Текст книги "Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы)."

Автор книги: Уильям Ходжсон

Соавторы: Роберт Уильям Чамберс,Эрнест Уильям Хорнунг,Жак Фатрелл,Фергюс Хьюм,Грант Аллен,Ричард Остин Фримен,Эмма (Эммуска) Орци (Орчи),Эрнест Брама,Элизабет Мид-Смит,Гай Бутби
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

Эти подробности мозг профессора впитывал одну за другой, как губка. Когда все варианты были рассмотрены, ММ принялся за осмотр камеры. Начиная с потолка, он исследовал стены сверху донизу, пробуя на прочность камни и цемент между ними. Время от времени он осторожно топал ногой по полу, но везде был абсолютно прочный цемент. Закончив осмотр, ММ присел на краешек железной кровати и погрузился в долгое раздумье. Ведь профессору Аугустусу С.-Ф.-К. Ван Дузену было над чем подумать.

Его отвлекла крыса – она пробежала прямо по ноге и юркнула в темный угол камеры, напуганная собственной смелостью. Некоторое время спустя ММ, пристально вглядываясь в темноту угла, где скрылась крыса, уже мог различить во мраке множество крошечных, как бусинки, глаз, уставившихся на него. Он насчитал шесть пар, может быть, там были и еще – разглядеть не удавалось.

Все еще сидя на кровати, ММ впервые обратил внимание на нижнюю часть двери. Между полом и прутом стальной решетки была щель шириной в два дюйма. Не отрывая взгляда от этой щели, ММ резко шагнул в угол, где виднелись глазки-бусинки. Снова частый топот крошечных лапок, писк испуганных грызунов и – тишина.

Ни одна крыса не выбежала в щель под дверью, но и в камере их больше не было. Значит, должен быть другой лаз, но очень узкий. ММ, ползая на четвереньках, принялся искать этот лаз, шаря в темноте своими длинными, тонкими пальцами.

Наконец его старания были вознаграждены… Он наткнулся на маленькое отверстие в цементном полу.

Оно было совершенно круглое, размером чуть больше серебряной монетки. Профессор запустил пальцы в отверстие; кажется, это была заброшенная канализационная труба, сухая и забитая мусором.

Удовлетворившись этим, он еще час просидел на кровати, после чего вновь исследовал окрестности, глядя в узкое оконце камеры. Один из часо вых стоял прямо напротив, у стены, и случайно взглянул на окно тринадца той камеры, как раз когда в нем пока залась голова ММ. Но профессор не заметил этого.

Настал полдень, и появился надзи ратель с тюремным обедом – отвра тительно грубой пищей. Дома ММ ел просто для поддержания жизни, по этому и здесь он безропотно прини мал то, что ему давали. Вдруг он заговорил с надзирателем, который стоял за дверью и наблюдал за ним.

– Изменилось здесь что-нибудь за последние годы? – спросил он.

– Почти ничего, – отвечал тот. – Новую стену выстроили четыре года назад.

– А в самом здании?

– Покрасили двери и рамы снаружи и вроде бы лет семь назад провели новую канализацию.

– Вот как, – сказал заключенный. – А далеко ли отсюда до реки?

– Около трехсот футов. У мальчишек бейсбольная площадка между стеной и рекой.

ММ ничего не сказал, но когда надзиратель уже собрался уходить, он попросил воды.

– Здесь все время хочется пить, – пояснил он. – Нельзя ли оставлять мне немного воды в чашке?

– Я спрошу начальника, – сказал надзиратель и ушел.

Полчаса спустя он вернулся и принес воды в маленькой глиняной чашке.

– Начальник сказал, что чашку вы можете оставить у себя, – сообщил он заключенному. – Но вы должны будете предъявить ее мне по первому требованию. Если разобьете, другой уже не получите.

Надзиратель ушел по своим делам. На мгновение могло показаться, что ММ хотел еще задать вопрос, но передумал.

Через два часа тот же надзиратель, проходя мимо двери тринадцатой камеры, услышал какой-то шум и остановился. ММ стоял на четвереньках в углу камеры. Из этого же угла время от времени доносились шорох и писк. Надзиратель с интересом наблюдал эту картину.

– Ага, поймал! – послышался голос заключенного.

