуга. Не князь русский, не Русь вовсе.


   Боголюбский снова принялся сверлить меня «извлекающим» взглядом, но я, как раз, судорожно пытался вспомнить: что у нас с шанцевым инструментом. Так что «сверление» успехом не увенчалось.


  – А пока... будто и не было. Полки – к стенам, лестницы, там, хворост вязанками. Укреплённые лагеря перед воротами. Будут перескоки от изменников киевских – принять-выслушать.


  – Х-ха... Ты ещё учить меня будешь. Запомни: ты мне не слуга. Но в моём походе... Не... не сделаешь – наплачешься. Как нынче Жиздор на столе в блюде. Не как после... Великолуцких дел. Не прощу. Иди.




   Моё возвращение живым и целым, в смысле: с головой на плечах, вызвало немалое недоумение. Любопытные морды высовывались из всех щелей:


  – Ой ли? Да правда ли? «Зверь Лютый» от самого «Китая Бешеного» на своих ногах ушёл?


   Охрим, которому «доброжелатели» уже доложили новость об утрате головы его предводителем, о том, что:


  – Отъезжай уж, не жди, с плахи-то не приходят.


   долго держал меня за рукав, заглядывал в глаза, бормотал:


  – Ты... это... ну тя нах... испужал сильно... Ивашко обещал голову оторвать, ежели с тобой что...


  – Успокойся. Я живой и далее тако же будет. Но дел у тебя прибавится. Я со смоленскими князьями повздорил.


  – Из-за этого охламона?


   Охрим мотнул головой в сторону кровавого пятна на снегу.


  – И из-за этого. И из-за других. Короче. Жди от смоленских, овруческих, вышгородских... гадостей и подлостей. Так, а голова где?


  – Так... ну... ты ж вроде... с головой.


  – Тю! Я не про свою, а про Жиздорову! На столе оставили. Сопрут. Как пить дать сопрут. Вестовой! Охрим, принеси голову с торбочкой. Мечников возьми.


   По счастью, никто не успел прибрать к рукам столь дорогой мне сувенир.


   Три епископа уже встали вкруг того блюда из-под каши. Уже принялись, отсылая к святым отцам, к Златоусту, Богослову и Великому Василию, аргументировать своё преимущество в части проведения похорон усекновенной главы, уже пересыпали речи свои цитатами и парафразами.


   Дело-то серьёзное: за такие похороны любая власть отстегнёт и забашляет. Но между риз архиерейских всунулся Охрим, зыркнул по сторонам нехорошо единственным глазом. И спёр голову. Вместе с блюдом. Архиерейский спор был столь увлекателен, что никто и не заметил.




   «Граждане шептались о том, что у какого-то покойника, а какого – они не называли, сегодня утром из гроба украли голову!» – не граждане, а православные, не из гроба, а со стола. А так – похоже.




   Двинулись в обратный путь к Митрополичьей даче. Но, едва переехали Белгородскую дорогу, как я был потрясён зрелищем: транспарант «Welcome» в исполнении моих людей.


   В том месте, где от основной дороги отходит дорожка к пункту нашей дислокации, меж двух здоровых берёз прибита широкая доска. На ней аккуратными мазками дёгтя выписаны буквы здешнего зубодробительного алфавита. Которые складывались в две строчки.


   Нижняя – мелко, воспринимается легко. Пожелание: «в помощь» – никаких особых мыслей не вызывает. А вот первая строчка... И буквы здоровые, и очертания ясные, а понять...


   В первой строке было написано: «Х... ВАМЪ».


   Многозначность и фундаментальность транспаранта завораживали и затормаживали. Транспарантность была хорошо видна, а вот транспарентность – «не слышна в саду даже шорохом». Хотелось остановиться и ещё раз хорошенько подумать: а так ли мне надо туда, под эту, столь многое для русского человека обещающую, надпись.


   Я даже засомневался: а по той ли дороге мы поехали. Но вокруг берёз суетилось несколько моих людей. Никто другой такой одежды не носит.




   Коллеги не понимают: аббревиатура «ХВ» есть здесь самое распространённое буквосочетание. Чаще, чем «КПСС» во времена позднего Брежнева. Обычное приветствие в ряде ситуаций. Каждый человек на «Святой Руси» обязательно «ХВ» видел. И кушал. На куличах. Даже неграмотные знают, что это – «Христос Воскресе».


   Первые буквы слов первой строки совпадают с церковным. А остальные... не всяк разберёт. Как в мат.тематических формулах на русских заборах: икс, игрек и ещё что-то.




   Мои. Резвятся. Больше некому. Но с таким... даже не сказать «с подтекстом». По геометрии это «надтекст». И шрифт... как на мавзолее. Как-то мне такое приветствие... Нет, я не ханжа, я и сам, при случае могу. И довольно вычурно. Но чтобы вот так прямо, рядом с магистральной дорогой, аршинными буквами, вместо «здрасьте»...


  – Кто велел?


   Парень, к которому я подскакал, собирая инструмент мотнул головой:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю