Текст книги "Преторианец"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 38 страниц)

– Ну, снегопад кончился.

– Ты уверен, что все в порядке?

– Ну конечно. Не тревожься.

В наступившей тишине послышалось тонкое жужжание самолетного мотора. Годвин взглянул на часы.

– Это Монк, точно по расписанию.

Самолет вынырнул из облачной дымки, показался над серым горизонтом, над линией леса.

– Ну, мне сейчас Монка не выдержать. Пойду мокнуть. Может, к тому времени, как я вылезу, он уже уберется. Если нет, буду вести себя как можно лучше. Но постарайся его сплавить, милый, ладно?

– Сделаю все возможное, – сказал Годвин.

Он надел овчинную накидку поверх свитера с широким воротником, поднял воротник и уже стоял на террасе, когда маленький самолетик коснулся земли, подпрыгнул на замерзшем снегу и окончательно утвердился на всех трех колесах. Веером вздымая за собой снег, он покатил в направлении ангара. Годвин спустился по длинной лестнице, прорубленной в каменном обрыве и зашагал к самолету. Пилот развернулся и заглушил мотор. В кабине виднелся летный шлем и пилотские очки летчика. Позади него сидел Монк.

Когда откинулась крышка кабины, Монк вылез первым – выскочил, точно его длинные паучьи ноги были снабжены пружинами. На нем был темно-синий свободный балахон с откинутым капюшоном. Пока он нащупывал опору для ноги на крыле, ветер трепал обшлага его брюк. Наконец он неуклюже спрыгнул наземь.

– Честь имею, Роджер! – насмешливо отсалютовал он. – Не подумайте, что я жалуюсь, но, честное слово, мне нужен самолет побольше. Или кабина попросторнее. В общем, что-то надо менять. Похоже, у меня начинается гангрена нижних конечностей. Ага!

Он широким жестом выбросил руку вперед.

– Это и есть ваш ночной разбойник? Да, я так и понял. Я попросил сержанта авиации Дэвидсона отвести эту летающую камеру пыток за ангар, подкрутить там что надо для обратного полета и посмотреть на следы ночных приключений.

– Кто этот Дэвидсон? Не просто летчик…

– Он, как мне дали понять, из личных пилотов ПМ. По-видимому, ему доверяют самые щекотливые дела, а ваше как раз из таких.

Он с ног до головы смерил Годвина взглядом, словно выискивая повреждения и царапины.

– Вы, как я вижу, целы и невредимы?

– И хотел бы таким и остаться, Монк. Слишком долго я блуждал в темноте. Пора уже зажечь свет. Я устал от этой игры… от всех игр, которые ведутся вокруг меня.

– Понимаю. Конечно, вы сыты по горло. Но, признайтесь, по чести говоря, вы и сами довольно азартно участвовали в игре. И вы должны также помнить, что именно ваш покорный слуга Монк Вардан неоднократно просил – нет, умолял вас – бросить это.

Мотор выбросил струйку пара и взревел, самолет медленно покатился по полосе. Его шум заглушил несколько слов, сказанных Варданом, и Годвин склонился поближе к нему. Каждое слово могло оказаться особенно важным. Он боялся что-нибудь пропустить.

– Я говорю, вы действовали необдуманно и безответственно. Плохой из вас солдат, старина.

– Я не вызывался добровольцем, – возразил Годвин. – Это вы меня втянули – вы и Черчилль.

– Нет смысла препираться. Согласен, были допущены ошибки. Но факт тот, что вы могли отказаться от приглашения. А если уж приняли, тем самым стали военным и должны были исполнять приказы.

Монк покачал головой. Его узкое лицо и длинный костистый нос уже порозовели от ветра. Годвин впервые видел на его лице такой здоровый румянец.

