Текст книги "Преторианец"

Автор книги: Томас Гиффорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

Глава двадцатая
Лето 1940 года

Каир не похож ни на какое другое место на земле, и в преддверии назревающей войны в пустыне он оставался безмятежен и безучастен. Цензура считала, что горожанам ни к чему знать, как плохи дела у англичан в первой стадии войны с Гитлером, и Дерек Саймондс жаждал настоящих новостей с родины, потому что Каиру приходилось питаться одними слухами. Годвин с радостью удовлетворил его жажду за обеденным столом в отеле «Шепердс», в котором он остановился.

Прощаясь, Саймондс предложил:

– Как насчет выпивки в баре часов в шесть вечера?

– В баре «Шепердса»… – мечтательно повторил Годвин. – Да, конечно, я приду.

– Меня там не будет. Устраиваю свидание одному малому, который хотел с вами повидаться.

– Это еще кто?

– Он просил меня сохранить его тайну, сэр, даже если вы станете выдергивать мне ногти раскаленными клещами.

– Ну, до этого не дойдет, Саймондс.

В то время ходила поговорка, что хотя отель «Шепердс» не так знаменит, как пирамиды, зато в нем можно получить чертовски хорошую выпивку. Отель был построен в 1841 году и приобрел славу в 1870-х, когда служил базовым лагерем для экспедиций Томаса Кука. У каждого клиента был свой излюбленный кусочек «Шепердса». У кого бар на террасе, с плетеной мебелью и звуками пианино, стоящего под колеблемой ветром пальмой над улицей Ибрагим-паши. У кого Мавританский зал, прохладный и тожественный – под куполом из цветного стекла, под которым совершенно терялись восьмиугольные столы и стулья с салфетками на спинках и тугими подушками на сиденьях. Еще был бальный зал со знаменитыми колоннами – копиями колоннады в Карнаке, с пилястрами в виде цветов лотоса, которые подсказали кому-то охарактеризовать архитектуру отеля как «эдвардианский стиль восемнадцатой династии». Еще не следует забывать широкий изгиб лестницы, ведущей в Мавританский зал, и пару высоких эбеновых кариатид со впечатляющими бюстами, которых невоспитанные гости отеля не раз разукрашивали самым скандальным образом.

И наконец, длинный бар, в который и направился Годвин в шесть часов вечера.

– Ну, черт меня возьми, и вправду ты! Молодого Саймондса стоит приставить к награде!

Годвин поднял голову, уже узнав голос, которого не слышал тринадцать лет.

– Как дела, Роджер? Еще держишься?

Лицо, продубленное солнцем, с глубокими морщинами в уголках глаз и губ, седина на висках и на зачесанных за уши прядях. Под глазом шрам – памятка той парижской ночи. На нем был безупречный костюм, бежевый, с бледно-голубой рубашкой и темно-бордовым галстуком. На его крепкой фигуре не наросло и фунта жира.

– Макс, – сказал Годвин. – Как ты меня купил, такой-то сын!

Они горячо пожали друг другу руки, и Годвин вспомнил, что он – один из парней Худа. Макс Худ был единственным на земле человеком, с которым Роджер Годвин, как говорится у людей определенного сорта, «побывал в деле». Они вместе убивали.

– Да, молодой Саймондс упомянул, что встречает знаменитого Роджера Годвина – я произвел на него огромное впечатление, сообщив, что мы с тобой – старые соратники. Сказал ему, мол, нам приходилось слышать полуночные колокола.

– Со времен того кладбища под дождем прошло много лет.

– А кажется, будто вчера. Хорошо потрудились той ночью.

Он кивнул на стул:

– Ничего, если я сяду? Будем пить и врать друг другу о делах минувших лет. Я желаю услышать, что привело твою августейшую особу в наше пыльное захолустье.

– А я хотел бы узнать, что здесь творится. Что-то мне подсказывает, что спрашивать стоит именно тебя.

– Ну, Роджер, знаменитый писатель у нас ты, вот ты мне и объясни. Джин с тоником? – Он подозвал официанта. – Славно, что мы встретились, Роджер.

Его серые глаза на мгновенье впились в глаза Годвина.

– Я вспомнил тебя в день объявления войны. Наконец-то ты дождался своей войны, Макс.

– Довольно грустно, верно? Но я только это и умею по-настоящему. В этом трагедия моей жизни, но я стараюсь ее пережить. Ты не зря приехал. Здесь самое подходящее место, чтобы собирать разведданные.

