Текст книги "Песенка для Нерона"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

У меня было полно времени, чтобы осмотреться, потому что коротышка, Лициний Поллион, стоял перед Луцием Домицием, будто корни пустил, и пялился. Как раз когда мной начало овладевать беспокойство, возникающее, если стоять на одном месте некоторое время, коротышка прочистил глотку и сказал, что для него это большая честь или что-то вроде того. Луций Домиций слабо улыбнулся и ответил, о, ладно, и коротышка просиял. Честное слово, в этот момент можно было задуть эту его роскошную люстру, и света все равно бы хватило.

– В сущности, – сказал он. – Это высшая точка моей жизни,– он помолчал, будто пытаясь проглотить яблоко целиком. – Прости, – сказал он. – Это может показаться грубостью, но по правде сказать, я попросту не нахожу слов. Обычно я совсем не такой, уверяю тебя.

– Все в порядке, – неловко сказал Луций Домиций. – Не беспокойся на этот счет, – он бросил на Поллиона свой фирменный взгляд фаршированной лягушки и спросил:

– Прости, если это прозвучит неучтиво, но что мы здесь делаем?

Некоторое время у Поллиона был такой вид, будто он ничего не понимает. Затем он сморгнул, как ящерица, и сказал:

– Ну, на самом деле я просто хотел встретиться с тобой. Я понимаю, что звучит глупо, но это правда. Видишь ли, – продолжал он, внезапно разгоняясь, как телега, катящаяся вниз по склону, – дело в том, что я всегда считал твою музыку и твою поэзию... эээ, они восхитительны. У меня есть копии всех твои поэм, какие мне удалось разыскать, я собирал их годами, и встретив кого-нибудь, кто бывал на твоих выступлениях, я упрашивал его напеть мне мелодию, и мой раб, сардинец, удивительно способный малый, записывал ее в виде значков на табличках, а потом разучивал с музыкантами. Я держу двенадцать музыкантов, и все они заняты только тем, что играют твою музыку; я послал в Антиохию специально за знаменитым певцом, он был недешев, но мне казалось, что только лучшие из лучших достойны твоих песен – Диомед Антиохийский, может быть, ты слышал о нем? Нет? Ну что ж, неважно. Так или иначе, он поет, а музыканты играют для меня три раза в день – после завтрака, обеда и ужина, а два довольно неплохих флейтиста наигрывают поппури из твоих работ все остальное время, когда я один, или занимаюсь, или принимаю ванну. А кроме того – и этим я особенно горжусь – мне удалось достать арфу, на которой ты играл во время своего первого публичного выступления в Неаполе; целую вечность я искал ее следы, и капитан стражи, который ею владел, ободрал меня, как липку, но теперь, разумеется, она – одна из моих самых лелеемых драгоценностей. И, – он остановился и перевел дыхание, как будто пробежал дистанцию на Олимпийских Играх. – Ну, – сказал он, – как я уже сказал, я просто хотел увидеть тебя и, ну, сказать спасибо за все чудесные часы, которые ты мне подарил.

Вот так. Надо отдать должное Луцию Домицию: он воспринял все это вполне достойно, учитывая обстоятельства. Я-то на его месте или придушил бы Лициния Поллиона прямо на месте за все пережитые страхи и удары по башке, или расхохотался бы так, что весь потолок угваздал своими кишками.

Но Луций Домиций был не из таких. Он просто застыл со слегка приоткрытым ртом, не говоря ни слова. Я в чумных ямах видывал лица пооживленнее.

– В общем, – продолжал Лициний Поллион, – это все, что я хотел сказать. А теперь, если не откажешься разделить со мной небольшой перекус, я сочту себя польщенным. Эпафродит, воды и полотенец для нашего гостя.

Маленький тощий кучерявый подросток рванул вперед с серебряной чашей наперевес и принялся мыть руки Луцию Домицию, и я сомневаюсь, что тот его замечал, пока юноша не стал подрезать ему ногти серебряным ножиком – так он был поражен. Затем другой чувак, зачем-то переодетый Купидоном или Ганимедом или кем там еще, увлек его к кушетке и в самой раболепной манере уложил на нее, после чего целая толпа рабов ринулась к нему к блюдами, так что я перестал его за ними различать. В этот момент гораздо менее элегантный тип хлопнул меня по плечу и указал на кушетку поменьше и попроще, приткнутую за колонной. Ну что ж, только балбес останется стоять, если можно прилечь, поэтому я отправился, куда сказано и стал ждать появления еды – занятие, которому я предаюсь беспрерывно. Я еще не переварил рыбный соус Александра, но бродячая жизнь учит, что сперва надо есть, а уж потом беспокоиться о пищеварении. Те закуски оказались очень вкусные, хотя на мой вкус слишком соленые, а чтобы набить брюхо, надо было слопать целое блюдо этих маленьких штучек.