– Кого поймал? – строго спросил надзиратель.

– Крысу! – ответил тот. – Вот!

И надзиратель увидел, как в длинных пальцах ученого извивается маленький серый зверек. Тот поднес крысу поближе к свету и стал пристально ее рассматривать.

– Это черная крыса, – сказал ученый.

– Вам что, заняться больше нечем? – проворчал надзиратель.

– Возмутительно, что здесь крысы! – раздраженно ответил профессор. – Возьмите-ка эту и убейте. Их тут полно!

Надзиратель взял отчаянно извивающееся животное и с силой швырнул его об пол. Крыса пискнула и затихла. Позже он рассказал этот случай начальнику, который лишь насмешливо улыбнулся в ответ.

Чуть позже полудня часовой во дворе со стороны тринадцатой камеры снова глянул вверх и увидел, что заключенный выглядывает из окошка. Он видел, как тот просунул руку сквозь прутья решетки и что-то белое упало на землю прямо под окном. Это оказался маленький комочек ткани, судя по всему – белого рубашечного полотна, завернутый в пятидолларовую купюру. Часовой снова посмотрел на окно, но профессора уже не увидел.

Недобро улыбаясь, он показал этот комочек начальнику тюрьмы. Вдвоем они разобрали то, что было написано на нем какими-то странными расплывавшимися чернилами. На одной стороне было вот что:

«У гебу ямыр-от окбос оп-стотен от. ЭЛ»

На другой:

«Нашедшего просьба вручить доктору Чарльзу Рэнсому».

– Ага, – усмехнулся начальник, – план номер один провалился. – Он задумался: – Но почему заключенный адресовал это доктору Рэнсому?

– И где он взял перо и чернила? – удивился часовой.

Начальник и часовой переглянулись. Никакой очевидной разгадки на ум не приходило. Начальник еще раз тщательно изучил послание и тряхнул головой:

– Что же заключенный хотел передать доктору Рэнсому? – медленно произнес он.

Часовой снова прочел:

«У гебу ямыр-от окбос оп-стотен от. ЭЛ»

Начальник тюрьмы потратил час, пытаясь установить, что это за шифр, и еще полчаса – пытаясь понять, почему заключенный решил связаться с доктором Рэнсомом, с которым и затеял этот спор. Еще некоторое время начальник размышлял над тем, где профессор достал перо и чернила или что он использовал вместо них. Чтобы прояснить этот вопрос, он опять осмотрел клочок полотна с неровными краями – явно обрывок белой рубашки.

Итак, происхождение клочка ткани понятно, но чем заключенный пользовался, чтобы писать? Начальник знал: ни пера, ни чернил у него быть не могло, да и не похоже было, что надпись сделана пером и чернилами. Тогда чем же? Начальник решил сам заняться расследованием. ММ был его заключенным, а он, как начальник тюрьмы, обязан охранять своих заключенных, и если кто-то из них пытается сбежать, посылая шифрованные записки на волю, он должен пресечь это, кем бы ни был его арестант.

Начальник подошел к тринадцатой камере и застал ММ стоящим на четвереньках на полу. Он был занят ловлей крыс и ничем более предосудительным. Услышав шаги начальника, ММ быстро обернулся к нему.

– Это отвратительно! – возмущенно сказал он. – Эти крысы… Их тут тьма!

– Все остальные почему-то не возмущались, – заметил начальник. – Вот вам новая рубашка, дайте мне вашу.

– Зачем? – быстро спросил ММ. Его голос звучал неестественно, и вы глядел он явно смущенным.

– Вы пытались связаться с док тором Рэнсомом, – сурово сказал начальник, – но вы у меня под надзором, и мой долг – положить всему этому конец.

ММ помолчал немного.

– Ну что ж, – произнес он наконец, – выполняйте ваш долг.

Начальник усмехнулся. Заключенный встал с пола, снял белую рубашку и вместо нее надел полосатую тюремную робу, принесенную начальником. Тот со строгим видом взял рубашку и приложил кусочек ткани с зашифрованной надписью к оборванному месту на ней. ММ с любопытством наблюдал за ним.

– Это вам принес часовой? – спросил он.

