Текст книги "Песенка для Нерона"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

– Ну, – сказал я. – Так что ты думаешь?

– Что я думаю о чем?

– О корабле, осел. Мы можем запрыгнуть на него и свалить нахрен с Сицилии. Что скажешь?

Он нахмурился.

– Ну, было бы неплохо, если бы могли на него запрыгнуть. Но я не представляю, как.

– Проклятье, – сказал я. – И вроде это ты у нас образованный тип.

– Ладно, – сказал он. – Давай расскажи мне, как мы сядем на этот зерновоз.

– Да просто, – сказал я.

И да, я совершенно в этом уверен – по крайней мере, это в сто раз проще, чем выжить и сохранить свободу на Сицилии, когда весь остров за нами охотится. Правда, когда я говорил это, никакого плана у меня не было, но не в моем стиле забивать голову мелкими деталями.

– Просто?

– Можем поспорить, – сказал я. – Нам всего-то нужна лодка.

Он посмотрел на меня.

– И зачем нам лодка? – спросил он.

Я щелкнул языком. Иногда он бывал удивительно тупым.

– Если тебе нравятся далекие заплывы, пожалуйста. Что до меня, я предпочту грести, поэтому надо поскорее найти лодку.

К счастью для нас, это не самая сложная задача на побережье таком нищем, что кроме рыбы тут ничего и не едят. Скоро мы обнаружили коротышку с сиреневым лицом, который возился с сетью.

Я подошел к нему.

– Извини, приятель, – сказал я. – Мы реквизируем твою лодку.

Он оглядел нас и, кажется, доспехи и форма не особенно его впечатлили.

– Нет, блин, не реквизируете, – сказал он.

– Извини, – повторил я. – Но это военная необходимость и нам нужна лодка. Ты получишь ее назад, когда мы сделаем свое дело, не переживай на этот счет.

– Я не переживаю, – ответил он, поворачиваясь к нам спиной. – Вы не получите моей лодки. А теперь идите в жопу.

Все пошло как-то не так, как я рассчитывал. Там, откуда я родом, если прибегает солдат и заявляет, что он забирает твою телегу или мула, возражать – значит нарываться в лучшем случае на удар по морде, поэтому никто особенно не возражает. Определенно, римский гарнизон Сицилии был далеко не столь тверд в наведении порядка.

– Эй, ты, – Луций Домиций протянул свою лапу и хлопнул коротышку по плечу. – Мы с тобой разговариваем. А ну-ка брысь из лодки, не то я тебе с этим помогу.

Тот вздрогнул и повернулся.

– А зачем вам моя лодка, между прочим?

Благодаря заминке я успел придумать на это ответ.

– Видишь вон тот большой зерновоз? У нас есть основания полагать, что на борту находятся два разыскиваемых преступника. Нам приказано обыскать корабль и арестовать подонков. Все ясно?

Старикан сморщился.

– Все равно не понимаю, зачем вам моя лодка. Разве у вас, задурков, нет для таких дел военного флота?

– Есть, – сказал я. – Но не здесь. По последним известиям он занят спасением цивилизации от парфянской угрозы. Хотя это неважно, потому что нам и не нужна эскадра-другая боевых кораблей. Нам нужна только лодка. Лады?

Мужик, наверное, еще бы поспорил, но Луций Домиций до половины выдвинул меч из ножен, а вид пары дюймов испанской стали, предъявленных в нужный момент, действует лучше нескольких тысяч слов.

– Все нормально, – крикнул я коротышке, когда Луций Домиций оттолкнулся от берега и взялся за весла, – мы вернем ее тебе еще до заката.

Кажется, он что-то сказал в ответ, но я его не расслышал. Впрочем, могу догадаться, что это было.

– Так, – сказал Луций Домиций, когда мы отплыли на пару десятков шагов от берега, – есть у тебя хоть какое-то представление, как управляться с этой штукой?

– Что, с лодкой? – сказал я. – Да проще некуда. Ты должен просто погружать лопасти в воду, а сам в это время тянуть за рукояти. Вообще ничего сложного.

– А, – сказал он, отправив мне в лицо примерно ведро воды. – Тогда все нормально. Ты будешь грести, раз ты такой опытный, а я сяду сзади и стану править.

