Текст книги "Песенка для Нерона"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Одиннадцать

В детстве меня мучил один кошмар. Я был дома и бродил по нему в полном одиночестве – целую вечность (дом во сне оказывался гораздо больше), никого не находя. Затем я поворачивал за угол и входил в амбар и обнаруживал там всех, кого я знал, лежащих грудой, мертвых. Иногда они оказывались порубленными на куски, иногда покрыты нарывами, будто умерли от чумы, а раз или два – высохшие и скрюченные, словно пролежали так целый год. Это был по-настоящему ужасный сон, обычно я видел его, объевшись зелеными смоквами.

Может, дело в смоквах, а может, это был один из тех пророческих снов, которые насылают боги, чтобы сообщить, что нас ожидают действительно говеные времена и нет ничего, что мы можем с этим поделать. В общем, если это был пророческий сон, то предупреждал он как раз о том, что я увидел, высунувшись из-за шторы.

Я и раньше видел мертвецов – а кто их не видел? Я видел их лежащими в кроватях, или лицом вниз в канавах, или сидящими у стены, уронив голову на колени. Я видел их изрубленными и раздавленными, согнутыми и переломанными, качающимися у дна, как огромные белые карпы, выпрашивающие хлебные крошки. Я видел их свисающими с крестов на обочинах дорог, с торчащими из-под кожи костями. Я замечал их между пасущихся коров, я видел их высохшими, ломкими и хрупкими, вытащенных из древних могильников и сложенных штабелем, как отходы, встречал их виде разрозненных членов, вывернутых из земли плугом на забытом кладбище. Я видел, как их выносят из домов под горький плач, или перешагивал через них на рыночной площади, потому что ни у кого не доходили руки их убрать. В общем, я знаком с ними, и большую часть времени ничуть по этом поводу не беспокоюсь.

Но эта бойня была совсем другая. Я не впадаю в сентиментальность или слезливость. Если мертвец – не я, мне нет до него никакого дела. Но там было очень плохо. Оскорбительно. Знаете, что мне это напомнило? Представьте ребенка богатых родителей, испорченного поганца, который привык из-за любой малости впадать в ярость и швыряться чем попало – всем, что подвернется под руку – об стены и об пол, топтать разбросанные по полу игрушки, лупить куклой по косяку, пока она не разлетится на куски, рвать одежду, портить хорошие вещи просто так – в общем, на все это нельзя смотреть без отвращения. Здесь были не только мертвецы, вперемешку с ним была разбросаны изысканные яства, серебрянные приборы и все самое лучшее, с любовью выбранное для особого случая – и все это толпа ублюдков разнесла на куски и растоптала, будто испорченные богатые детки, решившие испортить день рождения. Это было ужасно. Поллиона было непросто найти: кто бы не нанес ему могучий удар мечом, он разрубил его от ключицы до середины груди. Чтобы сотворить такое даже испанским мечом, требовалось очень много злости. Я искал Луция Домиция, конечно, и поэтому не слишком внимательно его разглядывал (хотя отчетливо помню, что когда перешагивал через него, подумал: ну, вот они, мои шестьсот тысяч сестерциев; бля, бля, бля). Но Луция Домиция не было даже по частям. Это хорошо, сказал я себе, это значит, что он жив, или по крайней мере еще не мертв (а это, если подумать, самое большее, что можно сказать о любом из нас).

Всем вашим проблемам придет конец, вспомнил я. Ну да, конечно.

И тут я подумал: а ведь она не видела, как я убегал через дверь, потому что я еще не убегал. И тогда я подумал: они разговаривали, как добрые знакомые, Бландиния и тот тип. И тогда я подумал: «ваши проблемы очень скоро закончатся». Сука, подумал я.

Итак.

Время принимать решение. Я могу выйти из комнаты или остаться здесь. Я могу отправиться искать Луция Домиция, может, предпринять какие-то усилия, чтобы спасти его жизнь, или свалить отсюда, свалить из Рима и свалить из Италии, и продолжать в том же духе, пока не упаду с края света или не отшибу пальцы ног о Геркулесовы Столпы – как Одиссей, только наоборот. Мне решать. Никто не скажет: «не будь таким тупицей, Гален» или «ты не можешь так поступить, Гален». Никто не вмешается, никто не уболтает на то, чего бы я лучше не делал. Только я сам.

