Текст книги "Преторианец"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

Обед с Маршаллом Хакером из издательства «Бони и Ливерайт» длился почти четыре часа. Подписание контракта привело Годвина в чрезвычайно приподнятое настроение. Он отправился домой пешком самой долгой дорогой, свернул к знакомой двери и, убедившись сперва, что Клотильды в квартире напротив нет, решил пригласить Клайда выпить. Новости: Маршалл Хакер, обед у «Фуке» и контракт с «Бони и Ливерайт» – так и рвались из него. Они стали свидетельством, доказательством, что все это лето не было затянувшейся галлюцинацией.

У двери Клайда он из вежливости постучал и тут же вломился внутрь с криком:

– Клайд, Клайд, где ты…

Колени у него подогнулись, словно от удара дубиной по голове, или от сердечного приступа, или от самого страшного в мире зрелища. Сердце остановилось, и он чувствовал, как кровь отхлынула от лица. Потом его охватила жаркая вспышка стыда, и захотелось бежать прочь, но он словно прирос к полу. В животе стало пусто, как при спуске на скоростном лифте. Сквозь кожу пробился холодный пот. Все это происходило одновременно.

Голый Клайд стоял коленями на полу спиной к Годвину. Лицом он зарылся между ног женщины, обхватившей ляжками его голову и вцепившейся пальцами в его щетинистую шевелюру, чтобы заставить прижаться плотнее. Слышалось только ее дыхание: сухое гортанное дыхание, прерывавшееся, когда она толчком откидывалась на спинку кушетки, а потом снова тянулась к нему.

Годвину показалось, что он смотрел очень долго. Дневная жара вливалась в комнату, задернутые занавески шевелились, в комнате было сумрачно и пахло цветами.

Ее глаза смотрели в глаза Годвину. Смотрели не слишком прямо, пьяный от страсти взгляд уплывал, щеки ее разгорелись, голые маленькие груди с крупными твердыми сосками покрывал горячий пот. Она была на краю оргазма, рвалась к нему, и он увидел, как она наконец отпустила его взгляд, и прежде, чем он мог бежать, прежде, чем кто-то мог что-то сделать, она достигла пика, тихонько застонала, прикусила губу, чтобы удержать крик, когда тело ее судорожно выгнулась, словно хотела покончить с этим и не могла, не могла ни замедлить, ни справиться с этим, и продолжала стонать в перерывах между порывистыми глотками воздуха, и ее огромные глаза медленно вернулись к глазам Годвина, а судороги ослабли и прекратились, и тогда она отстранилась, накинула на себя халатик, подтянулась, придерживаясь за спинку кушетки, тихо сказала что-то Клайду, прикрыла влажный темный треугольник лобковых волос, подтянула под себя ноги и села в подчеркнуто скромной позе, а Клайд обмяк, осел на пол, прикрывая пах полотенцем, лицо и губы у него блестели, и тут он увидел Годвина, и застонал, выругался, закатил глаза, словно взывая к Всемогущему о милости.

– Merde, [40]40
  Дерьмо (фр.).


[Закрыть]– шептал он, – проклятье… – и больше не находил слов. Сидел, странно перекосившись, как огромная сломанная кукла.

Годвин снова взглянул на женщину на кушетке, молясь про себя о чуде, чтобы ее здесь не стало или чтобы это была не она, не Присцилла Дьюбриттен.

Они сидели в полутьме, каждый смотрел в пространство, каждый ушел в кокон пережитого потрясения, словно всех их оглушил, ослепил и лишил способности защищаться ужасный взрыв. В голове у Годвина было пусто. К его чести, ему ни на минуту не пришло в голову, что друзья его предали. То, что происходило между Присциллой и Клайдом, к нему не имело отношения. Не имело, пока он не вошел в эту дверь. Но ему было одиноко. Он был не слишком уверен, что сидящие рядом люди ему знакомы. Скоро он должен был это выяснить, но пока был не слишком уверен.