– В Каире?

– В баре «Шепердса», – уточнил Макс Худ. – Главное, держись поближе к Джо. К здешнему бармену. Он швейцарец и копит информацию, как его соотечественники копят деньги. К тому же сюда нет хода женщинам, так что мужчины малость развязываются. Держи ушки на макушке и все узнаешь. Здесь полно шпионов. – Он понизил голос. – Да я и сам вроде как шпион.

– Коли ты шпион, почему бы тебе и не объяснить, что за чертовщина здесь творится? Когда же начнут стрелять?

– Со дня на день. Муссолини накручивает себя на выступление против Британии. События уже на носу. Он ревниво относится к Гитлеру, которому достается все внимание прессы. Гитлер заставил плясать под свою дудку всю Европу – такого еще не бывало. В руках Муссолини – Ливия, Эритрея, Сомали и Эфиопия. Он вообразил, что Англия так занята Гитлером, что нам будет не до него, так что самое время перекрыть нам кран в этих местах. Если фокус удастся, он распространит свою империю на всю Африку. Решил, что добыча сама идет к нему в руки. В общем-то, может, он и прав. Увидим. Боюсь, что Египет – первое блюдо в меню. Тут у Британии меньше сорока тысяч человек, а у Муссолини под рукой, в Ливии, четверть миллиона.

– Неужто так плохо, Макс?

– Да, боюсь, что так. Правда, – добавил он со сдержанной усмешкой, – все они – итальянцы. Чудесные ребята, такие покладистые. Я побывал в Ливии, осмотрелся немного – сам знаешь, человек с тысячью лиц – так вот, когда они явятся сюда, цены взлетят до небес.

В его бокале звякали льдинки. Народа в баре прибывало.

– Переберемся на террасу?

Он встал и вышел первым, показывая дорогу. Темные плетеные кресла скапливались вокруг деревянных столиков, пепельницы быстро наполнялись, официанты щеголяли в длинных белых рубахах и фесках. Военная форма встречалась едва ли не чаще, чем костюмы. Офицеры сидели, уткнувшись в блокноты, или перебирали газетные вырезки. Переговаривались негромко, но в ровном шуме голосов слышалась решимость непременно донести до собеседника или вытянуть из него нужные сведения. Все это напоминало оранжерею, и гости походили на редкостные орхидеи, получившие шанс выжить.

Они присели за коричневый столик у перил, и Худ первым делом заказал свежую выпивку.

– Теперь твоя очередь рассказывать о европейских неприятностях. Мы, даже военные, получаем урезанную информацию. Что происходит в Дюнкерке? Мы обходимся одними намеками и никак не поймем, почему немцы еще не прикончили британский экспедиционный корпус. Когда Гитлер переберется через Ла-Манш и нельзя ли ему помешать?

Он смущенно улыбался, как в ту ночь в Париже, когда признавался Годвину, что немного влюблен в Сциллу Дьюбриттен. Едва увидев в баре Макса Худа, Годвин тут же подумал о ней, будто представил ее рядом. Эта мысль почему-то взволновала его. Совершенно вывела из равновесия. Он гадал, удобно ли спросить о ней или такого рода воспоминаний лучше не затрагивать. Но Макс сразу заговорил об идущей вдали отсюда войне, и это, пожалуй, было к лучшему.

– Что происходит в Дюнкерке – объяснить нелегко, – признался Годвин. – На первый взгляд это просто невероятно. Совершенно непонятно, почему нас до сих пор не добили. Они могли бы спихнуть в море всех до последнего солдата. Но они этого не сделали.

Он пожал плечами, выражая недоумение причудливым ходом военной мысли.

– И совершенно невозможным представлялось вытащить наших людей с берега. Но это делается. Королевские ВВС обеспечивают небывалое прикрытие с воздуха. Когда я выезжал из Лондона, эвакуация шла уже три, нет, четыре дня. Я говорил с теми, кто оттуда выбрался. По их словам, там еще остается триста тысяч солдат, если не больше. Люфтваффе засыпает Дюнкерк бомбами. Корабли британского флота, выходя из гавани, попадают под сплошной обстрел немецких батарей в Кале, а в Северном море их встречают подводные лодки. Я вылетел в Париж 31 мая, в тот самый день, когда туда прибыли Черчилль, Эттли, Дилл и Исмай…

– Не слишком ли они рискуют? Гитлер держит Париж под прицелом.

