Текст книги "Приступ (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

  – Ты чё?! За дурня меня держишь?! Да я сам князь!

   Интуиция формируется опытом. Как у вас, коллеги, с этим?

   ***

  – Полки встанут по местам после полуночи. Как ты туда влезешь – шум начнётся, в набат ударят. Тогда и у других ворот на приступ пойдут. Давай, Ванюша, не опростоволосься. Возьмём город – проси что хочешь. Провалишь дело... Лучше сам сразу...

   Я стащил с головы косынку. Дурашливо поинтересовался:

  – Андрейша, братик, ну как я могу опростоволоситься? У меня и волос-то нет.

   Он снова хмыкнул, чуть успокоенный моей глупой шуткой уехал. А я отвалился на лежанку, закинул руки за голову и стал вспоминать своё «ночное метро».

Конец сто одиннадцатой части

Часть 112. «Тяжко столица грешила, потому и...»

   Глава 560

   Вчера, едва отряд вошёл в Гончары, бойцы прошлись по подворьям. Вытащили десятка полтора местных. И парочку... от овруческих остались. Не то дезертиры, не то шпионы, не то просто разгильдяи. Загнали всех в амбар и настоятельно посоветовали носа не высовывать.

   Я приехал в лагерь после «продажи покойника», когда уже стемнело. Взял парочку ребят из охраны и мы полезли в ту печь.

   Как это всё... странно. Вон тот кусок, который вниз упал. В прошлый раз на нём сидела верхом Фатима и, рыча что-то страшное, тащила меня за шиворот. Шапка съехала на глаза, воротник душил шею, руки были заняты торбами, а я старательно перебирал ножками по стенке. Чтобы помочь своей убийце поскорее довести меня до места моего упокоения. До безымянного болота в Черниговских лесах, где мне был уготован «последний приют». «Ни в воду, ни в землю...».

   А теперь этот кусок, с которого, как с седла, торжествовала и подгоняла меня моя смерть, обвалился. Стал мусором. Как и сама Фатима.

   Если бы я не знал, что вход есть, вряд ли бы мы его нашли. Обломки, куски чего-то, комья смёрзшейся земли, хорошо закрывали нору. Давно им не пользовались. Это хорошо или плохо? – Сейчас увижу.

   Тихо, не собирая толпу, вытащили мешками землю, камни, мусор. Аккуратно сложили кучкой у ограды. Лишних глаз... лишних языков... если нас там встретят, то...

   Входная дверь разбухла, не открывалась. Пришлось выламывать. Топором стучать нельзя. Так, подсобными средствами. Разобрали на досочки. Изнутри пахнуло мёртвым, сухим. Взяли свечечку, потопали. Надо будет к Николаю за фонарём сгонять. У него есть, я знаю. С факелами толпой... задохнёмся.

   А вот это место я помню. Я тогда споткнулся, носом в землю полетел. Фатима со злости саблю выхватила, над головой моей махала, слова разные ругательные говорила. А я лежал на земле, пытался отдышаться, совершенно замученный предшествующими... приключениями, танцами, приглашением в замуж, обещанием новой госпожи переломать мне ноги, предательством своего господина... единственного, любимого, боготворимого... Б-р-р...

   Последние дни тогда шли непрерывные репетиции перед выступлением на свадьбе. Затем собственно... бенефис. С «бурными аплодисментами и криками браво». По ночам мучительно соображал: как, таки, выскочить... «из-под топора». Истерический забег по подземелью... дом многоэтажный без лифта...

   В тот раз я лежал и тупо смотрел. На белый камень на земле, гальку, бог весть какими течениями какой геологической эпохи занесённый сюда. Рубанула бы тогда – умер бы спокойно. Даже с благодарностью. С улыбкой облегчения на устах, с белым камнем в глазах.

   Камушек – убрать. Отряд пойдёт – кто-нибудь обязательно споткнётся.

   Лестницы вниз. Одна, вторая, третья. На третьей чуть не убился. Высохла. Рассыпалась от ветхости.

   Снять размеры. Затащить сюда такую же...? – Не пролезет. Изготовить детали, собрать здесь. До прохода основной группы.

   А вот тут... Да. То самое место. Вот и неровность в стенке. Или соседняя? Фатима тогда схватила горсть земли и заставляла меня есть. «Клянись! Ешь землю!».