Только я.

В жопу, подумал я. Потому что я себя знаю. Я знаю – я не герой, я не хороший человек, и даже не очень-то человек. Я маленький крысолицый грек.

Люди знают, чего от меня ожидать. Я знаю, чего от меня ожидать и на что я способен. О, я знаю, как поступил бы Каллист. Он бы ринулся на поиски, отыскал их, отыскал Луция Домиция и был бы убит при попытке его спасти. Я знаю, как бы поступил Луций Домиций, если бы все вышло наоборот. Он бы ринулся на поиски, нашел меня и был бы убит. Но я себя знал, и знал так же, что я собираюсь сделать. Я собираюсь сбежать. Так я сделал.

Прекрасный был план, один из самый лучших у меня. Жаль, что он не сработал.

Добрался я только до главных ворот. Я остановился, огляделся, прислушался —внимание к деталям, понимаете? – и сделал шаг на улицу; в этот момент кто-то схватил меня за плечо и прижал к стене.

– Так, – сказал он.. – Имя.

Странный вопрос. Он или уже знал, кто я такой, или ему должно быть все равно, раз я так и так попался.

– Имя, – повторил он нетерпеливо, и до меня дошло, что может я и в дерьме, но это совсем другое дерьмо, непредвиденное.

– Гиацинт, – ответил я.

– Отлично, – произнес голос. – Теперь: что ты делал в этом доме?

Тут я, конечно, догадался, кто это прижимает меня к стене. Кроме проклятой стражи, некому. Я бы целую лужу напрудил со смеху, если бы после стояния за шторой во мне хоть что-то осталось. А, я не говорил, что обмочился? Ну, это одна из тех вещей, которые не должны интересовать слушателей.

– В каком доме? – ответил я довольно по-дурацки.

– В доме, из которого ты только что вышел, – сказал он. – Повернись, только медленно. Давай-ка мы на тебя поглядим.

Ну да, это оказался сержант стражи. Типичный образчик: крупный италиец с угловатым лицом и большим пузом, обтянутым кольчугой. За его спиной скучали пятеро стражников с копьями и мечами. И где ж вы прячетесь, ублюдки, когда вы нужны?

– Понимаешь, – продолжал сержант. – Просто я знаю, что дом пуст. Он уже много лет пустует, с тех самых пор, как Филиппа Марона казнили за измену. Так чего ты там делал?

И тут меня озарило.

– Ладно, – сказал я. – Тут вы меня поймали. Я хотел чего-нибудь спереть, да только там ничего нет, как ты и сказал. Ничего, кроме паутины и дохлых птиц.

Сержант расхохотался.

– Ты не местный, – сказал он. – А то бы знал. Боже, ну ты и недотепа. В городе тысячи домов, а ты ухитрился ограбить пустой. Боги, должно быть, тебя ненавидят.

– Да, – сказал я. – Но все-таки не очень сильно, иначе они подставили бы меня на выходе из жилого дома с десятком серебряных блюд под рубашкой. Вот тогда бы я всрался.

Сержант нахмурился. Под таким углом он на ситуацию не смотрел. Выходило, что раз я ничего не украл, меня нельзя повязать за кражу. Дверь была определенно цела, замок не поврежден, так что взлом тоже отпадал. В сущности, я был невинен, как свежее оливковое масло, только из-под пресса, и он это знал.

– Мда, – сказал он. – Похоже, боги тебя все-таки любят.

От отпустил мое плечо, но не сказал ничего насчет того, что я могу идти. Опыт подсказывал подождать, пока он не произнесет это вслух. Помогает от копья в спину.

– На самом деле, – продолжал он. – Повезло, что мы встретились, потому что вас-то я и искал.

Это застало его врасплох.

– Да иди ты, – сказал он.

– Так и есть, – сказал я. – Понимаете, дом не так уж и пуст. Вообще-то в нем полно трупов.

Он моргнул.

– Трупов?