Спустя какое-то время Присцилла вышла на кухню, выжала несколько лимонов и принесла на подносе графин с лимонадом и стаканы. Они слышали, как она, вернувшись в кухню, колет ножом лед. Первый стакан Годвин выхлебал чуть ли не в один глоток, а потом сидел, прихлебывая и пытаясь привести мысли в порядок… стараясь хоть о чем-то подумать. Рано или поздно кто-то должен был заговорить, но пока они сидели, потели и сомневались. Когда она заговорила, ее голос прорвался в его одиночество.

– Не сердись на Клайда, Роджер. Одно ты должен понять прежде всего: это моя вина. Со мной и вправду что-то не так. Или я… другая. Я, наверно, похожа на свою мать. Не знаю… Иногда мне так хочется надеяться… а потом все становится темно и я теряюсь.

Клайд уже надел брюки и рубаху. Он гладил пальцами свои непокорные волосы.

– А, черт, Роджер, ты же понимаешь. Она старается снять меня с крючка. Ну, я уже давно сижу на крючке. Ты ее не слушай. Господи, да она ангел, невинный доверчивый ангел. Это все я. Ради бога, ты же не хуже меня знаешь. Ты знаешь, какой я. Я ничего не могу с собой поделать. Взгляни на нее, Роджер. Это же хрупкий ребенок. Это все я, только я, ты ее не слушай…

Присцилла тихонько качала головой. В глазах ее стояла темная пустота. Годвин не мог видеть этих огромных глаз цвета кофе с молоком, но он видел грациозный изгиб ее шеи, когда она повернулась к нему.

– Правда в том, что я буквально довела его до этого… он держался безупречно, как джентльмен, что бы он сейчас ни говорил. Я с ума сошла, я хотела, чтобы это случилось… ты должен мне верить. А потом уже не могла остановиться. Слушай меня, Роджер. Я и сейчас не хочу останавливаться.Не хочу… не могу. И Клайд тоже не может. Ты бы смог, Клайд? Мог бы это прекратить? Ты действительно хочешь?

Голос ее дрожал, но не очень. Она была так собранна, что Годвина пробрал озноб.

Клайд сказал:

– Кто-то должен меня остановить. Хорошо бы кто-нибудь всадил в меня пулю и покончил с этим… черт, он бы, пожалуй, оказал мне услугу.

Годвин сказал:

– Если Макс Худ узнает, он тебя точно остановит.

Клайд визгливо засмеялся.

– Он бы меня убил и спокойно лег спать. Слышал я, что он вытворял в пустыне.

– Ну, он бы тебя остановил. Он без ума от Присциллы.

– Прекратите, – вскрикнула она. – Пожалуйста, перестаньте! Никто ничего не узнает, и никто никого не убьет. До сих пор никто не знал, а теперь у нас есть…

– Что значит «до сих пор»? Ты хочешь сказать, это не первый… – Годвин не договорил. Если ловишь кого-то на чем-то плохом, это всегда не в первый раз, не так ли? – И давно это началось?

– Несколько месяцев, – сказала она. – Почти сразу, как мы познакомились… задолго до того, как ты появился.

– Я с первого взгляда попался, приятель. Постарайся понять – постарайся взглянуть на это по-моему… при моей-то слабости… только в этот раз есть большая разница… на этот раз я влюбился. Я ее люблю. Не так она молода, чтоб нельзя было полюбить… и я буду ждать ее, старина. Слышишь, что я сказал?

– Господи, Сцилла, – сказал Годвин, – все собираются тебя ждать. Макс, Клайд, выстраивается целая очередь… хотя, Клайд, надо сказать, не стал дожидаться.

Клайд обернулся к Присцилле.

– Ты сказала, теперь у нас есть… что есть?

– Ну, теперь мы не одни с нашей тайной. У нас есть союзник. Человек, который нам поможет. У нас есть Роджер. Совсем другое дело.

Годвин вздохнул. Что тут скажешь?

Присцилла принимала ванну. Клайд натягивал смокинг, собираясь в клуб.

– Помоги мне с этими запонками, а, приятель? Так, слушай, как ты на это смотришь? То есть ты меня ненавидишь? За то, что я с ней сделал?

– Ох, Клайд, как же я могу тебя ненавидеть? Я даже винить тебя не могу. Стоит только взглянуть на нее… Но, видит бог, ты дурак. Ты наверняка погубишь свою жизнь, а может, и ее.