Наш хозяин тем временем пристроился на кушетке рядом с Луцием Домицием. Он ничего не ел, будучи слишком занят болтовней о том, что «Падение Трои», вероятно, самая его любимая из работ Луция Домиция – она или «Орест Матереубийца», все зависит от настроение, хотя ему очень нравится этот длинный, медленный пассаж из «Преображения Арахны», и почему же он не сотворил ничего в том же духе, какая жалость – не то чтобы ему не нравится все остальное, не пойми меня неправильно, но в ранних работах было что-то особенное, единожды услышав «Телемаха на Пилосе», можно было слушать его сорок раз, это же просто гениально – я отключил слух через некоторое время, потому что даже крестьянскому пареньку вроде меня известно, что блевать на шикарных приемах некультурно.

– Возьми немного рубца, – раздался голос у меня за спиной. Это была Бландиния, девица, которая нас привела. Она ухмылялась.

– Я бы не возражал, – сказал я. – Могу я кое-что спросить?

– Конечно. Что ты хочешь знать?

Я дернул головой в сторону Поллиона.

– Он это по правде? – спросил я. – В смысле, может, все это какой-то ужасный розыгрыш, чтобы вызвать у нас ложное чувство безопасности?

Она вскинула голову на греческий манер.

– Вряд ли, – сказала она. – Если тебе нужны доказательствам, я могу напеть тебе «Прокрустово Ложе» от начала и до конца. Я слышала его так часто, что выучила эту тягомотину наизусть.

– Не могу похвастаться тем же, – сказал я. – На самом деле я вообще такой не помню. По правде говоря, я не отличу ее от базарной песенки. Я не очень-то музыкален.

– Я тоже, – улыбка слегка поблекла. – В этом доме, однако, особого выбора у тебя нет. Итак, – продолжала она, – ты Гален.

– Верно, – сказал я. – И откуда же ты обо мне слышала?

– О, я давно знаю тебя. – Она рассмеялась, и это был не самый дружелюбный смех, который я слышал, если вы понимаете, о чем я. – Не догадываешься, кто я, да? Ну что ж, с чего бы тебе, я тогда была ребенком, ясное дело, – говоря это, она смотрела мимо меня на Луция Домиция, который по-прежнему слушал восхваления Поллиона примерно так же, как гавань слушает шум моря. – Вряд ли ты даже замечал девочку-рабыню, прислуживающую на кухне. Мой папа был поваром, видишь ли, а мать работала в прачечной. Рабов вообще редко замечают. А что до их детей, если они не бьют вазы и не шумят при гостях, то вообще невидимы.

– Ох, – сказал я. Если бы я думал, что это улучшит ситуацию, я бы сказал, какая вкусная была еда и какие чистые были простыни, но у меня возникло ощущение, что ее бы это не впечатлило. – Вот, значит, откуда ты меня знаешь, – сказал я.

Она кивнула.

– Тебя и твоего брата, – сказал она. – На самом деле он мне нравился. Как-то раз он поймал меня на краже зерна из кладовой, и я думала, что он меня выдаст, но он только улыбнулся и угостил яблоком. До этого раза я никогда не пробовала яблок, можешь в это поверить?

Это было похоже на Каллиста, совершавшего добрые поступки направо-налево, собирая сердца и умы повсюду, куда мог дотянуться. Не то что я. Я хочу сказать, что никогда не ловил детей, ворующих зерно, так что не имел возможности проявить щедрость и доброту. Я всегда говорил, что если фишка не ляжет, то ничего и не добьешься. Да хрен с ним со всем.

– А, точно, – сказал я.

