Текст книги "Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы)."

Автор книги: Уильям Ходжсон

Соавторы: Роберт Уильям Чамберс,Эрнест Уильям Хорнунг,Жак Фатрелл,Фергюс Хьюм,Грант Аллен,Ричард Остин Фримен,Эмма (Эммуска) Орци (Орчи),Эрнест Брама,Элизабет Мид-Смит,Гай Бутби
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

– Да. Ванделеру все время везет. Едва он договорил, как в зале вновь появился инспектор Марлинг. По лицу инспектора было видно, что сейчас случится нечто из ряда вон выходящее, но что именно – я не мог понять. Инспектор пересек зал и, подойдя к Ванделеру, положил руку ему на плечо, провозгласив громким голосом:

– Капитан Ванделер, вы арестованы за преступный сговор с целью мошенничества и за присвоение денежных средств обманным путем.

Даже молния, ударь она прямо посередине конторы, не могла бы вызвать большего потрясения. Ванделер отшатнулся и воскликнул:

– Кто вы? Что все это значит?

– Я инспектор Марлинг из Скотленд-Ярда. Ваша игра окончена, сопротивляться бесполезно.

Все присутствовавшие были в полнейшем замешательстве. Внезапно двое мужчин бросились к дверям, но там их уже ждали двое полицейских. Фаррелл, бледный как мел, стоял, не в силах пошевелиться.

– Ради бога, объясните же, что происходит! – произнес он наконец.

– Извольте, – ответила мисс Кьюсак. – Все дело в том, что вы стали жертвой чрезвычайно дерзкого мошенничества, и притом столь тонкого, что ему вряд ли найдутся равные. Пойдемте, я все вам покажу.

Говоря это, мисс Кьюсак повела нас всех наверх, на пятый этаж. Мы оказались в комнате прямо над залом. Она была скромно обставлена на манер делового кабинета, и в ней, к нашему удивлению, помещался еще один телеграфный аппарат, который тоже принимал сообщения.

– Доктор Лонсдейл, – обратилась ко мне мисс Кьюсак, – вы помните объявление? «Ошибка исключена. Прибой. Жокей-клуб».

– Безусловно, – отвечал я.

– Коль скоро речь идет о скачках, то, прочитав объявление, мы с вами подумали, что имеется в виду тот жокей-клуб, который устраивает состязания. Признаться, над этим я долго ломала голову. Но ведь есть и другой «Жокей-клуб». Смотрите! – Она указала на открытую коробку на столе, в которой лежало несколько маленьких флаконов. Она взяла один из них, вытащила стеклянную пробку и подала мне.

– Узнаете аромат? – спросила она.

– Конечно, – ответил я. – Одеколон «Жокей-клуб», ведь так? И все же я пока ничего не понимаю.

«Узнаете аромат?» – спросила она.

– Сейчас я все объясню, и вы, джентльмены, увидите, на какие хитрости может оказаться способен преступный ум.

Она подошла к квадратному карточному столику в углу и отодвинула его в сторону. Под ним, прямо под одной из ножек, обнаружился выход газовой трубки; конец ее был не запаян, а просто прикрыт болтом с шайбой.

– А теперь смотрите! – воскликнула мисс Кьюсак. – Эта трубка соединена с лампой на столике в зале. Когда лампу выключают, трубка остается пустой. Тот, кто снимал этот офис (боюсь, он успел скрыться), – сообщник капитана Ванделера и, следовательно, сообщник Рэшли. Вместе преступники изобрели тайный код, по которому каждой лошади соответствовал определенный аромат. Как только сообщник, сидевший в этой комнате, прочитывал имя победителя на телеграфной ленте, он прыскал в газовую трубку нужными духами.

Сегодня запах одеколона «Жокей-клуб» означал, что победил Прибой. С помощью вот этого распылителя сообщник прыснул одеколоном в трубку, и капитану Ванделеру нужно было лишь подойти к лампе, узнать аромат и написать на бумажке имя лошади, которую означал этот запах.

Мне не хватит слов, чтобы описать то безграничное восхищение, которое мы испытали, услышав блистательное решение этой загадки из уст мисс Кьюсак. Несчастный Фаррелл наконец узнал всю правду; он обвел нас диким взглядом и тотчас бросился вниз по лестнице.