– Вот и я так подумал. Париж падет с минуты на минуту.

– Виделся с кем-нибудь из старой компании?

Годвин улыбнулся:

– Мерль Б. Свейн говорит, что удивится, если лягушатники продержатся еще хоть две недели. Он всегда был невысокого мнения о французах.

– Какие у него планы?

– Думаю, постарается выскочить в последний момент. А может и останется. Ему уже под шестьдесят. Вряд ли наци станут его беспокоить.

– Может, он разыщет того таксиста, который тогда вывез нас из Ле Бурже.

Годвин рассмеялся:

– Ну и ночка была! Да, так я проскочил в Лиссабон и с первой оказией вылетел в Каир.

– Положение не из лучших, – заметил Худ, – но мы, само собой, выстоим и победим.

– Если так не думать, какой смысл что-то делать?

– Неплохо было бы ввести в игру янки.

– Рано или поздно мы в нее вступим.

– Будем надеяться, не слишком поздно…

– Ого, спаси и помилуй мою порядком потрепанную душу! – произнес кто-то за спиной у Годвина. – Кого только не увидишь в самых неподходящих местах! Добро пожаловать в наш маленький, далекий от дома дом.

Годвин встал, обернулся.

– Монк! Вот так сюрприз… Давно вы здесь? Макс, тебе знакома эта личность?

– Знакомы ли мы? – Монк скосил глаза на кончик длинного носа. – Мы с Максом в одной команде. Между прочим, я принес невеселые вести. Несколько часов назад героические летчики герра Геринга бомбили Париж. Только что сообщили.

Новость встретили молчанием. Через некоторое время Макс спросил:

– О Дюнкерке ничего не было?

– Дюнкерк уже в прошлом. Вчера вывезли последних британских солдат. Немцы, должно быть, уже на пляже. Что дальше, неизвестно. Я слышал, ПМ завтра собирается обратиться к палате общин.

Монк Вардан сложился пополам, усаживаясь в кресло. В руке у него был стакан пива.

– Боюсь, наш дом в опасности. Если Гитлер пересечет Ла-Манш, следующее поколение англичан будет очень бегло болтать по-немецки. Такова правда жизни.

– Насколько я понимаю, оборону Британии составляют около пятисот оставшихся на островах пушек… – начал Годвин.

– И немалую их часть, – подхватил Худ, – составляют музейные экспонаты. Нам остается молиться.

– Чуть ли не все, что имели, мы оставили во Франции, – сказал Вардан. – Пара тысяч орудий, шестьдесят тысяч грузовиков, семьдесят пять тысяч тонн боеприпасов… шестьсот тонн горючего – в первую очередь надо было вывезти людей. Ничего не поделаешь.

– Нашему Монку все известно, – сказал Худ.

Вардан скромно улыбнулся:

– Этого не скажу, но мои сведения, как правило, довольно точны.

Годвин поднял бокал:

– За нашего Монка!

И все они выпили.

Накануне засиделись допоздна, и, проснувшись утром, Годвин ощутил, как ноет все тело, вспоминая пирушку. Выпивка, ужин, сигары и еще выпивка без счета под воспоминания о прошедших годах.

Макс Худ рассказал, что добился развода в двадцать восьмом, и они выпили за его свободу, а Макс тихонько улыбнулся чему-то. Сердце Тони Дьюбриттена отказало во время охоты на тетеревов в Шотландии – последний день жизни он провел в свое удовольствие. Клайд Расмуссен стал знаменит, снялся в нескольких фильмах вроде «Серенады Солнечной долины» и «Приключений в Палм-Бич», жил то в Лос-Анджелесе, то в Нью-Йорке и выступал с оркестром в еженедельном радио-шоу, которое вел комик Микки Хоупвелл.

Даже подвыпив, Годвин не рискнул заговорить с Максом о Сцилле Дьюбриттен – боялся разбередить старую рану.