– Мне было жаль, когда я узнала о его смерти, – продолжала она. – Я хорошо его запомнила. Вообрази только: я же была убеждена, что добрый человек, который дал мне яблоко, был Нерон Цезарь – в конце концов, они были так похожи – и когда я рассказала об этом папе, он только рассмеялся и сказал нет, это был, должно быть, греческий друг императора, Каллист. И когда я встретила Нерона Цезаря в следующий раз... ну, я поняла, что папа был прав. В общем, поэтому я запомнила его, ну и тебя заодно. Я думаю, твой брат был первым попавшимся мне в жизни человеком, который был добр ко мне просто так, без причины – я имею в виду, не родственник и не друг родителей.

– Извини, – перебил я ее, внезапно кое-что сообразив, – ты слышала, что Каллист умер? От кого?

Она некоторое время смотрела на меня без всякого выражения.

– Это было лет пять назад, – сказала она. – Я тогда еще не оказалась у Лициния Поллиона, я была рабыней. Вообще-то я работала в борделе, но об этом не будем. Дела у собственности Нерона Цезаря после переворота пошли так себе, нас почему-то винили в том, что произошло. Думаю, просто потому, что он исчез, а мы были под рукой. Так или иначе, один из моих клиентов... – произнеся это слово, она как будто отдалилась. – Он был солдатом, одним из тех, кто отправился на виллу Фаона, чтобы арестовать Нерона Цезаря – да только явились они туда слишком поздно и он был уже мертв. Из-за этого, конечно, у солдат возникла куча проблем. Офицера разжаловали, а его людей раскидали по разным ужасным местам, очень холодным или очень жарким, и почти все они впоследствии были убиты или умерли от болезней. Но этот человек – его отправили на германскую границу, наихудшее место службы из всех – он выжил, вышел в отставку и вернулся домой, и тогда-то я с ним повстречалась. Клиенты, закончив дела, часто становятся разговорчивыми, и обычно они из тех людей, которым и поговорить-то не с кем, и когда я обмолвилась, что выросла в Золотом Доме, он принялся рассказывать историю о вилле Фаона и мертвом теле, которое они там нашли, и все сходились во мнении, что это Нерон Цезарь, потому что лицо было то же, что и на монетах и статуях. Но когда они привезли труп в город и разные люди стали его осматривать, просто на всякий случай, один греческий врач стал утверждать, что он абсолютно уверен, что это не Цезарь, потому что он обрабатывал ожог, полученный Каллистом несколькими неделями раньше – лампа опрокинулась или что там произошло – и обнаружил на трупе шрам.

Я посмотрел на нее. Я помнил этот случай: это я опрокинул лампу.

– Продолжай, – сказал я.

– Ну вот, – сказала она. – Греческий врач сказал сержанту, который привез тело, а сержант злобно уставился на него и спросил: ты уверен? А доктор сказал: совершенно уверен, шрам именно на том месте, где был ожог, а он, кроме того, осматривал Цезаря, когда тот растянул связки в локте, слишком много упражняясь на арфе, и никакого шрама у того на руках не было. Сержанту это вообще не понравилось, потому что все, кого он опрашивал, клялись, что труп принадлежит Цезарю, но он понимал, что замолчать такое не удастся. Поэтому он пошел к своему офицеру и рассказал ему; сразу после этого они лишились своих постов и больше друг друга не видели. Но была еще одна интересная штука, сказал мне солдат: этот грек, который обнаружил шрам, был отправлен в Африку в качестве личного врача наместника, и он не пробыл там и недели, когда его зарезали на рынке какие-то грабители. Странно, правда, тебе не кажется?

– Странное совпадение, – согласился я. – Если предположить, что все это правда, конечно. Я имею в виду, что ты права, это Каллист был тогда убит, не Луций Домиций, но этот твой солдат мог сочинить эту историю, а если не сам сочинил, так услышал от приятеля.

Она кивнула.

– Я тоже думала об этом, – сказала она. – Так что через некоторое время я стала наводить справки среди старых знакомых – некоторые из нас поддерживали связь, это были в основном друзья моих родителей – и вышло так, что один парень, мой ровесник, стал писцом во дворце; я рассказала ему об этой истории, и он вдруг стал такой тихий, и я спросила – в чем дело, и он рассказал, что в его отделе целый архив писем и отчетов, с которых он три или четыре раза снимал копии, и все они были посвящены паре мелких преступников, которые шлялись по всей империи и внешностью до странности напоминали Нерона Цезаря и одно из его прихлебателей из Золотого Дома. Что ж, я сказала парню, что существует простое объяснение этому – разве он не помнит Каллиста, который выглядел в точности как Цезарь, и его брата (то есть тебя); вы оба пропали, когда Нерон Цезарь умер, так не вероятнее ли всего, что мелкие преступники – это Каллист и Гален? Но мой друг писец сказал, что сначала, когда пришли первые донесения, так и подумали, и в архиве есть приказ отправить офицера для расследования, а также отчет этого офицера, где говорится, что он нашел этих двоих и говорил с ними...