– Однако вы упорно отказывались следовать приказам… Я напоминаю об этом потому только, что вы, кажется, считаете, будто с вами поступили нечестно, подвергли опасности, и вообще вы сердиты, что все это с вами случилось. Я просто напоминаю, что вы виноваты не меньше других… и никто, тем более никто из нас, членов правительства, не просил вас никого убивать… хотя, – поспешно добавил он, предупреждая возражения, – убитые вами люди были негодяями, и никто не собирается искать виновных в их смерти… Тем не менее это очень нехорошо, и мы могли бы…

– Это, уверяю вас, было бы очень неразумно. У меня найдется не одна трибуна, чтобы выступить со своей историей… и с рассказом о подоплеке событий в Ковентри… и о «Преторианце»…

– Ну-ну, старина. Что еще о «Преторианце»?

– О предательстве. О том, что людей послали на верную смерть…

– Все это наболтал вам Эдди Коллистер – его любимый конек, которого он заездил до смерти. Не уверен, что кому-нибудь еще будут интересны эти истории. Война идет к концу. «Преторианец» – очень старая новость. Да вовсе уже не новость – вся эпоха Роммеля в сознании людей ушла в прошлое. Время не стоит на месте, старина. Прискорбно, но факт. Публике подавай горяченькое. Вам следовало бы об этом помнить. А старые военные байки из уст убийцы… Ну, будьте же серьезнее, старина. К чему нам угрожать друг другу?

Он похлопал руками в перчатках, чтобы согреться.

– Послушайте, давайте пройдемся. Поговорим обо всем. Вардан и компания всегда к вашим услугам.

Краем глаза Годвин видел, что сержант Дэвидсон направляется к разбитому «роверу».

– Бросьте зря языком трепать, Монк. Видите там своего пилота? Он сейчас взглянет в лицо замерзшему трупу… трупу человека, который прошлой ночью пытался убить меня. Вот к чему свелась моя жизнь. Убийства. Сколько еще убийств предстоит? И из-за чего? Кому еще я понадобился? Что за чертовщина? Кто этот парень, кто его послал? И кто был Либерман? Наш или их человек? Мне, кроме вас, больше не к кому обратиться, Монк. Вы вроде бы всегда в курсе, что происходит. Вы с Черчиллем меня впутали в это дело, а потом, по вашим словам, Черчилль решил, что я предатель – не то агент наци, не то любовник, задумавший избавиться от мужа… Монк, я хочу поговорить обо всем с Черчиллем. Он должен мне объяснить…

– Не слишком практичная идея, скажу я вам. Я уже объяснил: он даже не поймет, о чем вы толкуете. По правде сказать, сомневаюсь, что он вспомнит хотя бы о ночной встрече в Кембридже. Это было так давно, а у него столько дел…

– Ну что ж, Монк, значит придется вам мне все объяснить. Вы не покинете Стилгрейвс, пока я не пойму, что происходит. Начинайте, откуда хотите, но начинайте, Монк! Расскажите мне все. Считайте, это дело жизни и смерти. Вы занимаетесь шпионажем, не так ли? Только руководитель разведки может знать все, что знаете вы. Так расскажите мне о шпионах.

Монк отвел взгляд от Дэвидсона, открывшего машину и заглянувшего внутрь.

– Вы мне приказываете? Много на себя берете, старина.

– Вы ухватили самую суть. Я уже очень много на себя взял. Теперь расскажите мне, что я упустил.

– Ах, с чего же начать? Право, вы ставите меня в очень деликатное положение…

– Взгляните на это так: я основательно привык убивать людей. Я очень опасный человек. Кто знает, чего от меня можно ждать? Так что лучше говорите. Почему бы не начать с «Преторианца»? И с того, что погубило операцию?