– Я? Да я вообще ничего не знаю о гребле.

Он нахмурился, мерзавец.

– Не говори чепухи, – сказал он. – Ты же афинянин, гордый потомок победителей при Саламине, гребля у тебя в крови. Ты прекрасно знаешь, что...

– Нет, не знаю, – ответил я быстро. – На флоте греблю оставляли для бедняков. А мы – сливки общества, всадническое сословие. Мы мчались в битву на чистокровных скакунах, когда твои предки еще выращивали репу в Лации.

– Правда? – ухмыльнулся он. – Как пали сильные! А теперь бери весла, или я выкину тебя за борт. Плавать-то ты умеешь?

– Конечно, умею, – соврал я. – Ладно, ладно, бери румпель, посмотрим, что я смогу сделать.

Как я и говорил, ничего нет проще гребли. Это все равно как размешивать свежезабродившее вино в бочке, только ложка в шесть шагов длиной. Не знаю, почему Луций Домиций устроил из этого такую проблему.

– Ладно, – сказал я, когда лодка заскользил по воде, как здоровенный жук. – Снимай доспехи и кидай их в воду.

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

– Чего?

– Того. Избавься от них. Давай быстрее, пока мы не доплыли.

– После всех этих трудностей, с которыми мы их заполучили? Ни за что.

Я вздохнул.

– Ради всего святого, почему любое мое предложение ты встречаешь нытьем и стонами, а?

– Не знаю, – сказал он. – Может, потому что ты беспрерывно усаживаешь нас в говно. А может, я просто брюзга.

– Доспехи, – сказал я. – А также плащ и все остальное. Давай выкидывай.

Он сдался и принялся хоронить металлические изделия в море. Я занялся тем же – крайне неловко, поскольку в то же время пытался грести. Открою вам секрет, кстати: если пытаться грести одной рукой, а другой тем временем возиться с ремешком шлема, лодка начнет ходить кругами.

К счастью, зерновоз еле полз. Но даже при этом я надорвал спину, пока доставил нас к нему. К этому времени мы утопили все армейское хозяйство за исключением ремней и мечей.

– Эй! – крикнул я как только мог громко. – На корабле!

Я почти поверил, что меня или не слышали, или притворились, что не слышали, когда над бортом показалась чья-то голова.

– Чего надо? – закричали в ответ.

– Куда направляетесь?

Мужик на корабле пожал плечами.

– В Остию, – ответил он. – А вам-то что?

– Подбросите?

– Нет.

Это застало меня врасплох.

– Ох, – сказал я. – Ты уверен? Мы заплатим.

– Это другое дело! – закричал мужик. – Тридцать драхм с каждого. И сорок за еду, – добавил он.

Я улыбнулся, хотя не думаю, что он мог разглядеть мое лицо с такого расстояния.

– Вообще-то, – сказал я. – Я думаю, мы сможем договориться.

– Договориться?

– У нас есть ценные вещи, – заявил я. – Стоят гораздо больше сорока драхм.

– А они у нас есть? – пробормотал Луций Домиций. – Это для меня новость. .

– Заткнись, – сказал я ему. – Ну что? – спросил я корабельщика. – Что скажешь?

– Это зависит от того, что у вас есть.

Хороший вопрос.

– Ну, – сказал я, – для начала у нас есть два прекрасных меча, оба с ножнами и поясами, самыми наилучшими, – мужик ничего не сказал, так что я продолжал. – Лучшая испанская сталь, любовно выделанная выдающимися мастерами, гарантия...

– Нет, – сказал мужик.

– Что?

– Нет. Мечи меня не интересуют.

– Ох, – я огляделся вокруг. – Что ж, а как насчет прекрасной, крепкой гребной лодочки? Всего один владелец, прекрасное обращение, добавим пару весел совершенно бесплатно.

– Нет, спасибо.

Ситуация становилась отчаянной.

– Ладно, – сказал я. – И это мое последнее предложение. Как насчет высококачественного, сертифицированного раба? Прекрасное состояние, в расцвете лет, все умеет.

– Чего? И где он?

– Вот, – ответил я, указывая на Луция Домиция. – Вот, посмотри на эти плечи, они как специально созданы для перетаскивания здоровенных амфор с зерном. Интересно или нет?