– Конечно, – торжествуя, ответил начальник. – И это означает, что ваша первая попытка бежать не удалась.

ММ видел, как доволен начальник, убедившись, что пресловутый лоскуток в самом деле оторван от белой рубашки.

– Чем вы это писали? – строго спросил начальник.

– Мне кажется, установить это – ваша обязанность! – раздраженно ответил ММ.

Начальник рассердился было, но взял себя в руки. Тщательно обыскав камеру и самого заключенного, он не нашел абсолютно ничего такого – даже спички или зубочистки, – что могло бы служить пером. Такой же тайной окутано было вещество, которое использовалось вместо чернил. Начальник покинул тринадцатую камеру в сильном раздражении, забрав, однако, с собой трофей – изорванную рубашку.

«Ну что ж, записки на ткани не помогут ему выбраться на волю, это ясно», – сказал он себе, несколько успокоившись. Начальник спрятал в стол обрывок рубашки и решил ждать развития событий. «Если этот человек выберется из тринадцатой камеры, то я – черт побери! – я уйду в отставку».

На третий день своего заключения ММ открыто попытался подкупить охрану. Надзиратель принес ему обед и стоял, наклонясь, в ожидании у решетчатой двери, когда ММ заговорил с ним.

– Канализационные трубы ведут отсюда к реке, не так ли? – спросил он.

– Да, – отвечал надзиратель.

– Наверное, они очень узкие?

– Слишком узкие, чтобы вылезти через них наружу, если вы об этом, – усмехнулся надзиратель.

Молчание продолжалось, пока ММ не закончил есть. Потом он спросил:

– Вы ведь знаете, что я не преступник?

– Знаю.

– И что я имею полное право выйти на свободу, если попрошу об этом?

– Да.

– Что ж, я оказался здесь, считая, что сумею совершить побег, – сказал заключенный. Его сощуренные глазки испытующе глянули в лицо надзирателю. – Согласитесь ли вы принять финансовое вознаграждение, если поможете мне бежать?

Надзиратель, который оказался честным малым, поглядел на слабое, тщедушное тело профессора, на его огромную голову с шапкой желтых волос и почувствовал что-то вроде жалости.

– Я так думаю, тюрьмы вроде этой строились не для того, чтобы такие, как вы, могли из них бежать, – ответил он наконец.

– Но хотя бы узнайте, что я вам предлагаю в обмен на вашу помощь! – настаивал заключенный, почти умоляя.

– Нет, – коротко ответил надзиратель.

– Пятьсот долларов! – не отставал заключенный. – Я же не преступник.

– Нет, – повторил надзиратель.

– Тысяча!

– Нет, – снова ответил надзиратель и поспешил уйти, чтобы избежать дальнейшего искушения. Уходя, он обернулся: – Даже если бы вы дали мне десять тысяч долларов, я не смог бы вас освободить. Для этого вам нужно пройти через семь дверей, а у меня ключи всего от двух.

Все это он пересказал начальнику тюрьмы.

– План номер два провалился, – усмехнулся тот. – Сначала шифр, потом подкуп.

В шесть вечера, когда надзиратель снова подходил к тринадцатой камере, неся пищу для ММ, он вдруг остановился, привлеченный резким звуком. Несомненно, это был скрежет железа о железо. Как только он приблизился к двери, звук прекратился; тогда надзиратель, находившийся вне поля зрения заключенного, искусно воспроизвел звук шагов, словно бы удаляющихся от тринадцатой камеры. При этом он оставался на том же месте.

Через минуту размеренный звук возобновился, и надзиратель, бесшумно подкравшись на цыпочках к двери, заглянул сквозь решетку. ММ, стоя на кровати, трудился над прутьями узкого окошка. Судя по движениям его руки – вперед-назад – в ней был напильник.

Так же бесшумно надзиратель прокрался обратно, вызвал начальника, и вместе они на цыпочках вернулись к тринадцатой камере. Резкий звук все еще доносился оттуда. Начальник, прислушавшись для верности, внезапно возник в дверях.

– Ну? – произнес он, улыбаясь. ММ оглянулся, все так же стоя на кровати, и быстро соскочил на пол, отчаянно пытаясь что-то спрятать. Начальник вошел в камеру, протягивая руку:

– Отдайте!