– Это был риторический вопрос, старина. Думаю, лучше начать с Панглосса. Посмотрим… Да, это был Либерман. Он самый. Да, он работал на немцев – сперва, хотя я совершенно не представляю, как они собирались его использовать. Очень мелкая сошка – мог разве что собирать сплетни на Риальто – в надежде, что его знаменитые друзья сболтнут что-то за банкетным столом. Да, очень мелкая рыбешка. Да, они взяли в заложники его семью, это тоже правда, мы узнали об этом на первом же допросе. Бедняга Либерман не годился в шпионы, не те способности, верно? Мы очень быстро его вычислили и перевербовали – понимаете? Это совсем не трудно, когда человек оказывается перед выбором: работать на вас или темным холодным утром встать перед расстрельной командой. Так что он стал нашим человеком, хотя немцы полагали, что он работает на них. Но и тут он мало что мог. Ему суждено было вести очень тихую, скучную войну, если бы не подвернулся счастливый случай. Странно вышло: мы и использовали-то его только в этом деле…

Годвин услышал, как хлопнула дверца машины. Сержант Дэвидсон закрыл труп внутри и теперь осматривал автомобиль и следы на снегу. Исполнительный работник. Монк, доставая из кармана золотой портсигар, посматривал на него. С некоторым трудом, потому что ему мешали перчатки, он извлек дорогую сигарету, добытую, разумеется, как всегда на Джермин-стрит, и зажег ее. Ветер сдул огонек зажигалки. Косой луч солнца проскочил между тучами и вспыхнул на снегу. Годвин прикрыл глаза и пошел вперед, к ряду деревьев на дальнем конце взлетной полосы. Оба они, не сговариваясь, даже не вспоминали о возможности войти в дом. Годвин мельком подумал о Сцилле, греющейся в горячей ванне, и понадеялся, что все еще кончится добром.

– Но Либерман продолжал работать и на немецких хозяев, – заговорил он. – Мерзавец как-то проведал о «Преторианце» и сообщил им.

– О да, он им сообщил, безусловно, он это сделал.

В холодном воздухе табачный дым смешивался с паром дыхания.

– Не понимаю, Монк. Вы меня уверяли, что вам неизвестно, кто такой Панглосс… сказали, что вы его ищете, что он нас предал…

– И буду жалеть об этом до самой смерти. Одна из тех ужасных ошибок, которые человек совершает, не предвидя последствий. Не следовало вам вообще ничего говорить – всем было бы намного легче…

– Но вы не могли его не знать.

– Да, это уж точно.

– Я вот чего не понимаю: если вы знали его и знали, что он выдал информацию о «Преторианце», – почему вы его не арестовали? Почему его оставили в покое?

– А, в этом-то вся и штука.

– Говорите же, Монк. Я не шучу. Помните… Жизнь или смерть.

– Вы должны понять, шла – да и сейчас идет – война. Все следует рассматривать в контексте войны. Речь шла о жизни и смерти…

– И сейчас тоже, поверьте.

– Вы, наверное, помните план большого контрнаступления против Роммеля в ноябре сорок первого. Черчилль очень на него рассчитывал. Мы… то есть Окинлек, намеревались расколотить ублюдка. «Крестоносец» действительно был ключом ко всей Северной Африке – так нам тогда виделось. Пустить Роммелю кровь из носа…

– Вы забываете о нашей маленькой операции, Монк. Мы должны были убить Роммеля накануне «Крестоносца», внести панику и замешательство, чтобы удар «Крестоносца»…

– Да… ну, вот тут есть одна загвоздка… Вам полагалось в это верить. Да, вам сказали, что вы должны убить Роммеля.

Годвин резко остановился, уставился на Вардана, щурившегося от яркого солнца.

– Эту часть вам лучше объяснить очень подробно, Монк.

– Слушайте, здесь вам хорошо бы отвлечься от себя… Вы должны увидеть общую картину, общий замысел – поймите, я не говорю, что это легко – идея принадлежала ПМ, и отговорить его было невозможно. «Крестоносец» был настолько важен… ключевой момент.

Сигарета, прилипшая к его губе, дрожала. Вардан отлепил ее, стер приставшую бумагу.

