Текст книги "Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы)."

Автор книги: Уильям Ходжсон

Соавторы: Роберт Уильям Чамберс,Эрнест Уильям Хорнунг,Жак Фатрелл,Фергюс Хьюм,Грант Аллен,Ричард Остин Фримен,Эмма (Эммуска) Орци (Орчи),Эрнест Брама,Элизабет Мид-Смит,Гай Бутби
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

Э. У. ХОРНУНГ

1866–1921

ВЛАДЕЛЕЦ ВСЕГДА ПРАВ

Перевод и вступление Юлии Климёновой

Главная заповедь, соблюдать которую должен автор классического детектива, гласит: нельзя делать героем преступника. На этом настаивал сэр Артур Конан Дойл. По иронии судьбы, одним из первых нарушил правило не кто иной, как его собственный зять, Эрнест Уильям Хорнунг.

Хорнунг родился в Великобритании, но в 18 лет уехал в Австралию. Тамошний климат больше подходил ему: во-первых, будущий писатель страдал астмой, а во-вторых, был заядлым игроком в крикет. Австралия впоследствии стала местом действия некоторых его произведений, а любовь к крикету он привил мистеру Артуру Джастису Раффлсу, герою созданных им двадцати пяти рассказов и одного романа.

Вернувшись в Англию, Хорнунг женится на Констанс Дойл, сестре писателя, и начинает публиковаться в журнале «Касселс». В его плутовских детективах с 1898 года появляется неразлучная пара – А. Дж. Раффлс, джентльмен-вор, и Гарри Мандерс по прозвищу Банни (Кролик), его друг и хроникер. Их с самого начала признали пародией на Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Неслучайно Хорнунг посвятил свой сборник «Взломщик-любитель» (1899) Конан Дойлу, несмотря на неодобрение последнего. Холмс и Раффлс оказались настолько прочно связанными в сознании читателей, что в 1906 году вышла книга Джона Кендрика Бэнгса «Р. Холмс и К ⁰», где фигурирует Раффлс Холмс, сын детектива и внук грабителя!

Имя Раффлс стало нарицательным, а образ джентльмена-вора – воплощением конца викторианской эпохи. В нем сочетаются респектабельность и презрение к закону (интересно, что имя героя Джастис – Justice – по-английски значит «справедливость, правосудие»). Раффлс вхож в высший свет благодаря своим достижениям в крикете (он играет за «Джентльменов Англии»), что служит прикрытием для «деликатных поручений, сопряженных с некоторым риском».

Разделение на «джентльменов» (любителей) и «игроков» (профессионалов) характерно для крикета и для английского общества в целом, где любительское отношение к делу отождествляется с принадлежностью к избранному классу. Раффлс – любитель и в игре, и в неблагородном деле взлома, как неоднократно подчеркивает сам герой. И движет им не только прозаическая жажда наживы, но и спортивный интерес. В поздних рассказах Хорнунга (сборник 1905 года «Вор в ночи») Раффлс опустится до роли «профессионального» вора. Ну а пока его друг Банни искренне верит, что они вновь станут честными людьми. Вот только заработают пару тысяч фунтов!

Рассказ «Владелец всегда прав» был опубликован в 1898 году в сборнике «Взломщик-любитель».

Е. W. Hornung. Nine Points of the Law. – The Amateur Cracksman, 1898.

Оригинальное название рассказа – «Nine Points of the Law» – представляет собой слегка видоизмененную часть фразы «Possession is nine-tenth of the law», т. е. закон в девяти случаях из десяти на стороне того, кто физически владеет вещью, иначе говоря, владение имуществом почти равносильно праву на него.

Э. У. ХОРНУНГ
ВЛАДЕЛЕЦ ВСЕГДА ПРАВ

Ну и что вы об этом думаете? – спросил Раффлс. Прежде чем ответить, я еще раз прочитал объявление в последней колонке «Дейли телеграф». Оно гласило: «Награда в две тысячи фунтов. Вышеуказанную сумму может заработать тот, кто выполнит деликатное поручение, сопряженное с некоторым риском. Просьба отвечать телеграммой по адресу: Надежность, Лондон».

– Думаю, что более странного объявления не видел свет!

Раффлс улыбнулся:

– Вы преувеличиваете, Банни. Хотя, согласен, оно довольно необычно.

– Вы только взгляните на сумму!

– Сумма и вправду немалая.

– А «деликатное» поручение, а риск!

