Текст книги "Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы)."

Автор книги: Уильям Ходжсон

Соавторы: Роберт Уильям Чамберс,Эрнест Уильям Хорнунг,Жак Фатрелл,Фергюс Хьюм,Грант Аллен,Ричард Остин Фримен,Эмма (Эммуска) Орци (Орчи),Эрнест Брама,Элизабет Мид-Смит,Гай Бутби
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

– Мистер Карлайл обут в ботинки из лакированной кожи, сэр, примерно седьмого размера и весьма мало поношенные. На каждом по пять пуговиц, но на левом ботинке одна пуговица – третья по счету – отсутствует, и на ее месте торчат нитки, а не обычная металлическая заклепка. Брюки мистера Карлайла, сэр, сшиты из темной материи: серые полоски шириной примерно четверть дюйма на более темном фоне. Снизу брюки подшиты и, прошу прощения, в данный момент несколько запачканы.

– Очень запачканы, – искренне признался гость – Ненастный выдался вечер, Паркинсон.

– Да, сэр, очень неприятная погода. Если позволите, сэр, я почищу вашу одежду в холле. Я заметил, что грязь уже высохла. Далее, сэр, – продолжал перечислять Паркинсон, – темно-зеленые кашемировые чулки, в левый карман брюк уходит цепочка для ключей, выполненная в технике панцирного плетения.

Покончив с описанием нижней части гардероба гостя, Паркинсон прибег к услугам своей фотографической памяти для описания верхней части. Со все возрастающим изумлением Карлайл ознакомился с полным перечнем всего, что было надето на нем в тот вечер. Его толстая часовая цепь из золота и платины была описана в мельчайших подробностях, за ней последовал синий аскотский галстук [120]120
  См. Глоссарий, 3.


[Закрыть]в крапинку и жемчужная булавка, которой он был заколот; не ускользнул от внимания Паркинсона и тот факт, что бутоньерка на левом отвороте визитки уже не первой свежести. Паркинсон описывал все, что видел, не делая никаких выводов. Носовой платок, заткнутый за манжету правого рукава, был для него платком как таковым, но отнюдь не показателем того, что Карлайл на самом деле был левшой.

Теперь оставалось выполнить самую деликатную часть задания. Готовность приступить к ней Паркинсон ознаменовал двойным покашливанием.

– Что касается внешности самого мистера Карлайла, сэр…

– Все, хватит! – торопливо вскричал объект описания. – Я более чем удовлетворен. У вас острый глаз, Паркинсон.

– Я много тренировался, чтоб быть полезным хозяину, сэр, – ответил тот. Он посмотрел на Каррадоса, дождался кивка и удалился.

Карлайл заговорил первым:

– Твой слуга мог бы зарабатывать у меня пять фунтов в неделю, Макс, – заметил он задумчиво. – Хотя, конечно…

– Не думаю, что он бы на это согласился, – отозвался Каррадос бесстрастно. – Он подходит мне как нельзя лучше. Но у тебя есть шанс воспользоваться его услугами – через меня.

– Так ты и вправду хочешь… Неужели ты всерьез?..

– Я замечаю в тебе, Луис, хроническое нежелание воспринимать меня всерьез. А ведь это довольно обидно во всяком случае для англичанина Неужели ты усматриваешь нечто комичное во мне или в моем доме?

– Нет, друг мой, – ответил Карлайл, – но я замечаю признаки богатства и процветания. Вот отчего твое желание кажется несерьезным Так чем же оно вызвано?

– Можешь считать это просто моей причудой, хотя это и не так, – ответил Каррадос. – Отчасти оно продиктовано тщеславием, отчасти – ennui [121]121
  Апатия, томление, скука (франц.).


[Закрыть], отчасти, – и теперь в его голосе звучали отнюдь не ироничные, но трагичные нотки, – отчасти – надеждой.

Карлайлу хватило такта не продолжать тему.

– Все три причины вполне приемлемы, – сдался он. – Макс, я сделаю то, о чем ты просишь, но при одном условии.

– Согласен. И каково оно?

– Ты расскажешь мне, каким образом тебе удалось так много узнать об этом деле. – Он постучал пальцем по серебряной монете, лежащей на столе перед ними. – Не так-то легко поразить мое воображение, – добавил он.

– Ты не поверишь, если я скажу, что и объяснять-то нечего, что это было просто… шестое чувство?

– Нет, – поджал губы Карлайл, – не поверю.

– И правильно сделаешь. А ведь все очень просто.

