Текст книги "Песенка для Нерона"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Девять

В мире хватает людей, которых не беспокоит, что их имена известны всем подряд. Императоры, к примеру, или цари, или наместники провинций. Певцы и поэты. Актеры. Гладиаторы. Люди, которые бегают и прыгают на Олимпийских Играх. Когда вы встречаете такого на улице и говорите: привет, Милон, или как там его зовут, он не подпрыгивает и не спрашивает: откуда, блин, ты знаешь мое имя? – поскольку для него это не является неожиданностью, такова его жизнь.

Но когда кто-нибудь вроде меня слышит свое имя из уста незнакомца, как правило это означает, что дело плохо. Согласен, Сицилиец был не совсем незнакомцем. Я видел его дважды, но мы ни разу не были представлены, так что если он знал мое имя, то потому, что озаботился разузнать его, а это было непросто. Люди обычно не тратят столько усилий на вас, если не собираются сотворить с вами что-нибудь ужасное.

Ну, я мог бы повернуться кругом и стригануть вверх по лестнице, но особого смысла в этом, кажется, не было. В лучшем случае мы бы встретились еще раз на плоской крыше, откуда он мог бы без затруднений отправить меня вниз. Кроме того, я не надеялся убежать от людей Сицилийца, которые, как на подбор, были устрашающе тренированными и быстрыми. Сама мысль о том, чтобы схватиться с такими, была дурацкой. Признай, сказал я себе, на этот раз ты по щиколотки в дерьме. Вообще-то выражение не самое остроумное. Я знаю, что люди постоянно его используют, но это не делает его точным. То есть я много раз оказывался по щиколотки в дерьме – дома, на ферме, или на улице большого города в дождливый день, и конечно, я не совсем так представляю себе удовольствие, но в жизни случаются вещи и похуже – например, несколько недружелюбно настроенных мужиков, собравшихся тебя схватить.

В сравнении с этим прогулки по говну не самое скверное занятие, уж поверьте.

– Ладно, – сказал Сицилиец и его парни двинулись на меня. Ну, я порядок знаю: надо стоять неподвижно, не пытаться бежать или сопротивляться и вообще никак не расстраивать противника. Вопрос заключался в том, знают ли порядок они или это всего лишь группа любителей? Прежде чем я узнал это, кто-то спустился у меня за спиной к подножию лестницы и спросил:

– Что происходит?

Не надо было оборачиваться кругом, чтобы понять, что это Аминта. О боже, подумал я, дурачок собирается вмешаться, что приведет, скорее всего, к тому, что они вышибут из него дерьмо, и мне станет совестно. Само собой, это не стало бы первейшей моей проблемой, но сожаление-другое мне бы пришлось на него потратить. Он всего-то спас мою жизнь, познакомил с сестрой и бесплатно оказал необходимую медицинскую помощь, и что получит взамен?

Совершенно несправедливая сделка, думал я, хотя все это лишний раз подтверждает мое мнение, что тот, кто прожил жизнь по-доброму, помогая другим, в итоге получает пинка по заднице наравне с нами, подонками.

Но Сицилиец поднял руку и его костоломы застыли на месте. Я не мог читать его мысли, но что-то его явно беспокоило.

– Привет, – сказал он, и адресовался он, надо думать, к Аминте, потому что со мной он уже поздоровался.

– Я спросил, – заявил Аминта у меня за спиной, – что тут происходит?

Сицилиец ничего на это не ответил. Он просто стоял, как памятник павшим или типа того.

– Ну? – сказал Аминта. – Я жду объяснений.

Я тоже. Лично я хотел бы знать, почему Аминта до сих пор жив-здоров?

Не забывайте, я видел, как Сицилиец приказал своим рабам перебить римских солдат безо всякой разумной причины. Тот, у кого хватило стали в яйцах, чтобы совершить такое, не испугается одинокого египетского врача. Проклятье, даже я не боялся Аминты, а я боюсь практически всего на свете.

– Мне надо поговорить с этим человеком, – произнес наконец Сицилиец спокойно и негромко, – Это не займет много времени, если ты не возражаешь.

Аминта пролез мимо меня и встал между мной и Сицилийцем.

– Боюсь, я не могу позволить это, – сказал он. – Я врач этого господина, и ему нужен покой, а не допрос. Если хочешь поговорить с ним, приходи позже.

Сицилиец взглянул на меня, потом на Аминту.

– Насколько позже? – вежливо спросил он.

– О, через несколько дней, – ответил Аминта. – Он получил довольно серьезную травму головы. Перенапряжение на этой стадии может иметь для него самые серьезные последствия.