Кроме того, немного прояснилась связь между Худом и Варданом. Оба душой и телом были преданы Черчиллю. Черчилль, еще до того как к нему обратились с просьбой сформировать правительство, попросил Макса стать его глазами и ушами в Египте. Когда Черчилль обосновался в доме под номером 10, Вардан стал для него кем-то вроде разъездного представителя. Он прибыл в Египет, чтобы наладить связь между главнокомандующим сил на Среднем Востоке генералом сэром Арчибальдом Уэйвеллом и генерал-лейтенантом сэром Генри Мейтланд Уилсоном, более известным как Джумбо. Монк Вардан сообщал в Англию о восстановлении инфраструктуры британских войск, рассыпавшейся после окончания войны в 1918 году. Работы было через край. Дороги, аэродромы, водоопреснительные и очистительные станции, учебные лагеря, полевые госпитали, линии связи, водопроводы от Нила в пустыню, войсковые столовые… По всей Палестине и Египту собирали транспорт, пригодный для передвижения по пустыне. И еще надо было что-то делать с танками, приспособленными для европейской распутицы и ни черта не стоившими в проклятых песках. Двигатели глохли, траки лопались на камнях, воздушные фильтры забивало песком.

– Настоящий кошмар, старина, – жизнерадостно объяснял Вардан. – Джумбо делает все возможное. На днях все будет в порядке.

Видит бог, ночка вышла долгая, и при виде юношески свежего и бодрого лица Дерека Саймондса Годвин невольно поморщился. Густой бодрящий кофе помог делу. Отчасти.

Вардан устроил Годвину часовое интервью с самим Уэйвеллом.

– Проще простого, старина, – сказал он. – Вы знаменитость. Уэйвелл сам хочет с вами встретиться. Правда, я не поручусь, что он читал ваши книги.

От Уэйвелла он отправился посмотреть на достопамятного Томаса Рассел-пашу за изысканным ленчем в спортивном клубе Гезиры, на острове посреди Нила. На вторую половину дня намечен был брифинг с Майлсом Лэмпсоном в британском посольстве. К тому времени, как Саймондс доставил его обратно в «Шепердс», Годвин был выжат досуха, а новых сведений не приобрел – все было уже известно ему из болтовни с Монком Варданом.

Он работал у себя в номере, набрасывая газетную колонку и черновик радиорепортажа, когда в дверь постучали. Вошел мальчик-посыльный.

Макс Худ приглашал его присоединиться к небольшому обществу, собиравшемуся в нильском плавучем ресторане.

Годвин стоял у перил плавучего ресторана и прихлебывал шампанское. В легкой волне отражались высокие свечи и фонарики. За ним и вокруг него, словно новейшие модели аэростатов, витали обрывки бесед светского общества Каира. Он быстро отыграл свою роль приезжей знаменитости, пообещал кому-то из мужчин выпить с ними в клубе «Турф», а женщинам – подписать для них последнее издание своей книги на коктейле перед возвращением в Лондон. Вардан представил его собравшимся и удалился с парой гусарских офицеров обсудить события в Дюнкерке. А Годвин наконец улизнул за разукрашенную золотом дверцу на палубу. Каир сиял собственным светом. Ветер не был теплым. Годвин повернулся спиной к воде, заглянул в открытые окна, втянул в себя запах горячих свечей. Перед ним мелькнуло боа из белых страусовых перьев.

Макс Худ с женой прибыли через час после Годвина. Элджернон Несбитт из министерства иностранных дел как раз описывал Годвину каирские бордели и вдруг прервался, чтобы сказать:

– А вот и почетные гости. Вот это штучка так штучка, скажу я вам!

Он не сразу рассмотрел их из-за спин обступивших гостей, да и женщина стояла к нему спиной. На ней было бежевое с белым платье, щедро открывающее загорелые лопатки. Густые каштановые волосы были коротко подстрижены на затылке. Наконец она повернулась к нему, сперва в профиль, потом лицом.

Она стала взрослой женщиной, двадцатисемилетняя Сцилла Дьюбриттен.

– Я с ней знаком, – сказал Годвин.

Во рту у него вдруг стало сухо.

– Вы с ней знакомы?

– Знавал ее девочкой, в Париже. Много лет назад.

– Так пойдите же поздоровайтесь! Можете заодно представить ей старого приятеля Алджи.

Макс Худ был не из тех, кто наслаждается признанием светского общества, но пробиваясь навстречу Годвину сквозь толпу, он буквально сиял:

– Сюрприз, Годвин! Познакомься: миссис Худ!

Сцилла улыбалась Годвину, в ее глазах цвета кофе с молоком сверкали зеленые искорки. Глаза были широко распахнуты навстречу ему. Она обняла его, привстала на цыпочки, чтобы прижаться щекой к щеке.

