Текст книги "Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы)."

Автор книги: Уильям Ходжсон

Соавторы: Роберт Уильям Чамберс,Эрнест Уильям Хорнунг,Жак Фатрелл,Фергюс Хьюм,Грант Аллен,Ричард Остин Фримен,Эмма (Эммуска) Орци (Орчи),Эрнест Брама,Элизабет Мид-Смит,Гай Бутби
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

– Ах, – она улыбнулась, – это вы, сеньор? Как мило с вашей стороны.

Мужчина вздрогнул.

– А кого же ты ждала? – быстро спросил он.

– О, – засмеялась женщина, – быть может, архиепископа.

– Нина! – сказал мужчина прерывающимся голосом, в котором звучали любовь, покорность и упрек. Лицо его побледнело под темным слоем загара.

На секунду она заколебалась. В глазах промелькнула тень сомнения, затем женщина отступила назад.

– Нет, – сказала она, – еще не время.

Мужчина прошел к камину, тяжело опустился в кресло и закрыл лицо руками. Женщина бесшумно подошла к нему сзади и перегнулась через спинку кресла. Мужчина либо мучительно страдал, либо же был превосходным актером: мышцы на его шее подергивались, плечи содрогались.

– О, я не могу сделать этого, не могу! – словно думая вслух, пробормотал он.

При этих его словах женщина задрожала от ярости, словно ее ударили по лицу. Она откинула голову назад, ноздри ее раздувались, глаза горели.

– Ах не можешь! – вскричала она. – Значит, ты действительно любишь ее! Но ты сделаешь это! Слышишь меня? Ты сделаешь это! Ты убил его! Ты избавился от него, но тебе не избавиться от меня. У меня есть все доказательства. Завтра архиепископ получит их. Тебя повесят! Слышишь? Тебя повесят!

Женщина повысила голос, почти сорвавшись на визг. Мужчина медленно, не поднимая головы, повернулся и протянул к ней руки. Она остановилась и глянула на него сверху вниз. Огонь еще секунду горел в ее глазах, а затем погас, грудь тяжело вздымалась, губы задрожали. Она с плачем бросилась в его объятья и прижала его к себе.

– О! Дик, Дик, – всхлипывала она, – я так тебя люблю! Я не могу жить без тебя! Ни часу, Дик! Ты мне так нужен, Дик!

Мужчина быстро высвободил правую руку и вытянул из рукава большой мексиканский нож. Он провел пальцами по боку женщины. Ощутив биение ее сердца, он занес нож, крепко сжал рукоятку и вонзил отточенное лезвие женщине в грудь. Хлынула горячая кровь, потекла по его руке, полилась на ноги. Теплое тело женщины обмякло в его объятьях. Мужчина встал, вытащил нож и вложил его в чехол на поясе, расстегнул платье и стащил его с трупа. При этом на пол вывалилась пачка бумаг, он бегло просмотрел их и сунул в карман. Затем он взял мертвую на руки и, миновав холл, пошел вверх по лестнице. Тяжелое безжизненное тело нести было неудобно. Мужчина сложил его вдвое, так что колени прижались к подбородку, и с этой кошмарной ношей поднялся, ступая медленно и грузно, в ванную. Там он положил тело на покрытый кафелем пол. Затем открыл окно, затворил ставни и зажег свет. В маленьком помещении у окна стояла обычная стальная ванна, на ножках длиной дюймов шесть, облицованная фарфором. Моряк подошел к ванне и, поддев ножом металлическую решетку, закрывавшую отверстие для стока, вытащил ее, сток же закрыл вынутым из кармана фарфоровым диском. К диску была прикреплена длинная платиновая проволока, свободный конец которой он закрепил на внешней стороне ванны. Сделав все это, он содрал с трупа оставшуюся одежду, затем положил его в ванну и начал расчленять тем самым мексиканским ножом. Прочное лезвие резало как бритва. Мужчина работал быстро и сосредоточенно.

Тщательно разрезав тело на мелкие куски, он убрал нож в чехол, вымыл руки и, выйдя из ванной, спустился в холл первого этажа. Моряк, видимо, прекрасно ориентировался в доме. Черным ходом он прошел в погреб. Там он зажег свет, вскрыл один из винных ящиков и, взяв столько бутылок, сколько мог унести за раз, вернулся в ванную. Вылив содержимое в ванну, на расчлененное тело, он отнес пустые бутылки в погреб и поставил их обратно в ящик. Таким образом он опустошил все ящики, кроме одного, а ванна более чем до половины наполнилась жидкостью. Эта жидкость была серная кислота.