– Да, ничего не утаили, надо отдать им должное. Но интереснее всего – требование присылать телеграммы на телеграфный адрес. Тот, кто придумал это, очень неглуп и играет по-крупному. Он разом отсекает миллион кандидатов, у которых денег хватит лишь на почтовую марку. Мой ответ обошелся мне в целых пять шиллингов.

– Вы что же, ответили на объявление?

– Разумеется, – сказал Раффлс. – Лишние две тысячи фунтов никогда не помешают.

– Вы подписались своим именем?

– Собственно… нет, Банни. Я нюхом чую: дело интересное, незаконное, а я, как вы знаете, весьма осторожен. Пусть пишут на имя Хики, 38, Кондуит-стрит, для передачи мистеру Гласспулу. Хики – мой портной. Отправив телеграмму, я зашел к нему и предупредил. Он обещал, как только придет ответ, передать его мне с посыльным. Слышите? Должно быть, это он.

Раффлс выбежал из комнаты, едва услышав двойной стук во входную дверь, и тут же вернулся, держа в руках вскрытую телеграмму. Ему явно не терпелось поделиться новостями.

– Представьте себе, Надежность – это тот самый Адденбрук, адвокат полицейского суда, и он хочет видеть меня немедленно!

– Так вы его знаете?

– Не лично. Надеюсь, он меня не знает. Это он получил шесть недель за сомнительное участие в деле Саттона-Уилмера. Все удивлялись, как его не лишили права практики. Тем не менее он процветает, и любой прохвост, которому нужен адвокат, обращается к Беннетту Адденбруку. Пожалуй, только он мог осмелиться дать подобное объявление, не вызывая подозрений. Это в его духе. Но будьте уверены: здесь что-то нечисто. И вот что странно: я сам давно решил в случае необходимости прибегнуть к услугам Адденбрука.

– Так вы идете к нему?

– Сей же час, – ответил Раффлс, чистя шляпу. – А вы пойдете со мной.

– Но я зашел, чтобы вытащить вас на обед.

– Вы пообедаете со мной после встречи с этим господином. Пойдемте, Банни, а по дороге мы придумаем вам имя. Меня зовут Гласспул, и только попробуйте об этом забыть.

Мистер Беннетт Адденбрук держал внушительных размеров контору на Веллингтон-стрит, в районе Стрэнда. Когда мы приехали, его не было: отлучился «ненадолго по делам в суд». Не прошло и пяти минут, как появился бодрый, свежий, решительный человек, с виду очень уверенный в себе, даже дерзкий. Его черные глаза расширились от удивления, стоило ему увидеть Раффлса.

– Мистер… Гласспул? – вскричал адвокат.

– Да, это мое имя, – сухо, с вызовом ответил Раффлс.

– Но не на поле! – хитро заметил его собеседник. – Дорогой мой сэр, я так часто видел, как вы брали викет [81]81
  Викет – термин игры в крикет. Это «воротца» из трех столбиков и двух перекладин. Игрок, подающей команды, боулер, бросает мяч, стараясь попасть в викет и сбить его («взять викет»). Игрок бьющей команды, бетсмен, старается защитить викет, отбив мяч битой.


[Закрыть], мне ли вас не узнать.

На мгновение показалось, что Раффлс сейчас съязвит. Но он просто пожал плечами и улыбнулся, а потом цинично рассмеялся.

– Так, значит, на этот раз вы меня выбили? Что ж, тут и объяснять нечего. Я назвался другим именем, поскольку не хотел, чтобы все знали о моих стесненных обстоятельствах. Мне нужна эта тысяча фунтов, вот и все.

– Две тысячи, – поправил его адвокат. – А человек, который подписался вымышленным именем, как нельзя лучше мне подходит, так что на этот счет не беспокойтесь. Однако речь идет о деле конфиденциальном, сугубо личного характера.

Тут он пристально посмотрел на меня.

– Именно, – отозвался Раффлс. – Кажется, вы упоминали о некотором риске?

– Да, дело сопряжено с риском.

– В таком случае три головы лучше, чем две. Я уже сказал, что мне необходима эта тысяча фунтов, вторая нужна моему другу. Нам обоим чертовски нужны деньги, и мы либо беремся за это вместе, либо не беремся совсем. Вас интересует его имя? Думаю, стоит сказать все как есть, Банни.