– Ты, ублюдок... – начал Луций Домиций, но я пнул его в щиколотку и он заткнулся.

– Ну, не знаю, – сказал корабельщик. – Рубашка и обувь в комплекте?

– Ага, пойдет, – сказал я. – Почему нет? Но тогда добавь к еде и вино.

Он все сомневался.

– Зубы? – спросил он.

– Что ты имеешь в виду – зубы? – спросил я.

– Как у него с зубами? – сказал корабельщик. – Все на месте или что?

– Конечно, – сказал я. – Дохрена зубов у него. Слушай, ты согласен или мне подождать следующего корабля?

Мужик замешкался на секунду и кивнул.

– Договорились, – сказал он. – Но спать ты будешь на палубе, с командой, так?

– Мне подходит, – сказал я. – Люблю свежий воздух.

Мужик исчез, а через борт перекинули веревку.

– Похоже, получилось, – сказал я радостно. – Следующая остановка – Италия.

Луций Домиций, однако, был далеко не в восторге. На самом деле он корчил мне довольно страшные рожи.

– Ты, дерьмо, – прошипел он. – Ты полный засранец. Ты только что продал меня этому человеку.

Я пожал плечами.

– Ну и что? – сказал я. – Слушай, не беспокойся о...

– Не беспокойся? Ты что, последнего ума лишился?

– Успокойся уже, – сказал я. – Это же очень просто. Это значит всего лишь, что мы покинем корабль немного раньше, вот и все.

– Ничего подобного, – заныл он. – Ты вообще знаешь, что делают с беглыми рабами?

– Конечно, – сказал я. – Более-менее то же самое, что сделают с нами солдаты, если мы не уберемся нахрен с Сицилии. А теперь заткнись и постарайся вести себя по-рабски. Ты много раз это делал, так что проблем быть не должно.

– Да, – прохныкал он. – Но в те разы я только притворялся.

– Ну, а на сей раз это правда, поэтому тебе будет даже проще. Давай, – сказал я, потянувшись к веревке. – Все будет хорошо. Я когда-нибудь подводил тебя?

Может, он чего и сказал на это, но я уже полез по веревке и не расслышал.

Пять

Должен сказать, путешествовать на зерновом судне оказалось не так плохо. Они отличаются от других кораблей, на которых все забито и если чихнешь, всех на борту забрызгаешь. Пространства хватает, чтобы вытянуть ноги, и грузовые суда не болтает так, как маленькие торговые кораблики. В остальном они довольно примитивны, имейте в виду – когда надо посрать, приходится устраиваться на скамеечке в корме и свешивать задницу над океаном, но все-таки это не самая скверная позиция из возможных, уж поверьте.

Луций Домиций был, конечно, не столь позитивно настроен. После того, как его раздели и осмотрели, проверяя, все ли у него на месте, он получил должность корабельного кока, поскольку предыдущий сбежал с корабля в Камарине, а замену ему найти не успели. Я попытался объяснить, что прежде он готовил нечасто, но это никого не беспокоило, и у меня сложилось впечатление, что всем все равно, кто выполняет эту работу, если это не они сами. Немного погодя я понял, почему: никакой радости следить за здоровенными котлами с горячим маслом и кипятком, когда начинает штормить. Тем не менее он довольно быстро приспособился, отделавшись всего несколькими небольшими ожогами. Что его действительно бесило – что на ночь его сажали на цепь, на чем настоял капитан: берег был близко, и он опасался, что Луций Домиций как-нибудь ночью выпрыгнет за борт и доплывет до берега. Я говорил, что этого можно не опасаться, и совершенно не кривил душой, поскольку берег был сицилийский, но он заявил, что береженого бог бережет, а скандала я устраивать не хотел.