– Но как вы узнали все это? Что навело вас на нужную мысль? – спросил я у мисс Кьюсак через несколько часов.

– О, пусть это будет мой секрет. Я не могу вам его открыть – пока, – ответила она.

Рэшли и Ванделера арестовали, и оба сейчас отбывают вполне заслуженное наказание. Уолтер Фаррелл, надолго запомнив этот урок, раз навсегда бросил скачки, и к миссис Фаррелл вернулись силы, юность и красота.

М.Ф.ШИЛ

1865–1947

КРОВЬ ОРВЕНОВ

Перевод и вступлениеАнастасии Завозовой

Мэтью Фиппс Шилл (Matthew Phipps Shiel) родился в Вест-Индии (вторую букву «л» из своей фамилии Шил убрал после того, как начал печататься). Его отцом был Мэтью Дауди Шилл, ирландский лавочник и по совместительству методистский проповедник, а матерью – мулатка Присцилла Энн Блейк, о которой мало что известно – по каким-то причинам Шил всю жизнь обходил эту тему молчанием. Отец Шила был так рад рождению сына после восьмой или девятой по счету дочери, что даже провозгласил его королем Редонды – маленького острова, на котором они жили и который вскоре был аннексирован Англией.

Шил получил неплохое образование и перепробовал множество разных профессий – от переводчика (Шил знал семь языков – греческий, латынь, итальянский, французский, польский, испанский и венгерский) до преподавателя математики. Пробовал Шил свои силы и в роли хирурга, но, когда увидел, как проходит хирургическая операция, упал в обморок и раздумал становиться врачом.

В семнадцать лет Шил познакомился с гашишем и творчеством Эдгара Аллана По. Последнее так увлекло его, что первый сборник рассказов Шила – «Князь Залесский» (1895) – написан явно под влиянием этого писателя. Многие критики называли героя его рассказов – таинственного русского князя, обладающего острым умом и эксцентричными привычками, – «Шерлоком Холмсом в доме Ашеров». Уединившись в заброшенном доме и окружив себя бесценными objets d'art [31]31
  Произведения искусства (франц.).


[Закрыть], князь Залесский решительно презирает весь мир, но всегда готов помочь своему другу Шилу распутать то или иное загадочное дело, чтобы только не умереть от скуки. На появление столь декадентского персонажа в детективной литературе конечно же повлиял и образ жизни самого Шила, который к тому времени стал вращаться в богемных кругах Лондона и Парижа и водить близкую дружбу с Оскаром Уайльдом и Робертом Луисом Стивенсоном.

Критики в один голос превозносили необыкновенно сложный и красочный стиль Шила, который сейчас может показаться вычурным и тяжеловесным. Однако в начале двадцатого века Шил был провозглашен «Властелином языка», и его произведения считал шедеврами сам Говард Лавкрафт [32]32
  ГовардФилипс Лавкрафт(1890–1937) – американский писатель и поэт, оказавший большое влияние на развитие популярной литературы.


[Закрыть]. Кроме детективного цикла о князе Залесском Шил написал несколько фантастических романов и множество произведений в стиле «хоррор».

Шил был счастливо женат целых три раза, имел приблизительно шестерых детей (внебрачные дети затрудняют подсчеты) и прожил долгую и активную жизнь. Он занимался скалолазанием, увлекался йогой и каждый день, пока ему не исполнилось семьдесят, пробегал по шесть миль. Мэтью Фиппс Шил умер в возрасте 81 года.

Рассказ «Кровь Орвенов» был впервые напечатан в 1895 году в сборнике «Князь Залесский», выпущенном лондонским издательством «Джон Лэйн».