– Пара дюжин, пожалуй, – сказал я. – Хотя вообще-то я не считал. Убиты, если на глазок. Или так, или они от души передрались между собой, так что в конце концов никто не выжил. Но это вам судить, так ведь? В конце концов, трупы – это по вашей части.

Сержант, должно быть, был старый служака, потому что и ухом не повел, увидев все это месиво. Один из братушек только заглянул внутрь и кинулся блевать, но сержант, кажется, вообще не взволновался.

– Так, – сказал он наконец, пихая тело Лициния Поллиона носком сапога. – По крайней мере мне понятно, что это сделал не ты – больно ты тощ для того, чтобы разрубать людей пополам. Кроме того, кто бы не грохнул этого парня, он должен быть залит кровью с головы до ног из шейной артерии бедолаги, – он оглянулся на меня с таким выражением, будто ему внезапно что-то пришло в голову. – Итак, – сказал он, – если ты их не убивал и не знаешь, кто это сделал – а я предполагаю, что не знаешь, – добавил он многозначительно.

– Кто, я? Понятия не имею, извини.

– Тогда все в порядке, – сказал сержант, хмурясь. – Потому что если ты знаешь, а мне не сказал, это превращает тебя в сообщника, а разве тебе хочется стать сообщником?.

Тут он врал, все-таки я немного разбирался в законах, как мыши немного разбираются в котах. Но я не собирался с ним спорить.

– В общем, – продолжал он, – если ты невиновен, не знаешь, кто это сделал и никакого отношения к этому не имеешь, то почему вообще рассказал мне?

В данных обстоятельствах неплохой вопрос. Поведение, которого вряд ли можно ожидать от незадачливого вора.

– Хотел быть добрым гражданином, наверное, – сказал я неуверенно.

– А, так ты что ли гражданин? – он взглянул на меня. – Забавно, я решил, что ты грек.

Тут он тоже был не прав, потому что я действительно был полноправным, настоящим, беспримесным гражданином Рима, со всеми правами и прочим. Более того, я получил гражданство из рук самого императора... ну, ладно, Луция Домиция. Он сделал гражданином Каллиста, а меня до кучи, чтобы Каллист не ныл, что меня оставили за бортом. Но это, конечно, была одна из тех вещей, которые не стоит сообщать сержанту стражи, которому, может, вообще не по душе задушевные друзья покойного Нерона Цезаря.

– Просто фигура речи, – сказал я. – Я имел в виду, что это мой долг. Как я тебе уже говорил, я как раз побежал искать вас, когда вы нашли меня.

– Хорошо, – сказал он таким тоном, будто я только что заявил ему, что на самом деле он девушка. – Ну что ж, я уверен, ты можешь гордиться собой. А пока что я арестую тебя как свидетеля. Раз ты такой добпропорядочный, то не будешь возражать.

Твою мать, подумал я. Тем менее, для него я оставался незадачливым взломщиком Гиацинтом. Были неплохие шансы оказаться на галерах или в рудниках, но для того, кто побывал в стольких камерах смертников, как я, это смехотворная угроза.

– Только рад помочь, – сказал я, вымучивая улыбку. – А пока что массовое убийство ждет твоего внимания.

– Да, всю жизнь о нем мечтал, – пробурчал он. – Ну, я до такого не дорос, надо вернуться в контору и вызвать префекта. А может, даже городского эдила. Так, – кинул он через плечо своим людям. – Кто-нибудь из вас видит тут знакомых?

Мертвая тишина. Подозреваю, братушки по каким-то причинам не слишком часто вращаются в высших кругах.

Мы отправились в казармы стражи, а по дороге, поскольку никто, кажется, не собирался со мной разговаривать, я стал обдумывать кое-какие вещи, которые видел в доме и которые там не видел. Вам может показаться, что я уже успел наразмышляться на два дня вперед, но это не так. Имя такие мозги, как у меня, спокойно можно гонять их с утра до вечера.

Сержант – его звали Марк Требониан, если это имеет какое-то значение – оказался прав; капитан стражи вызвал префекта, префект вызвал эдила, а пока мы ждали, когда он сможет вырваться со званого ужина, меня засунули в маленькую камеру, чтобы я не оскорблял их чувств своим непрезентабельным видом. В общем, я опять оказался в каталажке – только я, четыре стены, низкий потолок с некоей растительностью и тяжелая деревянная дверь. Я привалился к стене, вытянул ноги и попытался расслабиться.