– Нет! – резко ответил ММ.

– Ну же, отдавайте, – настаивал тот. – Я не хотел бы снова вас обыскивать.

– Нет! – не сдавался заключен ный.

– Что у вас там? Напильник?

ММ не ответил и, прищурившись посмотрел на начальника; выражение его лица было почти разочарованное Почти, но не совсем.

– План номер три провалился так? – добродушно спросил началь ник. В голосе его прозвучало что-то вроде сочувствия. – Плоховато, а?

Профессор не ответил.

– Обыщите его, – приказал на чальник тюрьмы.

Надзиратель тщательно обыскал заключенного. В конце концов он об наружил искусно спрятанную в поясе брюк стальную пластинку в виде по лумесяца.

– Ага, – произнес начальник с до вольной улыбкой, когда надзирател] подал ему найденный предмет. – Это от каблука.

Надзиратель продолжил поиски и в другом конце пояса нащупал такую же стальную пластинку. На краях ее остались следы – очевидно, следы трения о железные прутья. Начальник взглянул на профессора:

– Вы бы не смогли перепилить этим решетку!

– Смог бы, – твердо ответил ММ.

– За полгода – может быть, – добродушно усмехнулся начальник. Он медленно покачал головой, глядя в порозовевшее лицо заключенного. – Не пора ли прекращать?

– Я еще не начинал, – быстро ответил тот.

Камера была снова тщательно обыскана. Начальник и надзиратель внимательно обследовали ее, даже постель разворошили – ничего! Начальник тюрьмы вскарабкался на кровать и осмотрел прутья оконной решетки там, где арестант орудовал «напильником».

– Только придали им немного блеску! – рассмеявшись, сказал он заключенному, который стоял и уныло наблюдал за происходящим. Начальник схватил железные прутья своими сильными руками и попробовал потрясти их. Прутья неподвижно держались в твердом граните. Он проверил каждый прут в отдельности – все были в порядке. Наконец начальник слез с кровати.

– Сдавайтесь, профессор, – посоветовал он.

ММ отрицательно покачал головой, и начальник с надзирателем ушли.

Когда они скрылись в глубине коридора, профессор присел на краешек кровати и обхватил голову руками.

– Это безумие – пытаться сбежать отсюда! – заметил надзиратель.

– Конечно, никуда он не сбежит, – ответил начальник. – Но, однако же, он хитер! Хотел бы я знать, чем и как он писал свое послание!

На следующее утро, в четыре часа, жуткий, душераздирающий вопль огласил тюрьму. Он доносился со стороны центральных камер, и в нем звучали ужас, страдание и мучительный страх. Начальник тюрьмы, услыхав этот вопль, вызвал трех надзирателей и помчался с ними в длинный коридор, ведущий к тринадцатой камере.

Пока они бежали, снова раздался жуткий крик, переходящий в вой, и затих. Побелевшие лица заключенных тут и там приникали к дверным решеткам, люди в страхе и недоумении выглядывали наружу.

– Опять этот сумасшедший из тринадцатой, – проворчал начальник.

Он остановился, вглядываясь в полумрак камеры, в то время как один из надзирателей светил ему фонарем. «Сумасшедший из тринадцатой» мирно лежал на своей койке, на спине, с раскрытым ртом, и храпел. Не успели они отвести взгляд от спящего, как тот же леденящий душу вопль донесся снова, откуда-то сверху. Начальник, слегка побледнев, направился вверх по лестнице. На последнем этаже он обнаружил заключенного из сорок третьей камеры (она находилась прямо над тринадцатой, двумя этажами выше) забившимся в угол от страха.

– В чем дело? – строго спросил начальник.

– Слава богу, вы пришли! – воскликнул заключенный, приникая к прутьям решетки.

– Что случилось? – повторил вопрос начальник.

Как только он распахнул дверь и вошел в камеру, заключенный упал на колени. Лицо его было белым от ужаса, глаза неестественно расширены, он дрожал. Похолодевшими руками он стал цепляться за руки начальника.

– Заберите меня из этой камеры, пожалуйста, заберите! – умолял он.

– Что такое с тобой, в конце концов? – перебил его начальник.