M. P. Shiel. The Race of Orven. —Prince Zaleski. London: John Lane, 1895. Рассказ печатается с сокращениями.

® А. Завозова, перевод на русский язык и вступление, 2008

М. Ф. ШИЛ
КРОВЬ ОРВЕНОВ

Всякий раз с болью и отчаянием вспоминаю я о трагической судьбе князя Залесского – жертвы Любви столь несчастливой и безжалостной, что этого не мог скрыть даже весь блеск ее величия; о судьбе изгнанника, принужденного оставить свою родную страну и по доброй воле удалившегося от всего человечества. Он оставил свет, где его мимолетное появление было подобно непостижимому и драматическому мигу падения звезды, и свет тотчас же отринул его; и даже я, имевший возможность чаще других наблюдать работу этого страстного и справедливого ума, в суете дней почти позабыл о моем друге.

Но в те дни, когда так называемое «дело Фаранкса» волновало самых выдающихся интеллектуалов нашей страны, мои мысли то и дело обращались к Залесскому; и вот солнечным весенним днем, когда страсти вокруг этого таинственного происшествия немного улеглись, я, испытывая подспудное недовольство развязкой этой зловещей истории, устремился к уединенному жилищу князя.

На закате я добрался до мрачного, затерянного среди деревьев огромного старинного имения, служившего пристанищем моему другу. Ко входу вела тенистая аллея из тополей и кипарисов, чьи кроны пропускали лишь малую толику солнечного света. Миновав аллею, я устремился на поиски заброшенных конюшен, которые, однако, показались мне слишком ветхими; так что в конце концов я оставил свою caleche [33]33
  Экипаж, коляска (франц.).


[Закрыть]в полуразрушенной ризнице старинной доминиканской часовни и отпустил кобылу попастись ночью на лужке позади дома.

Разглядывая имение, я не мог не подивиться тому, какая зловещая причуда побудила этого выдающегося человека сделать своим приютом место столь безлюдное. Оно казалось мне гигантским мавзолеем, в котором заживо похоронил себя человек столь выдающегося ума, образованности, силы, гениальности! Коридор был выстроен на манер римского атриума; в центре его находился прямоугольный бассейн, заполненный стоячей водой, откуда, при звуке моих шагов, попискивая, бросилась врассыпную стайка жирных и ленивых крыс.

Я преодолел череду разбитых мраморных ступеней, что вели к извилистым коридорам, опоясывающим центральную залу, и затем проследовал сквозь лабиринт комнат – анфиладу за анфиладой, миновав множество долгих галерей и бесчисленное количество ступеней.

Я преодолел череду разбитых мраморных ступеней.

Облака пыли вздымались с каменного пола, в горле у меня запершило; немолчное эхо рикошетом возвращало мне звук моих шагов, сгущающаяся тьма усиливала впечатление погребальной мрачности имения. Вокруг не было никакой мебели – вообще никаких следов человеческого присутствия.

Наконец я достиг одной из удаленных башен здания и поднялся на самый ее верх, к устланному коврами проходу, с потолка которого свисали три мозаичных светильника, распространяя вокруг тусклый лиловый, багряный и алый свет.

В противоположном конце галереи я различил две фигуры, стоявшие подобно молчаливым стражам по обе стороны двери, задрапированной кожей питона. Одна из них – статуя Афродиты Книдской, копия, выполненная из паросского мрамора, в другой я признал гигантскую фигуру негра Хэма, единственного слуги князя. Его свирепое, лоснящееся черное лицо расплылось в улыбке при моем приближении. Кивнув ему, я без дальнейших церемоний проследовал в покои Залесского.

Комната была небольшой, но с высоким потолком. Несмотря на слабый зеленоватый свет похожей на кадило лампы чеканного золота, которая висела в самом центре расписного куполообразного потолка, я не мог не восхититься варварской роскошью обстановки. Воздух был напоен тяжелым, терпким ароматом, который источала лампа, и парами дурманящей cannabis sativa [34]34
  Конопли (лат.).


[Закрыть]– основного компонента магометанского гашиша, которым мой друг имел обыкновение утолять свою боль. Тяжелые занавеси с золотой бахромой были сделаны из бархата винного цвета и расшиты в Муршидабаде. Всему миру Залесский был известен как мыслитель и эрудит, тонкий знаток и страстный любитель искусства, и все же я был совершенно ошеломлен при виде того огромного множества редкостей, которыми он окружил себя. Орудие эпохи палеолита соседствовало тут с китайской статуэткой – символом мудрости, гностическая гемма [35]35
  Гемма —камень с резным изображением, который часто носили в качестве амулета.