Мистер Адденбрук удивленно приподнял брови, взглянув на мою визитную карточку, побарабанил по ней пальцами и смущенно улыбнулся:

– Признаюсь, я в затруднении. Кроме вас, никто пока мне не ответил. Те, кто может позволить себе длинные телеграммы, не бросаются на объявления в «Дейли телеграф», с другой стороны, я не ожидал, что отзовется кто-то вроде вас. Честно говоря, я не уверен, что вы – джентльмены, состоящие в лучших клубах, – мне подходите. Я скорее предполагал увидеть… мм… джентльменов удачи.

– Мы вам подойдем, – заверил его Раффлс.

– Но вы ведь чтите закон?

Его черные глаза лукаво блеснули.

– Мы не профессиональные мошенники, если вы это имеете в виду, – улыбнулся Раффлс. – Но когда приходится туго, мы готовы на многое ради тысячи фунтов на человека, правда, Банни?

– На все, – пробормотал я. Адвокат забарабанил пальцами по столу.

– Я скажу, что от вас требуется. Вы можете отказаться. Дело это незаконное, хотя и правое. Придется рискнуть, за что мой клиент и платит. В случае провала он все равно заплатит за попытку; считайте, что деньги у вас в кармане, если вы согласитесь. Мой клиент – сэр Бернард Дебенхэм из Брум-холла, Эшер.

– Я знаком с его сыном, – вставил я. Раффлс мог бы сказать то же самое, но промолчал и искоса неодобрительно посмотрел на меня. Беннетт Адденбрук повернулся ко мне:

– В таком случае вы имеете честь знать одного из самых отъявленных повес в городе и виновника всевозможных неприятностей. Раз вы знакомы с сыном, вероятно, вы знаете и отца, по крайней мере, слышали о нем; тогда нет нужды объяснять вам, что он весьма своеобразный человек. Живет один в окружении своих сокровищ и не подпускает к ним никого. Говорят, у него лучшее собрание картин на юге Англии, хотя трудно судить о том, чего никто не видел; он коллекционирует картины, скрипки и мебель и известен как большой оригинал. Нельзя не признать, что по отношению к сыну он повел себя крайне странно. Многие годы сэр Бернард оплачивал его долги, как вдруг недавно, без малейшего предупреждения, не только отказался улаживать дела с кредиторами, но и вовсе лишил его содержания. Я расскажу вам, что случилось, но прежде хочу напомнить, что я выступал адвокатом молодого Дебенхэма год или два назад, когда он попал в переделку. Я тогда все уладил, и сэр Бернард щедро мне заплатил. Больше я с ними не виделся – до прошлой недели.

«Пойдемте, Банни, а по дороге мы придумаем вам имя».

Адвокат придвинулся поближе к нам.

– Во вторник на прошлой неделе я получил телеграмму от сэра Бернарда с просьбой приехать незамедлительно. Он ждал меня у дома. Ни слова не говоря, он отвел меня в картинную галерею, отпер замок, поднял шторы и все так же молча указал на пустую раму. Долго я не мог вытянуть из него ни звука. Наконец он сказал, что у него похитили одну из самых редких и ценных картин в Англии, да и в мире: подлинник Веласкеса. Я проверил, и, кажется, это действительно правда: портрет инфанты Марии Терезы считается одной из величайших работ мастера, он уступает только ватиканскому портрету одного из пап, – по крайней мере, так мне сказали в Национальной галерее, где об этой картине знают все. Если им верить, она практически бесценна. А молодой Дебенхэм продал ее всего за пять тысяч фунтов!

– Хорош, нечего сказать, – усмехнулся Раффлс.

Я поинтересовался, кто же приобрел картину.

– Один политик из Квинсленда по имени Крэггс: достопочтенный Джон Монтегю Крэггс, член Законодательного совета, – таков его полный титул. Разумеется, в прошлый вторник мы еще не подозревали о его существовании, мы даже не были уверены, что молодой Дебенхэм украл картину. Но в понедельник вечером он приехал к отцу просить денег, получил отказ и, очевидно, решил таким образом поправить свои дела; он грозился отомстить – и отомстил. Когда я отыскал его в городе во вторник вечером, он совершенно бесстыдно признался во всем, однако не сказал, кому продал полотно. До конца недели я пытался выяснить имя покупателя и наконец выяснил – на свою голову! С тех пор так и бегаю по два раза на день из Эшера в «Метрополь» к нашему австралийцу. Чего только не пробовал: угрозы, посулы, мольбы, увещевания – все без толку!

– Но ведь здесь все просто. Продажа незаконна. Вы можете вернуть ему деньги и принудить отдать картину.