– Я слышал… слышал… – проговорил заключенный, и взгляд его беспокойно заметался по камере.

– Что ты слышал?

– Не… не скажу. Не могу, – запинаясь, выговорил тот. Внезапно, объятый страхом, он снова начал умолять: – Заберите меня из этой камеры! Куда угодно… прошу вас, заберите!

Начальник и трое надзирателей переглянулись.

– Кто этот малый? В чем обвиняется? – спросил начальник.

– Джозеф Баллард. Обвиняется в том, что плеснул женщине в лицо кислотой и женщина умерла.

– Но они не докажут этого! Не докажут! – всхлипывал заключенный. – Пожалуйста, переведите меня в другую камеру!

Он все еще цеплялся за начальника, и тот резко сбросил с себя его руки. Еще некоторое время он стоял и смотрел на жалкое, сжавшееся в углу существо, охваченное диким, необъяснимым, каким-то детским ужасом.

– Вот что, Баллард, – сказал наконец начальник. – Если ты что-то слышал, я должен знать что. Ну же, рассказывай.

– Я не могу, не могу, – всхлипывая, отвечал тот.

– Откуда шел звук, который ты слышал?

– Не знаю… Отовсюду… и ниоткуда. Я просто слышал.

– Что слышал – голос?

– Пожалуйста, не спрашивайте меня! – взмолился заключенный.

– Отвечай! – рассердился начальник.

– Это был голос, но не… не человеческий, – почти плача, отвечал Бал лард.

– Голос, но не человеческий? – озадаченно повторил начальник.

– Глухой голос… далекий… какой то призрачный.

– Он исходил изнутри здания или снаружи?

– Он просто был здесь, здесь, всюду… Я слышал… Я слышал…

Целый час потратил начальник на то, чтобы вытянуть из Балларда связный рассказ, но так ничего и не добился – тот лишь умолял перевести его в другую камеру или оставить с ним одного из надзирателей до рас света. Эти просьбы были безжалостно отвергнуты.

– И смотри, – пригрозил начальник, – станешь вопить – посажу тебя в карцер.

Начальник тюрьмы удалился, озадаченный. Баллард до рассвета просидел у двери своей камеры, прижав к прутьям решетки бледное, искаженное страхом лицо, уставившись неподвижным взглядом в темноту коридора.

На четвертый день своего добровольного заключения профессор, большую часть времени проводивший у крохотного оконца, снова постарался внести разнообразие в тюремные будни. Происшествия начались с нового клочка ткани, брошенного вниз часовому. Тот его поднял, как полагается, и отнес начальнику. На лоскутке было написано: «Всего три дня».

Начальник довольнб быстро понял, что ММ имеет в виду три дня, оставшиеся до его освобождения, и счел это послание простым бахвальством. Но чем оно было написано? Где ММ взял этот новый клочок полотна? Где? Как? Начальник внимательно осмотрел ткань. Это было тонкое белое рубашечное полотно. Он взял рубашку, которую забрал у заключенного, и аккуратно приложил первый лоскут к ее оборванным краям. Второй клочок был явно лишний; он никуда не подходил, однако материал был, несомненно, тот же.

– Но где, где он достает то, чем можно писать? – недоумевал начальник.

Вечером того же четвертого дня ММ разговаривал с часовым через окошко своей камеры.

– Какое сегодня число? – спросил он.

– Пятнадцатое, – ответил тот.

ММ произвел в уме астрономические расчеты и, к удовольствию своему, убедился, что луна взойдет этим вечером не раньше девяти часов. Тогда он задал следующий вопрос:

– Кто у вас отвечает за освещение?

– Электрическая компания.

– У вас нет своих электриков в здании?

– Нет.

– Я думаю, вам было бы дешевле иметь своих.

– Это меня не касается, – ответил часовой.

В этот день он несколько раз замечал ММ у окна. Лицо ученого было бесстрастным, и прищуренные глаза смотрели как-то задумчиво. Вскоре часовой перестал обращать внимание на величественную голову профессора в оконце. Он видел, что и другие заключенные ведут себя так же; то была тоска по свободе.

После полудня, как раз перед сменой дневного караула, голова ММ снова показалась в окошке, и рука его, в которой был зажат какой-то предмет, просунулась сквозь решетку. Предмет упал на землю, и его сразу же подобрал часовой. Оказалось – пятидолларовая купюра.