Вернувшись в погреб с последней партией пустых бутылок, моряк открыл пятый ящик, в котором действительно оказалось вино. В каждую пустую бутылку он налил немного вина, чтобы уничтожить возможно оставшийся запах серной кислоты. Затем он погасил свет и пошел в ванную, прихватив с собой два бумажных мешка и маленький тяжелый сверток. Вместо муки в мешках содержался азотнокислый натрий. Он поставил мешки на пол, развернул маленький сверток и достал оттуда две длинные резиновые трубки, прикрепленные к тяжелым газовым горелкам, совсем непохожим на обычные горелки газовой плиты. Подсоединив трубки к газовым кранам, моряк открыл краны на полную мощность, поместил горелки под ванну и зажег их. После этого он бросил в ванну одежду женщины и бумаги, найденные на ее теле, а затем взял два тяжелых мешка и осторожно опустил их в серную кислоту. Сделав это, он быстро вышел из ванной и закрыл дверь.

Смертоносные кислоты мгновенно атаковали останки и начали свою разрушительную работу; когда температура повысилась, они вскипели, и ужасный процесс пошел еще быстрее. Время от времени моряк приоткрывал дверь ванной и, защищая рот и нос мокрым полотенцем, наблюдал кошмарное дело своих рук. Через несколько часов в ванне плавала лишь неопределенная рыхлая масса. К четырем утра она превратилась в густую темную жидкость. Мужчина быстро закрыл газ и вышел из комнаты. Около получаса он прождал в холле, наконец, когда кислоты остыли настолько, что уже не источали паров, открыл дверь и вошел. Взявшись за платиновую проволоку, он вытянул фарфоровый диск и дал ужасному содержимому ванны стечь в канализацию. Затем пустил горячую воду, начисто вымыл ванну и поставил на место металлическую решетку. Сняв с горелок резиновые трубки, он разрезал их на куски, разбил фарфоровый диск, смотал платиновую проволоку и спустил все это в сливную трубу.

Испарения выветрились через окно, моряк затворил его и принялся приводить ванную в порядок, тщательно убирая все следы своей ночной деятельности. Он передвигался по комнате с величайшей осторожностью. Наконец, оставшись доволен достигнутым результатом, моряк взял горелки, погасил свет и покинул ванную, закрыв за собой дверь. Из ванной он прошел на чердак, спрятал две ржавые горелки под кучей хлама, а затем бесшумно спустился на первый этаж, в холл. Когда он вошел в комнату, где была убита женщина, откуда-то выскочили двое полицейских и схватили его. Мужчина взвыл, как дикий зверь, угодивший в западню, и повис у них на руках.

– О! О! – кричал он. – Бесполезно! Все впустую!

Затем самообладание отчасти вернулось к нему, и он замолчал. Полицейские надели на него наручники, вызвали патруль и отвели задержанного в участок. Там он сказал, что он из Мексики, что он моряк, что его зовут Виктор Анкона и что больше он ничего не скажет. Наутро он послал за Рэндольфом Мейсоном, и они долго беседовали наедине.

– 4 —

Загадочный арестант, обвиняемый в убийстве, не мог пожаловаться на медлительность правосудия. На следующее утро после ареста Виктора Анконы газеты поместили на первых страницах длинные статьи об убийстве, в один голос заклеймили его как изверга и злодея и признали виновным. Как раз в эти дни заседало большое жюри [61]61
  Большое жюри – присяжные заседатели, решающие вопрос о предании обвиняемого суду присяжных или о прекращении производства его дела.


[Закрыть]. Необходимые предварительные действия были быстро выполнены, и по накатанной дороге дело отправилось в суд. Обвинительный акт содержал множество пунктов, подсудимому вменялось в вину убийство Нины Сан-Круа одним из возможных способов: путем нанесения побоев, ранения холодным оружием, удушения, отравления и так далее.