– Прошу прощения? – сказал я. – Но это неправда.

Она кивнула.

– Я знаю, – сказала он. – Не забывай, я говорила, что это было вскоре после того, как я познакомилась с тем солдатом. Ну так вот, тем временем Лициний Поллион выкупил меня из бардака, и он, надо думать, пошел на эти хлопоты потому, что я знала и Каллиста, и Нерона Цезаря. В общем, офицера, отправившего отчет, звали Лициний Макр, и это был собственный племянник Поллиона, и это Поллион незадолго до того купил ему должность.

– Понимаю, – соврал я. – Так значит, это Поллион обнаружил...

Она вздернула голову.

– У него уже появились некоторые подозрения, – сказала она. – Но только после того, как я рассказала ему историю солдата, он приобрел полную уверенность. Он приказал мне сходить и еще раз поболтать с моим другом-писцом и попробовать раздобыть для него копию всего этого архива. Само собой, тому это не понравилось, но он всегда был ко мне неравнодушен, а я просила очень нежно, и в результате Поллион получил архив. Тем временем мой писец держал меня в курсе последних сообщений о вас – так продолжалось где-то два года, а потом он сказал, что больше не сможет мне помочь, потому что архив забрали из отдела и зашифровали. А вскоре после этого он заболел и умер.

– Ох, – сказал я.

– Именно. Впрочем, – продолжала она, – два других писца из его отдела тоже заболели, но потом им стало лучше и они поправились. Но Паламед – так звали моего друга – был единственным, кто умер. Не повезло, да?

Я кивнул.

– И что произошло потом? – спросил я. – Поллион пошел по следу с того места, где он оборвался?

– Вроде того. На самом деле он нашел другого писца, уже в отделе шифрования, того самого, который шифровал последние сообщения в архиве, и дал ему кучу денег. Так он узнал, что вы были на Сицилии.

Это меня потрясло.

– Он это знал?

– О да.

Плохо, подумал я; потому что если шпион Поллиона во дворце знал, где мы были, то только потому, что читал официальные отчеты, а значит тот, для кого эти отчеты писались, тоже знал. Возможно, не один человек, а несколько.

– Ладно, – сказал я. – И что же он сделал?

Она нахмурилась.

– Я не совсем уверена, – сказала она. – Я помогала ему в поисках – я и с десяток других слуг, но он никогда не говорил нам всего, только то, что нужно, чтобы выполнить поставленную задачу. Я слышала, что он отправил письмо с нарочным какому-то своему другу или деловому партнеру на Сицилии, в котором просил выручить вас из тех неприятностей, в которые вы угодили и привезти к нему, но, вероятно, что-то пошло не так, погибли солдаты, и вы вроде как проскользнули сквозь сети. – Она вздохнула. – То, что он встретил тебя в Остии, было чистой случайностью. Поллион был в тот день в доках по делам – так я слышала, хотя и не от самого Поллиона – и столкнулся ни с кем иным, как с тобой. Он подумал, что знает тебя откуда-то, и денег дал просто на тот случай, если ты какой-нибудь старый приятель, переживающий не лучшие времена; и только вернувшись домой и размышляя вслух, кто б это мог быть – я слышала, как он тебя кому-то описывал...

– Знаю, знаю, – вставил я. – Полагаю, он сказал: тощий маленький грек с лицом, как у хорька.

– На самом деле, как у ласки, – ответила Бландиния, – но почти угадал. В общем, короче говоря, как только он сообразил, кто ты такой, он бросился в Остию, проследил тебя до имения Гнатона, оттуда до Рима и нанял половину бездельников и бродяг и приказал им тебя высматривать.

Я задумчиво кивнул.

– Значит, вы нас нашли, – сказал я. – Так почему же Поллион не сцапал нас сразу и не притащил сюда? Зачем все это дерьмо с Александром и как его там, следующим за нами по пятам, чтобы охранять нас и подбрасывать деньги во сне?

Все это время я накидывался хавчиком, которым нас обносили рабы, но не замечал этого – пихал в рот да жевал.