– Это вам, – крикнул ему заключенный.

Как повелось, часовой показал купюру начальнику. Тот посмотрел на нее подозрительно: начальник вообще смотрел подозрительно на все, что исходило из тринадцатой камеры.

– Он сказал, это для меня, – объяснил часовой.

– Что-то вроде чаевых, наверное, – предположил начальник, – и я не вижу особенной причины не принять…

Он осекся, вспомнив, что профессор вошел в камеру, имея при себе двадцать пять долларов – одну пятерку и две десятки. В пятерку была завернута первая записка на клочке рубашки. Та пятерка все еще хранилась у него, он даже вынул ее и рассмотрел, чтобы убедиться. В самом деле – пять долларов; однако теперь перед ним лежали другие пять долларов, тогда как у профессора были только две десятки.

«Должно быть, кто-нибудь разменял ему одну десятку», – решил он наконец, вздохнув с облегчением.

И тогда начальник принял решение. Он обыщет тринадцатую камеру так, как не обыскивали до сих пор ни одну камеру в мире. Если этот человек может свободно писать записки, разменивать деньги и совершать прочие необъяснимые поступки, думал он, значит, с тюрьмой определенно происходит что-то не то. Он появится в камере глубокой ночью: три часа – самое подходящее время для обыска. Ведь, скорее всего, именно по ночам профессор занимается всеми этими странными вещами!

Так он и поступил. Той ночью, в три часа, начальник бесшумно прокрался к тринадцатой камере. У самой двери он остановился и прислушался. Ни звука – только мирное, ровное дыхание спящего заключенного. Почти беззвучно ключ повернулся в замке, и начальник вошел в камеру. Прикрыв за собой дверь, он резко поднес фонарь к лицу лежащего.

Если начальник рассчитывал ошеломить ММ, он ошибся, ибо этот оригинал просто открыл глаза, спокойно нашарил очки и спросил самым обыденным тоном:

– Кто здесь?

К чему тратить слова и описывать обыск, устроенный начальником тюрьмы? Он обшарил буквально все. Он исследовал каждый дюйм камеры, каждый дюйм кровати. Он обнаружил круглое отверстие в полу и в порыве вдохновения залез в него своими толстыми пальцами. Пошарив там с минуту, он вытянул что-то наружу и осветил свою находку фонарем.

– Ф-фу! – вырвалось у него. Оказалось, он вытащил крысу – дохлую крысу. Вдохновение улетучилось, как туман под жаркими лучами солнца. Но обыск продолжился. ММ ни слова не говоря, встал и ногой вы швырнул крысу из камеры в коридор, Начальник тюрьмы залез на кровать и попробовал на прочность прутья решетки на крохотном оконце Они были вполне надежными. Решетчатая дверь подверглась той же проверке – и тут все оказалось в по рядке.

Затем он обыскал одежду заключенного, начиная с ботинок. Ничего! Пощупал в поясе – опять ничего! Тогда он вывернул карманы брюк.

В одном кармане оказалось несколько банкнот; начальник вытащил деньги и стал их рассматривать.

– Пять долларовых купюр! – ахнул он.

– Правильно, – подтвердил заключенный.

– Но как… У вас были две десятки и пятерка! Как получилось, что…

– Это вас не касается, – ответил ММ.

– Скажите честно: кто-то из охраны разменял вам деньги?

После секундной паузы профессор ответил:

– Нет.

– Вы что, их печатаете?! – спросил начальник. Он уже был готов поверить чему угодно.

– Это вас не касается, – снова ответил заключенный.

Начальник злобно поглядел на профессора. Он чувствовал, он знал, что этот человек его дурачит, но как – не мог понять. Будь перед ним обычный преступник, уж он узнал бы правду, – впрочем, обычные преступники не доставляют столько хлопот. Никто из них больше не сказал ни слова; так продолжалось некоторое время, потом начальник резко повернулся и вышел из камеры, яростно хлопнув дверью. Так и не решившись заговорить.

Не успел начальник тюрьмы лечь в постель, как раздался тот же пронзительный вопль. Пробормотав несколько слов, не очень изысканных, зато очень выразительных, он снова зажег фонарь и поспешил через всю тюрьму к сорок третьей камере.