Я тем временем никак не мог оправиться от шока, что меня поименовали господином – бесчеловечный поступок, ибо достоверно описаны случаи смерти от смеха – и потому на время перестал пытаться понять, что вообще творится. Что-то, тем не менее, происходило. Стаи психопатов не склонны отступать в ужасе при виде маленьких египетских врачей, если только это не входит в побочный сюжет. Я не из тех людей, которые неспособны одновременно пребывать в замешательстве и испытывать довольство. Вовсе нет. Дайте мне денег или еды, или перестаньте меня бить – и можете сбивать меня с толку, сколько влезет.

Сицилиец вздохнул.

– Прекрасно, – сказал он. – В таком случае, мы вернемся через несколько дней. В конце концов, если он так болен, как ты говоришь, он ведь не уедет поспешно, так?

Аминта вздернул голову.

– Нет, если его состояние не ухудшится, – ответил он. – В этом случае, разумеется, мне понадобится доставить его к одному из своих коллег, более осведомленному в этой области, чем я.

– Понятно, – сказал Сицилиец спокойно. – Насколько это вероятно, по-твоему?

– О, невозможно предсказать, – сказал Аминта. – Травмы головы бывают очень коварными.

Сицилийцу это почему-то не понравилось, а может, его не устроил тон, которым говорил Аминта. В общем, он скорчил мрачную рожу.

– Будем надеяться, что он быстро поправится, – сказал он. – В конце концов, он мой самый лучший друг. Правда же, Гален?

Я сглотнул нечто, что занимало ценное пространство в горле.

– Извини, – сказал я. – Но я честно не знаю, кто ты такой.

– Правда? Это печально. О, не обращай внимания. Я уверен, что врач позаботится о тебе, это только вопрос времени.

Один из его громил хихикнул. Наверное, какая-то шутка для узкого круга. Ненавижу шутки для узкого круга.

– Ну, – сказал Сицилиец, – нам лучше идти. – Он шевельнул рукой и костоломы вышли вон. Он одарил Аминту еще одним особым взглядом, а потом последовал за ними, оставив нас одних. Аминта строго посмотрел на меня, как будто я пернул посередине званого обеда.

– Что касается тебя, – сказал он. – Я думаю, тебе следует вернуться в постель.

– Да ну? – сказал я.

– Ну да, я не хочу беспокоить тебя, но ты, возможно, сам не понимаешь, насколько серьезно твое положение.

Вот уж точно, сказал я себе.

– Ох, – ответил я. – Что ж, в таком случае я иду наверх.

– Хорошая мысль. Я иду с тобой.

– Нет-нет, я справлюсь.

– Ты уверен?

– Абсолютно уверен, спасибо.

Оказавшись в своей комнате, я хотел запереться на засов, но его не оказалось на месте.

В дереве зияли шесть дырок от гвоздей, обесцвеченный участок отмечал место, где когда-то находился засов, а самого засова не было. Если бы я был параноиком, то заключил бы, что кто-то отодрал его от двери, и сделал это совсем недавно. Но кто мог это сделать?

Был здесь, однако, и треножник. Одно название – треножник, это была скорее жаровня сторожа, но в Риме они сходили за треножники и добавляли к цене комнаты два медяка в день. Удивительные они люди, римляне. В Риме невозможно купить поношенную шляпу, к твоим услугам только первоклассные головные уборы ручной работы, полученные продавцом по наследству.

В общем, у него было три ноги, и он был достаточно прочным, чтобы им можно было припереть дверь. Я так и сделал, улегся на кровать и занялся тем, чем вообще занимаюсь довольно редко и без особого успеха. Я стал думать.

Главным образом я думал «дерьмо» и «ох, блин, во что же я вляпался?» – и прочее на ту же тему. В промежутках я пытался соорудить нечто конструктивное. Например, путь вниз по лестнице вряд ли мог привести меня куда-либо, но путь вверх по лестнице выводил меня на крышу. Поскольку Рим – город перенаселенный, промежутки между крышами здесь достаточно узкие, чтобы их можно было перепрыгнуть, если ты атлет-олимпиец. Но я не чувствовал в себе готовности к подобным подвигам. Я себя знал: мне суждено зацепиться ногой за ногу и оказаться на улице с видом плоским и бескостным, как обычно выглядят жертвы падения с очень высоких строений. Или, подумал я, можно спуститься на пару этажей и выпрыгнуть из окна, расположенного на безопасной высоте. Эта идея была не лишена своеобразного очарования, но я решил не делать этого. Я не прирожденный игрок, но я готов поставить все свои деньги на то, что мальчики Сицилийца стерегут здание просто на тот случай, если что-нибудь интересное выпадет из окна. Увы, это были самые конструктивные схемы, которые мне удалось измыслить в текущих условиях.