Вот всегда так со мной. Я ответственно утверждаю, что отведал гуся, фаршированного куропатками и тушеными в меду дроздами, обернутыми в заячьи эскалопы в укропном соусе, но понятия не имею, каков он на вкус. С тем же успехом мог жрать бобы с салом.

– Ну, – ответила Бландиния, – я и сама хотела бы это знать. Но Поллион... ну, в целом он хороший человек, вполне приличный и деликатный, в отличие от большинства римских всадников. Кое в чем странноватый, но в общем-то нормальный, если ты понимаешь, о чем я. Но когда дело касается Нерона Цезаря, у него крышу сносит – как будто он провел слишком много времени под дождем без шляпы, промочил мозги и они пошли плесенью. Как ему виделось, он не мог позволить себе просто схватить Нерона Цезаря, как беглого раба – это была бы непозволительная дерзость. Он планировал дождаться, чтобы вы снова начали жульничать, а затем подставиться в качестве добычи. Таким образом, пока вы обрабатывали бы его в роли повелителей сардин или властелинов репы с распиханными по рукавам соблазнительными сделками, он получил бы повод пригласить вас на ужин, возможно, даже погостить у него несколько дней. Сам он собирался притвориться, что повелся на разводку, что дало бы ему возможность вручить вам крупную сумму денег, не вызывая у Нерона Цезаря ощущения, что ему кинули подачку. И только когда он обнаружил, что вы попали в руки бандитов, а соперничающие группировки собирались начать из-за вас войну, то решил вытащить вас по-быстрому, и хрен с ними, с предлогами. Он отправил за вами Александра и Юлиана Болиона – и вот вы здесь.

– Боже мой, – сказал я. – До чего же хитрющий мужик. Я тебе так скажу – он бы достиг заоблачных высот в нашей профессии.

Бландиния мрачно кивнула.

– Он и достиг, – сказала она.

Это меня потрясло.

– Что, в мошенничестве? Но он же так богат! Никто в нашем деле не становится богат. Распят – да, но богат? – нет.

Она вздернула голову.

– Тут ты ошибаешься, – сказала она. – Могу я быть с тобой откровенна? Правда в том, что обманом можно очень даже просто заработать кучу денег, если ты в этом хорош. Лициний Поллион хорош. А ты – нет.

– Верно, – сказал я. – Ну, во всяком случае в том, что касается меня. Но неужели именно так Поллион...

Она кивнула.

– Он был охотником за наследствами, – сказала она. – Еще до того, как растолстел и облысел. Его отец был уважаемый всадник и занимался торговлей зерном, но оказался не с той стороны от Клавдия Цезаря и разорился. Лициний Поллион сколотил состояние, крутясь около богатых пожилых вдовушек и склоняя их завешать ему все их деньги. В этом деле он был очень хорошо, я слышала; он был достаточно красив, чтобы привлечь их внимание, достаточно умен и весел, чтобы влюбить их в себя – вот, собственно, и все. О, я не буду утверждать, что он не подделал завещание-другое, если старушка оказывалась не так влюбчива, как ожидалось, и есть такие, которые скажут, будто некоторые из его престарелых подружек пересекли Реку чуть раньше своего часа, но у меня на этот счет нет устоявшегося мнения. В основном, впрочем, он добивался всего исключительно обаянием и силой личности. Если ты ими обладаешь, то обмануть можешь кого угодно. Если нет... Ну, я не собираюсь плясать и петь, но он здесь, а ты там, где ты есть, и это более или менее само за себя говорит, а?

Я кивнул. А что на это скажешь? Тем не менее тот факт, что этот богатый и уважаемый римлянин, чьими пирожки с олениной, кориандром и луковичками я тут загружаюсь, на самом деле ничуть не лучше нас, заставлял задуматься, почему мир так устроен. Я хочу сказать, стоит таким отбросам, как я и Луций Домиций, провернуть несколько афер, за нас берутся стражники и в следующий момент мы уже прячемся под телегой или в канаве, без единого гроша и ненавидимые всем миром, и в некотором смысле это успокаивает; это показывает, что боги действительно присматривают за нами и воздают каждому по делам его. Но если в то же самое время чувак, который обманывал старушек, подделывал завещания и, может быть, даже убивал их, в итоге становится богат и со всеми удобствами устраивается среди благородных членов всаднического сословия, тогда какой, нахрен, смысл в наших страданиях? Не уверен, что даже Сенека способен это объяснить.