[Закрыть]– с амфорой греко-этрусской работы. Комната была сущей bizarrerie  [36]36
  Причудой (франц.).


[Закрыть]– странным смешением напускного лоска и запустения. Фламандские медные надгробия причудливо перемежались с руническими табличками, миниатюрами, статуей крылатого быка, статуэтками индийских божеств, тамильскими надписями на покрытых воском пальмовых листьях и средневековыми мощехранительницами, богато инкрустированными драгоценными камнями. Целую стену в комнате занимал орган, раскатистые звуки которого в этом замкнутом пространстве, должно быть, заставляли все эти останки давно ушедших эпох звенеть и кружиться в фантастическом танце. Когда я вошел в комнату, в затуманенном воздухе тоненько дребезжала невидимая музыкальная шкатулка.

Князь возлежал на кушетке, с которой на пол ниспадало серебряное парчовое покрывало. Позади него, в открытом саркофаге, стоявшем на трех медных опорах, лежала мумия жителя древнего Мемфиса; погребальный покров был украден или сгнил, обнажая взору ужасающую гримасу. Отбросив инкрустированный чубук и старый томик Анакреона, Залесский поспешно поднялся мне навстречу. Он тепло встретил меня, произнеся несколько приличествующих случаю фраз о том, как он «рад» моему «неожиданному» визиту. Затем князь распорядился, чтобы Хэм приготовил мне постель в соседней комнате. Большая часть вечера протекла в беседе, столь загадочной и дремотной, какую один лишь Залесский способен был поддерживать. За разговорами он то и дело угощал меня довольно безобидной смесью из индийской конопли, чем-то похожей на гашиш, которую готовил сам. И лишь на следующее утро, после незатейливого завтрака, я перешел к тому, в чем отчасти заключалась цель моего визита. Князь по-прежнему возлежал на кушетке, запахнувшись в халат восточного покроя, и слушал меня, сплетя пальцы, вначале слегка рассеянно, с тусклым отстраненным взором, какой зачастую бывает у старых отшельников и звездочетов. Черты его вечно изнуренного лица были освещены блеклым зеленоватым светом.

– Вы знали лорда Фаранкса? – спросил я.

– Мне доводилось встречать Фаранкса в свете. Его сына, лорда Рэндольфа, я тоже видел как-то раз при дворе, в Петергофе, и еще раз – в Зимнем дворце государя. Отец и сын весьма схожи меж собой – та же горделивая стать, взлохмаченная грива волос, примечательной формы уши и заметная резкость в манерах.

Я привез с собой охапку старых газет и, то и дело сверяясь с ними, продолжил свой рассказ о случившемся.

– Отец, – сказал я, – занимал, как вам известно, высокий пост в прошлом правительстве и был видной фигурой в политике. К тому же он возглавлял советы нескольких научных обществ и известен как автор труда «Современная этика». Его сын сделал стремительную карьеру на дипломатическом поприще и недавно объявил о помолвке с принцессой Шарлоттой Марианной Наталией Морген-Уппигенской, дамой, в чьих венах, вне всякого сомнения, течет благородная кровь Гогенцоллернов – хотя, строго говоря, он для этого unebenburtig [37]37
  Неподходящего происхождения (нем.).


[Закрыть]. Орвены – род старинный и знатный, но, особенно в последнее время, далеко не столь состоятельный. Впрочем, вскоре после того, как Рэндольф объявил о помолвке с этой особой королевских кровей, его отец застраховал свою жизнь на огромную сумму денег в нескольких компаниях, как в Англии, так и в Америке, и теперь бедность уже не угрожает этому роду. Полгода назад, почти одновременно, отец и сын разом отказались от всех своих многочисленных постов. Я вам все это рассказываю лишь потому, что полагаю, что газет вы не читаете.

– Нынешние газеты, – отозвался он, – вещь для меня совершенно невыносимая. Я и в самом деле их не читаю, поверьте.