Я лежал и размышлял над возможностью поджога в качестве отвлекающего маневра, когда что-то ударилось в мою дверь снаружи. За этим последовали проклятия и некрасивые выражения на греческом.

– Убирайтесь, – сказал я. – У меня меч.

– Иди в жопу, Гален, – ответил Луций Домиций с той стороны. – И быстро открой эту клятую дверь.

Я спрыгнул с кровати как кот, в которого швырнули яблочным огрызком, и убрал треножник с дороги. Одна из ног отломилась, сообщая тем самым все, что вам нужно знать о мебели на римских постоялых дворах.

– Какого хрена ты баррикадируешься? – пробурчал Луций Домиций, когда я открыл дверь. – Я пихнулся прямо в дверь, ожидая, что она откроется, и со всей дури треснулся носом.

– Сам виноват, нечего вламываться. Слушай...

– Нет, – нетерпеливо перебил он меня, – это ты послушай для разнообразия. Знаешь, кого я сейчас видел из окна? Этого маньяка-Сицилийца, вот кого.

– Я знаю, – сказал я и рассказал ему, что произошло. – Так что, как видишь...

– Погоди, – он поднял руку. – Значит, вернул-таки память, как я погляжу?

– Чего? А, да, произошло чудо. Асклепий явился мне во сне и исцелил меня.

– Это кстати.

– Действительно, повезло, – согласился я. – Слушай, так что нам делать? Здесь оставаться нельзя. Теперь это очевидно – мы не были спасены, мы были схвачены. Просто мы этого не знали.

– Именно, – Луций Домиций кивнул. – На самом деле, я понял это еще до того, как увидел Сицилийца. Прежде всего, кто когда слышал о враче, который станет хотя бы смотреть на тебя, не получив деньги вперед? Я не знаю, как насчет Египта, но если врачи там оплачивают счета пациентов из своего кармана, то это страннейшее место на свете. А потому эта цыпочка, которая вьется над тобой, как влюбленная голубка. Ясно же, что она притворяется.

Я ничего не сказал. Нет смысла надуваться в самый разгар кризиса.

– Как бы там ни было, – сказал я. – Вопрос состоит в том, как выбраться из здания.

Он нахмурился.

– Мы можем попробовать выйти через дверь, – сказал он. – Я пробовал этот способ несколько раз, и он работает.

– Конечно, – сказал я. – Даже если Аминта отпустит нас...

– Думаешь, этот волован-переросток сможет остановить нас? Сомневаюсь.

– Даже если Аминта отпустит нас, – повторил я, – мы отправимся прямо в гостеприимные объятия Сицилийца и его выпускников школы очарования. Давай не будем этого делать.

– Ты прав, – он уселся на кровать. – Как насчет окна?

– Сделай милость, мы на десятом этаже.

– Ох. Крыша?

– В жопу крышу.

Он кивнул.

– Да, дурацкая идея. Мы можем переодеться прачками и таким образом пробраться мимо них.

Я вздохнул.

– Ради всего святого...

– Ладно, ладно, я осуществляю мозговой штурм. Нельзя что ли размышлять вслух?

– Продолжай, конечно.

– Что-то больше ничего не придумывается. Я знаю, – внезапно заявил он. – Надо устроить поджог, чтобы отвлечь внимание. Небольшой такой пожарчик, побольше дыма, но чтобы без...

– Нет, спасибо. Смерть в огне – ужасная смерть.

– Верно. Ну что ж, у меня блестящие идеи более-менее иссякли. А у тебя как дела?

Я вздохнул.

– То же самое. Думаю, придется просто подождать и посмотреть, что произойдет.

Жаль, что я это сказал. Я не религиозный человек, Бог ведает, но даже я знаю, что говорить такое – значит напрашиваться на неприятности. Все равно как подойти к самому здоровому, самому тупому типу в деревне, плюнуть ему в стакан и поставить пять драхм на то, что он не сломает тебе нос с одного удара.

В случае с богами, во всяком случае, тоже не приходится слишком долго ожидать пинка по яйцам. Я едва успел договорить эту совершенно идиотскую фразу, когда Луций Домиций поднял руку, призывая меня к молчанию, и принюхался.