   Как её тогда... трясло и корёжило. От счастья. Что можно заставлять, пугать, мучить того, кого она сама недавно назвала своим господином.

   «Орудия бывают молчащие, мычащие и говорящие». «Говорящее орудие» вдруг, хоть понарошку, хоть на минуточку, ощутило себя «человеком». Мул с кнутом погонщика.

   Она прижала меня, тогдашнего худосочного, испуганного, растерянного подростка, к стенке, вот здесь, схватила за горло, другой рукой сдавила гениталии и, крутя и выворачивая, шипела в лицо, брызгая слюной и заходясь от восторга. Восторга свободы, восторга власти. Пьянящей власти над человеком, над мужчиной, над своим бывшим господином.

   «– Теперь ты раб, я – господин. Если хоть что – оторву и думать не стану. Понял?».

   Я тогда... Ел землю. Земля была безвкусная, сухая. Повизгивал. Потому что она лапала, крутила и выкручивала. Больно. И как я тогда не описался? – Не сообразил, наверное.

   Съел, утёрся, отплевался. Подхватил брошенные мне торбы: господин с поноской при наличии раба – нонсенс. И мы побежали. Вперёд. К выходу из подземелья. К своей судьбе.

   Стыдно? – Нет.

   «Так тяжкий млат, дробя стекло, куёт булат».

   «Даже бессмертные боги не могут сделать бывшее – не бывшим».

   Это – было. Я – не раздробился.

   Горько. Как отвар полыни. На вкус – противно, но промывает канальцы в печени и прочищает извилины в мозгах. Полезно.

   Я нынче, не первым планом, конечно, так, третьим-пятым потоком сознания, но, смотря на человека, прикидываю: а вот этот... в той ситуации... в моей роли или в роли Фатимы... как?

  – Ой! Воевода! Там кто-то...

  – Испугался? Там покойница. Голая маленькая женщина. Горбатая, со свёрнутым носом и обрезанными волосами.

   У гридня глаза... «рублями юбилейными». Сунулся в отнорок, в отсвете свечки увидел силуэт на полу...

  – Эта... Воевода... ты... ну... сквозь землю видишь?

   Я разглядываю стену, возле которой Фатима своё господинство втолковывала. Отнорок чуть дальше. Парень видит, что я смотрю в стену, а рассказываю про то, что за нею. Ещё одна сказка про меня пойдёт. Добавится к существующему множеству...

   Подошёл, присел возле тела. Точнее: мумии. Высохла. Сухо здесь. Ни мыши, ни черви Юлькиным телом не полакомились. Как тогда положил, так и лежит. Только сморщилась вся. Столько было планов-замыслов, стремлений-желаний... а осталось... кожа да кости. Прими господи, душу грешную и дай ей успокоение вечное. Прости грехи вольные и невольные. Моей спасительнице, моей учительнице, моей первой на «Святой Руси» женщине.

  – И ничего я не боюся.

   Ещё и ногой потыкал. Ну и дурак.

  – Покойников бояться не надобно. Опасны живые. Но уважать – надлежит. Без нужды не беспокоить. А не сапогом пинать. Придёт время – и ты так ляжешь. Раз не боишься, назад пойдём – понесёшь.

  – Ы-ыгк... З-зачем?

  – Похоронить. По-людски, с отпеванием.

  – Дык... Ну... Поп же имя спросит.

  – А имя у неё простое: Раба божия Иулиания, дщерь Михайлова.

   След на Земле одного Миши. Из дальнего туровского села, не то Ратниково, не то Сотниково.

   Жаль. Был след да прервался. А теперь и высох.

"И на вопрос даря ответ,

Скажи:

Какой ты след оставишь?

След,

Чтобы вытерли паркет

И посмотрели косо вслед,

Или

Незримый прочный след

В чужой душе на много лет?".

   Ни фамилии, ни даты и места рождения. Ну и ладно, поп не ОВИР – лишнего не спросит.

   Убрать надо: пойдём отрядом – ещё кто-нибудь... испужается, дёргаться начнут...

   В одном месте сбились: не туда повернули, пришлось возвращаться. Забавно: кое-где на полу наши тогдашние следы видны. Как мы тут в три пары туфель бежали. Мой нынешний отпечаток с тогдашним рядом... «слон и моська».