– Конечно просто. Когда поймешь, в чем дело, – словно самому себе растолковал Карлайл, – а до тех пор – чертовски сложно.

– Ну так слушай. В Падуе – к которой, кажется, возвращается прежняя слава города, торгующего поддельными древностями, – жил-был один искусный мастер по имени Пьетро Стелли. И простой этот малый, который талантом может сравниться с самим Кавино [122]122
  Джованни Кавино (1500–1570) – один из «крестных отцов» ремесла копирования особо редких и чрезвычайно привлекательных для коллекционеров монет и медалей. Среди нумизматов не считается фальшивомонетчиком, так как его копии античных монет подтверждают искусство гравировщиков. К тому же из его мастерской выходили и многочисленные «авторские» медали. Античные монеты, изготовленные Кавино, позднее стали известными как «падуанские» и считаются подлинными медалями эпохи Возрождения.


[Закрыть]в его лучшую пору, годами набивал руку, совершенствуясь в весьма прибыльном деле – он подделывал редкие греческие и римские монеты. Я, как коллекционер и знаток монет греческих колоний, а также специалист по фальшивкам, нередко сталкивался с изделиями Стелли. А недавно он, кажется, стал работать на некоего международного афериста, который в настоящее время называет себя Домпьером, и тот сумел поставить дело на широкую ногу. Элена Брунези – узкому кругу она известна как жена Домпьера, что, скорее всего, соответствует истине, – с готовностью приняла участие в этом предприятии.

– Именно так, – кивнул Карлайл, когда хозяин сделал паузу.

– Теперь тебе понятно, что они задумали.

– Не совсем. Нужны детали, – признался Карлайл.

– Замысел Домпьера заключался в том, чтобы получить доступ к некоторым из наиболее прославленных частных коллекций Европы и заменить настоящие монеты подделками Стелли.

Таким образом должно было собраться немалое количество редких монет, сбыть которые не так-то легко, но я уверен, что мошенники тщательно продумали свой план. Элена, под личиной Нины Брен, горничной-француженки (эта роль ей удавалась превосходно), должна была делать восковые слепки с наиболее ценных монет и позже заменять их полученными фальшивками. Действуя таким образом, аферисты могли рассчитывать, что их не разоблачат до того момента, как подлинные монеты будут проданы; думаю, что Элена успешно справилась с работой в большинстве намеченных домов. Итак, под впечатлением от блестящих рекомендаций и выдающихся способностей Нины Брен, моя экономка наняла ее, и спустя некоторое время та приступила к своим обязанностям в «Башнях». Им чертовски не повезло, что я слеп: со мной этот номер не сработал. Мне говорили, что ангельское личико Элены просто не способно вызвать подозрений, но я-то не мог им полюбоваться, и столь прекрасный материал пропал зря. И вот в одно прекрасное утро мои зоркие пальцы – которым тоже было неведомо ангельское очарование новой горничной, – прикоснувшись к моему любимому Евклидию [123]123
  Имеется в виду сиракузская тетрадрахма мастера Евклида – одного из самых известных сиракузских резчиков штемпелей, примерно конца V в. (при тиране Дионисии Старшем).


[Закрыть], почувствовали нечто непривычное; на взгляд определить, в чем проблема, было бы невозможно, но мое обостренное обоняние подсказало мне, что совсем недавно монету погружали в воск. Исподволь я начал расследование, а мои шкафчики с экспонатами тем временем переехали в местный банк для пущей сохранности. Элена сделала ответный ход: вскоре она получила телеграмму из Анжера, призывающую ее к смертному одру престарелой матери. Престарелая мать скончалась, и долг велел дочери остаться с неутешным стариком-отцом. А «Башни» преступный синдикат просто списал со счетов.

– Весьма интересно, – признал Карлайл, – но, рискуя показаться не очень сообразительным, – он стал тщательно подбирать слова, – должен признаться, что я не уловил явной связи между Ниной Брен и нашей фальшивкой – если это вообще фальшивка.

– Можешь быть уверен, – отозвался Каррадос. – Это фальшивка, и очень высокого качества, – такую мог изготовить один только Пьетро Стелли – вот тебе прямая связь. И потом, весь антураж: частному детективу приспичило повидать меня среди ночи, а в кармане у него – знаменитая тетрадрахма, которую он объявляет важной уликой по делу о грандиозном мошенничестве. Луис, разве нужно быть слепым, чтобы увидеть, в чем тут дело?

