Текст книги "Песенка для Нерона"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

– Если ты прав – я не говорю, что согласен с тобой, но если ты прав, мы снова по уши в дерьме. Но чего я не понимаю – это Сицилиец. Если Сицилиец за мной охотится, почему он отпустил меня в тот раз, по дороге в каменоломни? Почему не отвел к магистрату и не сказал – ты знаешь, кого ты поймал, приятель? Всего лишь величайшего злодея в истории. Вместо этого приключилась безумная история со стражей, после которой он отпустил нас, ради всего святого. Да он даже денег нам дал.

Я пожал плечами.

– Может быть, он только потом понял, кто ты есть, я не знаю.

Может, он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что он тебя нашел; может, он хочет убить тебя сам, как-нибудь с фантазией, и заурядное публичное распятие ему не подходит. Или он вообще не хочет тебя убивать, потому что думает, что у тебя есть какая-то секретная информация, которая ему нужна...

– Проклятие, – у Луция Домиция появилось выражение перепуганного хомяка, которое, как я знал, означало внезапное озарение. – Сокровище Дидоны.

Я посмотрел на него. Самое время начинать бредить, подумал я.

– Чего?

– Сокровище Дидоны, – он побледнел, как овечий сыр. – Ох, да ладно тебе, мы говорили о нем еще в старые времена, ты не мог не слышать.

– Нет, думаю, я бы не забыл ничего, касающегося сокровищ. О чем вы говорили?

Он покачал головой.

– Поразительно, – сказал он. – Кой хрен ты вообще делал целыми днями тогда, во дворце?

– Сокровище Дидоны, – сказал я. – Рассказывай.

Он ухмыльнулся.

– Легендарные сокровища Дидоны из Карфагена, – сказал он. – Ты же знаешь, кто это, да?

– Конечно, знаю, – соврал я. – Но какое отношение он к нам имеет?

– Она, – сказал Луций Домиций с раздражающе самодовольной ухмылкой. – Дидона была царицей Карфагена, она влюбилась в Энея. Это основатель Рима, на случай, если ты не...

– Проехали.

– Царица Дидона, – сказал он, – владела огромными богатствами: золото, серебро и драгоценные камни, и если верить старинным историям, оно было где-то спрятано, место забыто, клад никогда не нашли. Ну так вот, – продолжал он. – Я нашел его.

Мне показалось, я ослышался.

– Ты его нашел?

– Ну, практически. Был такой чувак – Виникул, нувориш из всадников, сделал себе состояние, спекулируя на зерновых контрактах, и он видел его, в глубокой пещере на побережье Африки. Но клад такой потрясающе огромный, что он взял только то, что мог увезти, а остальное оставил; буквально на следующий день его арестовали по подозрению в убийстве – он отравил трех своих братьев и их сыновей, чтобы завладеть семейным предприятием; ужасное было дело. В общем, во время суда он передал, что должен безотлагательно встретиться со мной, поэтому я приказал привести его и он мне все рассказал. Сказал, что если я его помилую, он покажет, где спрятано сокровище.

– И ты ему поверил? Брось, ты не настолько тупой.

– Конечно, я ему поверил, – ответил Луций Домиций, – потому что в его багаже при обыске обнаружилась примечательная коллекция древних финикийских золотых столовых приборов – блюд, кубков, тарелок и бог знает чего еще. Знающие люди осмотрели эти предметы и заявили, что они определенно финикийские и безусловно очень древние.

Я нахмурился.

– Вроде бы ты сказал, что Дидона была царицей Карфагена, а не Финикии.

– Карфаген был финикийской колонией, идиот. Что означает, – продолжал он, – что добро, которое при нем нашли, именно того сорта, которое должно было быть в кладе Дидоны. Ну, я был чрезвычайно взволнован, как ты можешь вообразить. Прежде всего, я никак не мог закончить дворец, денег постоянно не хватало. А кроме того, никто не может устоять перед тайной клада, это в человеческой природе.

– Значит, ты помиловал того чувака?

– Разумеется, нет, – ответил Луций Домиций. – Он из чистой алчности убил семерых. Нет, я вернул его в суд, чтобы он получил по заслугам. Но ему я об этом не сказал.