– Именно. Но тогда не обойтись без суда и скандала, а мой клиент этого не потерпит. Он скорее откажется от картины, чем предаст дело огласке. Дебенхэм может лишить сына содержания, но не чести. Одна беда: старик непременно хочет вернуть картину. Я должен заполучить ее во что бы то ни стало. Сэр Бернард дал мне карт-бланш и, кажется, готов подписать пустой чек. Он и Крэггсу предлагал вписать любую сумму, но тот порвал бумажку. Старики стоят друг друга. Ума не приложу, что мне делать.

– Поэтому вы дали объявление в газету? – поинтересовался Раффлс все тем же сухим тоном.

– Да, это моя последняя надежда.

– И вы хотите, чтобы мы выкрали картину?

Сказано это было неподражаемо. Адвокат покраснел до корней волос.

– Я знал, что вы не те люди! – простонал он. – Я же не думал, что откликнутся люди вроде вас. Но ведь это не кража, – горячо возразил он, а возвращение украденного! Кроме того, сэр Бернард заплатит ему пять тысяч, как только получит картину. Поверьте, Крэггсу огласка нужна еще меньше, чем Дебенхэму. Нет-нет, это смелое предприятие, авантюра, если угодно, но не кража.

– Вы сами говорили о законе, – пробормотал Раффлс.

– И о риске, – добавил я.

– За это мы и платим, – напомнил Адденбрук.

– Но недостаточно, – покачал головой Раффлс. – Мой дорогой сэр, подумайте, что поставлено на карту. Нас не только могут вышвырнуть из клуба, но и посадить в тюрьму, как простых воров! Деньги нам нужны, не скрою, но рисковать ради такой суммы не имеет смысла. Удвойте ставки – и я возьмусь за это дело.

Адденбрук колебался:

– Вы считаете, что справитесь?

– Мы попробуем.

– Но у вас нет…

– Опыта? А вы как думали!

– И вы действительно готовы пойти на риск ради четырех тысяч фунтов?

Раффлс взглянул на меня. Я кивнул.

– Готовы. И будь что будет!

– Мой клиент не станет столько платить, – уже тверже заговорил Адденбрук.

– Тогда мы не станем так рисковать.

– Вы серьезно?

– Абсолютно.

– Три тысячи в случае успеха.

– Четыре – вот наше последнее слово, мистер Адденбрук.

– Тогда в случае провала вы не получите ничего.

– Все или ничего? – вскричал Раффлс. – Вот это по-нашему! По рукам!

Адденбрук открыл было рот, привстал, но потом снова уселся и посмотрел на Раффлса долгим, пристальным взглядом. Меня там словно не было.

– Я видел вашу подачу, – задумчиво произнес он. – Когда у меня выдается свободный часок, я хожу на «Лорде» [82]82
  «Лорде крикет граунд» – знаменитый лондонский стадион для игры в крикет.


[Закрыть]и много раз видел, как вы побеждали лучших игроков Англии и брали викеты, когда все было против вас. Прекрасно помню последний матч джентльменов и игроков [83]83
  Джентльмен и игрок – термины в крикете. «Крикет явился первым видом спорта, где деление на любителей и профессионалов было официально зафиксировано в правилах. Причем предпочтение первой из этих категорий выражено в них совершенно недвусмысленно… Существуют еще и параллельные термины: джентльмены и игроки. Это второе противопоставление помогает понять, почему любительское отношение к делу стало отождествляться с принадлежностью к избранному классу. Статус джентльмена… был вершиной человеческих амбиций» (В. Овчинников, «Корни дуба»).


[Закрыть]: я был там. Нет такого приема, которым бы вы не владели… Я склонен думать, что если кто и может выбить старика австралийца, то это вы!

Сделку заключили в «Кафе-Рояль».

Сделку заключили в «Кафе-Рояль», куда Беннетт Адденбрук пригласил нас на шикарный обед. Помню, он пил шампанское легко, бокал за бокалом, как пьют в моменты крайнего внутреннего напряжения, и, уж конечно, я составил ему компанию; но Раффлс, всегда являвший образец воздержания, едва притронулся к бокалу и по большей части молчал. Как сейчас вижу его: уставился в тарелку и все думает, думает. Адвокат нервничает, смотрит то на Раффлса, то на меня, а я всячески стараюсь успокоить его взглядом. В конце обеда Раффлс извинился за свою рассеянность, попросил принести расписание поездов и заявил, что намерен отбыть трехчасовым в Эшер.