– Итак, лорд Фаранкс, – продолжил я, – отказался от всех своих постов на самом пике карьеры и удалился в одно из загородных имений. Много лет тому назад между ним и Рэндольфом произошла ужасная ссора из-за какого-то пустяка, и с тех пор, со свойственной их роду непримиримостью, они и словом не обменялись друг с другом. Но спустя некоторое время после отставки отца сын, который тогда находился в Индии, получил от него сообщение. Если это и был первый шаг к сближению двух гордых и себялюбивых людей, то шаг весьма странный, и поэтому сообщение было передано телеграфными служащими в качестве улики. Оно гласило: «Возвращайся. Грядет начало конца». И Рэндольф вернулся, а через три месяца после его приезда в Англию лорд Фаранкс умер.

– Его убили?

Что-то в тоне, которым Залесский это произнес, насторожило меня. Я не совсем понял, утверждение это или простой вопрос… Должно быть, чувства мои отразились у меня на лице, поскольку он тотчас же добавил:

– Об этом легко догадаться по манере вашего рассказа. Возможно, я давно мог это предсказать.

– Предсказать – что? Не убийство же лорда Фаранкса?!

– Что-то подобное, – с улыбкой ответил он, – но продолжайте, поведайте мне все, что вам известно.

Говорить загадками было вполне в духе князя. Я продолжил свой рассказ:

– Итак, эти двое встретились и воссоединились в лоне семьи. Но в воссоединении этом не было ни чувства, ни сердечности – как в рукопожатии через решетку, да и само рукопожатие было весьма условным, поскольку при встрече они лишь сухо кивнули друг другу. Впрочем, наверняка никто сказать не мог – на людях они появлялись не часто. Вскоре после того, как Рэндольф приехал в Орвен-холл, его отец стал совершенным затворником. Орвен-холл – старинный особняк, в нем три этажа: на верхнем в основном находятся спальные комнаты, на втором – библиотека, гостиные и другие подобные помещения, а на первом, помимо столовой и прочих комнат, есть еще одна маленькая библиотека – ее низкий балкончик выходит на лужайку с клумбами. Из этой библиотеки убрали все книги и превратили ее в покои для лорда. Туда он перебрался и там жил, почти никуда не выходя. Рэндольф же поселился в комнате на втором этаже, прямо над комнатой своего отца. Многим слугам было отказано от места, а те немногие, что остались, с чувством смутной тревоги дивились этим новшествам. В имении воцарилась напряженная тишина, ибо даже малейший шум вызывал сердитые нарекания хозяина. Как-то раз, когда слуги ужинали на кухне – в части дома, наиболее удаленной от покоев хозяина, – лорд Фаранкс, в домашних туфлях и халате, возник на пороге, багровый от ярости, и пригрозил разом выставить всех за дверь, если те не перестанут стучать ножами и вилками. Домашние всегда страшились его гнева, один звук его голоса заставлял их трепетать от ужаса. Еду приносили ему в покои; было замечено, что лорд, прежде не бывший гурманом, теперь – вероятно, из-за своего затворнического образа жизни – стал привередлив и требовал, чтобы ему подавали самые изысканные яства. Я привожу все эти подробности – среди прочих других – не потому, что они сколь-либо связаны с приключившейся трагедией, но лишь потому, что вы просили меня сообщить все, что мне известно.

– Что же, – отозвался князь скучающим тоном, – вы правы. Раз уж начали рассказывать, так говорите все.

– Так вот, Рэндольф виделся с отцом по меньшей мере раз в день. И при этом жил он столь уединенно, что многие его друзья полагали, будто Рэндольф по-прежнему находится в Индии. И лишь в одном он счел для себя возможным нарушить свою приватность. Вы, разумеется, знаете, что Орвены были и, думаю, всегда будут самыми ярыми и убежденными консерваторами. Во всей Англии трудно найти другой столь же древний и славный род, который был бы так страстно предан этой партии. Так вот, представьте, Рэндольф выставил свою кандидатуру на парламентских выборах от партии радикалов округа Орвен, дабы потеснить нынешнего представителя! Посему, согласно заметкам в местной прессе, ему пришлось три раза выступить с публичными заявлениями и огласить свои новые политические воззрения. Вслед за этим он присутствовал при закладке фундамента новой баптистской церкви, председательствовал на методистском чаепитии и проявил неожиданный интерес к плачевному положению местных рабочих. Одну из спален на верхнем этаже Орвен-холла он приспособил под классную комнату и дважды в неделю обучал там деревенских неучей основам механики.