– Ты не сказал.

– Конечно, нет. Я сказал, что мы не будем отменять суда, но я позабочусь, чтобы он сбежал из тюрьмы, получил новую личность и смог поселиться где-нибудь далеко от столицы, чтобы начать новую жизнь.

Я приподнял бровь или даже две.

– И он повелся?

– Вообще без проблем. Когда все считают тебя простаком, не составляет никакого труда обдурить любого. В общем, он дал мне самые подробные указания, как туда добраться, нарисовал карту и все такое.

– Но ты же не забрал клад? Почему, блин, нет?

Он вздохнул.

– Ну, для начала, я хотел сам за ним отправиться, понимаешь? Глупо, конечно, но мне хотелось найти его самостоятельно. Кроме всего прочего, это было бы прекрасно с точки зрения общественного мнения – я нахожу огромный клад, исторически связанный с самим основателем, затем благородно передаю в казначейство, ничего не оставив себе. Дела тогда обстояли так, что я нуждался в каком-нибудь благоприятном знамении, чтобы понизить градус ненависти ко мне. А вскоре все начало просто разваливаться, практически все мои полководцы и наместники стали метить в императоры и никому из них нельзя было доверить эту тайну. Все, чего я добился бы – это снабдил того или иного претендента деньгами, которыми он мог расплатиться с солдатами за захват трона. А потом, разумеется, мне пришлось в спешке удалиться, на этом все и закончилось.

Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось подыскать слова, и первое из них было «ублюдок».

Вид у него стал удивленный.

– Что?

– Ублюдок, – повторил я. – Ты тупой, эгоистичный, говноголовый ублюдок. Ты говоришь, что все эти годы, пока мы умирали от голода и прятались от стражи, ты знал, где лежит огромное богатство, которое только и ждет, чтобы его забрали.

Он коротко усмехнулся.

– Честно говоря, – сказал он. – Это первый раз за много лет, когда я о нем вспомнил. В смысле, все прошлые дела и проблемы превратились для меня во что-то вроде сказочных историй. Но да, я полагаю, оно до сих пор там, если меня никто не обскакал. Что за странные рожи ты корчишь?

– Неважно, – простонал я. – Ты что-то говорил.

– А, ну да. Я хотел сказать, что когда ты предположил, что он, может быть, гоняется за мной из-за какого-то известного мне секрета, это заставило меня вспомнить о сокровище Дидоны, – он пожал плечами. – Что ж, это возможно. Кроме этого мне не приходит на ум, ради чего кому-то ловить меня втайне от всех остальных.

На самом деле я бы с удовольствием не разговаривал с ним некоторое время, чтобы окончательно не потерять контроль от ярости.

– Ну вот, – сказал я. – Значит, это возможно. Сколько народу знало об этой истории с сокровищем?

Он кивнул.

– Только придворные, – сказал он. – Те из них, которым я мог доверить самое жизнь. Но ты знаешь не хуже меня, как глубоко я заблуждался на их счет. А если подумать, из всех людей, вовлеченных в дело, только я знал все детали. Я запомнил их наизусть, а потом сжег карту. Поэтому да, полагаю, что я единственный человек в мире, который знает все о сокровище, если только Виникул не рассказал кому-нибудь еще. Но это вряд ли, он был очень мнительный тип.

Я покачал головой. Все это было чересчур для меня.

– Я говорил тебе, что мы должны отправиться в Африку, – сказал я. – Я, блин, говорил тебе, но...

– Ты говорил – в Мавританию, – перебил он, – а это совершенно в другой стороне, примерно в тысяче миль от Карфагена.

– Заткнись, а?

Остаток дня мы потратили на то, чтобы заблудиться.

В сложившихся обстоятельствах это было разумным поступком. В конце концов, если ты сам понятия не имеешь, где находишься, то как тебя искать? К счастью, заблудиться в Риме проще простого. Мы просто направились на северо-восток, пока не дошли до Субуры, а там нырнули в лабиринт прелестных маленьких улочек, дворов и тому подобного. Без проблем.