У него было великолепный нос. Ну, в практическом смысле великолепный, не в смысле образец красоты. Он мог учуять смазку армейского образца на солдатских сандалиях за десять ударов сердца до того, как солдат выпрыгнет из темного уголка, вопя: эй, вы! (талант, который спас наши шкуры по крайней мере три раза за десять лет). Во всем, что касается прецизионного вынюхивания, я целиком полагаюсь на его суждения.

– Что? – спросил я.

– Что-то горит, – ответил он. – Здание в огне.

– Ты уверен?

Он посмотрел на меня.

– Ты думаешь, я не знаю, как пахнут горящие здания? Это я-то? Заткнись, я пытаюсь...

И тут в коридоре завопили:

– Пожар! Пожар!

Он кинул на меня мрачный взгляд, означающий «говорил я тебе», потом подпрыгнул и заорал:

– Проклятье, кабак горит!

Вот, таковы боги. Действительно извращенное чувство юмора, если хотите знать мое мнение, но не говорите им, что я это сказал.

– Бля, – сказал я. – И что нам теперь делать?

– Валить, – сказал Луций Домиций, бросился к двери и пинком отшвырнул остатки треножника.

И мы свалили.

Снаружи в коридоре стоял густой дым. Вцепляется вам прямо в кишки, этот дым. Внезапно вы лишаетесь способности дышать и все вокруг застывает, пока вы пытаетесь ухватить хоть глоток воздуха. Так и я – застыл, разевая рот, будто рыба на берегу, и какой-то псих врезался в меня и сшиб с ног, прямо на Луция Домиция. Он, естественно, свалился, а я приземлился на него. От удара дым вылетел из наших легких, а на полу оказалось посвежее, так что все повернулось не так плохо. Мы пополнили запасы, как говорят на флоте, и поползли на локтях и коленях в сторону лестницы. Двое мужиков пронеслись мимо нас, к счастью, не споткнувшись. Где-то внизу я слышал вроде бы голос Аминты, что-то выкрикивающий, но в тот момент это было последнее, что меня беспокоило. Больше всего меня тревожила мысль о Пожарной Команде. Знаменитое римское установление: едва начинаются пожар, немедленно отправляют этих придурков, вооруженных молотами и здоровенными крючьями на шестах, и те принимаются разносить горящее здание, чтобы огонь не распространился на соседние. Идея хорошая, но не для тех, кто находится внутри.

– Бога ради, – пробулькал Луций Домиций сзади, – не мог бы ты ползти побыстрее? Я не хочу, чтобы твоя вихляющаяся задница была последним, что я видел в жизни.

Я собирался ответить, поскольку ничем не спровоцировал это оскорбление, но тут какие-то типы подбежали к нам сзади, вздернули нас на ноги и погнали рысью по коридору. Я бы подыскал другой способ перемещения. Я лишился последнего чистого воздуха в легких, когда меня оторвали от пола и хватанул полную грудь дыма. Но в следующий момент нас проволокли по лестнице в зал (в котором все полыхало), а затем через дверь на свежий воздух. Это было прекрасно, и я как раз собирался повернуться и от всей души выразить свою благодарность, когда меня чем-то огрели по голове.

Ненавижу, когда меня вот так вот бьют по голове. Само по себе это не так плохо. Процесс занимает только долю секунды и вы засыпаете. Настоящая жопа начинается при пробуждении. По ощущениям это напоминает самое тяжелое похмелье, но только без предшествующего веселья и эпических воспоминаний. И я ни секунды не сомневаюсь, что Аминта не одобрил бы такое обращение, особенно когда я еще не оправился от предыдущего удара.

Но какого хрена. Я все равно открыл глаза, просто чтобы проверить, работают ли они еще, и увидел, что нахожусь в обеденном зале большого роскошного дома, пришедшего в упадок. На стенах виднелись остатки искусной росписи: толпа мужиков без одежд гнала каких-то девиц по усыпанному цветами лугу. К сожалению, панель, на которой они их настигали, больше всех пострадала от сырости, так что остались только пятки да макушки. По углам висело достаточно паутины, чтобы перевязать армию после генерального сражения, и на всем лежал толстый слой пыли.

Хватит об обстановке, подумал я, что там насчет меня? Я попытался пошевелиться и обнаружил, что не могу. Что ж, мне это совсем не понравилось. Удар по голове может принести серьезный ущерб. В нашей деревни был один чувак, который стоял под деревом, на котором какой-то клоун занимался подрезкой. Сук свалился чуваку на голову и его парализовало от шеи вниз на всю жизнь. Я собирался запаниковать, когда осознал, в чем моя проблема: я был обмотан веревкой, которая не давала мне пошевелить ни руками, ни ногами. Так что со мной все было в порядке.