– Прошу прощения, мистер Адденбрук, – сказал он, – у меня есть мысль, но пока я бы предпочел не обсуждать ее ни с кем. А вот с сэром Бернардом мне очень надо поговорить. Вас не затруднит написать ему пару слов на вашей карточке? Разумеется, если вам угодно, вы можете поехать со мной и присутствовать при нашем разговоре, но я не вижу в этом особого смысла.

Как обычно, Раффлс добился своего, хотя Беннетт Адденбрук и выказал некоторое недовольство, когда мой друг ушел. Я и сам был немало раздосадован. Раффлс по природе своеволен и скрытен, объяснил я, но более смелого и решительного человека мне встречать не доводилось; я бы ему доверился без оглядки и дал полную свободу действий. Больше ничего я говорить не стал, хотя и чувствовал, какие сомнения терзали адвоката, когда мы расстались.

В тот день я больше не видел Раф-флса, но, одеваясь к ужину, получил от него телеграмму: «Будьте у себя завтра после полудня и отмените все дела. Раффлс». Телеграмма была отправлена с вокзала Ватерлоо в 6.42.

Значит, Раффлс был в городе. Случись это прежде, когда мы были не так хорошо знакомы, я бы отправился его разыскивать. Теперь же я сразу понял, в чем смысл телеграммы: я ему не понадоблюсь ни сегодня вечером, ни завтра утром, но в указанное время он не замедлит появиться.

И действительно, на следующий день около часа он был у меня на Маунт-стрит. Я видел в окно, как он на всех парах подкатил к дому и выпрыгнул из кэба, ни слова не сказав кучеру. Минуту спустя я встретил его у лифта, и он буквально втолкнул меня обратно в квартиру.

– Пять минут, Банни! – закричал он с порога. – Ни секундой больше!

Он сбросил пальто и рухнул в ближайшее кресло.

– Я жутко спешу, – выпалил он, – весь день в бегах! Только не перебивайте, пока не дослушаете. Я составил план операции вчера за обедом. Первым делом надо было втереться в доверие к Крэггсу; нельзя просто вломиться в «Метрополь», тут надо действовать изнутри. Проблема первая: как подобраться к старику. Предлог – что-нибудь связанное с его драгоценной картиной, чтобы выяснить, где он ее прячет и все такое. Не мог же я заявиться к нему и, якобы из чистого любопытства, попросить показать картину. Выдать себя за второго представителя сэра Бернарда я тоже не мог. Оттого я и просидел весь обед молча, все ломал голову, что бы придумать. И придумал! Если бы мне удалось заполучить копию полотна, я бы смог попросить позволения сравнить ее с подлинником. Тогда я отправился в Эшер, чтобы узнать, существуют ли копии. Проведя полтора часа в Брум-холле, я выяснил, что там копий нет, но вообще они должны быть, так как сам сэр Бернард (вот уж экземпляр!), приобретя картину, позволил нескольким художникам срисовать ее. Он нашел их адреса, а я потратил вечер, отыскивая самих художников. Но они работали на заказ: одна копия покинула пределы страны, за второй я сейчас охочусь.

– Так вы еще не виделись с Крэг-гсом?

– Виделся и подружился; пожалуй, из них двоих он больший оригинал, хотя оба старика по-своему любопытны. Сегодня утром я взял быка за рога, пошел к австралийцу и лгал, как Анания [84]84
  См. Деяния Святых Апостолов (5: i-ii): «Некоторый же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов. Но Петр сказал: Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли?» И далее: «Ты солгал не человекам, а Богу».


[Закрыть]. Еще чуть-чуть – и было бы поздно: старый разбойник уплывает завтра домой. Я сказал, что мне предложили купить копию знаменитой «Инфанты Марии Терезы» Веласкеса и я поехал к владельцу подлинника, но узнал, что картина продана Крэг-гсу. Надо было видеть его лицо, когда он услышал это! Его злобная физиономия расплылась в самодовольной ухмылке.

– Сам старик Дебенхэм признал акт покупки? – спросил он, и когда я повторил свои слова, он посмеивался минут пять.

Он был так доволен, что не удержался, как я и рассчитывал, и показал мне великую картину – к счастью, она не так уж велика, – а также футляр, где она хранится. Это железный футляр для карт, в котором он привез планы своих земель в Брисбене. Кому придет в голову искать там полотно старого мастера, похвастался он. Однако для верности он установил замок фирмы «Чаббс» [85]85
  См. Глоссарий, 13.