   Ещё в двух местах пришлось на стенах у развилок стрелы рисовать. Потом эта... дурацкая лестница. Перекрытий четыре, а по метрам считать... топаешь и топаешь... этажей десять. У меня... вышки повыше... но я ж на них... не каждый... уф... день лазаю. Парни будут в снаряге... уф... посередине надо будет... уф... дать время... ф-фу... дыхание перевести.

   Вот и люк. Помнится, изба была на две половины. С двумя выходами в два подземелья. Одно – вот это, второе – Саввушкино хозяйство. Тут оно, за стенкой. Где я «космоса» хватанул. Где меня «правде научали», вбивали восторг подчинения, истинность служения... Раба господину своему. Где я оч-ч-чень многое узнал. Про себя, про жизнь.

   Отвар полыни. Не скажу за печень, а мозги прочистило.

   Забавно будет посмотреть снова. Уже с этой стороны плети.

   Страшно. Боязно столкнуться. С собой. С самим собой тогдашним. Битым, запуганным, смиренным, порабощённым. Этому, своей несвободе, своему рабству – радующемуся. Его ищущему, на него надеющегося. Алкающего страстно. Мечтающего стать верным рабом, восторгающегося ещё не виданным, незнакомым господином своим. Уже – прекрасным, могучим, добрым... любимым, желаемым и обожаемым.

   Я прикоснулся к крышке люка. И тихонько повернул назад.

   Типа... а вдруг за ней какие-то стражи? Подручные Саввушки? Случайные люди, которых придётся убивать, подвергая риску мой секретный план?

   Проще: духу не хватило.

   Я открою эту дверь. Обязательно. Я пройду по Саввушкиным подземельям... «космос», «растяжка», заржавленные «кастрирующие» ножницы по металлу, «спас-на-плети»... по тем комнаткам, флигелю, бане... где меня... где я сам...

   Забавно. Рассматривать собственные «пинеточки» спустя жизнь. А всего-то девять лет.

   «Люди в средневековье быстро взрослеют» – правда. И попандопулы – тоже.

   Как-то мои коллеги про это – про собственное взросление здесь... «Каким ты был – таким остался. Орёл». В смысле: годен ширяться. По поднебесью. И это всё.

   Посмотрю. Прикоснусь. Вспомню.

   Обязательно.

   Не сейчас.

   Глухая ночь, которая встретила нас по возвращению в расположение, давала надежду на, наконец-то, глубокий и длительный сон. Увы, меня сразу обрадовали.

   Реально обрадовали, без кавычек: пришёл сводный отряд отставших. Не все, половина. Полсотни людей, полторы сотни коней. С вьюками. С разным имуществом, со щитами и копьями. Копья-то сложили в уголке, пусть случая ждут. А щиты – крайне нужны. Именно мои.

   Они сделаны... не по-русски. Меньше, легче, крепче. Гридни обучены биться именно такой парой: палаш-щит. Понятно, что показывали и нож в левой, и обмотка, и более габаритные миндалевидный русский и круглый кыпчакский. Но обычно – моя пара. Отклонение от основного набора воспитанных навыков – в бою потери в личном составе.

   Я сильно переживал по этому поводу. Теперь слегка успокоился: ребята пойдут в бой комплектно.

   А вот другая тема расстроила.

   Вместе с моими пришли курские. Полсотни верховых, два десятка добрых гридней, отроки, слуги, охотники. Нелишнее подспорье. И в штурме, и потом. Но...

  – Не, Воевода, как рассветёт – мы дальше пойдём. К новгород-северским.

  – А чего ж вы тогда сюда шли? Северяне с той стороны города становятся. Там бы и оставались.

   Мнутся, бороды теребят.

  – Мы сперва думали к тебе... Ну... после разговора нашего... тама, стал быть, в Курске... А тута... посмотрели как смоленские на твоих... да и на нас вместе с ними... злобятся, скалятся, слюной ядовитой исходят... мало конями не стоптали, на копья не подняли... Не. Ты с ними как хотишь, а мы к своим пойдём. Чёт неохота с гридями князь Романа резаться... за твои дела-приключения.

   Смоленские полки встали на юге, мой и курский отряды проходили там. Сотня княжеских гридней, увидев их на дороге, пошла в атаку. Остановилась только в последней момент. И мои, и курские сильно струхнули. Позже им объяснили. Что у смоленских на мои светло-серые кафтаны с вчерашнего утра – злоба ярая. Так бы и загрызли.