Когда мы закончили, было уже довольно поздно, мы оба вымотались, не говоря уж о голоде. В конце концов мы нырнули под портик какого-то ужасно неряшливого храмчика, повалились и заснули в компании примерно двенадцати других подонков. Не помню, что мне снилось, но зато помню, как проснулся, потому что первое, что я увидел, открыв глаза, был стоящий надо мной мужик с ножом.

Ненавижу такие пробуждения.

К счастью, мне хватило ума пнуть его в яйца, и он рухнул на спину. Когда я стал приподниматься, что-то тяжелое скатилось у меня с груди и со звоном полетело на пол. Только одна вещь в мире звенит таким образом.

Мужик попытался встать, так что я пнул его в ухо и он успокоился. С виду он был бродяга как бродяга, но сейчас находился в отключке, а я не собирался дожидаться, когда он очнется.

К слову, Луций Домиций решил проснуться как раз в этот момент. Он рывком уселся, и я услышал точно такой же звон.

Случаются вещи странные и вещи попросту необъяснимые. Я подобрал одну из звенящих штук, растянул слегка ремешки и заглянул внутрь. Внутри оказалось по меньшей мере сорок денариев.

Это означало, что ночью, пока мы спали, окруженные уличным сбродом, кто-то подкрался к нам совершенно незаметно и засунул нам с Луцием Домицием под рубашку по толстому кошельку.

Восемь

Со временем научаешься действовать в разных обстоятельства – например, если тебя преследуют власти, или если тебя вышвыривают из таверны из-за негодных башмаков, или побивают камнями за странные речи. Прожив в этом мире достаточно долго, набираешься умений, необходимых в подобных случаях, автоматически – если только вы не исключительный счастливчик или римский сенатор. Все это ожидаемые вещи. Опытный человек начинает уклоняться еще до того, как в него прицелятся.

Но на сей раз меня застали совершенно врасплох. Судите сами, каким надо быть больным ублюдком – выслеживать кого-нибудь через половину известного мира, чтобы подкрасться к нему, пока он спит, и снабдить деньгами? Эдак можно довести свою жертву до безумия. Это бесчеловечно.

Луций Домиций таращился на меня. Он что-то сжимал в руках.

– У тебя тоже? – спросил он.

Я кивнул.

– Нам надо убираться отсюда, – заявил я. – И побыстрее.

– Прекрасная идея, – ответил он.

На двоих у нас было восемьдесят денариев. Это хорошие деньги. Мы не привыкли носить на себе такое количество серебра. Поразительнее всего было то, что мы не украли их, не выманили обманом и не (боже упаси!) заработали. Пока мы торопливо продвигались в общем направлении Остийских ворот, я проворачивал в голове возможные объяснения. Например, что деньги – поддельные; пустить в оборот фальшивые деньги означало в Риме смертный приговор, и это был бы хитрый способ отправить нас на крест, да только я учую фальшивку в тумане за пятьсот шагов, а монеты в кошельках были совершенно подлинными.

Значит, думал я, деньги могут являться добычей с какого-нибудь ограбления, возможно, связанного с убийством стражника или слуги и быть как-нибудь помечены. Но я осмотрел их и не нашел никаких меток, монеты как монеты – одни постарше, с Тиберием, другие совсем новые, с уродливой мордой Веспасиана, косящего на вас сквозь латинские буквы. Ладно, думал я, может, этот хитрец – грек, и он считает, что деньги положено носить во рту; может, он смазал их ядом. . .

На этом этапе я решил перестать ломать голову, пока она действительно не сломалась.

– Ты понимаешь, – спросил Луций Домиций, когда мы проходили мимо Благой Богини, – что они, скорее всего, выставили соглядатаев у ворот?

Я покачал головой.

– Слушай, – сказал я, – все это вышло далеко за пределы привычного нам дерьма. Если они хотели перерезать нам глотки, то сделали бы это ночью. Вот тебе идеальная возможность. Двое бродяг, убитых в Субуре – да никто бы и не заметил. Нет, происходит что-то еще, и я ни хрена не могу понять, что, но у меня от этого кишки заворачиваются.