Слушание продолжалось три дня, и дело казалось настолько ясным, что набившиеся в зал зрители все более ожесточались и постепенно начинали вести себя угрожающе, вынуждая полицию внимательно следить за ними. Представители обвинения произносили драматические обличительные речи и вели дело с высокомерной самоуверенностью. Мейсон в качестве защитника был равнодушен и апатичен. В течение всего слушания он сидел за столом почти без движения, сухопарый, ссутулившийся, длинные ноги поджаты под стул. Взгляд его беспокойных глаз был устремлен куда-то поверх голов присяжных, утомленное, с резкими чертами лицо походило на трагическую маску. Все судейские и даже председатель решили, что защитник оставил надежду спасти своего клиента.

Наконец обвинение закончило представлять доказательства. Было показано, что Нина Сан-Круа много лет проживала в доме, где арестовали подсудимого, что она жила одна, не общаясь ни с кем, кроме черной старухи-служанки, что ее прошлое никому не известно и что ее никто не посещал, лишь изредка наведывался моряк-мексиканец. Не было дано никаких показаний, могущих объяснить, кто такой подсудимый и откуда он. Было показано, что во вторник, за два дня до убийства, архиепископ получил письмо от Нины Сан-Круа, в котором она сообщала, что хочет сделать заявление чрезвычайной важности, и просила аудиенции. На это архиепископ ответил, что с радостью выслушает мадам Сан-Круа, если она придет к нему в 11 утра в пятницу. Двое полицейских свидетельствовали, что около восьми вечера в четверг они заметили, как подсудимый проскользнул в ворота владения Нины Сан-Круа, прошел к дому и постоял у входа, после чего его впустили; что его внешность и очевидная торопливость привлекла их внимание; что они объяснили происходящее каким-нибудь тайным романом и из любопытства прокрались поближе к дому и попытались найти место, откуда было бы видно комнату, но не преуспели в этом и уже собирались вернуться на улицу, когда услышали гневный крик – кричала женщина: «Я знаю, что ты любишь ее и хочешь избавиться от меня, но ты этого не сделаешь! Ты убил его, но тебе не убить меня! У меня достаточно доказательств, чтобы тебя осудили за его убийство! Завтра архиепископ получит их. Тебя повесят! Слышишь? Тебя повесят за это убийство!»; что после этого один полицейский предложил ворваться в дом и выяснить, в чем дело, но второй возразил, что когда милые бранятся, лучше не вмешиваться: если не обнаружится нарушения порядка, начальник засмеет их; что, прислушиваясь, они подождали еще какое-то время, но, ничего не услышав, вернулись на улицу и удовлетворились пристальным наблюдением за домом.

Далее обвинение показало, что в четверг вечером Нина Сан-Круа выдала старой негритянке некоторую сумму денег и отпустила ее, велев не возвращаться, пока не позовут. Старуха свидетельствовала, что она пошла прямо в дом своего сына, а затем обнаружила, что забыла кое-какую нужную ей одежду; поэтому она вернулась и поднялась через черный ход в свою комнату – это было около восьми часов; что, находясь там, она услышала гневные выкрики своей хозяйки – старуха подтвердила, что Нина Сан-Круа кричала именно то, что сообщили полицейские; что эти неожиданные яростные вопли сильно испугали ее и она заперла дверь на засов и боялась выйти; что вскоре после этого она услышала грузные шаги, словно кто-то медленно и с большим трудом, неся что-то очень тяжелое, поднимался по лестнице; что при этом она испугалась еще больше, погасила свет и спряталась под кровать. Она слышала, как кто-то ходил наверху в течение многих часов, но не могла сказать, сколько именно. Наконец, около половины пятого утра она выползла из-под кровати, открыла дверь, тихо спустилась вниз и выбежала на улицу. Там она обнаружила полицейских и попросила их обыскать дом.

Полицейские вошли в дом вместе с женщиной. Она открыла дверь, и они едва успели отступить в тень, когда вошел подсудимый. При аресте Виктор Анкона взвыл от ужаса и выкрикнул: «Бесполезно! Все впустую!»

В дом отправился начальник полиции и произвел там тщательный обыск. В комнате на первом этаже, откуда накануне доносились крики, он нашел платье, которое, как удалось установить, принадлежало Нине Сан-Круа и которое было на ней, когда прислуга видела ее в последний раз, около шести часов вечера в четверг. В верхней части залитого кровью платья, слева, имелся разрез примерно два дюйма длиной и толщиной как раз с лезвие мексиканского ножа, найденного у подсудимого. Эти предметы приобщили к доказательствам, и было показано, что разрез на платье пришелся бы точно напротив сердца владелицы и что рана, нанесенная таким образом, несомненно оказалась бы смертельна. Одно из кресел и пол были залиты кровью. Кровь обнаружили и на плаще подсудимого, и на штанине его брюк, и на тяжелом мексиканском ноже. Эксперты показали, что это была человеческая кровь.