[Закрыть]. Пока Крэггс любовался картиной, я занялся ключом. У меня в ладони был кусочек воска, так что сегодня будет готов мой дубликат ключа.

Раффлс взглянул на часы и вскочил, заявив, что уделил мне на минуту больше положенного.

– Кстати, – вспомнил он, – сегодня вечером вы ужинаете с ним в «Метрополе»!

– Я?

– Да, вы. Нечего так пугаться. Мы оба приглашены: я сказал, что должен был ужинать с вами. Приглашение я принял за нас двоих, но меня там не будет.

Он многозначительно и лукаво посмотрел на меня.

Я стал умолять его объяснить, что он задумал.

– Вы будете ужинать в гостиной в его номере, соседняя комната – спальня. Вам нужно как можно дольше развлекать его, Банни, и не давать разговору угаснуть!

Тут меня осенило.

– Вы собираетесь завладеть картиной, пока мы будем ужинать?

– Вот именно.

– Что, если он вас услышит?

– Исключено.

– И все же?

Меня пробила дрожь при мысли об этом.

– Если услышит, будет стычка, вот и все. Револьвер, пожалуй, брать не стоит, – ведь мы в «Метрополе», – но я непременно надену защитный жилет.

– Но это просто ужасно! – вскричал я. – Беседовать как ни в чем не бывало с абсолютно незнакомым мне человеком и знать, что вы тем временем пытаетесь украсть его картину!

– Две тысячи на брата, – негромко произнес Раффлс.

– Честное слово, мне кажется, я не справлюсь.

– Справитесь, Банни. Вы себя недооцениваете.

Он надел пальто и шляпу.

– Во сколько мне надо там быть? – простонал я.

– Без четверти восемь. От меня придет телеграмма с извинениями: мол, очень жаль, но прийти не смогу. Крэггс жутко болтлив, так что вам не составит труда поддерживать разговор. Главное – отвлеките его от картины. Если он предложит показать ее вам, скажите, что спешите. Он так тщательно закрыл замок на футляре сегодня днем; совсем незачем открывать его еще раз в Северном полушарии.

– Где мне потом искать вас?

– Я буду в Эшере. Надеюсь успеть на поезд в 9.55.

– Но ведь мы еще увидимся до ужина? – забеспокоился я, увидев, что Раффлс собрался уходить. – Я не готов! Я все испорчу!

– Вы справитесь, Банни, – повторил он. – А вот я действительно все испорчу, если не потороплюсь. Мне еще надо в десять мест успеть. Дома вы меня не застанете. Почему бы вам не приехать в Эшер последним поездом? Давайте, заодно расскажете, как все прошло! Я предупрежу старика Дебенхэма, чтобы он ждал нас обоих и приготовил комнаты. Черт возьми, это меньшее, что он может сделать для нас, если получит свою картину.

– Если! – простонал я.

Раффлс кивнул мне и ушел, оставив меня в жалком состоянии: ноги дрожали от волнения, а сердце колотилось от страха, как у актера перед выходом на сцену.

В конце концов, от меня требовалось лишь сыграть свою роль. Если Раффлс не подведет, – а он никогда не подводил, – если осторожный, бесшумный Раффлс не окажется неловким и неумелым, мне надо будет только «улыбаться, улыбаться – и быть мерзавцем». Я полдня входил в образ: учился улыбаться, репетировал реплики в воображаемом разговоре, придумывал истории. Я даже пролистал книгу о Квинсленде в клубе. Наконец настал вечер, и в 7.45 я кланялся пожилому лысому мужчине с маленькой головой и покатым лбом.

– Так вы друг мистера Раффлса? – спросил он, довольно бесцеремонно рассматривая меня своими маленькими светлыми глазками. – Виделись с ним? Он должен был прийти раньше, кое-что мне показать, но так и не пришел.

Не пришла и телеграмма. Начало для меня не самое удачное. Я с готовностью сказал, что не видел Раффлса с часу дня, – это была чистая правда. В этот момент в дверь постучали: наконец-то подоспела телеграмма. Прочитав ее, австралиец протянул листок мне.

– Вынужден уехать из города! – проворчал он. – Неожиданная болезнь близкого родственника! Какие еще родственники?

Я не сразу нашелся и чуть все не испортил; но потом ответил, что не знаком с его семьей, и снова почувствовал прилив уверенности оттого, что сказал правду.

– А я думал, вы закадычные приятели, – произнес он, и мне почудилось, что в его взгляде мелькнуло недоверие.

– Только в городе, – объяснил я. – Я никогда не был у него в имении.