– А лорд Систок? Как ты узнал, что Нина Брен побывала и у него?

– Ну что ты, я ничего не знал наверняка, иначе сразу сообщил бы ему. О существовании банды мне стало известно совсем недавно. По правде говоря, последнюю информацию о лорде Систоке я получил из вчерашней «Морнинг пост», там было написано, что он все еще в Каире. Но многие подобные вещи… – Он почти любовно погладил пальцем реверс монеты, где состязались в беге древние колесницы, и оборвал реплику на полуслове. – Тебе следовало бы серьезно запяться нумизматикой, Луис. Ты даже не представляешь, как это может тебе пригодиться однажды.

– Еще бы, – мрачно ответил Карлайл. – Насколько мне известно, оригинал стоит двести пятьдесят фунтов.

– Бери выше! Сейчас в Нью-Йорке за нее дадут пятьсот. Как я уже говорил, многие монеты поистине уникальны. Вот этот шедевр – работы Кимона [124]124
  Кимон – известный сиракузский мастер, вырезавший штемпели для монет; жил примерно в одно время с Евклидом.


[Закрыть], видишь его подпись? Подписи удаются Пьетро особенно хорошо. И поскольку года два назад я имел возможность подержать в руках настоящую тетрадрахму, когда лорд Систок выставил ее во время встречи нашего общества на Альбемарл-стрит, то нет ничего удивительного в том, что мне удалось разгадать твою тайну. Вероятно, мне следует извиниться, что все оказалось так просто.

– Думаю, – ответил Карлайл, критически оглядывая нитки, торчащие из левого ботинка, – извиняться скорее должен я.

ИГРА ВСЛЕПУЮ

Странное дело, сэр, – задумчиво произнес инспектор Бидл, обращаясь к Каррадосу тем уважительным тоном, каким он всегда обращался к слепому сыщику, – странное дело: кажется, следы любого преступления, совершаемого за границей, ведут нынче в Лондон, если повнимательней присмотреться.

– Только нужно знать, где смотреть, – добавил Каррадос.

– Что ж, согласен, но поскольку никто не знает, где смотреть, да и не особенно смотрит, то в девяти случаях из десяти эти следы остаются незамеченными. Я говорю не о банальных убийствах или кражах со взломом, о нет, – нотки профессиональной гордости выдавали в нем истинного энтузиаста, – речь идет о преступлениях «высшего разряда».

– Пятипроцентные облигационные купоны? – предположил Каррадос.

– О, вы правы, мистер Каррадос. – Бидл печально покачал головой, как будто ситуация, о которой шла речь, сложилась исключительно в результате недосмотра. – У человека случается припадок в справочном бюро «Эджент дженерал» в Британской Экватории [125]125
  Британская Экватория – южная провинция Британского Египта, нынешний Судан.


[Закрыть], и в результате мы имеем поддельные ценные бумаги в Мексике на сумму двести пятьдесят тысяч фунтов. Или взять случай с нефритовой свастикой: этот амулет был заложен за шиллинг три пенса в Бейсине, а как он мог бы прояснить дело о харьковских «ритуальных убийствах»!

– А вспомните загадочную потерю памяти в Вест-Хэмпстеде, ведь если бы кто-нибудь заметил связь между этим фактом и заговором барипурских бомбистов, он мог бы быть раскрыт.

– Истинная правда, сэр. Или трое детишек этого чикагского миллионера – Сайруса Бантинга, кажется, – они похищены средь бела дня напротив нью-йоркского музыкального театра, а три недели спустя на Чаринг-кросс находят немую девочку, которая разрисовывает мелом стену. Припоминаю, что недавно читал статью в одной финансовой газете: там писали, что от каждого слитка иностранного золота тянется нить на Треднидл-стрит [126]126
  Треднидл-стрит – улица, на которой находится Банк Англии.


[Закрыть]. Конечно, сэр, это всего лишь образное выражение, но оно очень верно передает суть происходящего. Сдается мне, что каждое громкое преступление, совершенное за границей, оставляет отпечатки пальцев у нас в Лондоне – если только, как вы точно подметили, знать, куда смотреть.

– И притом нужно выбрать правильный момент. Время – прямо сейчас, место – прямо у нас под носом, а мы делаем неверный шаг и навсегда упускаем шанс.

Инспектор кивнул и со значением хмыкнул, выражая абсолютное согласие. Даже самого непримечательного человека, занятого скучным ежедневным трудом, охватывает порой чувство гордости за свою профессию, и тогда он расписывает ее в самом романтическом свете.