– Механики?! – вскричал Залесский, на мгновение подавшись вперед. – Фермеров?! Почему не основам химии? Или ботаники? Почему – механики?

Впервые он проявил хоть какое-то внимание к этой истории. Я обрадовался этому проблеску интереса с его стороны и продолжил:

– Почему – не важно, да и нельзя найти объяснения подобным причудам. Полагаю, он хотел дать юным невеждам некое представление о самых простых законах силы и движения. Но тут я должен вывести на сцену нового персонажа этой драмы – ключевого персонажа. Однажды в Орвен-холл пришла некая женщина и потребовала встречи с его хозяином. Говорила она с сильным французским акцентом. Женщина была немолода, но все еще хороша собой: огненные черные глаза, бледная матовая кожа. Одета она была в дешевое платье кричащей расцветки, причем изрядно поношенное, волосы растрепаны, манеры – отнюдь не великосветские. Во всем ее облике и поведении сквозили злоба, раздражение и вместе с тем неуверенность. Дворецкий не впустил ее, сказав, что лорд Фаранкс никого не принимает. Но незваная гостья упорно настаивала на своем, пытаясь проникнуть внутрь, поэтому пришлось выдворить ее силой. Все это время из коридора доносился разгневанный рев хозяина дома; лорд был взбешен этим неожиданным нарушением тишины. Женщина ушла, яростно жестикулируя и призывая проклятия на голову лорда Фаранкса и на весь свет. Позже выяснилось, что она обосновалась в Ли – деревушке неподалеку от усадьбы. Женщина эта, назвавшаяся Мод Сибрас, еще трижды пыталась попасть в Орвен-холл, но всякий раз ей отказывали в приеме. После этого слуги решили, что уместно будет сообщить о ее визитах Рэндольфу. Он распорядился, чтобы женщину провели к нему, если она придет снова. Она явилась на следующее утро и долго беседовала с Рэндольфом наедине. Служанка, некая Хестер Дайетт, слышала, как Мод Сибрас то и дело повышала тон, как бы возражая собеседнику, а Рэндольф тихим голосом пытался ее успокоить. Беседа велась на французском, так что служанке не удалось разобрать ни слова. Наконец женщина вышла, гордо подняв голову, и торжествующе ухмыльнулась, проходя мимо дворецкого, который прежде не пускал ее в дом. Больше она не искала возможности попасть в Орвен-холл. Но ее сношения с обитателями этого дома отнюдь не прекратились. Вышеупомянутая Хестер утверждает, будто как-то раз, припозднившись, возвращалась домой через парк и увидела, что на скамье в тени деревьев беседуют двое. Спрятавшись за кустами, Хестер разглядела, что это были Рэндольф и та самая странная женщина. Эта же служанка показала, что не раз встречала эту пару в самых разных местах, а среди писем, которые нужно было относить на почту, то и дело попадались конверты на имя Мод Сибрас, надписанные рукой Рэндольфа. Позднее одно из этих писем удалось отыскать. Эти частые встречи, кажется, некоторым образом поумерили радикальный пыл нашего политического неофита. Таинственные рандеву, происходившие всегда под покровом тьмы и неусыпным оком бдительной Хестер, зачастую приходились на тот же час, что и занятия с фермерами, так что последние случались все реже и реже, пока, наконец, почти не прекратились.

– Ваша повесть становится неожиданно увлекательной, – сказал Залесский, – а что с тем найденным письмом Рэндольфа – что в нем было?

Я прочел ему:

Дорогая мадемуазель Сибрас,

Я прилагаю все усилия, чтобы переменить отношение моего отца к Вам, но оно остается неизменным. Если бы я только мог уговорить его встретиться с Вами! Но он, как Вам известно, человек несгибаемой воли, и посему Вам остается лишь поверить мне – я делаю все, что в моих силах. Признаю, что Ваше положение довольно непрочно: я уверен, что Вы упомянуты в завещании лорда Фаранкса, но он собирается на этой неделе составить новое. Поскольку он весьма разгневан Вашим приездом в Англию, думаю, теперь Вам не достанется и сантима. Но пока этого не произошло, нам стоит надеяться на благоприятный исход Вашего дела, и прошу Вас – не позволяйте своему справедливому негодованию выходить за границы разумного.