   Смогли бы «без звона» – сделали бы. Но тут... Народу вокруг много, куряне, которых, вроде, рубить не за что...

   Обошлось. Хорошо. Очень: щиты приехали. На будущее... объяснить ребятам, чтобы не щёлкали. Нет, не пальцами, если кто не понял.

   «Зарю» отыграли, утренние процедуры исполнили, мелочёвку раскидали, и я спать завалился. А то четвёртая ночь без сна... многовато будет. Даже при моей «беломышести генномодифицированной». И тут, как «здрасьте» среди ночи, Боголюбский.

"Гридни! К штурму собирайтесь!

Петушок пропел давно!

Попроворней одевайтесь -

Смотрит солнышко в окно!".

   «Петушок» из князь Андрея... пробуждающий. Не сильно горластый, но если уж кукарекнет над ухом...

   Ну и ладно, пора уж и подниматься. Ихнее самое высоко-бля-бля-городие разбудило, застращало, воодушевило и ускакало. Переходим к водным процедурам.

   Собрал отцов-командиров.

  – Ночью берём Киев.

  – Как?!

  – Молча.

  – А остальные?

  – Следом. В открытые нами ворота. Для этого две команды проходят в город...

  – Как?!

  – Повторяю для особо замедленных: молча. В городе мы выходим в подземелье боярской усадьбы. Вот план. Терем, кузня, баня, погреба... три или четыре, поварня, церковь, флигели здесь и здесь, амбары, конюшня...

  – Да ты, Воевода, никак там всё пешком истоптал!

  – Этой ночью и ты истопчешь. Ворота, сторожка, псарня, коровник, птичник. Первая команда сразу вырезает сторожей и собак. Важно: чтобы тихо. Кто вякнул, заорал, бежать кинулся – рубить. Работать быстро. Вылезли – к воротам. Кто попал на пути – зверь, человек – утишить. На барахло не останавливаться, огня не зажигать, голоса не подавать. Проскочить в одно касание. Вторая команда найдёт в усадьбе лестницы... тут, возле забора должна быть, ещё – у сенника, наверное... идёт к северу, из усадебных ворот – вправо по улице.

  – Вот так прямо по улице?

  – Вот так прямо. Если вокруг тихо – гуляют быстрым шагом, если хай начался – бегом. На перекрёстке не сворачивать. Упирается в стену детинца, града Владимирова. Рва – нет, вал, сама стена – ниже внешней, Ярославой. Точно не скажу, аршин 5-8. Место... любое. От стыка стен до Софийских ворот. Поднимаются на стену. По стене... или за ней... выходят к Софийским. Когда в город войдут суздальские с Искандером, они ударят на эти ворота. К этому времени ворота должны быть наши. Или, по обстоятельствам, поддержать удар суздальцев спереди – ударом в зад.

  – Эт мы могём! Пинком приложить, чтоб полетели. Низенько так. Га-га-га...!

  – Не зубоскаль. В детинце две княжеских дружины. Сотни три. Не считая отроков, слуг и прочих. Бойцы... серьёзные. Пусть их боголюбовская дружина режет. Наше дело путь открыть. Первая команда идёт влево. К Лядским воротам. Берёт башню, открывает ворота. Приходят суздальские. Следом – наши с кипчаками, потом рязанцы с муромцами. Наши бьют в центр, к Софии, Живчик от ворот вправо, к Василёвским. И, коли пойдёт дело, дальше вдоль стены, к Золотым.

   Это мы с Боголюбским обговаривали. Но как оно выйдет в реале...

  – Треугольник: Лядские, Софийские, София – наш. Остальное... В детинец не лезть, на Михайлову гору, в Уздыхальницу... далеко. А вот Софию, вокруг неё... Ирининские дворец и монастырь... Если только смоленские прежде не подойдут.

   Это не обговаривали. Хуже: заявить, что я собираюсь ограбить Святую Софию Киевскую... Загрызёт. Князь-страстотерпец не вытерпит, чтобы кто-то другой главный храм на «Святой Руси» ломанул. Но попробовать можно: я ж в консенсусе не участвовал, своей доли не получил. Так что, берём всё, до чего дотянемся. Потом, ежели что, «махнём не глядя».