Команда на первый взгляд показалась мне толпой пиратов, но позже выяснилось, что они в порядке, более или менее. Примерно половина была греками, которые не переставая болтали, а другую половину составляли испанцы, египтяне и пара италийцев, и они не говорили ни слова. Большую часть времени они тянули канаты и лазили по вантам, как и положено морякам, но по вечерам все рассаживались на палубе около камбуза, поглощали бобы с беконом и трепались – или, скорее, греки трепались, а остальные слушали или нет. Первые два вечера, когда я присоединялся к ним, все замолкали и молча таращились на меня, даже греки; но держать рот закрытым требовало от греков слишком много усилий, так что вскоре один из них спросил, откуда я. Я сказал: из Филы, что в Аттике, и этого оказалось достаточно. Два грека были афинянами и сразу пошли вопросы, знаю ли я такого-то и такого-то, и довольно быстро выяснилось, что мы все дальние родственники, седьмая вода на киселе, как вообще все в Аттике. Конечно, в ответ на все их вопросы я не говорил правды, потому что раскрывать свою личность было последним, чего я хотел, но я знал достаточно народа в Филе, чтобы они не заметили никакого подвоха. Как только он решили, что я нормальный парень, то начали разговаривать даже с Луцием Домицием, что сильно упростило всем нам жизнь. Он заранее продумал, кем прикинуться, и приготовил все нужные ответы. В этом деле он всегда был хорош.

– Я из Галисии, – сказал он, будучи спрошен. Это был хороший ответ, потому что со своими рыжеватыми волосами и толстой шеей он мог сойти за кельта. – Дома меня звали Бренном, а нынче я откликаюсь практически на любое имя.

Все расхохотались, но один мужик нахмурился и сказал:

– Для кельта ты очень хорошо говоришь по-гречески. На самом деле я принял тебя за италийца.

Луций Домиций скорчил очень грустную рожу.

– Что ж, – сказал он. – Это длинная история.

– И что?

– Ну, – начал он, продолжая отдраивать котел, – если хотите знать, я происхожу из лучших людей Галисии. На самом деле у себя на родине я кто-то вроде царевича. Но когда я был еще ребенком, римляне забрали меня вместе с другими заложниками, чтобы наш народ вел себя хорошо. Меня увезли в Рим, где я и вырос. Ходил в римскую школу и все такое прочее.

Команда была впечатлена.

– Ты серьезно? – спросил один из моряков. – Так как же ты оказался здесь?

Луций Домиций пожал плечами.

– Должно быть, мой народ что-то там напортачил, потому что в один прекрасный день, когда мне было пятнадцать, прямо на урок философии явились солдаты – все с мрачным и торжественным видом – забрали всех галисийских ребят и вывели нас из класса. Половина пропала неведомо куда, не знаю, что с ними произошло – думаю, им отрубили головы, потому что все это были важные персоны, сыновья и племянники царя. Остальных продали в рабство и с тех пор – без обид, ребята – с тех пор я все катился под гору.

Определенно, все решили, что это очень грустная история, потому что смотрели на него и мрачно кивали, а один моряк даже налил ему выпить.

– Должно быть, очень хреново, – заметил один из афинян, – родиться царевичем и закончить рабом. Заставляет задуматься.

Луций Домиций пожал плечами.

– Это произошло очень давно, – сказал он. – Рабом я прожил гораздо дольше, чем был царевичем, так что у меня было время привыкнуть. Просто вот так повернулись дела, что поделаешь.

По-моему, моряков впечатлили его достоинство и твердость. Меня впечатлили, хотя я знал, что он просто по ушам ездит.

– Может, тебе даже повезло, – встрял другой грек, иллириец со сломанным в двух местах носом. – В смысле, ты же остался в живых. Тем другим парням посчастливилось меньше.

Луций Домиций вздохнул.

– Да не говори, – ответил он. – Когда я думаю о прошлом, то говорю себе: лучше быть живым рабом, даже если твой хозяин – мелкий прохиндей, чем великим императором мертвецов.

Это их тронуло, некоторые затрясли головами, как козлы, и стали говорить, что сказано очень верно. Мне тоже в тот раз так показалось. Потом я обнаружил, что это практически прямая цитата из "Одиссеи" Гомера, слегка переделанная на современный лад. Мог бы догадаться.

Итак, мы потихоньку продвигались вдоль сицилийского берега, в мире и спокойствии; и как-то к кораблю подошла маленькая лодка, в которой были старик и две женщины с каким-то товаром. Пытаясь всучить его морякам, они сообщили поразительные новости.

Это было понятно из того, как повели себя моряки. Поскольку у нас со стариком не могло быть никаких дел из-за полного отсутствия у меня денег, пришлось подобраться поближе и просто подслушать.