– Ее – нет, приятель. Только не ее. Ты не представляешь… она умеет о себе позаботиться. Может, она сама этого не знает, но ее делала та же фирма, что строила Стоунхедж.

– Хендж. Он называется Стоунхендж.

Годвин, справившись с запонками, отступил назад. Дыхание Клайда пахло бренди.

– Ладно, значит ты погубишь себя. Тоже достаточно плохо.

– Я знаю, знаю. Может кончиться смертью. Тони… не представляю, что он со мной сделает, если узнает. И Худ. У меня мурашки по коже. Страшно даже подумать, что он сделает. Чертов дурень, никак не разберется, то ли он девочке отец, то ли брат, то ли жених… и – я не шучу, приятель, – если она меня выгонит, богом клянусь, я покончу с собой. Я не сумасшедший, Роджер, только без нее мне лучше умереть. Я люблю эту девочку. Я ее не обижу, приятель, я… я…

– А что та негритяночка, с которой ты всюду показываешься?

– Прикрытие. Это Присси придумала. Сказала, надо иметь прикрытие. Для нас безопаснее, если будут знать, что я завел новую девочку.

– Обо всем-то она подумала.

– Она обо мнезаботится, Роджер. Как тебе это нравится?

Он в секунду повязал свой черный галстук.

– Она – самое большое счастье, какое выпадало этому деревенскому простофиле.

Он вздохнул, глядя на два лица в зеркале.

– Что ты с нами сделаешь, старик?

– Сделаю? Не знаю.

– Но ты с нами или против нас? На чьей ты стороне?

Он боялся за нее, боялся за Клайда, но что тут можно было сделать? Ее жизнь, его жизнь… они имели право жить по-своему. Клайд сам по себе, он чертовски хорошо знал, что делает, и готов был отвечать за последствия. А вот Присцилла… ясное дело, она ребенок, который очень по-взрослому играет в гадкую девчонку. Чем он, Годвин, может ей помочь, как показать ей, что она вредит себе, губит себя?

– Честно, Клайд, я не знаю.

– Ну, старина, мы в твоих руках. Ты это и сам понимаешь, да? Проводишь ее домой? Тони с Максом собрались поиграть в теннис то ли в Версаль, то ли в Сен-Клод, то ли к черту на рога. Они поздно вернутся.

– Клайд, как ты можешь? Она же девочка…

– Ну, оно и так, и не так. А когда речь заходит о девочках – о маленьких девочках – для меня это как опиум, я теряю голову, это во мне, в крови. Это меня погубит, Роджер. Но ты не будь с ней слишком строг, ладно? Она неплохо держалась, при том, что ты застал ее так и все такое… держится, как будто это самое простое дело, но это только маска. А в душе ее это здорово ранило. Постарайся помочь, дружище. Потом еще поговорим. Делай, как считаешь нужным. – Он хлопнул Годвина по плечу. – Я не в том положении, чтобы о чем-то просить.

Годвин со Сциллой пошли долгой дорогой вдоль Сены, изредка переговариваясь ни о чем, перешли на остров Сите и свернули на скамеечку под деревьями. Листья были раскрашены летней пылью. Мужчины в рабочих рубашках, спецовках или жилетах рыбачили у воды, курили, терпеливо сидели над своими удочками, будто время для них ничего не значило. Она ясным взглядом проводила bateau-mouche,отразившийся в темной воде всеми своими огнями, как сверкающий бриллиант.

– Помнишь тот вечер после тенниса?

Она улыбалась пароходику и воспоминаниям.

– Мы с тобой тогда самый первый раз говорили… – Голос был совсем слабым. – А мне кажется, я давным-давно тебя знаю, Роджер. У тебя нет такого чувства?

– Очень даже есть. Мне кажется, мы всю жизнь знакомы.

– Ничего, если я буду ужасно откровенна?

– Сейчас смешно было бы что-то скрывать.