Снова Баллард бросался на решетчатую дверь и кричал, кричал что было голосу. Он перестал кричать, только когда в камеру проник луч фонаря.

– Заберите меня, заберите меня! – умолял он. – Это я, я убил ее! Уберите это!

– Что убрать? – спросил начальник.

– Я плеснул ей в лицо кислотой… Это я… я… признаюсь! Заберите меня!

Баллард был в плачевном состоянии. Из одного лишь милосердия следовало вывести его в коридор. Там он забился в угол, скорчившись, как загнанное животное, и зажал уши руками. Прошло полчаса, прежде чем он достаточно успокоился, чтобы говорить. И сбивчиво стал рассказывать, что произошло. Прошлой ночью, в четыре часа, он слышал голос – замогильный голос, глухой, завывающий.

– Что же он произносил? – спросил начальник, охваченный любопытством.

– Кислота… кислота! – выговорил заключенный. – Голос обвинял меня! Кислота! Я плеснул ей в лицо кислотой, и она умерла. О-о! – Несчастный испустил долгий вопль ужаса и отчаяния.

– Кислота? – переспросил озадаченный начальник. Он уже вообще ничего не понимал.

– Кислота. Это все, что я слышал. Было еще что-то, но я не разобрал.

– Говоришь, прошлой ночью, да? – произнес начальник. – А сегодня что тебя так перепугало?

– Все то же, – запинаясь, ответил заключенный. – Кислота, кислота, кислота…

Он сидел, закрыв лицо руками, весь дрожа.

– Я плеснул ей в лицо кислотой, но я не хотел ее убивать. Я просто слышал голос. Он обвинял меня… обвинял…

Баллард еще что-то пробормотал и замолк.

– А больше ничего не слышал?

– Да… но я не понял… совсем немного… несколько слов…

– Ну, и что же ты слышал?

– Три раза «кислота», потом какой-то стон, потом… потом… я слышал… «шляпа восьмого размера». Я слышал это дважды.

– Шляпа восьмого размера… – повторил начальник. – Что за черт! Шляпа восьмого размера. До сих пор не слыхал, чтобы голос совести, обвиняя, толковал о шляпах восьмого размера.

– Да он не в себе, – подытожил кто-то из заключенных.

– Не иначе, – сказал начальник. – Наверное, так оно и есть. Он и вправду что-то слышал и сильно испугался. Вон как дрожит. Шляпа восьмого размера! Что за…

Когда пятый день заключения ММ подошел к концу, у начальника тюрьмы был совсем загнанный вид. Тревога за исход предприятия переполняла его. К тому же он не мог отделаться от мысли, что его необыкновенный узник потешается над ним. По всей видимости, ММ нисколько не утратил чувства юмора. Ибо на пятый день он бросил во двор часовому очередную полотняную записку со словами: «Еще два дня!» Вместе с ней он бросил вниз монетку в пятьдесят центов.

Между тем начальник знал – он был уверен, – что у заключенного из тринадцатой камеры не могло быть пятидесяти центов. У него не могло быть никаких монет, так же как не могло быть пера и чернил, – и однако же, они у него были! Факты противоречили теории и потому-то у начальника тюрьмы был совсем загнанный вид.

К тому же жуткая и необъяснимая история с кислотой и шляпой восьмого размера упорно не давала ему покоя. Конечно, во всем этом нет ни капли смысла, конечно, это бред помешавшегося убийцы, которого страх вынудил признаться в содеянном, говорил себе начальник. Но почему столько вещей, в которых не было «ни капли смысла», случилось в тюрьме с тех пор, как тут появился этот человек?!

На шестой день начальник получил почтовое уведомление о том, что доктор Рэнсом и мистер Филдинг будут в Чизхолме завтра вечером, и в случае, если профессору Ван Дузену не удастся бежать – а ему, видимо, не удастся, так как они до сих пор не получали от него вестей, – они встретят его здесь.

«Если ему не удастся бежать!» На чальник тюрьмы зловеще улыбнулся, Бежать!