И скренне ваш

Рэндольф.

– Отличное письмо! – вскричал Залесский. – Вот истинная мужская прямота! Но как насчет фактов – это все правда? Лорд действительно составил новое завещание?

– Нет, но, быть может, тому препятствовала его смерть.

– А полагалось ли мадемуазель Сибрас что-то по старому завещанию?

– Да, тут все верно.

На мгновение лицо князя искази лось, как от боли.

– Ну а теперь, – продолжил я, – мы переходим к развязке драмы, в которой один из самых выдающихся мужей Англии пал от рук неизвестно го злодея. Письмо к Мод Сибрас, которое я вам прочитал, было написано пятого января. На следующий день, шестого января, лорд Фаранкс на целые сутки перебрался из своей комнаты в другую, в то время как опытный мастер производил в его покоях какие-то усовершенствования. Когда мастер закончил работу, Хестер Дайетт спросила его, что именно он там делал, и тот ответил, что установил на окне, выходящем на балкон, некое запатентованное устройство, чтобы лучшим образом защитить дом от вторжения грабителей: недавно в округе было совершено несколько краж. Однако показаний мастера на суде так и не услышали, поскольку накануне произошедшей трагедии тот внезапно скончался. На следующий день, седьмого числа, Хестер, которая принесла обед лорду Фаранксу, почудилось, будто лорд «мертвецки пьян», хотя она и не может толком объяснить, что навело ее на эту мысль (она видела лорда лишь со спины, тот сидел в кресле, повернувшись к камину). Восьмого числа случилось нечто примечательное. Лорд, наконец, согласился принять Мод Сибрас и утром того же дня собственноручно написал ей записку, извещая о своем решении. Записку почтальону передал Рэндольф. Позже содержание записки также стало известно. Вот что там говорилось:

Для Мод Сибрас.

Вы можете прийти сегодня вечером, после наступления темноты. Зайдите с южной стороны дома, подойдите к балкону и войдите в мою комнату. Но помните, что Вам не стоит питать никаких надежд и что с сегодняшнего вечера я навсегда вычеркиваю Вас из своей памяти. Однако я готов выслушать Вашу историю, хоть и знаю заранее, что в ней не будет и слова правды. Уничтожьте эту записку. Фаранкс.

Продолжая свой рассказ, я заметил, что выражение лица князя Залесского стало постепенно меняться. В резких чертах его лица все более и более проявлялось то, что я могу описать лишь как необычайную пытливость – пытливость самого нетерпеливого характера, бесцеремонную в своей алчности. Его зрачки сузились до небольших точек и стали центрами двух пылающих кругов света. Казалось, Залесский вот-вот начнет скрежетать своими мелкими острыми зубами. Лишь однажды прежде довелось мне видеть такое же выражение на его лице… В тот раз князь схватил древнюю табличку, испещренную полустершимися иероглифами – да так цепко, что пальцы у него побелели, – устремил на нее страстный, вопрошающий взгляд и словно бы напряжением всей своей духовной мощи извлек из нее некую тайну, сокрытую от посторонних глаз. Затем он откинулся назад, бледный и ослабевший после столь тяжко ему давшейся победы.

Когда я прочитал письмо лорда Фаранкса, князь выхватил бумагу у меня из рук и с интересом пробежал глазами написанное.

– Поведайте же мне развязку, – произнес он.