– Ну… это мог быть и ты. Или Макс Худ. Мне нужен был хоть кто-нибудь. И потерпи я еще немного, это мог оказаться…

– У Макса или у меня хватило бы благоразумия…

– Ты правда так думаешь? А я нет. В какой-то момент благоразумие перестает так уж много значить. Я все равно бы сделала то, что сделала. Даже к лучшему, что это оказался Клайд – он для меня меньше значит. Он меня не любит – это ты должен понимать, и уж точно не станет убивать себя.

На ней было платьице и соломенная шляпка со свисающей сзади ленточкой. Он видел ее лицо сбоку: губы, словно вырезанные тонким резцом, чуть вздернутый нос. Она, конечно, была права. Выбери она его, он бы с радостью согласился. Ему представился Клайд, на коленях у нее между ногами, ее твердые бедра, обнимающие его голову, он услышал ее прерывистые вздохи, в которых звучало неотступное желание. Ему хотелось ее поцеловать. Он был всего только человек.

– Клайду все равно, есть ли у меня душа, разум, чувство юмора. Его просто сводит с ума мой возраст и мое тело, то, как я выгляжу… я для него ничего не значу. Вот почему это должен быть Клайд. Глубоко внутри он для меня ничто, и я для него – ничто, если по-настоящему. И я знала, что его мое желание не приведет в смятение или растерянность – я знала, что у него уже есть такой опыт…

– Почему ты говоришь, что это должен был быть Клайд?

– Ну, кто-то должен был появиться. Я же говорю, Роджер, со мной что-то не так. Ох, милый, не заставляй меня объяснять! Я иногда думаю, будь у меня подружка, чтоб посоветоваться, я бы придумала как с этим справиться… я хочу сказать, может, я бы удержалась… Клайд, видишь ли, не первый…

– Сцилла, ради бога…

– Нет, мне надо кому-то сказать. Я никогда ни с кем не могла об этом поговорить. В школе, мне было двенадцать, учитель французского… наверно, я совершенно лишена стыда. У него была жена и маленький болезненный ребенок. Он все время был такой грустный. Как будто обречен. Он сначала хотел только посмотреть на меня… поверить не мог в то, что с ним происходит… – Она улыбнулась про себя. – Сказал, я доказала ему, что Бог есть. А прошлым летом учитель музыки в Швейцарии. Он бывал со мной ужасно груб, и совершенно замучил меня скрипкой, но я должна была получить его… всегда начинается с того, что я замечаю, как они смотрят на меня и не могут перестать… сперва я не понимала, отчего это, хотела узнать.

– Сколько же тебе тогда было? – спросил Годвин.

– Тринадцать. Примерно тогда же была еще девочка, старше меня, ей было восемнадцать – я хотела узнать, чего же так хочется мужчинам. Все, что мы с ней делали, было очень мило, очень нежно – совсем не противно, Роджер. Она сказала, мне не надо беспокоиться, мы никому не причиняем вреда… она была ко мне так добра, так многому научила, гораздо большему, чем мужчины. Так что, пожалуйста, Роджер, не вини бедняжку Клайда… даже если ты теперь возненавидишь меня, если не сможешь смотреть на меня без отвращения, умоляю, не вини в этом Клайда. Если тебе кажется, что это ужасно – ну что ж, твое дело. Но я вовсе не ужасная, и Клайд тоже нет, и это вовсе не Клайд виноват.

– Даже если виновата ты, он должен был тебя остановить. Ты, конечно, не ведаешь, что творишь…

Она тихонько засмеялась его искренней тревоге.

– Еще как ведаю. В том-то и дело. Я иначе не могу, вот и все. И нет никаких причин мне быть другой.

Горький запах сигареты, которую закурил рыболов, долетел до них – резкий, шершавый запах. В воде что-то плеснуло.

– Главное, ты должна остановиться. Еще не поздно, ты не забеременела…

– Не надо пошлостей!

– Да ты совсем идиотка? Пошлости – боже милостивый! Я хочу сказать – никто еще не знает… так не испытывай судьбу. Или ты просто погубишь себя.

– При всем уважении к старшим, тебе не кажется, что ты ужасно мелодраматичен? Я хочу сказать, что тут такого уж ужасного? Почему ты говоришь, что я себя гублю? Я не какая-нибудь отсталая неграмотная деревенская девчонка, которая не понимает, что делает… и он ни к чему меня не принуждал. Я такая, какая есть, и он такой, как он есть. Ты нас не переделаешь. Я не хочу прекращать… это ничего не значит… просто очень увлекательное занятие. И я все еще та же самая, какой была, когда мы впервые встретились.