  – А чего брать-то?

  – Злато-серебро, жемчуга-яхонты. Лошадей добрых. Церковную утварь.

  – Храмы божии грабить?!

  – Да. В городе шесть сотен церквей. На семь тысяч дворов. Хорошо столичные кушают, окормляют их густо. Обжираются словом божьим. 10-12 подворий на церковь. А по Руси приход – две сотни. Господь что велел? – Делиться. Вот они и поступят по-христиански. Поделятся. Подобру-поздорову. Или... как получится. Хорошо бы вынести всё: покровы, облачения, сосуды, утварь, книги, иконы... мощи святомучеников. Они должны быть в алтари вделаны, у нас нет, а без этого, говорят, не работает. Хорошо бы и попов с семействами.

  – Киевских?! Куда их?!

  – К Ионе в Муром на обучение. Мы церкви ставим, а там ни – окормления, ни поучения.

  – Шесть сотен?! Да на кой нам столько? Только кормить долгогривых.

  – Половина спрячется, половина половины – разбежится, половина той половины половины – дорогой помрёт. Да ещё и Иона уполовинит по непригодности. Сколько останется?

  – Кто команды поведёт?

   Чарджи внимательно рассматривает план города. Ему подробности последующего грабежа... малоинтересны. До того ещё дожить надо.

  – Первую, к Лядским воротам – я. Вторую – к Софийским, ты.

   Во как Чарджи с Охримом вскинулись! Начали разом говорить. Остановились, сверлят глазами друг друга. У Охрима последний глаз – огнём пылает. Но дисциплина взяла своё: уступил старшему по званию.

  – К Лядским воротом пойду я. Или ты, Воевода, честью поделиться боишься? Так тебе её и так полно: что придумал, что проведёшь, что княжича на Софийских встретишь. Неужто тебе мало?

  – Честью считаться? Об чём ты, Чарджи? Моя честь у меня внутри. Кто что сказал, подумал, так ли, эдак ли меня почестил да вычестил... мне – брёх собачий. И стыд мой – у меня внутри. Его ни с кем не поделить. Если первая команда ворота не возьмёт, то... лягут все.

   Я внимательно осмотрел свой «военный совет». После шуточек по теме как не перепутать попа и попадью в темноте, моё «лягут все» как-то успокоило раздухарившуюся молодёжь.

  – Если я к воротам иду, а там дело... не сделается, то я там и... Прежде тебя. Когда вас резать зачнут – мне уже не стыдно будет. «Мёртвые сраму не имут».

   Что Чарджи, непривычно? Не честью меряться, а срамом. Мне чужого мёду не надобно, мне б своего дерьма не нахлебаться.

  – Теперь ты, Охрим. Кончай няньку старую при дитяте малом из себя строить. Ивашко постарее тебя был. Но и он между мною и врагом не становился. Встанешь – заодно с ворогом посчитаю. Ты головой своей силён. Предусмотрительностью, вниманием. Надёжностью. Когда войско войдёт в город, ты займёшь ту усадьбу. Нам нужно место. Куда, если что, и отойти можно. Чтобы там всё было... чисто да крепко.

   Ну вот, оба сидят красные, глаза в стол. Эдак они и подружатся. На почве моих выволочек.

  – Салман и Любим. Ведёте людей через ворота следом за суздальскими. Вместе с кыпчаками Алу. Идёте... там видно будет, как бой пойдёт. Но, ежели иных команд нет, идёте прямо, до Софии.

   Тут... это не было знание. Пост– или пред-. Не было расчёта или какой-то... тайной информации. Я просто смотрел на план города, крутил в голове обрывки мыслей – как оно может пойти.

   Просто догадка.

  – Княжеские гридни будут биться в детинце. В самом городе горожане, хоругви боярские... тонким блином размазаны. А вот городовой полк... Дворы их здесь, ниже Софии. Между Софийскими и Золотыми – главная улица. Сам полк... не знаю. Вернее всего – тут, на низу, у Золотых. Если смоленцы, которые против них стоят, промедлят, то городовой полк может ударить вверх, мимо Софии к детинцу. В тыл суздальским. Поэтому...

  – Э, сахиби. Астановим! Парубаем! Ха!