– Нет, пожалуй, в одном случае из тысячи шанс может быть упущен не безвозвратно, – поразмыслив, уточнил слепой детектив. – Иногда Закон и Преступность, эти вечные соперники, представляются мне игроками в крикет. Итак: Закон на поле, Преступность – у калитки. Если Закон совершит ошибку, например слабо пошлет мяч или упустит подачу, Преступность наберет несколько очков, ну или просто воспрянет духом. Если же она ошибется: пропустит прямой мяч, например, или сделает слабую подачу, – все, для нее игра будет окончена. Любой неверный шаг Преступности фатален, в то время как ошибки Закона можно исправить.

– Великолепно, сэр, – сказал инспектор Бидл, поднимаясь. Разговор происходил в рабочем кабинете Каррадоса, в его особняке «Башни». – Удачное сравнение. Я его запомню. Очень надеюсь, что команда этого Гвидо-Бритвы будет посылать нам только легкие мячи.

Местоимением «этого» инспектор Бидл изящно выразил свое безотчетное презрение к Гвидо. Однако тот был мастером своего дела, и с ним нельзя было не считаться, поэтому инспектор на правах старой дружбы решил посоветоваться с Каррадосом. Гвидо был иностранцем, хуже того – итальянцем; инспектор мог противопоставить хитроумию и изворотливости преступника всего лишь косные, раз навсегда устоявшиеся методы британской полиции, которые поражают стороннего наблюдателя тяжеловесностью и консерватизмом, но при том, нельзя не признать, почему-то оказываются действенными.

Преступление, которое заставило Скотленд-Ярд заинтересоваться личностью il Rasoio [127]127
  Бритва (итал.).


[Закрыть]и его шайки, было из разряда тех историй, на которые туманно намекают репортеры в колонке светской хроники, вызывая вежливое недоверие проницательного читателя, а поколение спустя эту историю, во всех ее неприглядных подробностях, обстоятельно изложит в своих мемуарах какая-нибудь аристократическая особа. Вот главные составляющие сюжета: королевская свадьба, которая должна в скором времени состояться в Вене, ревнивая «графиня Икс» (под этим именем вывел ее благоразумный репортер) и кое-какие документы, с помощью которых можно сыграть злую шутку, расстроив в пух и прах намечающееся бракосочетание (высокородная мемуаристка не утаит ни одной детали). Чтобы заполучить эти бумаги, графиня и прибегла к услугам Гвидо, решив, что лишь этому прославленному негодяю она сможет доверить столь важную миссию. С первой частью задания – кражей документов – Гвидо справился превосходно, но тут же обнаружил за собой погоню. В ситуации, когда мошенник выполняет грязную работу, есть определенные неудобства: если графиня имела некоторое моральное право на документы, то сообщник ее не имел права даже находиться на свободе. Гвидо было предъявлено не менее полудюжины обвинений, по каждому из которых его могли арестовать, покажись он в любой европейской столице. Из Вены ему удалось ускользнуть по Северной железной дороге [128]128
  Имеется в виду Северная дорога кайзера Фердинанда, функционировала во времена Австро-Венгерской монархии. Основная линия – от Вены до соляных копей близ Кракова; на станции Освенцим соединялась с Прусской железной дорогой.


[Закрыть], и так как пункт назначения поезда был известен полиции, Гвидо весьма изобретательно остановил экспресс близ Часлау и дальше поехал через Хрудим. К тому моменту за ходом «игры» наблюдало множество внимательных глаз, и они-то знали, «куда смотреть». Дипломатия и правосудие объединили свои усилия, и началась лисья охота: лишь только Гвидо забивался в нору, его вытаскивали оттуда, и он вынужден был искать другое укрытие. Из Пардубице он бежал в Глац, оттуда в Бреслау, затем в Штеттин. Поскольку графиня заплатила весьма щедро, у Гвидо было достаточно денег, чтобы продолжать путешествие; как только выпадала возможность, он встречался со своими сообщниками, а затем вновь с ними расставался. Неделя такой гонки, и Гвидо очутился в Копенгагене, все еще не имея ни минуты, чтобы отдышаться, поскольку и в этом городе он не достиг своей цели. Он добрался до Мальме на пароме, там сел на ночной поезд до Стокгольма и утром уже плыл по Соленому морю. Для отвода глаз Гвидо заскочил в Або, намереваясь попасть оттуда в Ревель и таким образом вернуться обратно в Центральную Европу наименее проторенным путем. Но и здесь удача ему не улыбнулась, однако его вовремя предупредили, и, оберегаемый некоей таинственной силой, он ухитрился пересесть с парохода на лодку и, проплыв извилистым путем меж бесчисленных островов и шхер архипелага, добрался до Гельсингфорса. Через двое суток он оказался во Фрихауне [129]129
  Глац – бывшее графство в Силезии, юго-восточная часть Бреславского округа; Бреслау —ныне Вроцлав; Штеттин– ныне Щецин; Соленое море —залив в Балтийском море; Або —шведское название финского города Турку; Ревель —так назывался Таллин до 1917 г.; Архипелаг —имеются в виду острова между Ботническим и Финским заливами Балтийского моря; Гельсингфорс —шведское название столицы Финляндии Хельсинки; Фрихаун– внешняя часть Копенгагенского порта, где крупные суда стояли в доках перед отплытием на Восток.