– Ох, Роджер, какой ты громадный! Да еще и знаменитый! И чудесно выглядишь! А мой негодяй-муж и не сказал, что ты тоже здесь будешь – как тебе только не стыдно, Макс! Я бы весь день радовалась!

Макс пожал плечами, улыбнулся им обоим.

– Я думал, лучше устроить приятный сюрприз. Хорошо снова собраться вместе.

Он взял Сциллу за руку.

– И давно вы поженились? Почему это я ничего не знал?

– Ты, верно, был тогда в Индокитае или на Амазонке, – хлопнул его по спине Худ. – Мы знали, что рано или поздно обязательно встретимся.

– А ты сам виноват, – добавила Сцилла. – Ужасно неаккуратно ведешь переписку.

– И давно это творилось за моей спиной?

– О, – весело ответила она, – много лет!

Макс пояснил:

– С тридцать пятого, Роджер. У нее плохо с датами.

– Мы поженились в чудовищном родовом поместье Макса в Нортумберленде. Называется Стилгрейвс – «тихие могилы» – самое подходящее название. Затащили туда всех приглашенных. Это было ужасно!

– Да, не близко, – признал Макс. – Руина викторианской эпохи.

– Настоящее болото, – сказала Сцилла. – Сплошная сырость.

Макс любовно пожал ей руку.

– И с тех пор – четыре года безоблачного блаженства!

– Жена у меня – скрипачка мирового класса, Роджер. Концерты по всему миру. И только что закончились съемки второго фильма…

– Ты посмотри на него, Макс! Впервые слышит! Роджер, ты же начинал как музыкальныйкритик!

– О твоей карьере я, конечно, знаю, – солгал Роджер. – Хотя моя карьера музыкального критика была, как и следовало ожидать, очень недолгой. Как высказался о ней Свейн – «слепой ведет бестолкового». Клайд был моим первым учителем.

– Она только что вернулась из турне. Буэнос-Айрес, Рио, Мехико – где ты еще побывала?

– Пожалуйста, Макс, не докучай бедняге Роджеру…

– Чепуха, Сцилла. Она на месяц собирается в Штаты. Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия…

Наивное бахвальство Худа невольно обезоруживало.

– Но, похоже, будущее для нее в кино. Черт возьми, Роджер, как она играет! Жизнь полна чудес, старик. Понимающие люди говорят, она пробьется в Уэст-Энде… Говорят, в ней есть естественность. Чудеса, Роджер.

– Как я рад тебя видеть. Ты была совсем девочкой, когда мы расстались…

– Но очень взрослой для своих лет!

– Да, что правда, то правда.

Макс перебил:

– Слушай, Роджер, она принесла очень приятную новость – еще одно знакомое лицо. Припоминаешь Клайда? Так вот, она говорит, он собирает новую группу, и подумать только, в Лондоне! Вот это событие: представляешь себе, какое будет зрелище для усталых глаз? Он был неплохой парень, наш Клайд. Вкусы у него не совпадали с моими, но тут уж, как говорится, живи и давай жить другим. Мы с Роджером только вчера его вспоминали.

– Представляешь, Роджер? – подхватила она. – Клайд Расмуссен и его «Сосайети Бойз» или что-то в этом роде.

– Я потрясен. Думал, при таком успехе в Штатах он ни за что оттуда не выберется.

– Насколько я понимаю, тут замешана какая-то история, – пояснила Сцилла. – Его менеджер – из того же агентства, что у меня. Насколько известно, ему предложили очень выгодный контракт со студией звукозаписи. Правда, забавно будет снова увидеться?

Когда она протянула руку к бокалу с шампанским, на пальце сверкнул бриллиант.

– Нам обоим не терпится, – сказал Макс. – Он очень помогал Сцилле в Париже. Научил ее выражать в музыке себя. Как видно, это главное для исполнителя. Если я хоть что-то понимаю? – вопросительно обратился он к Сцилле.

– Кое-что, – кивнула она.

Подошедший хозяин дома отвлек Макса и увел за собой, а Сцилла повернулась к Годвину. На ее губах, почти не затрагивая глаз, играла неуловимая улыбка.

– Из-за нас с Клайдом не беспокойся, мой милый Роджер. Ты и вправду выглядишь, будто тебя ударили. Я-то думала, все давно забылось, ведь сколько лет прошло! – Что-то мелькнуло в ее глазах. – Хотя у меня действительно есть секреты от Макса.