  – Не остановить – истребить. Если они по церквам-монастырям-усадьбам рассядутся... бойцы добрые, тяжко выковыривать будет. Любим, твои стрелки. И лучники Алу – у него у каждого колчан. Перед храмом – площадь. Чистое место. Хорошо бы их там... завалить стрелами. И смотреть всё время перекрёстки, боковые улицы.

   Богдана перед Софией пока нету – некому сектора обстрела перекрывать.

   Хорошо, что здесь не Европа: крыши домов не выдвигаются над улицей, стрелять и кидать сверху... неудобно.

   Старательно формировали группы. Я попробовал, было, отобрать добровольцев. Весь строй – шаг вперёд. Молодёжь, факеншит. Что они видели? Тяжкий марш да бой у Вишенок? Где трое на одного.

   Обычную охрану не беру – они натасканы на защиту. Здесь единственная эффективная защита – непрерывная опережающая атака. Команды смешанные: лучники и мечники пополам.

   Жаль, конечно, что кое-какие спецсредства не приехали. На марше посчитали, что пики важнее, а они вон, просто в углу стоят... Был бы бой с копейной конницей – без них было бы плохо. Но у нас намечается бой пеший, ночной.

   Как всегда на Руси: «гранаты не той системы».

   Ресурсы, здесь – вьюки на гожих лошадках, всегда ограничены. Отчего-то приходиться отказываться, откладывать «на потом», во вторую очередь. В этот раз приоритеты оказались... частично неправильными.

   ...

   Осаждённые вели себя прилично: на вылазки не ходили, толпами по стенам не слонялись. Из города доносился колокольный звон, солнышко на закат пошло. Отзвонили шестой церковный час. В смысле: девять часов по полудни. Перекусили, чем бог послал. Фиг знает когда следующий раз удастся. Может, завтрак будет уже в раю. С амброзией.

   Ещё раз проверил бойцов. Отцепить шпоры – пеший бой. Клинки, тулы на спину – лестницы, узости. Попрыгать – скрытное движение. И – полезли. Не в пекло, не в преисподнюю – в печку.

   Я специально не торопил ребят. Чтобы освоились, свыклись с мыслей, что идём умирать тайком. Чтобы «перегорело». Перетряслось в такое... холодная равнодушная ярость.

   Хорошо сделать дело.

   Убивать и умирать.

   Самого, естественно, мандраж потряхивает. И, типа, «правильный расчёт времени» – выйти к боестолкновению через час после полуночи.

   Караулы часто меняют в полночь – просто других временных отметок ночью нет. За час новый состав успевает пережить собственную эйфорию от приступания к исполнению, угомониться и начать подрёмывать. Не уверен, не знаю, но... Вдруг эта мелочь, это «пёрышко» «сломает хребет» их «верблюду»?

   Пройти этот путь с двумя спутниками и с двадцатью... две большие разницы. Мои люди не носят сапог с высокими каблуками, шпоры сняли. Но на каждой лестнице кто-нибудь нае... Мда. Но все целы. Клаустрофобия? – Два случая. В неприятной, но пока безопасной форме. Два масляных фонаря от Николая – большое подспорье. Особенно, после того, как все пять свечек погасли. Задуло их. Сквозняк? Какой сквозняк в подземелье?! – Выдохнули разом. А перед этим, естественно, разом вдохнули. И чего испугались? Я этот череп у стенки в прошлый раз видел, даже внимания не обратил...

   Бесконечный подъём в конце... Я по вышкам сигнальным постоянно лазаю, у бойцов учебка за плечами недалеко. А вот Чарджи... кавалеристу по лестницам ходить... Ему вообще... от порога – в седло.

   Пыхти, инал, пыхти. У тебя впереди ещё пробежка с грузом и стенолазанье под обстрелом. В рубку пойдёшь с чувством глубокого облегчения и неизбывного удовольствия.

   Люк, естественно, не открывался. Не то забит, не то забух. Притащили колоду с железной шапкой на торце. С самых Гончаров тащили! Четверо раскачали и... хорошо, что я сообразил всех с лестницы убрать. Так она и пошла. Колода в шапке. Десять этажей по высоте... на нижней лестнице ступеньки – в щепочки. Боковины, как баба рассевшаяся – пф-ф-ф-дрысь. А сверху, от люка, парень свешивается:

  – Дык... ну... выбили. Мать её...