[Закрыть], оторвавшись от погони и получив кратковременную передышку.

Для того чтобы понять смысл этих метаний, необходимо вспомнить, чего ради все было затеяно. Гвидо колесил по Европе отнюдь не из желания полюбоваться достопримечательностями и, уж конечно, не из любви к приключениям. Ведь каждый шаг для него был жизненно важен, каждый бросок вперед или отход назад напрямую подчинен его постоянно меняющимся планам. В кармане у этого человека лежали бумаги, ради которых он подвергал себя смертельному риску. Цену за свои услуги он назначал более чем высокую – игра стоила свеч! Однако, чтобы считать сделку завершенной, необходимо было передать бумаги в руки особы, его нанявшей. А на другом конце Европы эта особа ждала, едва сохраняя спокойствие, поскольку сама находилась под постоянным наблюдением. Графиня Икс занимала достаточно высокое положение в обществе, чтобы пребывать вне пределов досягаемости для секретных служб своей страны, но все подступы к ней надежно охранялись. Теперь задачей Гвидо было получить достаточно долгую передышку для того, чтобы уведомить графиню о своем положении, после чего она могла бы отправить к нему доверенное лицо. Вся эта сложно составленная интрига готова была рассыпаться в прах, и хотя до сих пор Гвидо удавалось скрываться от правосудия, но время уже поджимало.

– Его след потеряли после Хутолы, – сообщил Бидл, объясняя положение дел Максу Каррадосу. – Через три дня выяснили, что он вернулся обратно в Копенгаген, но к тому времени ему уже удалось скрыться. И теперь у них нет ни одной зацепки, кроме сообщений от некоего Флердоранжа в колонке срочных объявлений в «Таймс». А графиня спешно отбыла в Париж, и Лафайяр думает, что следы ведут в Лондон.

– Полагаю, Министерство иностранных дел горит желанием помочь?

– Как будто бы так, сэр, – согласился Бидл. – Но в моих инструкциях, конечно, не указано, куда именно следует «посмотреть». Что волнует нас, так это получить очко в свою пользу.

Ребята из Ярда до сих пор точат на нас зуб из-за Ганса Дудочника.

– Так оно и есть, – признал Каррадос. – Что ж, подумаю, что я смогу для вас сделать, если представится случай. Ставьте меня в известность обо всем происходящем, а если сами до чего-нибудь додумаетесь – приходите ко мне, обсудим, скажем, в… Сегодня у нас среда? Думаю, удобно будет в пятницу вечером.

Не будучи педантом, в такого рода вопросах Каррадос старался быть пунктуальным. Есть люди, которые считают, что обещания надо выполнять во что бы то ни стало: они опоздают к смертному одру родного дяди, лишь бы сдержать слово, данное последнему бродяге. Слепой детектив придерживался куда более приземленных взглядов. «Мое слово, – случалось ему заметить, – как и я сам, подчиняется обстоятельствам. Если я дал обещание, то оно имеет силу при условии, что не произойдет ничего более важного, что воспрепятствует исполнению оного. Людям здраво мыслящим это совершенно понятно». И надо же такому случиться, что в этот раз действительно произошло нечто непредвиденное.

Как раз в пятницу вечером, перед ужином, Каррадоса вызвали к телефону для личного разговора. Грейто-риг, его секретарь, вошел и доложил, что он принял звонок, но кроме своего имени – Бребнер – позвонивший ничего ему не сказал. Имя было Каррадосу незнакомо, но в этом факте не было ничего необычного, и он подошел к телефону.