– Справедливо, – сказал я. – Но если честно, ты хочешь сказать, что Лициний Поллион влез во все эти хлопоты и расходы только потому, что ему нравилось, как Луций... то есть Нерон Цезарь пел?

– Такова сила искусства, да.

Скажите пожалуйста! Некоторые люди тупы, как коровье говно. Потратить столько денег и времени ради Луция Домиция, хотя за малую долю он мог прокатиться на рынок рабов или даже сплавать на Делос и купить себе высококлассный оркестр – флейтистов, арфистов и цитристов и всех остальных, плюс шикарного певца, которые бы играли и пели песни Луция Домиция не хуже, а скорее в тысячу раз лучше его самого. Все это лишний раз показывает, до чего могу докатиться люди, когда речь заходит об искусстве, музыке и прочей чепухе.

Ну ладно.

– Какое облегчение, – сказал я. – Трудно поверить, но если это все, зачем мы ему понадобились, прекрасно. Просто отлично. То есть мы же не гордые. Скажи Лицинию Поллиону, если он захочет нанять Луцию Домиция, есть шансы, что тот согласится работать за стол, постель и карманные деньги. Мы с Луцием Домицием не гордые.

Она странно на меня посмотрела.

– Это я уже поняла, – сказала он. – Знаешь ли, это ведь забавно: бывший император Рима на полевых работах. Мне это нравится.

Я нахмурился.

– Это было получше выступления шутов, уверяю тебя, – сказал я. – Смотреть, как он размахивает мотыгой. Он, конечно, сильный мужик, но координации никакой, а потом он ничего не умеет. То есть из него вышел никудышный полевой работник, так же как раньше никудышный император Рима. Но вставь в его клешни арфу, и он сможет зарабатывать не меньше драхмы в день. Если хочешь знать мое мнение, люди рождаются для определенной работы. Я родился, чтобы жульничать и воровать, этим я и занимаюсь. Нерон Цезарь прирожденный лабух – не самый лучший, не самый худший, но опять-таки, когда у тебя отваливаются подметки, ты не ищешь лучшего сапожника в империи, сгодится любой, кто знает свое дело, – я покачал головой. – Похоже, твой Поллион родился, чтобы быть всадником, и я думаю, не имеет значения, как он им стал. И как ни посмотри, покойный и оплакиваемый Веспасиан родился, чтобы быть императором. Если бы только люди могли узнать, кем им предназначено стать, прежде чем они начинают действовать, мир был бы куда более счастливым местом.

Она посмотрела на меня.

– Кое в чем ты ошибаешься, – сказала он. – Думаю, ты рожден, чтобы стать философом. Ноги у тебя не ахти, так что в короткой шерстяной тунике ты не будешь выглядеть впечатляюще, но в остальном ты идеально подходишь для этой работы.

Она надо мной смеялась, но я к этому привык.

– А что касается тебя, – сказал я, разворачивая свои силы, как хитроумный военачальник, атакующий со слабой позиции. – Ты определенно рождена, чтобы стать конфиденткой богатого всадника. Ты в этом куда как хороша.

Она залилась ярким румянцем.

– Не знаю, что ты там подумал, но дело в том, что у Лициния Поллиона совсем другие вкусы. Если не веришь, обойди дом и пересчитай розовощеких пятнадцатилетних пажей. Я на свою жизнь честно зарабатываю.

На самом деле я ничего такого не имел в виду, но определенно наступил на больную мозоль. Тем не менее, это на некоторое время сбило с нее спесь.

– Так или иначе, – сказал я, усиливая натиск тяжелой пехоты. – Каковы дальнейшие планы?

Она нахмурилась.

– Не знаю точно. Честно говоря, я не думаю, что Лициний Поллион так далеко заглядывал. Он же жил ради момента, когда он сможет усадить Нерона Цезаря рядом с собой и рассказать ему, как прекрасна его музыка. На какой-то стадии он, наверное, наберется храбрости, чтобы попросить спеть песенку-другую. Что потом, я не знаю В принципе, у меня есть подозрение, что Поллион планировал после этого умереть, поскольку из этой точки путь один – вниз.

– Ох, – сказал я. – Я только надеюсь, что он сможет растянуть этот момент на некоторое время – скажем, лет на двадцать. Не сказать, чтобы у кого-нибудь из нас были срочные дела.