Тело женщины не нашли, самый дотошный обыск, произведенный неутомимыми следователями, не помог обнаружить ни труп, ни какой бы то ни было след, указывающий, как от трупа избавились. Тело исчезло, словно растворилось в воздухе.

Когда представитель обвинения сообщил, что он закончил, судья повернулся к Мейсону и сурово посмотрел на него.

– Сэр, – сказал он, – защита может представить свои доказательства.

Рэндольф Мейсон медленно встал и поднял глаза на судью.

– С разрешения вашей чести, – медленно и отчетливо проговорил он, – защита не собирается приводить никаких доказательств.

Он остановился, выжидая, пока в зале утихнет гул изумления.

– Но, с разрешения вашей чести, – продолжил он, – я ходатайствую о том, чтобы присяжные признали подсудимого невиновным.

Толпа заволновалась. Обвинители улыбнулись. Судья пронзительно посмотрел на оратора поверх очков.

– На каком основании? – сухо спросил он.

– На том основании, – ответил Рэндольф Мейсон, – что не установлен corpus delicti.

– Вот как! – только и сказал председатель, на мгновение потеряв свою судейскую невозмутимость.

Мейсон сел. Главный обвинитель в ту же секунду вскочил на ноги.

– Как! – воскликнул он. – Этот джентльмен основывает свое ходатайство на невозможности установить corpus delicti?Он насмехается над нами? Или он позабыл о предоставленных доказательствах? Corpus delicti– это сугубо формальный термин, он означает – состав преступления, или тот существенный факт, что преступление было совершено. Разве в нашем случае это подлежит сомнению? Верно, что никто не видел, как подсудимый убивал жертву, верно, что он успешно спрятал тело – так, что его до сих пор не нашли; но улики столь ясны и связи между ними столь очевидны, что они соединяются в неразрывную цепь неопровержимых доказательств и мотива преступления, и самого преступного деяния, и личности преступника.

Вот что мы имеем в настоящем деле: жертва собирается сделать заявление, которое окажется роковым для подсудимого. Вечером накануне того дня, когда она должна сделать это заявление, он приходит к ней домой. Они ссорятся. Люди слышат ее голос, срывающийся от ярости на крик, слышат, как она обличает его, обвиняет в убийстве и сообщает, что раскроет имеющиеся у нее доказательства, и что его повесят, и что ему от нее не избавиться. Вот мотив преступления, ясный как белый день. Разве не являются окровавленный нож, окровавленное платье, вся окровавленная одежда неоспоримыми свидетельствами преступного деяния? Ловкий способ, каким подсудимый совершил преступление, не дает ему даже тени возможности затемнить это дело. Он имел очевидный мотив преступления. Кровь на нем и его отчаяние при аресте вопиют: «Убийство! Убийство!»

Главный обвинитель в ту же секунду вскочил на ноги, как! – воскликнул он. – этот джентльмен основывает свое ходатайство на невозможности установить corpus delicti?

Люди могут лгать, но факты не лгут. Тысячи людских надежд, и страхов, и страстей могут повлиять на свидетеля или ввести его в заблуждение. Но признать, что крепкая цепь соединенных друг с другом доказательств, в которой ни одно звено не пропущено, может привести к ошибке правосудия, – такое за пределами человеческого разума. Поэтому великие правоведы и утверждают, что подобное доказательство, в котором нет места подделке и обману, является самым надежным и самым убедительным. Аппарат человеческого правосудия не может учитывать маловероятные и неправдоподобные сомнения. Всегда приходится полагаться на умозаключения. Разум человеческий может достичь истины только таким средством. Запретить присяжным применять его – то же самое, что отрубить им руки, а затем приказать написать вердикт. Исключите из списка используемых методов неопровержимые умозаключения – и в этой стране наступит конец правосудия и в опустевшем зале суда будут хозяйничать пауки.

Обвинитель остановился, посмотрел на Мейсона с надменной усмешкой и возвратился на свое место за столом. Судья сидел неподвижно, погруженный в раздумья. Присяжные подались вперед.