– Честное слово, – говорил старик. – Сам узнал позавчера вечером от приятеля в городке, а тому сказал возчик, слышавший от мужика на рынке, которому рассказал цирюльник, который брил парня с корабля, пришедшего из Рима; а этот парень, моряк, отплыл из города, когда об этом только стало известно, так что новость свежайшая.

Моряки качали головами, как будто приключилось что-то скверное.

– А ведь он был не так уж и стар, – сказал один. – В смысле, не мальчишка, конечно, но и не старик.

– Шестьдесят девять, – сказал торговец. – На шесть лет моложе меня, а я все еще крепок. Все от жизни, которую они ведут – все пьянки да девки. Вот и мрут во цвете лет.

Они еще поболтали на эту тему, потому появился капитан и велел старикашке проваливать, поэтому больше я ничего не узнал до вечера, когда все принялись обсуждать новости, даже испанцы и египтяне.

Как я и думал, умер важный человек. На самом деле важнее его вообще никого не было: император Веспасиан.

Как только я услышал имя, то тут же посмотрел на Луция Домиция – мне стало интересно, как он это воспринял, а он знай себе помешивал бобы, как будто не понимал, с чего вся суматоха.

– Он был нормальный, – сказал один из италийцев. – Конечно, не совершенство, так ведь у всех есть свои недостатки. Но в целом он был ничего.

– Верно говоришь, – вставил один из греков. – Особенно если подумать, кто мог оказаться на его месте.

– Точно, – сказал один из испанцев. – Скажем, что было бы, если б этот засранец Гальба усидел на троне?

– Или Отон, – сказал один из греков. – Уж такая это была сволочь, Отон – не описать.

– Да если на то пошло, и Вителлий не подарок, – сказал еще кто-то. – Этот был хуже всех, как ни посмотри. Старый Веспасиан оказал всем услугу, проломив ему башку.

За их спинами Луций Домиций прочистил горло.

– Хрен с ним, с Вителлием, – сказал он. – Да и с остальными тоже. Если вы выбираете самого злобного ублюдка, то как насчет Нерона?

Тут все принялись кивать и бормотать – верно, этот был самым плохим. Я, конечно, лишился дара речи, думая, не сошел ли он с ума, но психом он не выглядел. Совсем наоборот.

Что лишний раз доказывает, что нельзя судить о человеке по внешнему виду.

– Я имею в виду, – продолжал Луций Домиций, – все прочие задерживались наверху всего-то на день-другой, поэтому трудно сказать, что они из себя представляли. Может быть, будь у кого-нибудь из них побольше времени, он бы тоже оказался ничего. Вероятность этого невелика, уверяю вас, – добавил он, когда некоторые моряки принялись качать головами, – но возможно все – они могли измениться, открыть новую страницу своей жизни, умостившись как следует в курульном кресле. Но Нерон – ну, этот ублюдок сидел над нами пятнадцать лет, так что мы точно знаем, что это был за тип, – Луций Домиций сморщился, как от зубной боли. – Хотел бы я посмотреть на человека, который сможет оправдать его деяния, да где ж такого взять?

Один из греков закивал так яростно, что я испугался, что у него голова отлетит.

– Злобным дерьмом был этот Нерон. Правильно сделал, когда убил себя.

– Не соглашусь, – сказал Луций Домиций (а я подумал: ну, привет). – Нет, быстрая, легкая смерть слишком хороша для него. Его должны были поймать и подвесить за яйца на воротах дворца, чтобы вороны выклевали ему глаза.

Никто на это не возразил.

– Поделом было бы ему, – сказал один испанец, – за все, что он натворил.

– Да взять хоть убийство матери, – сказал один из италийцев. – Казнил собственную мать, как будто она была преступница. Человек, способный на такое...

Луций Домиций содрогнулся.

– Невозможно даже подумать об этом, – сказал он. – Хотя надо иметь в виду, что она тоже была злобной сукой, по крайней мере, я так слышал. Но все равно это его не извиняет, так?

– О, эта Агриппина была чистая змея, – сказал один из афинян. – Никаких сомнений, она бы его уморила, если б он не успел раньше.