– Ну что ж, ничего не попишешь. Не понимаю, почему нельзя было сначала поужинать, а потом ехать. Покажите мне родственника, будь он хоть сто раз при смерти, к которому я помчусь, не поев. По-моему, тут дела амурные. Ладно, будем есть без него, а он пусть покупает кота в мешке. Будьте любезны, позвоните вон в тот колокольчик. Полагаю, вы знаете, зачем он ко мне приходил? Жаль, что мы с ним больше не увидимся. Славный малый этот Раффлс, сразу мне приглянулся. Циник. Люблю циников. Сам такой. Черт бы побрал его матушку или тетушку, надеюсь, она скоро откинет копыта.

Я привожу подряд эти разрозненные реплики, хотя в тот момент они явно перемежались с моими. Так мы разговаривали, пока не подали ужин, и я составил мнение о моем собеседнике, которое подтверждалось с каждым его последующим высказыванием. Слушая его, я избавился от чувства вины перед человеком, чьим гостеприимством я предательски воспользовался. Это был тот самый тип Глупого Циника, цель жизни которого – язвительные замечания в адрес всех и вся, а также пошлые насмешки и высокомерное презрение. Ему, человеку без воспитания и образования, просто повезло (по его собственному признанию), когда выросли цены на землю. Сколько же в нем было коварства и злобы! Он чуть не подавился, смеясь над своими менее удачливыми конкурентами. Я и сейчас не раскаиваюсь в том, что помог надуть достопочтенного Дж.-М. Крэггса, члена Законодательного совета.

Но я никогда не забуду, как внутренне терзался в тот вечер, одним ухом слушая собеседника, а другим ловя малейший шорох за стеной. Один раз я услышал Раффлса: хотя комнаты разделяли не старомодные распашные двери, а одинарная, к тому же закрытая и задрапированная портьерами, я бы мог поклясться, что один раз до меня донесся какой-то шум. Я пролил вино и громко рассмеялся в ответ на очередную сальную шутку австралийца. Больше я ничего не слышал, как ни напрягал уши. И вот, когда официант наконец удалился, Крэггс, к моему ужасу, вскочил и, не говоря ни слова, побежал в спальню. Я сидел не двигаясь, будто окаменел.

– Мне показалось, дверь стукнула, – вернувшись, сказал он. – Должно быть, почудилось… воображение, знаете ли… прямо испугался. Раффлс говорил вам, какие бесценные сокровища я храню?

Картина. Он все-таки вспомнил о ней. До сих пор мне удавалось отвлекать его расспросами о Квинсленде и о том, как он нажил состояние. Я попытался вернуться к прежней теме, но безуспешно. Тогда я сказал, что Раффлс вскользь упомянул о его приобретении, и тут Крэггса понесло. Как это часто бывает, после плотного обеда он разоткровенничался и оседлал любимого конька. Я взглянул на часы: было всего без четверти десять.

Правила приличия не позволяли мне уйти так рано. И вот я сидел (мы все еще пили портвейн) и слушал рассказ о том, что вдохновило моего собеседника приобрести этого, как он выражался, «настоящего, подлинного, чистопробного, беспримесного, стопроцентного Старого Мастера»; таким способом он хотел «обскакать» коллегу-парламентария, питавшего страсть к живописи. Не стану даже пересказывать его монолог, это было бы слишком утомительно. Главное, все кончилось приглашением, которого я так боялся весь вечер.

– Вы должны взглянуть на нее. В соседней комнате. Пойдемте.

– Разве она не упакована? – торопливо спросил я.

– Под замком, только и всего.

– Прошу вас, не стоит беспокоиться, – настаивал я.

– Какое, к черту, беспокойство? Идемте же.

Тут я понял, что, упорствуя, могу навлечь на себя подозрения, когда обнаружится пропажа. Поэтому я покорно проследовал за ним в спальню и сначала осмотрел железный футляр, стоявший в углу: Крэггс был безмерно горд этим незамысловатым на вид приспособлением и, казалось, мог часами распространяться о достоинствах замка «Чаббс». Наконец, после бесконечных вступлений, он вставил ключ, раздался щелчок, и я замер.

– Господи Исусе! – вскричал я. Картина была на месте, среди карт!