Куда там. О, вовсе не пребывание за решеткой заставляло меня нервничать. Одна камера практически не отличается от любой другой, заняться в ней совершенно нечем, и довольно скоро вы выучиваетесь сидеть неподвижно и накапливать энергию, как ящерица на горячих камнях. Обычно, когда меня в очередной раз запирают, я закрываю глаза и представляю морские сражения. Я могу заниматься этим часами, притом что я совсем не энтузиаст военного дела. Нет, я был такой дерганый, потому что не знал, что стряслось с Луцием Домицием – мертв ли он уже или как раз медленно умирает под пыткой, или что? У меня все свербело от мысли, что он может быть еще жив, даже если едва-едва. Любое из этих мгновений могло быть его последним, когда его глаза закроются, а из легких выйдет последний воздух, а я торчал тут в камере и ни хрена поделать не мог. Глупо было дать себя запереть; никакой пользы от этого не было, даже если предположить, что у идиотов-стражников есть хоть малейший шанс поймать убийц – что было, разумеется, не так. Честно говоря, я не понимаю, за каким хреном города вообще заводят всех этих сторожей и стражников. Толку от них совершенно никакого. Сами подумайте: если бы среди них попадались хоть самую малость компетентные типы, я повис бы на кресте много лет назад. Они не делают улицы безопасными, они не ловят воров и убийц, все, чем они заняты – это портят жизнь таким, как я, не причинившим лично им никакого вреда. А иногда, как, например, сейчас, они не позволяют честным, достойным людям спасать жизнь своих друзей. Если я стану императором, то первым дело разгоню их по домам без выходного пособия. Я размышлял об этом и о целой куче сопутствующих проблем так напряженно, что не мог вообразить даже завалящей лодчонки, когда дверь вдруг распахнулась и вошел сержант. Он имел еще более озадаченный вид, чем прежде.

– К тебе посетители, – сказал он.

– Правда?

– Ага. Сестра и двоюродные братья.

– Чего? То есть, отлично, спасибо. Пригласи их войти.

Сержант кинул на меня вгляд, которым можно прожечь дырку.

– Убей меня бог, если я понимаю, как они узнали, что ты тут, – сказал он. – Есть у тебя какие-нибудь соображения на этот счет?

– Интуиция, – ответил я. – Мы с сестрой всегда были очень близки.

– А! Ну что ж...

Он вышел в коридор и поманил кого-то, и появились никто иные, как мои отважные спасители: Аминта, Скамандрий и девица Миррина.

– Вот ваш... – начал сержант, но что-то пронеслось мимо него и рухнуло мне на грудь. – О, благодарение богу, – произнесло оно голосом Миррины, – благодарение богу, ты в порядке, мы так волновались.

– Спасибо, – сказал я, разглядывая двух братьев, присевших на короточки возле меня с видом печальным и торжественным. – Эээ, а как вы меня нашли, интересно?

– Да, я тоже хотел бы это знать, – вставил сержант, но Миррина бросила на него злобный взгляд и он захлопнул за собой дверь.

Аминта подождал, когда его шаги стихнут, и только потом обратился ко мне:

– Ладно, – сказал он. – Мы тебе сейчас объясним, что ты должен сделать. Миррина, дай ему нож.

Миррина тут же поднялась и задрала юбку самым неблагородным образом. Не могу сказать, как она ухитрилась протащить в камеру кинжал, и кабы сам его не видел, не поверил бы, что такое вообще возможно – по крайней мере, не нанеся себе самых серьезных ранений.

– Погодите, – сказал я. – Что вообще происходит?

– Побег из тюрьмы, ты, клоун, – пробурчал второй брат, Скамандрий. – А теперь бери нож, и как только мы уйдем, замани сюда стражника под любым предлогом и...

Я резко вздернул голову.

– Ни за что, – сказал я. – Я не буду этого делать.

Аминта вздохнул.