– Макс Каррадос у телефона. Я слушаю вас.

– Это в самом деле вы, сэр? Мистер Бриквилл велел мне связаться с вами лично.

– Что ж, вы на верном пути. Бриквилл, говорите? Вы из Британского музея?

– Да. Я Бребнер из Отдела искусства Передней Азии. У нас тут страшный переполох. Мы только что узнали, что некто сумел пробраться во Второй внутренний Греческий зал и похитить содержимое нескольких витрин. Все ломают головы, как это ему удалось.

– Что пропало? – спросил Каррадос.

– На данный момент с уверенностью можно сказать, что украдено шесть ящиков с греческими монетами, от тысячи до тысячи двадцати, по приблизительным подсчетам.

– Ценные?

В трубке послышался отрывистый смешок, исполненный горечи.

– О да! Похоже, негодяй хорошо знал свое дело. Все сохранные образцы лучшего периода. Сиракузы, Мессина, Кротон, Амфиполь. Евмен, Евенет, Кимон. Шеф места себе не находит.

Каррадос зарычал. Его пальцы наизусть помнили каждую монету.

– Скажите, что вы предприняли? – потребовал он.

– Мистер Бриквилл уже побывал в Скотленд-Ярде, и там ему посоветовали пока не поднимать шума. Мы бы очень не хотели, чтоб слухи о происшедшем вышли за пределы музея. Думаю, вы понимаете.

– Насчет меня можете не беспокоиться.

– Вот почему мне было поручено переговорить с вами лично. Мы уже оповестили всех крупных торговцев монетами и коллекционеров, которым преступники могут предложить монеты, если полагают, что мы еще не обнаружили пропажу. Судя по выбору монет, работали профессионалы, и мы не думаем, что они сдадут добычу в ломбард или торговцам ценными металлами: риск невелик, поэтому нам и не хочется заявлять о пропаже во всеуслышание.

– Да, наверное, так и следует поступить, – согласился Каррадос. – Есть ли у мистера Бриквилла просьба ко мне лично?

– Да, сэр: если вам предложат купить подозрительные греческие монеты или вы что-то услышите о них, не могли бы вы присмотреться… я имею в виду, вдруг это наши монеты. И если вы их узнаете, сразу же свяжитесь с нами и со Скотленд-Ярдом.

– Конечно, – ответил слепой. – Скажите мистеру Бриквиллу, что если я нападу на след, тут же дам знать. Передайте мои соболезнования и скажите, что я переживаю эту потерю как личную… Кажется, мы раньше не встречались, мистер Бребнер?

– Нет, сэр, – робко произнес голос, – но я счел бы за честь… Возможно, благодаря этому прискорбному обстоятельству наше знакомство наконец состоится.

– Вы очень добры, – отозвался Каррадос. – Я к вашим услугам… Должен признаться, что монеты – моя слабость, и я провел множество часов наедине с вашей восхитительной коллекцией. Вот почему это дело стало для меня личным. Всего доброго.

Пропажа монет серьезно обеспокоила Каррадоса, хотя он и утешал себя мыслью, что в конечном итоге скиталицам суждено вернуться обратно в музей. То, что за возврат сокровища могут потребовать выкуп в несколько тысяч фунтов, в сложившейся ситуации ему казалось наименьшим злом. Он буквально содрогался от ужаса, воображая, как добыча грабителей, под давлением обстоятельств или просто по незнанию, отправляется прямиком в плавильный котел. От этой навязчивой мысли у слепого энтузиаста совершенно пропал аппетит. Он ожидал инспектора Бидла, который был озабочен расследованием своего дела, но из головы никак не шло то, что сказал ему Бребнер. Каррадоса угнетала малейшая вероятность того, что монеты могут уничтожить, поэтому он рассеянно слушал Грейторига, который как раз беседовал с ним, когда вошел Паркинсон. Ужин закончился, но Каррадос задержался дольше обычного, в полном молчании покуривая легкую турецкую сигарету.

– Какая-то леди желает видеть вас, сэр. Она сказала, что имя ее вам вряд ли знакомо, но ее дело вас заинтересует.

Довольно необычная форма сообщения привлекла внимание обоих мужчин.

– Скажите, Паркинсон, ведь вы с ней не знакомы, верно? – поинтересовался хозяин. На секунду безупречно вышколенный Паркинсон, казалось, лишился языка, а затем высказался в своей самой напыщенной манере:

– С прискорбием вынужден сообщить, что до сих пор был лишен такой чести.