– Он сказал: «Почему бы не сдать немцам „Преторианца“? Пусть Либерман – Панглосс им о нем сообщит, тогда они поверят и второму сообщению: что главный удар, „Крестоносец“ – намечен позже,в начале следующегогода». Ну, попробуйте взглянуть со стороны, Роджер, и вы увидите преимущества этого плана.

Он ждал, разглядывая ряд деревьев, струйки снега, сползающие с ветвей.

– Ради бога, не молчите, скажите что-нибудь. Мне все это не просто дается… Я не должен бы вам этого говорить, но вы должны успокоиться. Дайте мне возможность сказать ПМ, что вы выходите из игры… уверить его в вашей безопасности…

– В безопасности? Я только об этом и мечтаю – о безопасности!

– Нет, я не о той безопасности. Он хочет быть уверен, что выбезопасны для нас,потому что теперь вы знаете все и понимаете, почему необходимо было…

– Так.

Годвин глотнул сухим горлом.

– Значит, это вы выдали «Преторианца». Вы заставили Либермана передать сообщение.

Он сделал паузу, чтобы восстановить дыхание.

– Просто не верится, Монк. Чтобы Британия так предала своих сыновей. Отважных солдат.

– Это не я. – Голос Монка вдруг дал трещину. – Вы должны мне поверить.

– Лжете, Монк. Впрочем, это неважно.

– Я бы сказал вам, будь это моя идея… сказал бы… Говорю вам, ПМ не переспоришь. Если уж он вбил себе в голову.

Вардан пожал плечами.

– Я хочу услышать это от него самого.

– Вы не успеете до него добраться, как станете покойником.

Вардан кивнул в сторону заснеженного «ровера». Дэвидсона нигде не было видно.

– Кто, по-вашему, послал к вам человека прошлой ночью? Это не немцы, милый мальчик. И кто по-вашему напал на вас тогда в тумане? И, как вы думаете, почему со мной послали Дэвидсона? Нет-нет, лучше вам держаться подальше от ПМ.

– Вы… или ПМ… В сущности, неважно.

– Зачем бы мне лгать? Я открыл страшную тайну, совершаю государственную измену уже тем, что говорю вам…

– Возможно, вы сваливаете все на ПМ, чтобы спасти свою жизнь, Монк.

У Вардана вырвался хриплый смешок.

– Бросьте, старина. Не убьете же вы старика Монка…

– Когда было принято решение провалить «Преторианца»?

– Не могу назвать точной даты.

Годвин тяжело опустил руку на плечо Вардана и развернул его к себе:

– До или после того, как я был включен в группу?

Замешательство смяло на миг соколиные черты Вардана. Он пытался найти ответ, который бы обезопасил его, и не мог решить, что сказать. Что хочет услышать Годвин?

– Вы лжете. Я слышу ложь. Вы дьявольски влипли, мой друг.

– Роджер, ради бога! Что вы делаете?

Он смотрел на руку Годвина, в которой появился старый «Уэбли».

– Хватит уже убивать людей. Это неприлично, старина.

– Вы могли это предотвратить, Монк, могли по крайней мере сказать мне… Вы могли спасти всех этих людей. Но предпочли этого не делать.

– Это как с Ковентри, неужели вы не понимаете? Все ради большего блага… Поверьте, я страшно мучился.

– Сожалею. Вы, вероятно, ужасно страдали.

– Так и было, вы же понимаете, так и было. Черт, как будто мне это нравилось!

– Особенно неприятно, надо думать, было узнать, что я остался жив. Большое неудобство.

– Должен сказать, вы заняли очень неприятную позицию. Да, люди гибнут. Случается приносить в жертву и целые операции. Ваши же слова: война – это ад!

– Вы послали Макса Худа на смерть. И всех остальных. Их кровь на ваших руках, Монк. У меня не слишком спокойно на душе… я убивал людей по ошибке. А теперь передо мной наконец настоящий виновник.