– Не будь таким ссыклом, – сказал он. – Надо только выбрать правильный момент, когда он смотрит в сторону – все остальное просто. Хорошее место – прямо под ухом; а можно схватить его одной рукой за голову, слегка повернуть и...

– Нет! – сказал я. – Слушай, я не знаю, что происходит, но если вы думаете, что я собираюсь зарезать римского солдата, то вы рехнулись. Мои нынешние проблемы – сущая ерунда по сравнению с этим.

Аминта улыбнулся.

– Тебе только так кажется, – сказал он. – На самом деле, раз уж ты такое трусливое дерьмо, то даже хорошо, что не знаешь всей правды, а то бы уже развалился на части от страха. Понимаешь, – продолжал он, – через час или около того сюда явится один тип и расскажет префекту, что маленький грек, который сидит у него в камере, был когда-то близким другом Нерона Цезаря. Более того, – продолжал он, прежде чем я успел вставить слово, – примерно такое же сообщение я отправлю нескольким влиятельным жителям города, которые имеют самые серьезные причины искать с тобой встречи. Я могу ошибаться, но по-моему, если и бывают проблемы серьезнее, то разве что у льва в глотке. Конечно, – продолжал он, – если по счастливой случайности к этому моменты ты отсюда исчезнешь, не будет никакого смысла рассылать эти сообщения. Уловил картинку?

Я посмотрел на кинжал. Он имел короткое и узкое лезвие и выглядел крайне функционально. Такой штукой легко кого-нибудь убить.

– Слушай, – сказал я. – Ты не объяснил мне, зачем я тебе сдался. Может, я могу сделать, что тебе надо, не выходя их этой камеры, а значит, нет никакой нужды истреблять стражников.

– Без мазы, – сказал Аминта. – Так вот, как только ты выйдешь отсюда, иди вниз по улице, как будто направляешься к реке. Увидишь пару ребят, несущих паланкин. Залезешь в него и все будет хорошо. Ты все понял или мне лучше еще разок повторить?

Я нахмурился.

– Откуда ты узнал, что я здесь? – спросил я. – И зачем ты здесь вообще?

– Не забивай голову. Позже будет время обо всем поговорить.

Но я дернул головой.

– Ради всего святого, – сказал я. – Тебе придется мне рассказать... может, не все, но хотя бы что случилось с... – я чуть не сказал «Луцием Домицием», но сдержался, – Моим другом.

Аминта рассмеялся.

– Не надо лукавить, – сказал он. – Мы все знаем правду. Ты хочешь сказать – твоим братом Каллистом. Само собой, ты беспокоишься. Но не нужно беспокоиться, у нас все под контролем. А теперь давай пройдемся по плану еще один раз. Нож, выход, к реке, паланкин. Все ясно?

– Совершенно ясно, – сказал я.

Ну да, так я и сказал, но только чтобы избавиться от них. Я бы расхохотался во все горло, но не хотел, чтобы они что-нибудь заподозрили.

– Прекрасно, – сказал Аминта. – Скоро увидимся. Удачи, она тебе понадобится.

Он постучал в дверь, и стражник выпустил их. Я выждал некоторое время и тоже постучал. Стражник слегка приоткрыл дверь и просунул в щель голову.

– Прошу прощения, – сказал я, держа кинжал за лезвие кончиками пальцев. – Мои посетители обронили вот это. Я подумал, лучше отдать его вам.

Стражник уставился на меня, как будто я отрастил хвост.

– Ты где его взял? – спросил он.

– Как я уже сказал, его потерял один их моих двоюродных братьев. Беспечный растяпа, я же мог порезаться.

– Но я сам его обыскивал... – он скривился. – Ладно, – сказал он. – Стой на месте и только шевельнись мне. Я сейчас вернусь.

Он и вправду вернулся очень быстро с двумя такими же. Они заблокировали дверь, обнажив мечи, а первый стал подкрадываться ко мне, как пес к куропатке.

– Так, – сказал он, оказавшись на расстоянии вытянутой руки. – Брось его на пол, а сам отойди к стене. И если ты чего-то задумал, да смилуется над тобой Бог.

Я разжал пальцы и позволил ножу упасть на пол. Он подскочил, как перепуганный краб, и пинком отправил кинжал к дверям, где его подобрал один из его приятелей.