– С разрешения вашей чести, – вставая, сказал Мейсон, – это вопрос права, ясного, четкого и настолько устойчивого в штате Нью-Йорк, что даже представителям обвинения следовало бы его знать. Задача, стоящая перед вашей честью, проста. Если corpus delicti,или состав преступления, доказан, как того требуют законы штата, дело направляется в жюри присяжных. Если же нет, то суду следует обязать присяжных признать подсудимого невиновным. Здесь ничего не остается на судейское усмотрение. Вашей чести следует только вспомнить и применить установленное судами нашего штата строгое правило, недвусмысленно предписывающее, как должен быть установлен corpus delictiв случае убийства.

Подсудимый обвиняется в тягчайшем преступлении. Закон требует, чтобы сначала было установлено преступление, факт его совершения. Необходимо удостоверить тот факт, что жертва в самом деле мертва, без этого никто не может быть признан виновным в ее убийстве, поскольку, пока остается хотя бы малейшее сомнение в том, что касается смерти, не может быть никакой уверенности и в том, что касается лица, совершившего преступное деяние, даже если косвенные доказательства ясны, полны и неопровержимы. В случае убийства corpus delictiсостоит из двух элементов: смерть как результат и преступные действия некоего лица как средство.

Непреложный закон этого штата гласит, как изложено в решении по делу Рулофф против народа [62]62
  В 1858 г. апелляционный суд штата Нью-Йорк признал Эдварда Рулоффа невиновным в убийстве дочери на том основании, что тело не было найдено и тем самым факт смерти не был установлен. Это решение действительно сыграло важную роль в вопросах установления состава преступления и до сих пор используется в судебной практике штата Нью-Йорк как прецедент.


[Закрыть], которое является в данном случае прецедентом, что недопустимо основывать оба элемента, составляющих corpus delicti, на косвенных доказательствах. Должно иметься прямое доказательство хотя бы одного из них. Если для одного элемента есть прямое доказательство, второй может быть реконструирован, но оба одновременно не могут быть лишь допущением на основании косвенных доказательств, сколь бы убедительны и неоспоримы ни были эти доказательства.

Иными словами, ни один человек в штате Нью-Йорк не может быть осужден за убийство, если не найдено и не опознано тело жертвы и нет прямого доказательства, что подсудимый совершил действия, повлекшие за собой смерть жертвы, и совершил их таким образом, что отсутствие тела объяснимо.

Судья изменился в лице. Юристы слушали внимательно и напряженно: они начинали понимать, где откроется лазейка в законе. Зрители были озадачены: они все еще не понимали. Мейсон повернулся к обвинителям. Его уродливые черты искривились от презрения.

– Три дня, – сказал он, – я вынужден был выслушивать этот бесполезный и дорогостоящий фарс. Если бы представители обвинения не были всего лишь комедиантами, они бы с самого начала знали, что Виктор Анкона не может быть осужден за убийство, если только в этот зал не войдет живой свидетель, который глядел в мертвые глаза Нины Сан-Круа, или же живой свидетель, который видел, как Виктор Анкона вонзил кинжал ей в грудь.

Меня не интересует, насколько сильными и убедительными являются в настоящем деле косвенные доказательства. Даже если судья, присяжные, все, кто сейчас меня слышит, абсолютно убеждены в виновности подсудимого; даже если косвенные доказательства не оставили в умах ни малейшей тени сомнения; в отсутствие очевидца этот подсудимый не может быть наказан, и этот суд должен обязать присяжных вынести оправдательный вердикт.

Зрители наконец поняли – и были ошеломлены. Это не могло быть законом. Их учили, что закон – это здравый смысл, здесь же они столкнулись с чем-то совсем иным.

Глядя на них, Мейсон ухмыльнулся.

– Закон в доброте своей, – насмешливо сказал он, – защищает невинных. Славный закон штата Нью-Йорк, протянув руку, выхватывает подсудимого из когтей свирепого жюри, которому не терпится его повесить.

Мейсон сел. В зале стояла тишина. Присяжные смотрели друг на друга в изумлении. С места поднялся обвинитель. Лицо его, белое от ярости, выражало недоверие.