– Прости. Просто слишком неожиданно всплыли воспоминания.

– Понимаю, понимаю. Но спасибо, что ты оказался так сдержан. Мне хотелось бы поболтать побольше, но увы, нужно уделить внимание остальным.

– Да, нужно, наверное. Ну что ж, приятно было повидаться столько лет спустя.

Он отвел взгляд. Ощущение было такое, будто ему деликатно дали отставку, и к щекам прилила горячая кровь.

– Я только подумала – нельзя ли как-нибудь еще тебя повидать. – Она опять смотрела на него, как та давняя девочка. – Ты надолго в Каире?

– Уезжаю послезавтра. Может быть, задержусь еще на день.

– А завтра у тебя не найдется для меня времени? Ближе к вечеру?

– Можно устроить, Сцилла.

– Где ты остановился?

– В «Шепердсе».

– Ну конечно, – она усмехнулась, – где же еще мог поселиться великий Годвин. Смешно спрашивать.

– Я рад твоему успеху. Говорил ведь тогда, что тебе нужно только понять, что для тебя главное, и ты добьешься всего, чего пожелаешь. Как видно, ты все-таки послушалась.

– Макс, знаешь ли, не шутил… Я собираюсь стать кинозвездой. Как ни странно, они считают, что я умею играть.

– Думаю, они правы. Мне случалось видеть, как ты играешь роль, и исполнение было отличным, даже в очень трудных условиях.

– Грир Фантазиа познакомил меня с людьми Корда и кое с кем из людей Гейнсборо – еще до того, как я занялась этим всерьез.

– Ты знакома с Гриром? Он мой издатель.

– Знакома. Он очень милый и услужливый. Говорят, камера меня любит – забавно, правда? А это американское турне, о котором говорил Макс… Хотя я от него отказалась, просто Макс еще не знает. Этим летом мне предложили сняться еще в одной картине… Я больше не буду концертировать. Будущее для меня – в кино. Если окажется, что я на что-то способна, поговаривают и о сцене – в Уэст-Энде, со временем. Пока кажется невероятным, но человек никогда не знает. Я занимаюсь с хорошим преподавателем. По-моему, одну картину выпускают в прокат в Лондоне на этой неделе. Обещай, что ты сходишь.

Когда разговор зашел о работе, она оживилась, голос зазвенел как струна. Годвин сразу увидел, что она фотогенична и камера должна ее любить. Максу Худу можно было позавидовать.

– Сцилла, я постараюсь, ладно? Идет война, знаешь ли. Я в последнее время тоже основательно занят.

– Глупости, Роджер. Уж пару часов найти можно. Если иначе никак, я сама тебя отведу. Можем назначить свидание и все такое. Как в Париже.

– Я хотел тебя кое о чем спросить…

– Да?

– Когда мы виделись в последний раз, ты положила мне кое-что в карман халата. Я нашел много позже… Припоминаешь?

– Боюсь, что нет, дорогой. Так давно это было. Я была совсем девочкой! Наверно, ты вскружил мне голову.

Она сдержано улыбнулась и пожала плечами.

– Неважно… Просто вспомнилось. Я думал, может, и ты вспомнишь, если тебе повторить. Отрывок стихотворения.

– Ну тогда, – сказала она, – до завтра. Мне пора выручать мужа. Он уже озирается, как загнанный зверь.

Уже отворачиваясь, она вдруг проницательно взглянула на него:

– Ты удивился, что я вышла за Макса?

– Вероятно, такие вещи всегда застают врасплох.

– Он был очень терпелив. Ждал и не оставлял меня.

Он смотрел, как она проходит по комнате, а потом кто-то объявил, что сейчас по радио передадут обращение премьер-министра к палате общин. Монк Вардан появился рядом с Годвином и проговорил:

– Голос моего повелителя. Боюсь, выступление будет не слишком веселое. Время жестких решений и все такое.

Алджи Несбитт возился с настройкой. Трещали помехи, кто-то крикнул, что даже представителю министерства иностранных дел пора бы научиться обращаться с обычным радиоприемником, кое-кто захихикал. Несбитт, от усердия высунув кончик языка, крутил репродуктор. Лицо у него блестело от пота.