– Ладно, – сказал он, слегка расслабившись. – Вы двое, обыщите камеру, а я присмотрю за ублюдком.

Ненавижу обыски, они унижают человеческое достоинство. Одно из преимущество маленького роста и крысоподобной внешности в противоположность красоте и мускулистости заключается в том, что солдаты и им подобные обшаривают меня только в тех случаях, когда действительно хотят что-то найти, но даже при всем при этом на мою долю пришлось куда больше обысков, чем мне бы хотелось. Тем не менее в данном конкретном случае я был чист, как снег и бел, как молоко, как говорят у нас в Аттике. Точно так же, как и камера, что и было доказано после короткой и бессмысленной демонстрации рвения.

– Ладно, – сказал, наконец, стражник. – Все в порядке. Но я предупреждаю тебя, – добавил он с озадаченным видом. – Никаких фокусов.

Дверь захлопнулась и я улегся обратно к стене. Теперь у меня появилось гораздо больше поводов для размышлений.

Он сказал: твой брат. Твой брат Каллист.

Какой же это все-таки геморрой – быть человеком. Птицы, олени, мыши и лисы свободны от того дерьма, в котором кувыркаются люди, их жизнь проста и незатейлива. Смотри, куда идешь, хорошенько нюхай воздух, покидая укрытие, пытайся кого-нибудь съесть, чтобы при этом не съели тебя. Если появляется хищник, тебе по крайней мере ясно, чего ему от тебя надо, и ты убегаешь, улетаешь или как там ты привык спасать свою жизнь. Если твоя сестра или твой дядюшка немного протормозят и станут звеном пищевой цепочки, это всего лишь слепой случай. Человеком быть гораздо труднее, потому что твои враги не носят рыжих хвостов или серых меховых шуб, по которым ты легко можешь определить, на какой они стороне. Ты должен сам обо всем догадаться, постоянно выясняя, кто есть кто, буквально все время. О, конечно, можно удалиться в горы, поселиться в пещере и кидаться камнями в каждого, кто подойдет ближе, чем на сто шагов, но в таком случае не с кем будет поговорить (а для грека это хуже смерти). Я не знаю, должен быть способ разрешить это противоречие, но провалиться мне на месте, если я его знаю.

Он сказал: твой брат Каллист. Идиотизм какой-то. Значит ли это, что Лициний Поллион и все люди были изрублены над пирожками с олениной только потому, что кто-то решил, будто Луций Домиций – мой мертвый брат? И почему, ради всего святого, зачем? Трудно представить хоть кого-то, не говоря уж о главарях двух римских банд, кто провел бы десять лет, каждый вечер бормоча в подушку: я достану этого ублюдка Каллиста, потому что он никогда и никому не причинял вреда, если не считать кражи нескольких туник и помощи при побеге Луция Домиция. Туники – всего лишь туники, и вряд ли они ненавидели его за помощь Луцию Домицию, потому что в таком случае знали бы, что Каллист мертв. Это если предположить, что он мертв, конечно. Возможно... возможно, в последний момент, когда я отвернулся, Каллист и Нерон Цезарь поменялись местами просто чтобы подшутить надо мной, и в результате я все-таки не убивал своего брата.

Я, конечно, был не в настроении отметать какие-то возможные объяснения, но конкретно это казалось слегка натянутым. С другой стороны, ничего другого мне в голову не приходило. Само по себе это ничего не доказывало, конечно. В конце концов, я не ходил за Каллистом по пятам по всему Золотому Дому. Может быть, когда меня не было рядом, он ухитрился превратить кого-то в смертельного врага. Но мы говорим о Каллисте, ради всего святого. Он в принципе не мог сделать ничего плохого, кроме как по работе, а когда мы жили на положении гостей Цезаря, он уже отошел от дел.

Лично я мог, пожалуй, чисто случайно нанести кому-нибудь обиду на всю жизнь. Но Каллист? Нет, это невозможно.