   Что там с нижними лестницами – плевать. Верхние целы? – Пошли.

   Как устроены русские усадьбы – я уже... И по архитектуре, и по топологии, и по режиму.

   Для нас существенно, что истопники, которые последними зимой спать укладываются, уже легли, а поварихи, которые первыми поднимаются, ещё не встали.

   В большом коллективе всегда найдётся индивидуй, который то ли бессонницей мучается, то ли любовью страдает. Но зимой все такие -сидят в тёплых помещениях. Выходят, конечно. По нужде. Но не часто. По сравнению с летом, когда народ ночует везде, в каждой постройке – куда как меньше шансов вдруг повстречаться.

   Два исключения.

   Воротники. Ночной сторож при воротах. В деревнях ходит по двору и стучит колотушкой – зверя лесного отпугивает. В городской боярской усадьбе такого вульгаризма нет. А сторож, конечно, есть.

   Собаки. В деревнях их постоянно отпускают побегать. Здесь цепные псы – на цепи, охотничьи – на псарне, бездомные – на улице. Не часто: их там бьют. То по подозрению в инфицированности, то просто для забавы. В усадьбы такие не забегают.

   Позже выяснилось, что здесь и псарня пустой стояла. Степанида свет Слудовна, хозяйка всего этого, после известия о смерти любимого внука в Луках, слегла. Свору распродали – кому она теперь нужна?

   Поднялись, собрались, пересчитались. Что-то у меня счёт не сходится, лишний один. Ошибся, наверное.

   Выдохнули, пошли.

   Собаки у ворот выскочили из конуры сразу, едва мы вышли из дверей. И через мгновение зашлись лаем. Тут же перешедшим в визг: тёмные туши на снегу видны и в темноте, лучники отработали чётко. Пока добежали, в сторожке огонёк появился, дверь открылась, сторож со светцом в одной руке, придерживая тулуп другой, подслеповато щурясь, вылез на крыльцо. И поймал укол палашом снизу с проворотом. Второй мечник заскочил внутрь... женский крик, оборвался.

  – Баба там... была.

   Засов с ворот сняли, тут уже и Чарджи бежит с лестницей.

  – Длинная. Должно хватить. Другой не нашли.

  – Сойдёт. Ну, инал, удачи. Всем нам. Порезвимся. С богом.

   Они вправо, с лестницей наперевес. Маляры-штукатуры. Отмалярует любые стены. За ваш счёт. Вашей кровью.

   А мы влево. «Широким шагом к светлому будущему». Недалёкому, метров 250.

"Раз пошли на дело

Я и Рабинович.

Рабинович выпить захотел".

   Обязательно выпью. После победы.

   ***

   Русская триада: ров-вал-стена. Дерево-земляное укрепление. А вот башни в Киеве каменные. Кирпич и известняк через слой. Всё густо штукатурится. Как это выглядит в нашем климате – я уже...

   Воротные (проездные) башни ставятся не на вал, а на материк. Есть исключения: Золотые. У них дно на трёхметровой насыпи. Разница в уровнях «поля» и основания башни «читается» и в 21 веке. Предворотный мост получается крутым, нормальные люди стараются не ездить с этой стороны, скот здесь не гоняют.

   В других воротах в валу оставляют дырку до материка, выкладывают в ней стены, вроде ленточных фундаментов, о чём я уже... На уровне вершины вала выводят арочный свод, на него ставят само тело башни. Понятно, что воротин в двенадцать метров высотой, никто делать не будет: на трёх метрах делают деревянную галерею. Ворота ходят под ней, по ней – стражи. Лучников могут туда посадить. Снаружи зашивают деревом, прорези для стрелков делают.

   Лядские ворота похожи на Золотые, чуть меньше. Нет выдвинутых вперёд фланкирующих башен, как в Константинополе и во Владимире-на-Клязьме. Въезд чуть выдвинут вперёд, за линию основания вала. Двухаршинной толщины стены, высота – 12 м, длина – 25 м. Над сводом, на уровне основания стены – первая плоская боевая площадка. Закрыта крышей.

   Вот на ней и возились с верёвками, поднимая гроб.

   За ней, выше и глубже – вторая площадка. Над Золотыми на ней поставлена церковь.

   В летописи 1037 года:

   «Заложил Ярослав город – великий Киев, а у города этого ворота есть Золотые... потом (заложил) церковь на Золотых воротах, каменную, Благовещения святой Богородицы».