– Позвольте, лучше я займусь ею, сэр, – произнес Грейториг несколько самоуверенно. – Это, наверное, собирательница пожертвований.

Каррадос улыбнулся и покачал головой. Затем повернулся к слуге:

– Я буду в кабинете, Паркинсон. Через три минуты приведите ее туда. А вы, Грейториг, останьтесь и выкурите еще сигаретку. К этому времени она либо уже уйдет, либо и вправду заинтересует меня.

По прошествии трех минут Паркинсон отворил дверь в кабинет.

– К вам леди, сэр, – объявил он. Если бы Каррадос был зрячим, он увидел бы молодую женщину, чрезвычайно просто, почти безвкусно одетую, пышнотелую и полногрудую. На ней была тонкая вуаль, которая, однако, не могла скрыть непривлекательности ее лица. Лицо это было смуглым, а над верхней губой темнела довольно густая поросль, отличающая брюнеток южного типа. Но хуже всего выглядела кожа незнакомки, сплошь покрытая какой-то отвратительной сыпью. Войдя, она окинула комнату и ее хозяина беглым, но цепким взором.

– Прошу вас, мадам, присаживайтесь. Вы желали видеть меня?

Мимолетная усмешка мелькнула в уголках ее рта и тотчас исчезла, и в это мгновение лицо посетительницы могло показаться не столь уж неприятным. Усевшись, она задержала взгляд на застекленном ящике, что стоял на столе, и глаза ее ярко блеснули.

– Ведь вы же синьор Каррадос, своей персоной? – спросила она.

Улыбнувшись, Каррадос признал правоту гостьи. Он немного повернул голову, вероятно для того, чтоб лучше слышать ее необычный голос, высокий и резкий.

– Знаменитый коллекционер древностей?

– Я действительно кое-что коллекционирую, – сдержанно признал Каррадос.

– Вы меня простите, синьор, если я не очень правильно говорю. Когда я жила в Неаполь, моя мать и я, мы держали пансион, у нас жили много англичаны и американы. Я набралась слов, но с тех пор, как женилась и поселилась в Калабрия, мой английский я упустила… нет-нет, не так, правильно сказать – совсем запустила.

– Ну что вы, все просто отлично. Уверен, мы с вами прекрасно поймем друг друга.

Леди бросила пронзительный взгляд на Каррадоса, но лицо слепого джентльмена хранило учтивое выражение, и она продолжила:

– Мой муж по имени Феррайя. Микеле Феррайя. Мы имеем виноградник и немного собственность возле Форенцана. – Она сделала паузу и осмотрела кончики своих затянутых в перчатки пальцев, прежде чем перейти к самому важному. – Синьор, – выпалила она наконец, – законы в моя страна совсем не хорошие!

– Судя по тому, что я слышу, – сказал Каррадос, – ваша страна – совсем не исключение.

– Есть бедный работник в Форенцана, Джанни Верде по имени, – без запинки продолжала свою речь посетительница. – Он один раз копает в виноградник у мой муж и стукает своя лопата об преграда. «Ага, – говорит Джанни, – что такое тут есть?» И он опускается на колена, чтобы посмотреть. И видит кувшин для масло, кувшин из красная глина, синьор, какие пользовались давно раньше. И он полный серебряные монеты! Джанни бедный, но он мудрый. Он разве сообщает власти? Нет-нет, он понимает, что там все нечестные. Что нашел, он несет к мой муж, как знает его за очень честный человек. Мой муж тоже решает быстро, долго думать не стал: «Джанни, – он говорит, – держи свой рот на замок, это для твоя пущая польза». Джанни понимает, ведь он доверяет мой муж. Он делает знак согласен. Потом он снова берет лопата и идет копать. Мой муж немного понимает в эти вещи, но не совсем. Мы смотрим коллекции в Мессина и Неаполь, и даже Рим, мы видим другие серебряные монеты, похожие, мы узнаем, что они очень ценные. Они есть разные размеры, но большинство – как одна лира, а толщиной – как две лира. На одна сторона изображает большая голова языческий бог, а на другая – о, но так много всего я не могу запоминать! – Жестом полного отчаяния гостья изобразила безнадежное разнообразие вариантов.

– Колесница, запряженная парой или четверкой мулов? – предположил Каррадос. – Орел, несущий зайца? Летящая фигура в венке? Военные трофеи? Что-нибудь из перечисленного подходит?

– Si, si, benel [130]130
  Да, да, много! (итал.)