Знакомый голос прорвался сквозь помехи, и в комнате мгновенно стало тихо, словно кто-то набросил платок на клетку с птицами. Годвин еще думал о повзрослевшей Сцилле Худ, пытаясь связать ее новый облик с дерзкой девочкой, которую он помнил по Парижу. Как тогда, так и теперь, она не знала страха. Не боялась воскресить прошлое. Годвин сомневался, что сам решился бы сделать это так непринужденно; она держалась так, словно прошло не тринадцать лет, а одно мгновение. Она явно посылала ему шифрованные сигналы, но у него не было ключа к этому коду. Черчилль, как он полагал, тоже вложил в свою речь какие-то намеки, учитывая, что его услышат не только простые люди, но и политические деятели всего мира. Но какую бы скрытую мысль ни несло послание, первый его смысл был как нельзя более ясен: он говорил об угрозе вторжения Гитлера в Англию, если ему удастся пересечь Ла-Манш, и давал клятву, что если придется, они будут сражаться у последних рубежей империи. Но прежде станут драться зубами и когтями за родную землю.

– Мы будем сражаться на побережье, – говорил он, – будем сражаться на полях… – Помехи заглушили фразу, и следующее, что они услышали, было: – Мы не покоримся.

Вардан собирался уходить, и Годвин прощался с ним, когда, утирая лицо белым носовым платком, подбежал Несбитт.

– Вы должны непременно представить меня даме. Я ее преданный поклонник. А теперь, говорят, она делает кино. В баре звучало имя Грира Фантазиа… Никогда не думал, что он увлекается кинематографом. По правде сказать, говорят, он и не увлекался, пока не познакомился с миссис Худ. Судя по тому, что я о ней слышал, можно надеяться, что фильмы будут в стиле непристойного варьете. Видно, она продемонстрировала себя Гриру в какой-нибудь постельной сцене. А кое-кто считает, что ее заполучил сам Корда… И Якоб Эпштейн. Лично я ставлю на Фантазиа. Доказательств, понятное дело, нет, хотя по слухам, если постараться, можно достать ее снимки с этим, как его там, актером… Сэмом Таунсом. Но я, к сожалению, их не видел.

– Не стоит верить всему, что говорят, – заметил Вардан. – Она красива и знаменита. И, смею сказать, Макса Худа лучше не задевать. Я бы, например, не рискнул.

– Ну, не скажите, – возразил Несбитт. – Говорят, он так влюблен, что ничего не желает замечать. Думает, у нее это пройдет с возрастом.

Годвин пристально взглянул на Несбитта.

– Я уверен, что все эта пустые сплетни. Я и о себе наслушался историй… без единого слова правды. Просто грязные люди норовят испачкать грязью все вокруг. Людям нравится считать других как можно хуже, вы согласны? Макс Худ не дурак, и он замечает все, что следует замечать.

– Вы его хорошо знаете?

– Раньше знал. Он, видите ли, великий человек.

– Что вы говорите, старина? – поднял брови Несбитт. – А я знаю только про его похождения в пустыне с Лоуренсом. Очень давние дела. Может, он малость размяк с тех пор, как девочка подцепила его на зубок.

– Миссис Худ я тоже знаю с тех времен. Ей тогда было четырнадцать. Я знал и ее семью.

– Ах да, еще и ее матушка, Памела Ледженд. Я слышал, горячая кровь досталась молодой Сцилле по наследству от старой перечницы. Когда-то леди Памела наделала немало шума.

Годвин проговорил:

– Вам чертовски повезло, что вас не слышит Макс Худ.

– Ну уж не такой я идиот, чтобы говорить все это при Максе Худе!

– Злить Макса неблагоразумно, – заметил Вардан. – Мягко выражаясь.

– Ну вот, я точно знаю, что Сидни Джейкобс провел со Сциллой Худ ночь в Гааге или там в Амстердаме. Старина Сид познакомился с ней у кого-то в гостях, и ночь еще не кончилась, а она уже играла мотивчик на его флейте. И Берти Уилберфорс – ну, вы же знаете Берти, того, что сто лет как окопался у «Лорда», – так вот, Берти как-то перебрал малость в «Брэтсе», и побился об заклад с молодым Пулом, что тот найдет в одном местечке между ногу Сциллы Худ родинку – если когда-нибудь получит шанс произвести тщательное обследование.

– Монк, – процедил Годвин, – с меня хватит.