Так или иначе, я совершенно не собирался убивать стражников, даже если Аминта не шутил, угрожая рассказать, кто я такой – да и что с того, если он расскажет? Для начала, кто ему поверит? Он не мог сам свидетельствовать, поскольку при его работе лишнее внимание было бы совершенно лишним. Более того, если я хоть в малейшее степени понимал, что происходит, то информировать кого угодно о том, что Гален жив и в городе, было последним, в чем он нуждался, потому что из этого следовало, что и Каллист где-то неподалеку. Нет, сказал я себе, сейчас самое безопасное место для меня – здесь, за толстыми стенами и под охраной вооруженных людей. Боже, благослови стражу, это украшение Рима.

Как только я пришел к этому умозаключению, дверь снова распахнулась и появился стражник. Вид у него бы такой, будто его мучила жестокая мигрень.

– Нипочем не догадаешься, – сказал он. – К тебе опять посетители.

Я посмотрел на него.

– Правда?

– Без шуток, – ответил он злобно. – И угадай, кто на сей раз? Твоя сестра. И с ней два двоюродных брата из-за города.

– Те самые, что приходили только что?

Он покачал головой.

– Другие.

– Ох, – сказал я.

– Большая у вас семья, да?

– Огромная, – ответил я.

– Ладно, – он щелкнул языком. – Я сейчас впущу их. Только сначала мы их обыщем, – сказал он желчно. – Тщательно, – добавил он, – так что это займет какое-то время.

– Не торопитесь, – сказал я. – Все равно я никуда не собирался.

Он посмотрел на меня так, будто я свалился ему в салат.

– Вот это точно, – сказал он и с грохотом удалился, оставив меня недоумевать, чем я ему так насолил. Ну, некоторые люди просто от природы чрезмерно обидчивы, полагаю.

Когда он говорил, что обыск займет некоторое время, то не шутил. В сущности, я даже решил, что кто бы ни были эти родственники, они в бешенстве удалились. Я как раз открывал в голове гонки колесниц, чтобы внести какое-то разнообразие на фоне бесконечных морских боев (Зеленые обгоняли Голубых буквально на кончик носа, а фаворит Голубых шел по внешнему кругу), когда дверь распахнулась и в очередной раз появился мой приятель-стражник.

– Я тут подумал, – сказал он. – Если эта птичка действительно твоя сестра, то как ее зовут?

Я нахмурился.

– Не знаю, – сказал я. – Зависит от того, которая из моих сестер явилась на сей раз. Хочешь, чтобы мы прошлись по всему списку? Это займет некоторое время.

Он вздохнул.

– Большая семья. Да, ты говорил. Ладно, которой из твоих сестер около девятнадцати или двадцати, маленького роста, смуглая, волосы собраны во что-то вроде пчелиного роя? Или они у тебя все близнецы?

Образ был знакомый, и я подумал: дерьмо. Впрочем, она могла ответить на некоторые вопросы, а тут, в камере, я находился в относительной безопасности, и как я только что доказал, мне не нужно было покидать ее, пока я сам того не захочу.

– Похоже, это моя младшая сестренка Бландиния, – сказал я. – Забавно, я даже не знал, что она в городе.

– Бландиния, – повторил он. – Ты уверен?

– Конечно, уверен.

– Твою мать. Ладно, – он повернулся и крикнул в коридор: – Впустить!

Размытое движение, жужжание раздираемого воздуха – и угадайте, кто приземляется рядом со мной на колени и поднимает жуткий гвалт: да все ли со мной в порядке, да что этот жуткий тип со мной сотворил, да она уже послала к дядюшке Фразимеду и он вытащит меня отсюда одним мановением. Я посмотрел на дверь из-под ее руки и едва сдержался, чтобы не позвать стражника, который как раз выходил вон. По обе стороны от двери стояли два моих наименее любимых гладиатора – Александр и Хвост.

– Покричи, если чего понадобится, – пробурчал стражник. – Вино, печенье, кусочки сыра на палочках. Мы все в твоем распоряжении.

Он захлопнул дверь как раз в тот момент, когда я собрался к нему воззвать. Верно о них говорят: не докричишься, когда они нужны.

– Ты! – сказал я.

– Ох, потише, – сказала Бландиния, в мгновение ока сбрасывая образ взволнованной сестры. – Боже, до чего ты беспомощный. Не можешь из дома выйти, чтобы тебя не арестовали.