Он немного подумал.

– Значит, ты считаешь, что нам ничего не грозит на воротах?

– Понятия не имею, – сказал я. – Может и грозит. Но если мы не собираемся провести в городе остаток жизни, рано или поздно нам придется пройти через ворота. Мне видится, что лучше всего будет сесть на корабль и уплыть куда-нибудь далеко-далеко отсюда, а лучше Остии места для этого не найти. Из Остии каждый день во все стороны света отправляются корабли, и если мы проберемся на борт незаметно, никто не узнает, куда мы отплыли.

– Мне это нравится, – сказал Луций Домиций. – Хитро придумано.

– И нечего так удивляться. У меня то и дело бывают хорошие идеи.

Так мы себе шли и шли, и чем дальше, тем сильнее мне хотелось есть. Честно говоря, не думаю, что вы станете меня за это винить, поскольку последняя наша трапеза состояла из жидкого супа и вялой зелени в бараках Гнатона, и это было так давно, что ее вполне мог готовить Геракл, а тарелки потом мыл Ахилл. Мы не чувствовали голода прежде, потому что измотались до последней степени, но сейчас немного отдохнули, и я не видел смысла спасать наши шкуры бегством, если нам суждено погибнуть от голода в процессе.

Не стоит и говорить, что в ответ на мои жалобы Луций Домиций проявил столько же сочувствия, сколько можно ожидать от гадюки. Но я ясно дал понять, что если он мы не остановимся перекусить, я буду продолжать ныть до тех пор, пока у него глаза не полопаются.

– Ладно, ладно, – сказал в конце концов. – Мы возьмем немного хлеба на ближайшем лотке. Это тебя устроит?

– Нет, – сказал я. – Это, блин, совсем меня не устроит. Я желаю, как минимум, бобовый суп, горошек, шмат ветчины и кувшин вина. Одному богу известно, когда мы в следующий раз поедим, поэтому лучше запастись как следует. Самый обычный здравый смысл. Далеко же мы убежим, если будем слишком слабы, чтобы двигаться.

Его не слишком впечатлил этот аргумент, как я заметил, но все же ему хватило ума сообразить, что в данном случае проще сдаться, чем спорить. К счастью, мы набрели на открытую таверну раньше, чем он успел передумать.

Блюдом дня оказалась некая серая жижа с твердыми включениями.

К сожалению, блюдо дня было заодно и единственным наличным блюдом, если не считать хлеба, твердого, как армейские сапоги, и сухого, ломкого сыра. Вы бы таким и собаку не стали кормить. У нас выбора не было.

– Следующий вопрос, который нам следует обдумать, – сказал я с полным ртом, – куда? Я думаю, в Африку.

Он захныкал.

– Не начинай опять, – сказал он. – А, я понял – ты нацелился на сокровище Дидоны. А не кажется ли тебе, что сначала надо стряхнуть с хвоста этого психа, кем бы он не был?

Мне не понравился его тон, но я не стал заострять на нем внимания.

– Мы убьем двух зайцев, – сказал я, – одним камнем. Нам же надо куда-то отчалить, а Африка как раз очень далеко.

– Да, – кивнул он, утирая серую жижу с подбородка, – и чтобы туда попасть, надо плыть через Сицилию, ты забыл? Вот уж куда я ни за что не хочу возвращаться.

– Корабль зайдет на Сицилию, да, – сказал я. – Но нам незачем сходить на берег. Более того, нам вообще нигде не стоит покидать судно, пока мы не доберемся до места. Меньше шансов, что нас заметят.

Он вздернул голову.

– Забудь об Африке, – сказал он. – Перед нами весь мир. В нем полно уголков, о которых никто не слышал, не открытых стран, забытых областей, вроде земли лотофагов из Одиссеи, – он нахмурился. – Я подумываю о Галлии или даже Германии. В смысле, кто в здравом уме решит туда отправиться? Они просто напрашиваются, серьезно.

– Германия? – переспросил я. – Совсем умишка лишился? Да я лучше останусь тут и пусть меня распнут.