– Думаю, это можно устроить, – сказала она. – Или, если ты не хочешь провести остаток дней в этом доме, я могу замолвить за тебя словечко. Он слишком робок, чтобы предложить – боится невольно нанести оскорбление, но если я скажу ему, что Нерон Цезарь более всего на свете желает получить четыреста тысяч сестерциев и корабль до Трапезунда, то он, без сомнения, будет только рад услужить.

Я чуть не подавился кроликом под фруктовым соусом.

– Четыреста тысяч?!

– Ладно, шестьсот, – сказала она. – Говори о Поллионе, что хочешь, но он не крохобор, и всегда все делает как следует. – Она улыбнулась мне, и что-то было в ее лице такое, что напомнило мне о собачьем оскале. – Думаю, можно с уверенностью утверждать, что все ваши проблемы очень скоро закончатся. Разве это не прекрасно?

Шестьсот тысяч сестерциев, думал я – да так ту Луцию!

И всем моим проблемам конец; не спать больше в канавах, не есть сыра с зеленой шерстью и не прятаться от солдат в навозных кучах. И все потому, что поганцу, обиравшему старушек, нравится, как Луций Домиций играет на арфе. Обалдеть.

– Так ты не возражаешь? – хрипло сказал я. – В смысле, переговорить с Лицинием Поллионом. Я думаю, это потрясающе хорошая идея.

– Спасибо, – сказала она. – Я поговорю с ним, как только он закончит болтать с твоим другом. А пока что ешь, еды еще полно, а если она вдруг кончится, мы всегда можем послать Александра и Юлиана Болиона на кухню, – она вздохнула. – Очень жаль, что они так полезны в роли грубой силы, – сказала она. – Потому что они действительно прекрасные повара. Но бить морды у них получается еще лучше, так что согласно твоей теории именно этим они и должны заниматься полный рабочий день. Или она достаточно гибка, чтобы допустить, что человек может быть хорош в двух вещах одновременно?

Вышло так, что на это у меня был готов ответ, но произнести его я не успел, потому что дверь вылетела, а помещение наполнилось людьми.

Я узнал Сицилийца и парочку его костоломов, которых встречал на постоялом дворе. Остальные были из того же теста, как говорят у нас в Аттике, а кроме того, не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, зачем они здесь, поскольку в руках они держали мечи.

Я, может быть, и не самый лучший представитель человечества. Я не храбр, не хитроумен, не красив и не одарен никакими полезными талантами. Но что у меня есть, так это небольшая коллекция инстинктов, которые берут на себя управление всякий раз, когда начинают рушится говенные башни, а это больше, чем может похвастаться большинство. К тому моменту, когда абордажная команда втянулась внутрь, я стал невидим. Я соскользнул с кушетки, приземлился на колени, боком прополз через зал и заныкался за портьерой. Еще одна моя способность – это внимание к деталям, поскольку я не забыл прикрыть ею носки башмаков (в отличие от Клавдия Цезаря, который в очень похожих обстоятельствах оставил их торчать наружу – и тут же попался; его вытащили из-за шторы и немедленно сделали императором; пусть это послужит вам уроком). В общем, я спрятался, а поскольку мне хватило ума не высовываться, чтобы посмотреть, что происходит, детали остались мне неизвестны. Я слышал крики, которые продолжались не слишком долго, визг, немного этих специфических звуков, которые ни с чем не спутаешь – когда очень острый метал рассекает плоть и сталкивается с костью. Возможно, они там лихорадочно делили седло барашка, но вряд ли. В любом случае, все закончилось довольно быстро. Примерно столько, сколько нужно, чтобы съесть яблоко. Затем кто-то заговорил.

– Где второй? – сказал он, а затем я услышал ответ Бландинии:

– Что, ты о греке?

– С рожей, как у крысы, – произнес первый голос, – да. Куда он делся?

– Ох, вы его упустили, – сказала она без особого волнения. – Он рванул в дверь, как хорек. Может, успеете его поймать, если поторопитесь.

– Твою мать, – сказал тот, и тут же: – Ладно, давайте за ним. Мы за остальными.

Топот, потом тишина. После того, как довольно долго ничего не происходило, я глубоко вдохнул и просунул нос в щелочку между шторами.

Ну, хорошая новость заключалась в том, что в комнате никого не было. Помимо мертвецов, конечно.

Мертвецов тут хватало.