   Изя Блескучий её перестраивал и отделывал.

   Над Владимирскими Золотыми тоже церковь – Ризоположения. Андреевское изделие. Точнее: масонское. А вот в оригинале, в Феодосиевских стенах, Золотые ворота без крестов: просто каменные двухэтажные параллелепипеды.

   Деталь мелкая: сопряжение галереи на стене и башни.

   В Феодосиевых стенах башни – 20 м., стена – 12. И то, и другое – каменное. Грубо говоря: башню ставят на стену. На Руси – дерево-земляное укрепление. Каменную башню можно поставить только на каменное же строение самих ворот. Фундамент там, под пилястрами. Поэтому башни ставят на свод, точнее: на продолжение стен воротного проезда. Поэтому башни в русских крепостях этой эпохи хоть и похожи на Феодосиевые, но ниже.

   У греков вход со стены на первый этаж башен. Прохода сквозного нет – надо подниматься на второй. Второй этаж – закрытое помещение, проходное, там атакующих встречают на лестницах. Третий – открытая площадка. С которой можно расстреливать противника, захватившего стену, пока этажом ниже мечники спускают наглецов с лестниц.

   Во Владимире на верхней площадке поставлена церковь. Периметр площадки свободен – стрелки могут работать. Есть помещение под ней, через которое противнику нужно прорываться и для подъёма на площадку, и для перехода на стену по другую сторону башни.

   Здесь такого нет. Спереди: нижняя площадка на уровне «макушки» вала, дальше – «каменный кирпич», высотой с городни, вторая площадка – в уровень с галереей. Выше – здоровенная бревенчатая крыша.

   Верхняя площадка 16х9 м. Помещение под ней – 13.5х6.5 м. Сколько стражников может разместиться в таком пространстве?

   С городской стороны портал утоплен в вал. Метров на... пять-шесть. Точно не вспомню – в прошлый раз Юлька отвлекла. Помню, что склон там более пологий, чем с напольной стороны.

   Вообще, клети ставят не равнобедренным треугольником (в сечении вала), а сдвинув к внешнему краю. Чтобы было круче. Но просто вертикальную стену сделать нельзя: открытое дерево быстро гниёт, хорошо горит и, из-за давления подсыпки со стороны города и слабости грунта со стороны рва, валится вперёд.

   С тыльной стороны, над воротным проездом, тоже есть нижняя площадка. Ещё в проезде (внутри, в стенах) есть ниши. Красивые. Аккуратно выложенные из плинфы сводики. Светильники туда ставят, иконы с лампадками. Темно тут: двадцатипятиметровый туннель освещается только несколькими бойницами, прорезанными выше ворот.

   А вот герсы (подъёмная деревянная решётка, окована металлом) – нет. Была. Но... сто тридцать лет прошло.

   ***

   Глава 561

   ***

   Так, чисто к слову.

   В 1151 году Долгорукий собрался бить Изю в Киеве. Удачно разогнал противников у Вятичева брода и подступает к городу. Изя Блескучий принял решение... странное. Он выходит из города и становится, с союзниками – Ростиславом Смоленским (Ростиком) и Борисом Гродненским напротив городских ворот. Каждый – перед своими.

   Не осаждающие выбирают себе ворота для атаки, как у Эсхила, а обороняющиеся выходят из города, чтобы защитить «свои» ворота «в чистом поле». При том, что у Долгорукого многочисленная, только что, у Вятичесва брода, доказавшая свою боеспособность, половецкая конница.

   Почему? – Тому может быть несколько причин. Например, ветхость укреплений «града Ярослава» к тому моменту.

   Решение оказалось верным: Изя Гошу побил, половцы в бою «бежали, даже не вынув стрел из колчанов».

   При стенах в 3.5 км. длиной осаждённые могут поставить по паре человек на каждом метре. Точнее: «два с третью землекопа». А если ещё и баб пустить, чтобы они кипятком писыли...

   Виноват: поливали.

   Но... Сколько человек могут высидеть две серии подряд в кинотеатре? И в кино, под названием «угроза приступа», народу скоро станет скучно. Дальше все найдут причины: ой, мне тут только на минуточку! Вспомнил! Печка не залита, корова не доена, баба не люблена...