– Все равно, – сказал он. – Не думаю, что это вообще имеет значение. Нам всего-то надо попасть на первый же отплывающий корабль, и похрену, куда он там идет. Я просто хочу убраться из Рима так быстро, как это возможно.

– Разве не этого они от нас ждут? – забросил я наживку. – А вот если мы немного потянем время, заляжем в районе доков...

– Они найдут нас и нам конец. Нет, на первый же корабль – и все.

Я немного подумал. Да какого хрена, сказал я себе, это сокровище лежало там сотни лет, пусть полежит еще немного – это если считать, что оно там вообще есть, во что я не верил ни секунды. Если бы все сокровища, слухи о которых я когда-либо слышал, посыпались с неба, то погребли бы под собой Рим, как снежная лавина. И конечно же, он был прав. Учитывая непонятные способы, которыми они ухитрялись находить нас даже в закоулках Субуры, единственное, что нам оставалось, это побыстрее исчезнуть из города.

– Прекрасно, – сказал я. – Так и сделаем.

Но ничего такого мы не сделали, потому что сразу после этих слов на меня обрушился дом.

Извините, если это звучит слишком театрально. По рассказам, в Риме, где половина зданий такие древние, что стоят только по привычке, а вторую половину слепили кое-как жадные домовладельцы, это заурядное событие. Ко всему прочему, огромные повозки, бесконечно грохочущие по ночным улицам, буквально растрясают эти несчастные здания. Это совершенно ужасно, конечно, и будь я римским императором, я бы первым делом взялся за эту проблему. Устроил бы, например, чудовищный пожар и начал с нуля. В общем, событие было заурядное, но зрелищное, и уж я бы нашел, о чем рассказать, потому что вообще люблю рассказывать, как вы, наверное, уже заметили. К несчастью, я пропустил все представление, поскольку лежал, оглушенный упавшим на голову куском кладки. Совершенно обычное мое везение: происходит нечто захватывающее, а я без сознания.

Так что придется вам обойтись без моих метких наблюдений, и самое лучшее, на что тут можно рассчитывать – это рассказ Луция Домиция. Он сказал, что фасад здания – одного из тех жутких доходных домов, которые постепенно заполоняют весь город – внезапно начал надуваться, как лягушачье горло. Он утверждал, что обалдел и некоторые время пытался сообразить, что происходит, а когда сообразил, было уже поздно кричать, пытаясь меня предупредить. Думаю, ему можно верить, хотя я не могу представить себе, что так уж трудно было схватить меня за руку и дернуть в сторону, если обладаешь сообразительностью примерно как у сухой горбушки. Это не потребовало бы особых усилий. В конце концов, он был совсем рядом, а ему только поцарапало лодыжку.

В общем, стена вроде как вспучилась и лопнула, как болотный пузырь, а с верхних этажей полетели здоровенные куски кладки и прочее – чудо, что здание не рухнуло целиком, от него отвалился кусок стены размером с парус торгового корабля, и это не он упал на меня, а всего лишь какой-то кирпич. Он угодил мне в башку скользом, слева, как раз над левым ухом, и стой я хоть на палец правее, разнес бы мне череп, как яйцо.

Ну, некоторые просто рождены под счастливой звездой, полагаю.

Что произошло дальше, я могу рассказать и без помощи Луция Домиция. Я и сам могу представить его, застывшего надо мной, придавленным обломком стропила (который последовал за кирпичом) в виде огромной фаршированной оливки в середине облака пыли. Это все, что можно сообщить о действиях моего лучшего друга – вытащили меня двое незнакомцев.

Довольно храбрый поступок, поскольку они не могли знать, устоит ли здание или обрушится им на головы, пока они занимаются мной.

Подозреваю, что коренные римляне выработали определенную сноровку и умение действовать в подобных ситуациях, для Рима заурядных. Тем не менее. Эти двое, которые случайно проходили мимо, схватили меня за запястья и оттащили в сторону, подальше от здания на тот случай, если оно вдруг надумает довершить начатое. Позже мы узнали, что нескольким людям повезло куда меньше: один был убит на месте, другой отделался параличом нижней части тела, потому что ему сломало спину. Ужасно, если подумать.