– Ваша честь, – сказал он, – этот принцип чудовищен. Может ли быть, что убийце, чтобы избежать наказания, нужно всего лишь спрятать или уничтожить тело жертвы или утопить его в море? Выходит, если никто не видел, как он убивал, закон беспомощен и убийца может плевать в лицо карающему правосудию? Получается, что закон о тягчайшем преступлении – мертвая буква. Великий штат закрывает глаза на убийство и предлагает всем желающим убивать своих врагов при условии, что они убьют их тайно и спрячут. Я повторяю, ваша честь, – говорящий повысил голос, и теперь его гневные слова разносились по всему залу, – этот принцип чудовищен.

– Так же говорили Бест, и Стори [63]63
  Скорее всего, имеются в виду Уильям Бест (1767–1845), британский юрист, главный судья Суда общегражданских исков, и Джозеф Стори (1779–1845), американский юрист, член Верховного суда. По-английски их фамилии означают «лучший» (Best) и «история» (Story).


[Закрыть], и многие другие, – пробормотал Мейсон, – а закон оставался неизменным.

– Суд не желает продолжения дискуссии, – отрубил судья.

Обвинитель занял свое место. Его лицо сияло триумфом: суд собирается поддержать его.

Судья повернулся и посмотрел сверху вниз на присяжных. Движения его были величественны, речь подчеркнуто торжественна.

– Господа присяжные заседатели, – сказал он, – в этом штате имеет силу правовая норма лорда Хей-ла, и я обязан руководствоваться ею в своих решениях. Закон таков, как сказал защитник: чтобы жюри получило полномочия осудить человека за убийство, должно иметься прямое доказательство либо смерти, а именно: обнаружение и опознание тела, – либо преступного насилия, которое могло привести к смерти и совершенного таким образом, что объяснимо отсутствие тела; и только когда есть прямое доказательство одного, для установления второго могут использоваться косвенные доказательства. Таков закон, и отступать от него нельзя. Я не беру на себя смелость объяснить его мудрость. Судья Джонсон в деле, являющемся прецедентом, предлагает такое обоснование: если отсутствует прямое доказательство как факта смерти, так и преступного насилия, способного причинить смерть, то никакие улики не могут ни обеспечить внутреннее убеждение, что человек умер из-за преступных действий иного лица, ни даже позволить сделать прямое умозаключение, приводящее к такому выводу; и что если факт смерти не удостоверен, всем доказательствам виновности недостает существенной составляющей, позволяющей их удовлетворительно истолковать, и поэтому они могут привести только лишь к вероятным – но не более того – выводам. Возможно, этот принцип имеет в виду также опасность того, что предвзятость по отношению к обвиняемому или побуждение согласиться со всеобщим мнением сможет незаметно заменить улики, если жюри присяжных получит право признавать подсудимого виновным на основании чего-либо иного, кроме прямого доказательства факта смерти или действий, приведших к смерти.

В нашем случае тело не было найдено и нет прямого доказательства преступных действий со стороны подсудимого, хотя цепочка косвенных доказательств в высшей степени полна и неопровержима. Тем не менее это все лишь косвенные доказательства, и по законам штата Нью-Йорк подсудимого наказать нельзя. У меня нет выбора. Закон не позволяет в данном случае вынести обвинительный вердикт, хотя, вероятно, каждый из нас внутренне уверен в виновности подсудимого. Таким образом, господа присяжные заседатели, я вынужден требовать, чтобы подсудимый был признан невиновным.

– Господин судья, – прервал его старшина присяжных, вскакивая со скамьи, – мы не можем вынести такой вердикт под присягой; мы знаем, что этот человек виновен.

– Сэр, – сказал судья, – это вопрос права, и в нем не могут быть учтены пожелания жюри. Секретарь подготовит оправдательный вердикт, который вы как председатель подпишете.

Среди зрителей послышался недовольный ропот, который рос и становился все громче. Судья постучал по столу и тут же приказал приставам подавлять любые действия со стороны зала. Затем он> велел старшине присяжных подписать подготовленный секретарем вердикт. Когда это было сделано, он повернулся к Виктору Анконе; лицо его было суровым, глаза холодно блестели.

– Подсудимый, – сказал он, – вы предстали перед судом по обвинению в хладнокровном жестоком убийстве.

Предъявленные против вас доказательства настолько убедительны и неоспоримы, что они, по-видимому, не оставили ни малейшего сомнения в умах присяжных, как и в умах всех прочих присутствующих в зале суда.