Он пытался по лицу прочитать мысли Вардана. Чудится, или привычная маска дала трещину? Годвин оглянулся туда, откуда они пришли. Снег, пустое темное поле, солнце затянуло тучами.

– Монк, что мне с вами делать?

– Я вам сказал – это не моя вина… Вы думаете, я этого хотел?

– Нет. Вы хотели, чтобы я остался мертвым в Беда Литториа.

– Господи… какая мрачная шутка… Насмешка надо мной и над вами, над нами всеми. В этом самая суть всей войны. Собери вместе всю войну, предательства, измены – и выйдет шутка. Все ваши дела – шутка.

Монк начал смеяться, негромко, чуть покачивая головой. Глаза у него слезились.

– А самое смешное… вы собираетесь меня убить из-за этой вашей идиотской миссии! Ах, как это благородно, и жалко, и глупо…

Годвин кивнул и жестом приказал Вардану вернуться к ангару, стоявшему в отдалении. Он еще не знал, как быть с Монком. Сколько правды в его рассказе? Что за игру он ведет теперь? Неужели за этим действительно стоит Черчилль? Или… или… Но кто другой решился бы послать исполнителей «Преторианца» на верную смерть? И правда ли, что вчерашний убийца получил задание от ПМ? Или Монк Вардан узурпировал его власть? По каким правилам ведется эта игра на жизнь и на смерть, и есть ли в ней вообще правила?

Под ногами у них хрустел наст, поднимающийся ветер свистел в ушах. Вардан с беспокойством скользнул взглядом по лицу Годвина.

– Опомнитесь, старина… Вы ведь не станете в меня стрелять?

– Посмотрим. Я пытаюсь решить. Я в долгу перед Максом. Я изменил ему со Сциллой. Вы вышвырнули на свалку его жизнь. Могу ли я снова предать его?

– Это все, знаете ли, у вас в голове. Вы совсем сбрендили.

– Дело в том, что это он меня научил… Бывают времена, когда человек должен сделать то, что должен, что бы это ни было. Он меня этому научил… Иначе нет смысла жить.

– Господи, что же вы за чертов дурак!

– Неужто? Что ж, по крайней мере, я дурак с пистолетом.

– О, как это восхитительно по-американски! У вас есть пистолет! Право же, старина!

– Может, я и дурак, если еще во что-то верю…

– Вот именно! И во что верите? Кого выбрали своим идолом? Макса Худа, провалиться б ему! Просто смех, приятель, честное слово… Вы столько лет пытались отомстить за Макса Худа, и что из этого вышло? Превратили себя в бешеного пса, а все ради погони за тенью… И теперь еще вздумали убить меня! Да вы и впрямь вот-вот залаете!

Его душил хохот, словно от нелепой шутки. Глаза дико блестели.

– Давайте, пристрелите меня, и Дэвидсон всадит в вас пулю раньше, чем я свалюсь… Так уж вышло, что я кое-что знаю про нашего Дэвидсона. Личный убийца Черчилля, да-да! И все мы станем покойниками ради вашей благородной миссии. Все это безумие, и вы, здоровенный невинный шут, так ничего и не поняли! А знаете, что было на самом деле? Сказать вам, кто предложил – нет, потребовал – включить вас в диверсионную группу? Послать на верную смерть?

Вардан стер пузырьки слюны, собравшиеся в углах губ.

– Вам это не понравится, старина. Лучше пристрелите меня сразу, чтобы не стать посмешищем в собственных глазах!

Он не сводил взгляда с пистолета в руке Годвина.

– Продолжайте, Монк. Застрелить вас я всегда успею.

– Вы все твердите о предательстве, вы одержимы предательством, но вы понятия не имеете о самом главном предательстве… Вы убивали, выслеживали, вели погоню – и понятия не имели, кто превратил вашу жизнь в глупую шутку… А это был Макс Худ, понимаете, вы, дурень! Макс Худ!

– Что вы хотите сказать? Торопитесь, Монк, время на исходе.