Как я и говорил, Рим сосет.

Ладно.

Первое, что я увидел, открыв глаза, была ослепительной красоты птичка, склонившаяся надо мной со встревоженным видом. Я перепугался, конечно, поскольку я реалист, никаких иллюзий на свой счет не питаю, и единственная ситуация, в которой по пробуждении меня встречает симпатичная женщина, обеспокоено меня разглядывающая – это смерть с последующим воскрешением в Елисейских Полях. И... ну, я уверен, что в раю клево, ты свободен и безгрешен, все твои проблемы позади, и ничего не надо делать, кроме как прогуливаться по траве, кушая фрукты. Я, тем не менее, предпочитаю оставаться живым, благодарю покорно.

Однако эта теория, как тут же выяснилось, имела изъяны, слава богу, потому что блаженные души в Елисейских Полях – и это оговаривается особо – освобождены от мук телесных, а я ощущал такую монументальную головную боль, что ее, наверное, пришлось бы нанести на карты. От боли сияющий образ меня, возлежащего у ног соблазнительной женщины, несколько поблек, и мне сразу стало гораздо лучше. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Кроме того, присмотревшись, я понял, что она скорее симпатяшка, чем величественная классическая красавица. Прекрасные глаза, очень большие, круглые и темные, но нос у нее был примерно как у слонов Ганнибала. Ну, я немного преувеличиваю, но на полтора нормальных нос он вполне тянул. Меньше египетского обелиска или тарана галеры, но это все, что можно о нем сказать. Что касается остального, то ей было примерно девятнадцать, кожа у нее была очень бледной, как свежее молоко в подойнике, одета она была в простую старую одежду, которую до нее, вероятно, носили ее старшие сестры и мамочка.

– Он очнулся, – сказала она, и будь я проклят, если я уловил акцент, хотя в этом деле я остр, как бритва. Она говорила по-гречески, но слегка приквакивая в нос, как при сильном насморке.

Итак, я лежу на спине, наслаждаясь видом (тем, что не загораживал нос) и мечтая, чтобы голова болела не так сильно, и тут, конечно, появляется Луций Домиций и все портит. В следующее мгновение вместо красотки взгляду моему предстало пугало, которое щурилось с таким видом, будто я написан от руки плохим почерком. По крайней мере, вид у него был встревоженный – уже что-то.

– Ты в порядке? – спросил он.

Совершенно дурацкий вопрос.

– Нет, – сказал я. – Голова болит. Мы где? Что случилось?

– Ты в комнате, на постоялом дворе, – ответил он. – На тебя упала стена.

– Что на меня упало?

– Стена. Здание обрушилось и тебя ударило по голове. К счастью, это не причинило тебе никакого вреда. По крайней мере, не думаю, что...

– Прошу прощения, – перебил его кто-то невидимый, и я уловил тот же самый акцент. – Я немного разбираюсь в этих материях, могу я осмотреть его?

Он произнес это так, будто я дутая лошадь на аукционе, хрен воловый. Луций Домиций отступил в сторону и незнакомец занял его место.

Первое, что бросилось мне в глаза – и не могло не броситься – это его нос, в точности как у девушке, только больше. Он был смуглый, загорелый, около двадцати пяти; определенно, ее брат.

– Кто это? – пробормотал я.

– Это очень храбрый человек, который спас твою жизнь, – сказал Луций Домиций таким тоном, как будто я самим своим незнанием демонстрирую крайнюю неблагодарность. – Они с братом вытащили тебя из руин за мгновение до того, как обрушилось все здание. Если бы не они, тебя бы размазало в кашу.

– О, – сказал я. – Ладно. Эээ, спасибо, – добавил я, поскольку всегда старался быть вежливым.

Носатый чувак очень широко улыбнулся, продемонстрировав множество сверкающих белых зубов.

– Пустое, – сказал он. – Я уверен, что для меня ты сделал бы тоже самое, – он склонился надо мной, и не успел я опомнится, как уже оттягивал мое правое веко указательным пальцем. – Головокружение? – спросил он. – Тошнота?