– Бросьте, старина, – ухмыляясь, продолжал Несбитт, – не заводитесь. И вообще, что она для вас? Я просто поддерживаю разговор, пересказываю то, что слышал. Простите, если задел больное место.

Годвин тяжело опустил руку ему на плечо.

– Я прошу вас немедленно оставить эту тему, или я заведусь так, что вы и за миллион лет не опомнитесь. Если надо кому-то врезать, меня не остановит то, что человечек мелок, глуп и пьян.

– Кулак тут не поможет, – глубокомысленно заметил Вардан, – хотя сражение за честь дамы принесет вам славу. А вы, Алджи, ведете себя совершенно неприлично. Кажется, вы считаетесь чем-то вроде дипломата, но, продолжая в том же духе, вы карьеры не сделаете. Он не стоит внимания, Роджер. Слишком много выпил и…

– Я ухожу, – сказал Годвин, – а этого типа советую вышвырнуть в Нил и скормить первой достаточно крупной твари, какая проплывет мимо.

На следующий день она пришла к нему в номер. На ней был шелковый французский костюм под цвет ее глаз. Черепаховый браслет на запястье, такое же ожерелье на кремовой блузе, кольцо с камеей на одной руке, с бриллиантом – на другой. Короткие волосы были зачесаны на пробор, по-мужски. И мягкая шляпа напоминала мужскую панаму. Войдя в затененную комнату, она сорвала ее с головы и закинула на первое попавшееся кресло.

Годвин встретил ее скованно. В глубине души он все еще видел в ней девочку, но в ушах стоял голос Алджи Несбитта, выкладывающего о ней новые и новые сплетни, и он не знал, что и думать. Она быстро и нервно улыбнулась ему, мимоходом чмокнула в губы и проскочила в комнату, а он остался в дверях, гадая, что заставляет его чувствовать себя таким большим, неуклюжим и робким. Она была такая ладная и крепенькая.

Она обернулась, словно угадав, что он разглядывает ее тугие ягодицы под идеально скроенной юбкой.

– Ну, как тебе?

– Что? Вид? Ну, ты, скажем так, подросла.

– «Шепердс», глупенький! Как тебе «Шепердс»?

– Нормально. Я провел здесь не так уж много времени. Обнаружил, что в моем номере нет телефона.

– Верно, телефоны здесь только в четырнадцати номерах. Разве тебя не предупредили?

– Нет, никто не говорил.

– Тебе нужен кто-нибудь, кто о тебе позаботится. Здесь есть терраса. Знаешь, как говорят про террасу в «Шепердсе»?

– Нет, по-моему, не знаю.

– Если просидеть на ней достаточно долго, рано или поздно увидишь всех самых скучных людей на свете. И между прочим, это чистая правда.

Она осмотрела его, склонив голову набок.

– Ты изменился, Роджер. Уж не стареешь ли ты?

– Ты тоже изменилась.

– В чем?

– Сама знаешь.

– Нет, скажи мне, в чем я изменилась?

– Округлилась в стратегически важных районах.

– Правда? А мне говорили, у меня самые маленькие груди на современной эстраде. Ой, я сказала что-то неуместное? Это просто цитата, Роджер, не думай, что я такая вульгарная…

– Расскажи мне, как ты жила, Сцилла. К джину – это?

Он приготовил джин с тоником и лед. Ожидая ее, он успел выпить в одиночестве, чтобы забыть болтовню Несбитта. Он подал ей стакан. Она села в мягкое кресло, он тоже – два чувствующих себя неловко человека в номере каирского отеля.

Она молчала, поэтому начал он:

– Так где теперь Макс? Чем он занимается? И, кстати, что привело вас в Каир?

– Ох, Роджер, какая разница! Макс воюет, в компании с Монком Варданом готовится к началу представления в пустыне. Там всего-навсего итальянцы, так что я не понимаю, к чему столько хлопот. Их, конечно, разгромят. Не понимаю, как можно быть таким злым, чтобы воевать с бедными несчастными итальянцами. А я приехала навестить… не знаю, может, просто показать, что я хотела к нему приехать. Каир – умеренно кошмарный город, верно?.. Так много нищеты… Все это довольно грустное зрелище, а богатые здесь так богаты… – Она солнечно улыбнулась ему. – Совсем как в Англии, да? Но ты понимаешь, что я хочу сказать. Из-за жары все выглядит гораздо ужаснее, тебе не кажется?