В этот день ММ доставил началь нику развлечение в виде трех записок Они были на знакомом полотне и ка сались в основном встречи, которую профессор назначил на полдевятого вечера в четверг, отправляясь в свое добровольное заключение. На седьмой день к вечеру начальник проходил мимо тринадцатой камеры и заглянул внутрь. ММ лежал на железной кровати и, судя по всему, дремал. На первый взгляд камера выглядела совершенно так же, как всегда. Начальник мог бы поклясться, что заключенный не покинет камеру между четырьмя пополудни и половиной девятого вечера.

На обратном пути, проходя мимо камеры, начальник снова услышал ровное дыхание и сквозь решетчатую дверь заглянул внутрь. Если бы ММ мог видеть его, он не сделал бы этого, но сейчас – что ж, сейчас можно было и заглянуть.

Луч света из узкого оконца упал на лицо спящего. Начальник впервые заметил, каким измученным и усталым выглядит заключенней. Вдруг ММ слегка пошевелился, и начальник с виноватым видом поспешил прочь по коридору. В тот же вечер, после шести, он спросил надзирателя, все ли в порядке в тринадцатой камере.

– Да, сэр, – ответил тот, – разве что ел он не очень хорошо.

Чуть позже семи начальник встретил доктора Рэнсома и мистера Фил-динга – встретил с чувством выполненного долга. Он собирался показать им записки на клочках полотна и поведать им полную – и продолжительную – историю своих злоключений. Но ему помешал часовой, стоявший на посту с той стороны тюрьмы, которая выходила к реке.

– Электричество на моем участке не работает, – доложил он начальнику.

– Черт побери, этот человек – колдун! – взревел тот. – Все идет кувырком с тех пор, как он здесь.

Часовой вернулся на свой пост в темноте, а начальник набрал номер электрической компании.

– Это из Чизхолмской тюрьмы, – сказал он в трубку. – Пришлите сюда двух-трех человек как можно быстрее – наладить освещение.

Очевидно, ответ был обнадеживающим, потому что начальник положил трубку и вышел во двор. Пока доктор Рэнсом и мистер Филдинг ждали начальника, часовой от наружных ворот вошел со срочным письмом. Доктор Рэнсом случайно заметил адрес, и когда часовой вышел, взял конверт, чтобы взглянуть на него поближе.

– Боже правый! – воскликнул он.

– Что такое? – поинтересовался мистер Филдинг.

Вместо ответа доктор протянул ему письмо. Мистер Филдинг внимательно рассмотрел его.

– Совпадение, – сказал он. – Я уверен.

Было почти восемь, когда начальник возвратился к себе в кабинет. Электрики приехали в фургоне и теперь были заняты работой. Начальник нажал кнопку звонка, чтобы связаться с часовым у наружных ворот.

– Сколько электриков вошло? – спросил он по внутренней связи. – Четверо? Трое рабочих в комбинезонах и управляющий? В сюртуке и шляпе? Хорошо. Следите, чтобы столько же вышло наружу. Это все.

Он повернулся к доктору Рэнсому и мистеру Филдингу.

– Приходится соблюдать осторожность, – нескрываемый сарказм звучал в его голосе, – особенно с тех пор, как у нас тут сидят ученые.

Начальник не глядя взял в руки срочное письмо и принялся распечатывать его.

– Сейчас… только прочту… я хотел бы рассказать вам, господа, кое-что о том, как… О господи! – воскликнул начальник, едва взглянув на письмо. Он опустился на стул, раскрыв рот и остолбенев от изумления.

– Что это? – спросил мистер Филдинг.

– Срочное из тринадцатой камеры, – проговорил начальник. – Приглашение на ужин!

– Что?! – Двое одновременно вскочили с мест.

Все еще изумленно глядя на письмо, начальник крикнул надзирателю в коридор:

– Беги в тринадцатую камеру и посмотри, там ли заключенный.

Надзиратель бросился выполнять приказ, в то время как доктор Рэнсом и мистер Филдинг изучали письмо.

– Несомненно, это писал Ван Дузен, – сказал доктор Рэнсом. – Я хорошо знаю его почерк.

В этот миг раздался телефонный звонок. Вызывал часовой от наружных ворот. Начальник, в полуобмороке, поднял трубку.

– Алло! Два репортера? Пропустите!