– Ты нас предала, – прохрипел я. – Я слышал, как ты разговаривала с тем козлом: он знал тебя. Это же ты сказала ему, где нас искать?

– Разумеется, – ответила она. – Подумаешь.

Я отполз назад и прижался к стене.

– А теперь ты явилась, чтобы прибраться за собой, так?

– Так, – ответила она. – Ох, нечего хныкать, я не имела в виду ничего такого, мы не собираемся причинять тебе вреда. Если б я хотела, чтобы тебя убили, я бы сказала Стримону, что ты за занавеской. Даже такой придурок, как ты, способен это понять.

Ну, тут она была права.

– И чего же ты тут делаешь? – спросил я. – Или ты привела их, чтобы они чего-нибудь приготовили?

– Не будь дураком. Они собираются вытащить тебя отсюда.

Это оказалось новостью для Александра и Хвоста.

– Чего-чего? – спросил Александр.

– Не начинай, – бросила она через плечо. – А теперь слушай, как мы все провернем. Ты начнешь орать, как будто от ужасной боли. Прибежит стражник. Ребята оглушат его...

– Секундочку, – попытался вмешаться Хвост, но она не слушала.

– ... и мы сделаем ноги. На улице нас ждет паланкин, так что бежать недалеко.

– Еще один? – спросил я. Меня она тоже проигнорировала.

– Ну что, все понял? – продолжала она. – Прекрасно. Итак, на счет три...

– Погоди, – я поднял руки. – Если ты хочешь, чтобы я отсюда ушел, тебе придется меня тащить. Я, может, не самый умный, но вполне понимаю, что для меня хорошо, а что нет. Я никуда не пойду.

Она нахмурилась.

– Прекрасно, – сказала она. – Александр, можно тебя на минуточку? Так, хватай его за щиколотку, и когда я скажу, поверни...

Когда надо орать, будто от ужасной боли, очень помогает, если у вас что-то ужасно болит. Я орал очень убедительно. На самом деле это был, наверное, самый ужасный крик в моем портфолио ужасных криков. Естественно, прибежал стражник; мгновением позже стражник полетел мордой в землю, совершенно лишившись чувств. Александр перебросил меня через плечо, как пастух – отбившегося от стада агнца, и мы выскочили в коридор. Из своего положения я мало что видел, но услышал такой звук, будто яблоко попало под тележное колесо, и заключил, что это Хвост отвесил плюху кому-то еще. Когда мы оказались на улице, я взлетел в воздух, а потому узнал, каково мешку с луком, когда его грузят на телегу. После этого все погрузилось во тьму, что нормально для закрытого паланкина. Двинуться я не мог – вероятно, потому, что на мне сидела Бландиния.

Короткий, стремительный, трясучий рывок, затем мне стало полегче, и огромная волосатая рука ухватила меня и вытащила обратно на свет. Я приземлился на ноги, и та же рука меня выпрямила.

Мы находились на заднем дворе большого, величественного дома. По одну сторону от меня стоял Александр, Хвост – по другую, а Бландиния шагала через двор в сторону колоннады. Пока меня тащили вслед за ней, я ничего не произнес. Я, конечно, грек, но если хорошо постараться, мне удается иногда помолчать.

– Хорошо, – сказала Бландиния и меня сунули в кресло, придерживая за плечи. – Вы двое, проваливайте и сообразите нам что-нибудь поесть. Я умираю с голоду.

В общем, я сижу на траве во дворе какого-то богатого ублюдка в компании красивой девушки, в то время как два чрезвычайно искусных повара готовят ужин. Странно иногда поворачивается жизнь, потому что не так давно я бы решил, что мне здорово повезло.

Разве не достойно жалости, что когда ваши мечты исполняются, то обязательно превращаются при этом в омлет из говна?

– Так вот, – сказала Бландиния. – Мне сдается, ты бы хотел узнать, что происходит.

У меня был всего один вопрос. И его задал.

– Где Луций Домиций?

Она вскинула бровь.

– А, ты про Нерона Цезаря, – сказала она. – Точно не знаю. Но он в безопасности. К большому моему сожалению, – добавила она.