– Ну, а я простой деревенский парень из Айовы, и до меня это не доходит. Любая из девочек, кого я знал там дома, плакала бы и причитала и просила смилостивиться.

– Ну, а я просто не такая. Ты хотел бы, чтоб я так себя вела?

– Пожалуй, нет.

– Все в порядке. Ты наш друг. Мои чувства здесь в общем не замешаны. Мы с Клайдом вроде как просто играем вместе, понимаешь?

– Это ты, кажется, не понимаешь, Сцилла. Клайд с тобой не играет. Он тебя любит.

– Ой, неужели ты в это поверил? Какая глупость! Ему нравится мое тело, только и всего. Ему нравится что-то, принадлежащее мне. Ох, Роджер, я все пытаюсь тебе объяснить… я бы хотела, чтобы именно ты не думал об этих глупостях. Хочу, чтобы ты был нам союзником, другом. Ты мог бы помочь нам… помочь бывать вместе, мог бы стать третьим – тем человеком, которому можно довериться, поговорить обо всем, мог бы помешать Клайду довести себя до припадка, когда это кончится… в сентябре я возвращаюсь в женевскую школу или, может быть, в Англию. Начнется новый год, новые друзья, придется много заниматься на скрипке… Клайду придется это пережить. Ты мог бы ему помочь. Ему нужен будет друг рядом…

– Да, уж в этом можешь быть уверена. Он тебя любит, нравится тебе это или нет, девочка.

Она ласково улыбнулась ему. Бриз дергал ее за ленточку, и она придержала шляпу ладонью, чтобы не сдуло.

– Ну, если и так… – она пожала плечами. – Любовь – это какая-то ужасная ловушка, правда, Роджер? Она приходит и уходит, и я ей не верю. От нее никому не бывает ни капли добра. Только посмотри на моего бедного отца… А при том я хотела бы любить, хотела бы верить в любовь. А ты веришь? – она усмехнулась: – Хотя что я могу понимать, мне всего-то четырнадцать!

– Устами младенца…

– Какой ты мудрый, что это понимаешь.

Он ответил на ее улыбку и почувствовал себя ухмыляющимся кретином.

– Когда ты вошел в комнату…

– Да?

– Когда ты нас увидел… я была хорошенькая? Когда этим занималась? Или уродливой и страшной?

– Ради бога, Сцилла…

– Я тебе показалась хорошенькой?

– Да, да, конечно.

– Тебя это возбудило?

– Заткнись, Сцилла!

– Да, мужчины таинственные создания… Но ты бы хотел делать это со мной, правда?

Она смотрела на краешек луны, показавшейся в небе.

Годвин глянул на нее и тут же отвел взгляд. Куда бы ни смотреть, лишь бы не на нее.

Она продолжала:

– Мне приятно думать, что ты бы хотел. Не беспокойся, ты мне слишком нравишься. Мы бы уже не могли после этого быть близкими друзьями. По-моему, все это разрушает дружбу. Я уже ужасно, ужасно устала от бедняжки Клайда во всех возможных отношениях, кроме одного. И даже в этом… хоть бы лето скорее кончилось. Или хотя бы эта его часть. Та часть, в которой Клайд. Но мне хочется с ним это делать… знаешь, что мне больше всего нравится? Когда он на меня смотрит… ну, пожалуйста, помоги нам, а потом…

Годвин покачал головой:

– В конце концов, при чем тут я? Кончится это лето, и я больше никого из вас не увижу.

– Ну вот, опять те же глупости. По-моему, мужчины вечно произносят что-нибудь торжественное и ужасно мрачное. А по правде мы все будем встречаться всю жизнь…

– Думаю, жизнь иначе устроена. Мы расстанемся, пойдем каждый своей дорогой, и все.