– В таком случае, она оказала бы миру большую услугу, – сказал Луций Домиций резко. – И вообще то, что она была развратной и коварной сукой, не имеет значения. И даже тот факт, что она бы точно его убила, если б он ее не убил, не имеет значения. Она была его матерью, так что нет для него никаких извинений.

– Ох, не знаю, – встрял один из греков. – А как же Эдип?

Смущенное молчание.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Эдип, – повторил грек. – Его мама поступил так с его папой, и он ее убил. Я видел в театре.

– Ты говоришь об Оресте, – возразил другой грек. – Эдип – это тот, который убил папу и переспал с мамой. Хотя я слышал, что и Нерон поступил так же.

Луций Домиций опять вздохнул.

– Не удивлюсь, если этот ублюдок способен и на такое. Хотя и не вижу, с чего бы ему хотеть такого. Я слышал, что для росписей на вазах она не очень-то не годилась.

После этого беседа на некоторое время прервалась, и я размышлял, как бы сменить тему, когда кто-то сказал:

– Ну, я никогда не слышал, чтобы он убил своего отца, но зато говорили, что он прикончил старика Клавдия, а тот вроде был его дядя, разве нет?

– Двоюродный дед, – сказал Луций Домиций. – Формально он стал отцом Нерона, когда женился на Агриппине. Она была его племянница, понимаете?

– Что, племянница Нерона? Я думал, она была его мать.

– Нет, – сказал Луций Домиций терпеливо, – она была племянницей Клавдия.

– И он на ней женился? Старый развратник.

Луций Домиций пожал плечами.

– Ну, римские аристократы смотрят на вещи иначе. Но да, я не вижу, как можно исключать участие Нерона в убийстве Клавдия. Вообще-то ему тогда было сколько... шестнадцать, семнадцать лет, но в их кругах это ничего не значит. А Клавдий был хорошим императором. По крайней мере, неплохим.

Всех это заявление рассмешило.

– Да ну брось, – сказал кто-то. – Клавдий был развратный старый козел, и людей казнил направо-налево. Кто бы его не грохнул, он это заслужил.

– Это верно, – сказал другой. – Он позволял советникам, своим вольноотпущенникам, убивать людей ради их денег. И разве он не менял жен, так что никто не мог уследить, на ком он сейчас женат? Все, что можно сказать о Клавдии хорошего, это что он был лучше того парня, что был перед ним.

– Точно, – сказал один из египтян и добавил, – А кто это был? Не могу припомнить.

Грек рассмеялся.

– Калигула, ты, клоун. Ну ты знаешь, тот маньяк, который вообразил себя богом. Я так думаю, он был хуже всех.

– Кроме Нерона, – твердо сказал Луций Домиций. – Нерон был наихудшим.

Все опять закивали.

– Нерон был полнейшим днищем, – сказал испанец.

– Рад, что ты согласен, – сказал Луций Домиций. – Да возьми хоть налоги.

Грек нахмурился.

– На самом деле, – сказал он, – тут ты не прав. С налогами во времена Нерона были неплохо, на самом деле они даже снижались, по крайней мере в наших краях. Я помню, потому что отец состоял в налоговом комитете нашей деревни, и он говорил, что Нерон снизил налоги по сравнению в прежним уровнем. Но вообще-то это ничего не меняет.

– Именно, – сказал Луций Домиций. – В конце концов, чего хорошего в низких налогах, если цены при этом растут и растут? Как это было в правление Нерона.

– А они росли? – один из моряков постарше поднял голову. – Я такого не помню. Вообще-то цены при Нероне падали. Я это знаю, потому что в когда в нашей области случилась засуха, правительство вмешалось и установило твердые цены на зерно. Но я не думаю, – добавил он, – что в этом была заслуга Нерона. Скорее, кто-то из его советников постарался.

– Скорее всего, – сказал кто-то. – Не думаю, что Нерон вообще знал, что происходит в его империи. Все, что его заботило – это поэзия и игра на арфе. Что это за император вообще, я вас спрашиваю?

– Как раз собирался это сказать, – заявил Луций Домиций. – Выставлять себя на посмешище, наряжаясь в шелка и красуясь на сцене, вместо того, чтобы заниматься чем-нибудь полезным. Вы же знаете, что пока он был у власти, не случилось ни одной доброй войны? Курам на смех. И он еще этим гордился, слизняк бесхребетный. Хвастался этим, в то время как солдатам нечем было заняться, кроме как целый день резаться в кости в казармах.