– Макс знал, что умирает. Знал, что вы влюблены в его жену – или, во всяком случае, спите с ней. Он сам хотел возглавить какую-нибудь практически безнадежную миссию – нет, насчет Панглосса он не знал, не знал, что «Преторианца» фактически приносят в жертву, но для него это ничего бы не изменило – он хотел умереть в деле. Вы сами слышали его рассуждения насчет достойного примера, чтобы остаться в солдатских легендах… Да и это в конце концов не имело значения, ему одно нужно было… Господи, как я замерз, старина!

– Говорите. Что было нужно Максу Худу?

– Убить вас! Он поставил единственное условие – вы должны участвовать в операции. Иначе он не соглашался. Ему нужно было вытащить вас с собой на войну… чтобы убить.

– Чушь! И не пытайтесь меня на это купить, только дыхание тратите. Он знал, как я к нему отношусь…

– Вот, видите! Вы одержимый… Мы же не о том говорим, как вы к нему относились, а о том, как он относился к вам – совершенно разные вещи! Может, вы и считали себя в долгу перед ним. Но он-то ни черта не был вам должен! Он не был перед вами в долгу. Вы перепутали его чувства со своими. Понимаете? Он знал, что вы изменили ему с его женой. Вы играли не по его правилам, старина. Вы нарушили его кодекс.

– Не верю ни единому слову. Вы не смеете так говорить о Максе.

– Можете не верить. Но у нас есть доказательства. Мы знаем.

– Что?

– Прежде всего, вы сами мне сказали. Вы описывали то дело в Беда Литториа до последней минуты, во всех подробностях. Как вы с Максом бежали, и немцы поймали вас в луч прожектора, и Макса подстрелили. Вы говорили, что видели, как попадают в него пули, как они рвут одежду… сказали, как он потянулся к вам из последних сил, а потом вы увидели слепящую вспышку, снайпер попал вам в голову…

– Стоп! Замолчите, заткнитесь, Монк!

– Меня всегда поражало, как может разумный в прочих вопросах человек отрицать доводы разума, когда ему хочется обмануть себя – если немецкий солдат стреляет в вас издали, вы не видите вспышки! Макс Худ стреляет в вас в упор – вот тут вы видите дьявольски яркую вспышку!

– Прекратите! Я вас предупредил, Монк.

Пистолет ходил ходуном в его руке, он чувствовал, что теряет сознание. Он не желал вспоминать ту минуту.

– Ему одно было нужно – всадить последнюю пулю вам в лицо. Но он слишком долго тянул, он уже умирал, рука дрогнула… Ваш лучший друг, ваш герой хотел убрать вас лично.

– Монк!

Ветер свистел в ушах, голос доносился издалека.

– Когда вас подобрали, в рапорте отметили, что выстрел был сделан с близкого расстояния, лицо было обожжено пороховыми газами, бога ради, все очевидно! И с тех пор вы все мстили за его смерть. Он предал вас последним дыханием жизни. Тут речь не о предательстве… несчастный вы ублюдок. Вот вы стоите тут, невесть где, и целите из пистолета в своего друга… Какая ирония!

Он протянул ладонь к пистолету в руке Годвина. Пистолет медленно поднимался.

– Нет-нет, это нелепо, вы с ума сошли, это же я, я, Монк…

Годвин держал пистолет на вытянутой руке. Монк отпрянул назад, лицо его побелело, голова моталась: нет, нет!

– Роджер!

Годвин оторвал взгляд от лица Вардана.

Над лестницей на террасе стояла Сцилла. Ветер донес ее голос, пронзительный и отчаянный:

– Роджер! Не надо… Не надо!

Монк тоже взглянул на нее и снова повернулся к Годвину.

Тот смотрел ему в лицо поверх ствола.

Он чувствовал, как медленно, словно от огромной тяжести, опускается рука с пистолетом. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза. Как все это грустно. Он так устал.