– Ого? Ты вообразил, что знаешь, как устроена жизнь? Да ты и на десять лет меня не старше, а уже учишь жизни? Раз ты писатель, так уж все знаешь? – она опять дразнила его. – Нет, просто ты опять говоришь глупости. Наверняка я об этом думала куда больше, чем ты.

– Не стану с тобой спорить, Сцилла.

– Ну вот и хорошо. Поверь мне, мы будем встречаться всю жизнь, и это будет как танец или как сон, как повторяющийся сон, мы будем видеться, жизнь все время станет сводить нас, на каждой ее ступени. Почитай своего Диккенса, почитай Толстого, и Троллопа, и Теккерея – там все сказано. И не думай, что все это закончится после смерти, потому что вовсе нет…

Они шли по набережной, глядя на фонарики, плывущие в волнах.

– Сцилла, я сдаюсь. Я и не начинал еще об этом задумываться. И о тебе тоже.

– Ты просто помни: я то, что я есть. И всегда такой буду. Мы никогда по-настоящему не меняемся. Ты навсегда невинный, порядочный, честный, как персонаж из «Башен Барчестера». Макс Худ – герой, несущий груз своего характера, чести, ответственности, – он сгибается под всей этой тяжестью… Прямо из Толстого. Клайд – жертва слабостей, своей «слабости». Так он сам себя понимает – маленькие девочки вечно будут ему оправданием. Потом он начнет пить – ему нравится носить в себе свою погибель. Он сошел с какой-то страницы Фицджеральда, тебе не кажется? И я – такая, как я есть.

– Духовное продолжение леди Бретт из Хемингуэя, надо полагать?

– О, не думаю. Перечитай «Ярмарку тщеславия», подозреваю, что ты найдешь там меня.

– Бекки Шарп?

Он невольно улыбнулся точности ее сравнений. Этого у нее не отнимешь: он застал ее за сексом с Клайдом, а она сумела собраться с духом и теперь преподносила ему литературный разбор их собственных жизней.

Она игриво дернула плечиком:

– Ну сам подумай: проказы, искушение, любопытство. Центр внимания… не смотри так удивленно, Роджер, я себя знаю. Я знаю, кто я такая и что я такое. Только мне приходится остерегаться той леди Памелы, которая во мне, вот и все.

Они остановились, склонясь на ограду набережной, взглянули друг на друга. «Помоги мне, Господи!» – подумал Годвин. И сказал:

– Никогда не видел никого настолько живого.

Сказано было неуклюже, но точно выражало его мысль.

– Мне кажется, мы все ужасно живые.

– Вот когда говоришь, как мы сейчас, трудно поверить, что мы когда-нибудь умрем и исчезнем. Я смотрю на тебя, Сцилла, и не могу представить, как это ты перестанешь быть… нет, только не ты… мне от этого страшно, но, думаю, я бы умер прямо сейчас, лишь бы ты могла всегда жить.

– Ну а я твердо верю, что мы никогда не перестанем быть.

– Как это понимать?

Она взяла его за руку, заглянула в глаза.

– Постарайся запомнить, что я тебе сейчас скажу, Роджер. Я не знаю, откуда это берется, но мне кажется, я всегда это знала. Тайна вселенной, и я доверю ее тебе. Слушай…

 
Жизнь бесконечна
И любовь бессмертна,
А то, что называют смертью,
Лишь горизонт,
Скрывающий невидимое нам.
 

Вот, только это и нужно знать, а если ты найдешь настоящую любовь – если такая существует – тем лучше.

Годвина накрыла волна чувств.

– Почему мне так дьявольски грустно?

Ему хотелось держать ее в объятиях, целовать, вдыхать запах ее волос… что за чертовщина?

– Потому что ты неисправимый романтик.

И, словно прочитав его мысли, она поцеловала его, и губы были мягкими, и теплыми, и влажными, и ее руки обнимали его шею, и поцелуй длился. Потом она прошептала:

– Не печалься.

Он и не догадывался никогда, что жизнь – или другой человек – может быть такой сложной, волшебной и обольстительной.

Много лет спустя он задумается об этом и поймет, что с того теплого парижского вечера, с поцелуя четырнадцатилетней девочки началась его настоящая жизнь, жизнь воображаемых возможностей, взрослая мужская жизнь.