– Ты мне в нос дышишь. Это считается?

Он рассмеялся, как будто я шутки шутил.

– Выживет, – заявил он. – Голова поболит немного – день или два, но ничего серьезного с ним не произошло.

Ну, это было приятно слышать, если чувак, конечно, знал, о чем говорил.

– Ты врач? – спросил я.

– За мои грехи, – ответил чувак. – Наверное, мне лучше представиться. Меня зовут Аминта, это моя сестра Миррина, а моего брата, которой пошел искать трактирщика, зовут Скамандрий. Мы с братом оба врачи и держим практику в Мемфисе, в Верхнем Египте.

Миррина, подумал я, милое имя. На самом деле нет, это скучное, унылое имя, но с ним произошло то же, что и с ее одеждой. Красивая девушка выглядит хорошо в любой одежде, даже в мешке из-под капусты с прорезанными дырками, и ей идет любое имя, даже такое дурацкое, как Миррина. Кроме того, я умирал от желания спросить, имеет ли их брат такой же огромный нос? Подумав, я решил дождаться, когда он вернется, и провести самостоятельные наблюдения.

– Мемфис, – сказал Луций Домиций. – А вы далеко от от дома.

Аминта улыбнулся.

– Мы заметили, – сказал он. – Здесь все такое странное, такое не такое. Такое большое, – добавил он, самую чуточку содрогнувшись. – Но мы с братом всегда хотели повидать Рим, с самого детства. И вот умерла наша тетушка – она была вдовой состоятельного вольноотпущенника, жившего здесь, в Риме – мы оказались единственными ее родственниками, и поэтому пришлось ехать, чтобы присмотреть за домом. И вот мы здесь.

Благие небеса, думал я – симпатичная и к тому же наследница, но для меня, кажется, это не имело значения. Подумаешь, наследница – пустяки какие. Сотрясение там или не сотрясение, но с памятью у меня все было в порядке, так что я без труда мог припомнить, что я маленький, тощий грек средних лет, разыскиваемый по статьям, предусматривающим смертную казнь, в дюжине провинций (но не в Египте), не имеющий за душой ни гроша кроме денег, полученных от безумного убийцы, алкающего нашей крови – но зато одарен крысиной мордой.

И тут у меня возникла идея.

Что я могу сказать? В тот момент она показалась мне неплохой.

– Прекрасно, – сказал я. Я показал на Луция Домиция. – А это кто?

Они оба уставились на меня, как на сумасшедшего.

– Прошу прощения? – сказал Аминта.

– Да вот этот вот, – сказал я. – Парень с толстой шеей. Ваш приятель? Личный раб?

– Но... – глаза Аминты сузились. Тут ему было где размахнуться. – Ты его не узнаешь?

– Да никогда в жизни его не видел, – сказал я.

– Ох, – Аминта медленно кивнул. – Извини за вопрос, но помнишь ли ты свое имя?

– Свое? – я принял озадаченный вид. – Ну как же, конечно... нет, – продолжал я, как будто опешив. – Нет, не помню.

– А! – Аминта быстро кивнул два раза. – Я знаю, что случилось. Удар по голове. Не хочется говорить тебе такое, но ты потерял память.

– Что? – я изобразил панику. – Но это...

– Все в порядке, – наверное, он был хорошим врачом, манеры у него были приятные, успокаивающие.

– В девяти случаях из десяти это временное явление и длится всего пару дней, максимум – месяц. Практически все пациенты, лишившиеся памяти после черепной травмы, полностью выздоравливают.

Я посмотрел на него.

– Почти все?

– Девяносто процентов, как минимум.

– Ты хочешь сказать, что существует один шанс к десяти, что это навсегда? – я задергался, как будто хотел сесть. Аминта мягко вернул меня на подушку. – Это ужасно, – сказал я. – Дай мне какое-нибудь лекарство, скорее!

Он улыбнулся.

– Я могу дать тебе успокоительного питья, – сказал он. – Ты немного расслабишься. В твоем состоянии это наилучшее средство.

– Нахрен расслабление, – сказал я. – Я не хочу расслабляться, мне нужна моя память. Ты врач, так дай мне лекарство для этого.