Открыв глаза, он взглянул в дуло пистолета, который Монк достал из кармана своего широкого пальто.

– Мне очень жаль, старина. В самом деле, вы слишком опасны. Я уполномочен это сделать… Вы представляете опасность, вы утратили способность рассуждать… Вы угрожали использовать свое положение, чтобы выдать государственную тайну… Вы держали меня на мушке…

Годвин расхохотался. Безумие! Большая часть того, что он видел на этой войне, было безумием. Более или менее. Годвин смотрел на палец Монка, лежавший на курке.

– Ваше дело, Монк. Я слишком устал, чтобы поднимать шум из-за чего бы то ни было… С меня хватит.

Он повернулся к пистолету спиной, взглянул на Сциллу. Она спускалась к нему. Он задумался, проживет ли достаточно долго, чтобы коснуться ее.

Он услышал сухой щелчок выстрела.

Сцилла была уже у подножия каменной лестницы. Она уже бежала к нему по снегу. Она уже обнимала его, живая и теплая, и изо всех сил прижимала его к себе.

Он повернулся, чувствуя запах ее волос, чувствуя холодный чистый ветер на лице.

Он был жив.

Монк Вардан лежал навзничь на снегу.

Годвин бросился к нему и упал на колени рядом.

Вардан смотрел ему в глаза. В груди широкого пальто была рваная дыра. Жизнь покидала его.

– Все перепуталось, – вздохнул он. – Я думал, молодому Дэвидсону поручено убить вас…если вы проявите строптивость… Жизнь полна уроков, только учиться поздно… сюрпризов…

– Война – это ад, Монк.

Годвин поднял голову. К ним медленно подходил Дэвидсон. В руке он нес винтовку. За его спиной тихо стоял самолет. Под колеса уже намело снега. Свободной рукой он стянул с головы кожаный шлем.

Монк, тяжело дыша, говорил:

– Слушайте… я ни за что не должен был слушаться Макса… включать вас… он бы все равно согласился… но я сдался… он говорил, мол, должен быть уверен, что вы тоже умерли… тогда мне пришла мысль сдать «Преторианца» Панглоссу… чтобы спасти «Крестоносца»… это я… ПМ даже не знал…

– Все это ничего не меняет, Монк. Я бы все равно сделал то же самое, даже если бы знал. Вы не понимаете, Монк. У меня перед Максом очень давний долг.

– Какая глупость… вы, янки… кодекс Запада…

Он закашлялся. Взгляд скользнул за плечо Годвину.

– Сцилла… простите, что вам пришлось это увидеть… такая каша… для меня уже кончается… последние слова. Все суета, старина, все…

Голос его звучал чуть слышно. Губы двигались, но Годвин не разбирал слов. Он склонился ниже.

– Еще одно… скажите Сцилле.

Она стояла над ним на коленях:

– Я здесь, Монк.

Но он ее не видел. Глаза закрылись.

– Скажите Сцилле… я поговорил в Итоне… насчет молодого Чарли… все устроено, не беспокойтесь… он будет таким милашкой в цилиндре…

Он чуть повернул голову, будто глядя через поле на что-то, невидимое для них.

– Я говорю, эй, ребята, подождите старика Монка.

Он слабо улыбнулся.

Сцилла взяла его холодную как лед руку.

Он пожал ее ладонь и умер.

Сержант Дэвидсон стоял, глядя на них троих сверху вниз. Годвин вынул руку Сциллы из руки Монка, и они поднялись.

– Ужасно сожалею, сэр.

У сержанта Дэвидсона оказался очень тонкий голос. Без шлема и пилотских очков он выглядел совсем юным.

Годвин пристально смотрел на него. Когда сержант повернулся к Сцилле, что-то зацепило его взгляд. Пошел снег, дневной свет гас.