– Ужасно, – сказал италиец. – Но все изменилось, когда появился Веспасиан. Он же разобрался с этими евреями?

– И бриттами, – добавил грек. – Перебил тысячи этих дикарей. При нем армии всегда было чем заняться.

– Неудивительно, что налоги растут, – сказал я. – За войны надо платить.

– Да, – признал Луций Домиций, – но по крайней мере, он не тратил деньги на дворцы, храмы и прочее дерьмо, как Нерон. Тот был прямо одержим всей это ерундой – искусством, архитектурой, все вот этим. Понятно дело, он не мог позволить себе воевать.

– Ага, это было неплохо для художников там или для штукатуров, – заметил италиец. – Например, мой дядя, он штукатурит и пишет фрески. Во времена Нерона дела у него шли неплохо. Но ему не нравилось, он говорил, работать на этого засранца. Он чувствовал вину, говорил он, все время, пока работал.

 – Неудивительно, – сказал Луций Домиций. – И не забывайте, это ведь Нерон устроил Великий Пожар, чтобы избавиться от старых трущоб и навтыкать повсюду помпезные новые здания.

– Это верно, – сказал грек. – Он и виноват в пожаре. Он и христиане.

Египтянин кивнул.

– Они действовали сообща, – сказал он. – Ну, так я слышал. Нерон раздал им факелы и отправил поджигать дома спящих людей. Им нравится заниматься такими делами, христианам. Это потому, что они евреи.

– И рабы, – добавил грек. – Все они рабы или вольноотпущенники. Наделали же они делов, если хотите знать мое мнение.

Луций Домиций взял нож и принялся резать лук.

– Что меня действительно бесит, – сказал он, – так это лицемерие этого козла. Едва только пожар слегка утих, он явился в город, давай руководить пожарными командами, сам таскал ведра с водой, как будто беспокоился о людях. И это при том, что сам и начал этот проклятый пожар. Не могу представить, как так можно себя вести.

– Ну, он же был больной на всю голову, нет разве? – сказал грек.

– Да уж не без этого. Иначе он бы не маялся всем этим переодеванием и пением на публике. Поганый голос у него был, кстати, хотя мой папаша всегда говорил, что на лире он играл хорошо. Он слышал его однажды, когда тот посещал Грецию. Но пел он не лучше нашего старого кота?

– Твой папаша?

– Нерон.

– А, ну да. На самом деле, – рассказывал кто-то еще, – я слышал, что он заставлял сенаторов ходить в театр и слушать его кошачьи концерты, еще двери все запирал, чтобы никто не сбежал, пока он не закончит.

– Я тоже такое слышал, – отвечали ему. – Люди засыпали, у некоторых случались удары и сердечные приступы, но никому не позволялось выйти вон, ни по какой причине. Какой же, блин, фарс!

– Точно, точно, – сказал Луций Домиций. – Я хочу сказать, разве так надо обращаться с римскими сенаторами? Совершенно никакого уважения.

Некоторые моряки захихикали.

– В жопу римских сенаторов, – сказал один из них. – Уважение? Да ладно, мы же говорим о богатых ублюдках, которые владеют огромными поместьями по всему миру, и работают на них рабы, так что свободные не могут с ними тягаться и идут по миру. Уж я-то знаю – почему я, по-вашему, здесь, а не подрезаю лозы у себя дома? Из-за одного-двух скучных концертов они от меня сочувствия не дождутся. Что они, что Нерон, они друг друга стоили, вот что я скажу.

Это их рассмешило.

– Жаль, что он так мало их повесил, – сказал испанец. – Всем было бы только лучше. Да он мог бы вообще их всех истребить, никто бы плакать не стал. Не то чтобы я одобрял убийства, но некоторые лучше всего в мертвом виде.

– Не могу не согласиться, – сказал Луций Домиций. – И в первую очередь – Нерон.

– Что это была за хрень? – спросил я его на следующий день, как только появилась возможность поговорить с глазу на глаз. – Ты что, совсем с ума соскочил, или что?

Он только улыбнулся, продолжая чистить луковицы.

– Напротив, – сказал он. – Не думаю, что когда-либо вел себя разумнее.