Он улыбнулся так тепло, что как будто в горячем масле меня искупал.

– Честно говоря, – сказал он, – успокоительное средство – лучшее лекарство. Потеря памяти – это, главным образом, следствие шока и страха. Если ты успокоишься и расслабишься, все пройдет, и память очень скоро к тебе вернется.

– Ты уверен? – вмешался Луций Домиций. Голос его был таким же безумным, каким я притворялся. Тут мне стало немного стыдно. Я знаю, паниковал он главным образом потому, что мы и без моего сумасшествия сидели в дерьме, а кроме того, он рассказал Аминте, что мы странствующие торговцы сардинами из Нижней Писидии или еще какую-то ерунду. Если память ко мне внезапно вернется, и я начну болтать, что я беглый артист своеобразного жанра, а он император Нерон, все слегка усложнится. Разумеется, я не собирался делать ничего такого, но он-то этого не знал.

(Попутно я задумался: а с чего вдруг я так поступил?

Ответ был ясен: я понимал, что единственный мой шанс в смысле девушки – это застрять тут на какое-то время, в течение которого ей придется исполнять роль нянечки, с озабоченным видом промокать мой лоб влажным тампоном, что вызовет во мне огромный прилив благодарности и восхищения ее добротой и состраданием – а это как ничто другое заставляет их соки струиться. Совершенно идиотская идея, обреченная на провал прямо на старте. Определенно, я повел себя как полный псих.

Возможно, это все оттого, что получил по башке).

Тем не менее отступать было поздно. Кроме того, объяснить все это Луцию Домицию было крайне затруднительно, даже если мы с ним останемся наедине на достаточно долгий срок, так что по размышлению я решил ничего не объяснять.

Жестоко по отношению к нему, конечно, но разве не для этого и существуют друзья?

– Вот что, – сказал Луций Домиций. – Я расскажу ему, кто он, может, это оживит его память. Может это сработать?

– Попробуй, хуже не будет, – ответил Аминта.

– Прекрасно. Ну, – сказал Луций Домиций, глядя в сторону, – тебя зовут Эвтидем, ты мой деловой партнер, мы торгуем сушеной рыбой и живем в Коринфе. Это в Греции, – добавил он, а я подумал, вот болван. Я вроде как утратил память, а не рассудок. Кроме того, я не мог не думать, что если я и в самом деле потерял память, то скармливая мне все это дерьмо просто для того, чтобы подкрепить легенду, он наносит мне неустранимый ущерб. И вот я лежу такой, веря всей душой, что я процветающий торговец сушеной рыбой, и тут просыпается моя настоящая память и сообщает, что я банный щипач-неудачник и мелкий прохиндей – да я бы с ума сошел. И у него не было даже такого извинения, как желание закрутить с носатой цыпочкой. Силы благие, сказал я себе, ну до чего ж ты безмозглый.

Но вслух, разумеется, я ничего такого не сказал, а только лежал с беспомощным и жалким видом и повторял время от времени: о, точно – все такое. Аминта таращился на меня поверх своего носа и спрашивал, не припоминаю ли я чего-нибудь, и я отвечал – нет, ничего, и он говорил, – пустяки, еще рано, – и что мне действительно надо хорошенько отдохнуть, а потом нежно ухватил Луция Домиция под локоток и утащил из комнаты.

И мы остались вдвоем – я и клювастая, но обожаемая Миррина. Она присела на край постели, некоторое время меня рассматривала, будто я был самым печальным зрелищем за всю ее жизнь, а потом спросила:

– Как ты чувствуешь себя теперь? Лучше?

Я подумал, о да, еще как.

– Немного, – сказал я. – Голова все еще болит.

– Конечно, – сказала она, вставая. – Действительно, мне стоит оставить тебя в покое, чтобы ты немного поспал.

– Нет, – быстро сказал я. – Я хотел сказал, э, все в порядке, болит не очень сильно.

– Если я промокну твой лоб влажной тканью, тебе станет лучше, как ты думаешь?

Можешь на это поставить, подумал я, но придержал мысль при себе.