– Мод Сибрас, – продолжил я, – которой все же удалось добиться приглашения лорда, в назначенное время так и не явилась. Тем же утром она покинула деревню, где жила, и по какой-то своей надобности уехала в Бат. Рэндольф в тот же день отправился в противоположном направлении – в Плимут. Он воротился на следующее утро, девятого, и вскоре отправился в Ли. У хозяина местной гостиницы, в которой остановилась Сибрас, он осведомился, дома ли она, и, узнав, что та уехала, спросил, взяла ли она с собой весь свой багаж. Оказалось, что взяла, более того, сообщила о своем намерении тотчас же покинуть пределы Англии. Затем Рэндольф отправился обратно в Орвен-холл. В тот же день Хестер Дайетт обнаружила, что в комнате лорда Фаранкса собрано множество ценных вещей, в частности тиара со старинными бразильскими брильянтами, которую иногда надевала покойная леди Фаранкс. Рэндольф – он тоже в это время находился в комнате – сказал Хестер, что лорд Фаранкс решил собрать в своих покоях почти все фамильные драгоценности; ей было велено сообщить об этом прочим слугам, чтобы те обращали внимание на подозрительных людей, праздно слоняющихся вокруг дома. Десятого января отец и сын весь день не покидали своих комнат; последний, правда, спускался в столовую. Всякий раз, выходя из своей комнаты, он запирал за собой дверь и сам относил еду отцу, объясняя это тем, что лорд занят написанием важного документа и не желает, чтобы слуги его беспокоили. Ближе к полудню Хестер Дайетт услышала шум в комнате Рэндольфа, будто бы там передвигали мебель, и, найдя какой-то предлог, постучалась в его дверь. Он велел ей не мешать: он, дескать, собирает вещи для завтрашней поездки в Лондон. Все последующее поведение этой женщины явно свидетельствует о том, сколь сильно терзало ее любопытство: слыханное ли дело – хозяин сам укладывает свою одежду. Во второй половине дня одному парнишке было велено собрать своих товарищей для занятия, которое назначено было на восемь часов вечера того же дня. Знаменательный день медленно подходил к концу.

Итак, десятое января, восемь часов. Вечер мрачный и промозглый, днем шел снег, но теперь снегопад прекратился. В комнате наверху Рэндольф занят объяснением принципов динамики, а в комнате этажом ниже орудует Хестер Дайетт, которой каким-то образом удалось раздобыть ключ от покоев Рэндольфа, и теперь, пользуясь его отсутствием, она хочет тщательно все осмотреть. Под ней, на первом этаже, лежит в кровати лорд Фаранкс и, вероятно, крепко спит. Хестер, дрожа от возбуждения и страха, в одной руке держит зажженную свечу, а другой рукой старательно ее прикрывает: на дворе бушует ветер, и его порывы, проникая сквозь щели в ставнях, заставляют пламя отбрасывать огромные пляшущие тени на портьеры – это пугает служанку до смерти. Она едва успевает увидеть, что вся комната в страшном беспорядке, как вдруг особенно сильный порыв ветра задувает свечу, и Хестер остается стоять на запретной территории в полнейшей темноте. В ту же секунду откуда-то снизу раздается громкий и резкий выстрел. На мгновение она замирает, не в силах пошевельнуться. Тут ее и без того смятенные чувства еще более потрясает осознание того, что в комнате что-то движется – какой-то предмет движется сам по себе и вопреки всем известным ей законам природы. Ей кажется, что она видит фантом – нечто странное, округлое, белое, размером, как она утверждает, «с добрый моток шерсти», и это поднимается с пола перед нею и медленно движется вверх, будто бы влекомое неведомой силой. Невыразимый ужас от столкновения со сверхъестественным лишает ее остатков разума. Взмахнув руками и издав пронзительный вопль, она мчится к двери, но на полпути спотыкается обо что-то, падает и теряет сознание. Примерно час спустя сам Рэндольф выносит ее из комнаты, из раны на правой ноге служанки сочится кровь – у нее открытый перелом лодыжки.

Все, кто находятся в комнате наверху, слышат выстрел и женский крик. Все взоры обращены на Рэндольфа. Он стоит, облокотившись на механическое устройство, с помощью которого пояснял некоторые положения своей лекции. Он пытается сказать что-то, его лицо напряжено, но он не может произнести ни звука. Наконец ему удается выдохнуть: «Вы слышали? Это снизу?» Все хором подтверждают: «Да!», затем один из парней берет свечу, и все гурьбой выходят из кабинета – Рэндольф идет позади. Навстречу им мчится перепуганный слуга – в доме приключилось что-то ужасное, сообщает он; люди продолжают спускаться, но на лестнице открыто окно, и ветер задувает свечу.