– Занятно ты себе представляешь разумность, – пробормотал я. – Говорить о себе такие вещи.

– Я наслаждался разговором, – ответил он. – Он успокоил мой ум. Все эти годы, видишь ли, каким-то краем ума я все время чувствовал, что я сделал что-то не так, сотворил что-то на самом деле плохое. А теперь мне кажется, что ничего подобного, и что самое худшее, в чем меня можно обвинить – я заставлял римских сенаторов слушать музыку. И кстати, кое-какие вещи были очень неплохи, если я вообще могу судить о них.

Он смахнул лук в котел и вытер нож о рукав.

– Так что наконец, – сказал он, – я сумел разобраться, чего хочу.

– О, серьезно? – сказал я. – И что же?

– Очень просто, – сказал он. – Я хочу домой.

Несколько мгновений я не понимал, что он имеет в виду.

– Домой?

Он кивнул.

– Правильно, – сказал он. – Домой. Туда, где я вырос. Я много думал об этом, и вот: я хочу увидеть Рим снова, пока жив.

– Вот что я тебе скажу, – заявил я. – Если ты отправишься в сторону Рима, твое желание сможет исполниться. Проживешь ты недолго.

Он пожал плечами.

– Ну и что? – сказал он. – Подумаешь. Ох, да сам прикинь, Гален. С тех самых пор, как мы вместе, с той ночи в подвале Фаона, на каждом шагу нашего пути мы всего лишь на полпальца обгоняем палача. Мы побывали в половине камер смертников империи, и каждый раз, когда нам удается выкарабкаться, за нами принимаются охотиться за что-нибудь другое, – он покачал головой, сам удивляясь своим словам. – И знаешь что? – продолжал он. – Самое страшное в том, что страдаем мы из-за каких-то пустяков: воровства и жульничества, а частично даже из-за того, чего вообще не делали – одним словом, какой-то ненужной хренотени. Проклятье, Гален, если уж мне суждено провести остаток жизни, балансируя на краю смерти, то я лучше проведу его дома, а не на вонючих улицах где-нибудь в Паннонии или Киренаике. И если меня распнут или четвертуют, то пусть лучше за что-нибудь стоящее. Например, за то, что я – это я.

Я был просто оглушен, не подобрать другого слова; натурально, как будто кто-то отоварил меня по башке обрезком свинцовой трубы.

– Ты свихнулся, – сказал я. – Ты не можешь туда возвращаться. Ты же в розыске, ради всего святого.

– Конечно, – сказал он. – И в Италии, и в Пергаме, и в Реции, и в Лузитании, и в Иллирике, и в Либурии, и в Памфилии, и в Вифинии, а теперь еще и на Сицилии,– он рассмеялся, хотя я не видел в этом ничего смешного. – Знаешь, – продолжал он, – возможно, Рим для меня – самое безопасное место в мире. В конце концов, в нем я уже умер. Это может стать преимуществом.

Ну, что я мог на это сказать? И все же не было никакого смысла тратить нервы на этого идиота, поэтому я просто сказал:

– Что ж, ты сменил мелодию, а? Это же ты всю дорогу боялся до усрачки, что тебя узнают.

– Знаю, – кивнул он. – Но в последний раз, в той камере на Сицилии, я наконец все понял. И все благодаря тебе, конечно же – тебе и твоим блистательным аферам и крутым поворотам в карьере. Благодаря тебе стало так, что быть мной менее опасно, чем быть не мной. А потом, когда я врезал тому солдату... Ты помнишь, тому здоровому уродливому козлу на складе – я не собирался делать ничего подобного, просто внезапно это показалось очевидным ходом, и я врезал ему, и это сработало; и знаешь что? Я не боялся. Десять лет назад я бы никогда на такое не решился, я бы замер от ужаса от одной мысли поднять руку на солдата на полголовы выше меня, – должно быть, он заметил, что я перестал понимать, о чем он, потому что продолжил. – Это просто, я действительно больше не боюсь, потому что понял, кто я. И я имею в виду не того, кем я был – я говорю о том, кто я сейчас. Разве это пустяки, Гален? Я сшиб с катушек здоровенного мордоворота всего одним ударом, он даже не понял, откуда ему прилетело.