– Впечатляет, а? – произнес Крэгсс, достав и развернув полотно, чтобы мне было лучше видно. – Вот это вещь! И не подумаешь, что ей двести тридцать лет. А ведь так и есть! Ну и лицо будет у старика Джонсона, когда он ее увидит! Пусть больше не хвалится своими картинами. Да она одна стоит всех картин в колонии Квинсленд, вместе взятых. Ей цена – пятьдесят тысяч фунтов, не меньше, мальчик мой, а я купил за пять!

Он дружески ткнул меня в бок и был явно настроен откровенничать и дальше, но, взглянув на меня, сдержался.

– Если вас так проняло, – усмехнулся он, потирая руки, – то что будет со стариком Джонсоном? Чтоб он повесился на крюке для картины!

Не помню, что я ответил. Сначала я молчал, приходя в себя от потрясения, потом уже по другой причине. Меня одолевали противоречивые мысли. Раффлс потерпел поражение! Сам Раффлс! Быть может, мне повезет? Или уже поздно? Неужели ничего нельзя сделать?

– До встречи, – сказал он, бросив последний взгляд на полотно, прежде чем свернуть его, – до встречи в Брисбене.

Представьте себе, что я испытал, когда он закрыл футляр!

– Это последний раз, – он положил ключ в карман, – на корабле она отправится прямиком в сейф.

Последний раз! Если бы я мог сделать так, чтобы он отправился в Австралию лишь с законным содержимым своего драгоценного футляра! Если бы мне удалось то, что не удалось Раффлсу!

Мы вернулись в гостиную. Понятия не имею, как долго он говорил и о чем. На смену портвейну пришел виски с содовой. Я едва пригубил, зато Крэггс выпил изрядно, и, когда я оставил его около одиннадцати, он плохо соображал. Последний поезд до Эшера отходил с Ватерлоо в 11.50.

Я взял кэб и помчался домой. Тринадцать минут спустя я уже снова был в отеле. Я поднялся по лестнице. Коридор был пуст; я помедлил секунду, прислушиваясь к храпу в гостиной, а потом тихо открыл дверь ключом, который предусмотрительно позаимствовал у хозяина.

Крэггс не шевелился: он крепко спал, растянувшись на диване. Но, на мой взгляд, недостаточно крепко. Я смочил платок в принесенном мной хлороформе и осторожно положил ему на рот. Два-три хриплых вдоха – и старик превратился в бревно.

Я убрал платок и достал ключи из кармана Крэггса.

Через пять минут я вернул их на место, а полотно обмотал вокруг тела под пальто. Прежде чем выйти, я глотнул виски с содовой.

На поезд я сел легко, настолько легко, что минут десять дрожал, сидя в вагоне первого класса для курящих и ожидая отправки, с ужасом прислушиваясь к шагам на перроне. Наконец я расслабился и зажег сигарету, наблюдая, как проплывают мимо огни Ватерлоо.

Несколько человек возвращалось из театра. Отчетливо помню их разговор. Они были разочарованы представлением – одной из последних опер «Савоя» [86]86
  «Савой» – знаменитый лондонский театр, где ставились комические оперы У. Гилберта и А. Салливана, в том числе «Микадо» (Micado), «Фрегат 'Передник» (H.M.S. Pinafore), «Пейшенс» (Patience), «Гондольеры» (Gondoliers) (см. Глоссарий, 38).


[Закрыть]– и с сожалением вспоминали времена «Фрегата 'Передник'» и «Пейшенс». Один из них напел мотив, и возник спор, откуда эта мелодия: из «Пейшенс» или из «Микадо». Они сошли в Сербитоне, а я на несколько пьянящих мгновений остался наедине со своим триумфом. Подумать только: мне удалось то, что не удалось Раффлсу!

Это было первое из наших приключений – и наименее постыдное, – в котором я сыграл главную роль. Моя совесть была чиста: в конце концов, я лишь ограбил грабителя. И сделал это сам, в одиночку, ipse egomet! [87]87
  Я сам! (лат.)


[Закрыть]

Я представил себе Раффлса, его удивление, его восторг. Впредь он будет обо мне лучшего мнения. Теперь все изменится. Мы получим по тысяче каждый, – достаточно, чтобы стать честными людьми, – и все благодаря мне!

Окрыленный, я сошел в Эшере и взял единственный кэб, стоявший под мостом. В лихорадочном возбуждении я прибыл в Брум-холл. В окнах нижнего этажа еще горел свет, и дверь отворилась, когда я взбежал по лестнице.

– Так и знал, что это вы, – весело приветствовал меня Раффлс. – Все в порядке. Для вас приготовили комнату. Сэр Бернард еще не лег, хочет пожать вам руку.