[Закрыть]– вскричала мадам Феррайя. – Вы меня понимаете, я это ощущаю! Мы очень осторожные, потому что с любой сторона могут грабить, и закон несправедливый. Подумать: это запрещено даже забирать монеты из страна, но если мы пробовать распоряжаться их у себя дома, то монеты будут конфисковать, а нас наказывать, как они есть tesoro trovato, или драгоценный клад по-вашему, и принадлежат к государство – эти монеты, которые трудолюбивый Джанни находил, которые так давно клали в земля, где имеется виноградник у мой муж!

– Итак, вы привезли их в Англию?

– Si, синьор. Говорят, ваша страна справедливая, есть богатые знатные люди, которые могут купить наши монеты за высокая цена. Также я умею говорить немножко на ваш язык, это нам помогает.

– Полагаю, монеты сейчас находятся в вашем распоряжении? Можете вы мне их показать?

– Мой муж их сохраняет. Я вас туда веду, но вы как английский синьор сначала даете parola d'onore [131]131
  Честное слово (итал.).


[Закрыть]не предать нас или не рассказать об этом для другие люди.

Каррадос предвидел такой поворот событий и решил согласиться.

Ему еще предстояло поразмыслить, стоит ли держать слово, данное людям, якобы нашедшим драгоценный клад, ведь они могли оказаться теми самыми мошенниками, что ограбили Британский музей. Но здравый смысл требовал немедленно принять предложение и не придираться к условиям, выдвинутым мадам Феррайя, иначе все могло закончиться плачевно. Если монеты стали добычей грабителей, что казалось несомненным, скромный выкуп был бы самым безопасным способом вернуть бесценные сокровища, и в этом случае Каррадос мог бы выступить в роли посредника.

– Я согласен на ваши условия, мадам, – объявил он.

– Этого достаточно. Теперь я веду вас в то место. Нужно, чтоб вы один меня провожаете, потому что мой муж совсем сумасшедший в эта страна, где не может понимать ни одно слово, что говорят вокруг. Его бедный ум кричит: «Караул, окружают!» – когда он видит, как два иностранца идут к наш дом. Мой муж, он стал очень ужасный из-за свое беспокойство. Только представите, он держит на огонь котелок с расплавленный свинец и тут же бросит туда клад и расплавит его совсем, если будет решать, что опасность пришел.

«Что ж, – подумал Каррадос, – вполне естественная мера предосторожности для простого виноградаря из Калабрии!»

– Очень хорошо, – продолжал он уже вслух, – я пойду с вами совсем один. Но где же это место?

Мадам Феррайя порылась в древнем кошельке, который она извлекла из своей порыжевшей сумочки, и предъявила клочок бумаги.

– Иногда люди не понимают, как я говорю это название, – объяснила она. – Sette [132]132
  Семь (итал.).


[Закрыть], Херрингбон…

– Вы позволите? – сказал Каррадос, протягивая руку. Он взял бумагу и кончиками пальцев коснулся написанного. – Ну конечно, Херонсборн-плейс, семь. Это на краю Херонсборн-парк, не так ли? – Говоря это, он небрежно положил бумажку на край стола и поднялся. – На чем вы приехали, мадам Феррайя?

Мадам следила за действиями Каррадоса с затаенной усмешкой, которая, однако, не прозвучала в ее голосе.

– На автобус – сначала один, потом другой, на каждый поворот спрашиваю, и так без конца! – вздохнула она.

– Сегодня вечером я уже отпустил шофера, так как не собирался никуда выезжать, но сейчас вызову такси, и машина уже будет у ворот, когда мы выйдем. – Быстро справившись с этим делом, Каррадос позвонил Грей-торигу по домашнему телефону.

– Я собираюсь наведаться в Херон-сборн-парк, – объяснил он. – Вы меня, пожалуйста, не ждите, но если кто-нибудь придет с визитом, передайте, что я уехал не более чем на час.

Паркинсон беспокойно кружил по холлу. С совершенно несвойственной ему навязчивостью он пытался предложить своему хозяину то одну вещь, то другую, в чем Каррадос абсолютно не нуждался. На этого, обычно столь любезного и почтительного человека непривлекательная внешность мадам Феррайя, кажется, действовала чарующе: эта леди то и дело обнаруживала, что ее пристально разглядывают, и всякий раз Паркинсон виновато отводил взгляд. Но никакие странности поведения слуги не могли задержать хозяина больше, чем на пару минут.