Будь вопрос вашей виновности оставлен на рассмотрение этих двенадцати арбитров, результатом, несомненно, стал бы обвинительный вердикт и смертный приговор. Но закон, строгий, непредвзятый, бесстрастный, встал между вами и гневом ваших собратьев и спас вас от него. Я не жалуюсь на бессилие закона – наверное, несовершенное творение человеческого разума не может быть более мудрым. Я скорблю от того, что злой гений позволяет преступникам изощренными способами ускользать из рук правосудия. У меня для вас нет слов ни порицания, ни увещевания, Виктор Анкона. Закон штата Нью-Йорк вынуждает меня оправдать вас. Я лишь его глашатай, мои личные желания не принимаются в расчет. Я говорю только то, что велит мне сказать закон.

Теперь вы можете покинуть зал суда, едва ли невиновный в убийстве, но, по крайней мере, избавленный от наказания. Люди могут увидеть каинову печать на вашем челе, но для закона она незрима.

Когда зрители поняли, что сказал судья, воцарилась изумленная тишина. Они твердо знали – так твердо, как только могли, – что Виктор Анкона виновен в убийстве, и вот он выходит из зала суда свободным. Может ли быть, что закон защищает только от неумелого негодяя? Они столько слышали о хваленой универсальности закона, над совершенствованием которого служители правосудия трудятся с незапамятных времен, а теперь, когда ловкий мерзавец сумел обойти его, они увидели, насколько закон слаб.

– 5 —

Свадебный марш из «Лоэнгрина» плыл из епископальной церкви Святого Марка, чистый и благозвучный, но, возможно, заключающий в себе парадокс предупреждения [64]64
  Вероятно, подразумевается некоторое сходство между Уолкоттом и Лоэнгрином (главным героем одноименной оперы Рихарда Вагнера): оба скрывают от жен свое прошлое.


[Закрыть]. Храм, где должно было свершиться это обручение, утопал в розах, на которые не хватило бы налогов с целого округа. Присутствовала высшая – милостию чековой книжки – каста Манхэттена, облаченная в изящный парижский пурпур и искусно отделанные тонкие ткани.

Наверху, на собственной скамье [65]65
  В протестантской церкви имелись постоянные отгороженные места для важных лиц, строившиеся за их счет.


[Закрыть], сияющая алмазами и облаченная в одежды, над которыми работали умелые руки многих ткачей, сидела миссис Мириам Стьювисант, надменная и самодовольная, как королева – или как генерал, одержавший победу. Для нее происходящее было своеобразной триумфальной процессией, славящей ее генеральские способности. С ней сидело несколько избранных представителей рода Homo,те, что встречаются на пятичасовых чаепитиях, учрежденных, как говорят мудрецы, для того, чтобы разбавлять чаем священные воды Леты.

– Царица, – прошептал Реджи дю Пюйстер, подаваясь вперед, – я преклоняюсь перед вами. Церемония sub jugum  [66]66
  Под игом (лат.).Игом назывались воротца из копий, под которыми римляне заставляли побежденных пройти в знак покорности; jugum означает также «ярмо» и «чета, супруги».


[Закрыть]превосходна.

– Уолкотт – славный малый, – ответила миссис Стьювисант, – знаете, Реджи, ни слабостей, ни пороков.

– Да, императрица, – вступили остальные, – в сеть угодил праведник. У алтаря сама непорочность. Vive la vertu! [67]67
  Да здравствует добродетель! (франц.)


[Закрыть]

Самюэль Уолкотт, все еще загорелый после путешествия, стоял перед алтарем с единственной дочерью Сент-Клеров – Сент-Клеров, в чьих жилах текла голубая кровь. Честное лицо его было спокойно и голос тверд. Это была жизнь, а не романтическая сказка. Крышка гроба захлопнулась, и он выскользнул из-под нее. Отныне и впредь рука его, обагренная при убийстве, будет так же чиста, как и руки братьев его.

Священник возвысил голос, провозглашая заключение божественного союза, и эта чета, наполовину чистая, наполовину порочная, ставшая в святом таинстве единой плотью, склонилась в глубоком поклоне. Ничья кровь не возопила из-под земли. Полуденное солнце, казалось, благословляло их своими лучами, падавшими сквозь окна.

Реджи дю Пюйстер на заднем сиденье ложи миссис Стьювисант опустил вниз большой палец.

– Habet! [68]68
  Получил! (лат.)– восклицание римских зрителей на гладиаторских боях, когда гладиатор получал смертельную рану.


[Закрыть]– сказал он.