– Мне приказано было позаботиться, чтобы с вами ничего не случилось, сэр. Он угрожал вам, сэр. Он собирался выстрелить в вас. Я выполнял приказ. Он должен был с вами поговорить, только поговорить. Мне были даны совершенно точные инструкции, сэр. Мое начальство, кажется, предвидело нежелательные осложнения. ПМ приказал мне доставить вас в Лондон, сэр. Немедленно. Он хочет с вами говорить.

– А… – Годвин оглянулся на Сциллу. – Но нас двое.

– Уместимся, сэр. Только… как можно скорее, сэр. Хорошо?

Снежинки сыпались на грудь Монка, как песок времени. Он уже был в прошлом, уходил все дальше. Снег покраснел, и вокруг него смыкалась ночь.

– Да, конечно. Только захватим кое-что.

– Разумеется, сэр. А я здесь приберу.

Поднимаясь по лестнице к дому, Сцилла опиралась на руку Годвина.

– Теперь и вправду все кончилось, Роджер?

– Да. Монк хотел убедить меня, что все это затеял ПМ. Но он лгал.

– Ох, Роджер, я ничего не понимаю…

– Потом он пытался свалить все на Макса, сказал, что Макс хотел удостовериться в моей смерти, хотел меня убить. Он сказал, что это Макс в меня стрелял.

– Это правда?

– Не знаю. Неважно. Мой долг перед Максом… Этого Монк понять не мог. Это еще с 1927-го. Тогда все началось.

– Ты наконец в расчете с Максом.

– Да. «Преторианец»… Все это было погоней за тенью… и все это придумал Монк. Считал своим шедевром. Он видел в войне предательство и иронию… и делал все ради большего блага. Думаю, так он чувствовал себя участником этой проклятой войны.

Он прижимал ее к себе и клялся, как перед Богом, что теперь он заслужил ее и ни за что не отпустит.

– Погоня за тенью, любовь моя. И она почти затянула меня, почти поглотила мою жизнь.

– Но не совсем, любимый.

– Нет, не совсем.

– Так суждено было, – сказала она. – Судьба.

– Макс бы это понял.

– Да, милый, конечно, он бы понял.

Когда они, оставив Стилгрейвс за спиной, спустились по лестнице и прошли по снежному полю мимо места, где умер Монк, Сцилла заговорила:

– Монк был ужасной свиньей?

Она все еще держала Годвина под руку.

– Не знаю. Наверное…. Нет, не был он свиньей. Вовсе нет. Он верил, что делает то, что должно быть сделано. А теперь он просто еще один павший англичанин. Господи, какая долгая война.

– Все-таки это было ужасно мило с его стороны.

Годвин изумленно взглянул на свою жену.

– Насчет Чарли, – пояснила она. – Наш сын будет учиться в Итоне.

– Да, Итон много значил для Монка.

– Не тревожься, милый. Не будь таким грустным. Это все война. Во время войны все летит к черту, а потом война кончается…

– И приходится собирать все заново.

– Именно так, дорогой мой.

Луна освещала серьезное румяное лицо Дэвидсона. Он был похож мальчика-певчего. «Безукоризненно английское лицо, – подумал Годвин. – Если бы не левое ухо. Кто-то оторвал ему мочку уха». Дэвидсон протянул руку, чтобы помочь им взобраться в кабину.

Поймав взгляд Годвина, он замер, коснулся поврежденного уха. Начал заливаться краской, смущенно улыбнулся.

– Той ночью в тумане, сэр…

Он выглядел совсем мальчиком.

– Да?

– Мне страшно жаль, сэр. Это была ужасная ошибка.

– Извини за ухо, сынок.

– Я сам виноват, сэр. Мне не следовало там быть. И все равно мне с вами не тягаться.

– Понимаю. Никаких обид. Война – это ад, сынок.

– Благодарю вас, сэр, – сказал Дэвидсон. – Миссис Годвин, – сказал он, усаживая Сциллу в кабине.

Сцилла улыбнулась мужу.

– Мистер Годвин, – тихо сказала она.