Кто-то рядом со мной застонал. Я исхитрился повернуть голову и увидел, кто это был:

разумеется, Луций Домиций, весь обмотанный канатом, как кабестан на корабле. Выглядел он офигеть, как комично, но так же, наверное, выглядел и я.

– Что случилось? – спросил я.

Он снова застонал и сказал:

– Да мне-то, блин, откуда знать? Кстати, где мы?

Затем он заметил фреску с мужиками и красотками и сказал:

– Погоди.

– Что?

– Я знаю, где мы. Это дом Кассия Лонгина. Я здесь однажды ужинал.

– Чудесно, – сказал я. – Кто такой Кассий Лонгин и что мы делаем в его доме?

– Понятия не имею. Только это больше не его дом. Он умер.

– Ты в этом уверен?

– Полностью. Я приказал его казнить.

Это было не то, что я хотел услышать.

– Ну, он сам был виноват, – пробурчал Луций Домиций. – Он строил против меня козни, это совершенно определенно, я сам видел доказательства, абсолютно недвусмысленные. Дело обстояло таким образом, что или он, или я, и...

– Слушай, – сказал я. – Мне дела нет до какого-то мертвого римлянина. Мне дела нет до того, почему ты его убил. Если хочешь знать мое мнение, жаль, что ты не перебил их всех, пока мог. Но я хочу знать, большая ли у него была семья? Много ли друзей? Мог кто-нибудь затаить обиду?

Он немного подумал.

– Возможно, – сказал он. – Он был очень популярный человек, я полагаю, поэтому все решили, что он хорошо подходит для того, чтобы свергнуть меня. А, я понял, – добавил он. – Ты думаешь, что те, кто притащил нас сюда...

Благие силы, да я встречал статуи, которые соображали быстрее его.

– Верно, – сказал я. – Именно поэтому я, блин, и спрашиваю.

Долгое, неловкое молчание, пока мы оба осознавали, что независимо от верности наших догадок, мы могли поделать очень мало, будучи связанными, как ковры.

– Ну что ж, – сказал наконец Луций Домиций. – По крайней мере мы не сгорели в пожаре.

Я забыл о пожаре. Честно. Совсем недавно мы были в одном пальце от ужасной смерти в пылающем здании – ситуация, которая честным людям являлась бы в кошмарах многие годы, но за всеми событиями она совершенно вылетела у меня из головы, как день рождения троюродного брата. Такое случается, когда вся жизнь – одни сплошные кошмарные приключения. От нее становишься рассеянным.

– Конечно, – сказал я. – Это все равно как сдаться врагу и отправиться на корм львам. Хотел бы я знать, – продолжал я. – Если этот тип, Кассий, желал видеть нас мертвыми, почему не позволил нам поджариться? Наверное, у него вагон времени.

– У Кассия Лонгина вообще нет времени. Он умер, ты забыл?

Я зарычал.

– Ну, – сказал я, – когда увидишься с ним на том берегу Реки, что случится с минуты на минуту, можешь вышибить ему все зубы. То есть если в жизни после смерти их носят, зубы.

– Не думаю, – сказал Луций Домиций. – По крайней мере никто об этом не упоминал.

– Хорошо, – сказал я. – Мне кажется, у меня в одном зубе начинается воспаление. Было бы неплохо от него избавиться.

Тут двери в дальнем конце комнаты распахнулись и в зал вошли двое самых крупных мужчин, которых я когда-либо видел. Не просто больших, так что пришлось бы лезть на стол, чтобы дать одному из них по носу. Больших-пребольших.

– Вроде слышали, как вы разговариваете, – приветливо сказал один неожиданно тонким голосом. – Как вы себя чувствуете?

Говорящий был пониже товарища, может, на толщину пальца. У него были высокие скулы, руки, как шесть толстых змей, наперегонки взбирающихся по стволу, и совершенно лысая голова, даже бровей не было. Другой мужик напоминал грифа и носил свои черные волосы завязанными в хвост. Помимо этого он вполне мог сойти за старшего брата лысого парня.

Никто из нас ничего не ответил. Это, казалось, встревожило лысого. Он спросил:

– Вы в порядке? – и таким тоном, как будто ему и вправду не все равно. Странно, подумал я.

– Конечно, они не в порядке, – сказал второй с таким акцентом, об который можно затупить нож. – Они же связаны веревками. Наверное, у них все отнялось.

Он подошел и принялся разматывать мои путы, а его друг занялся Луцием Домицием. Когда они закончили, я покрутил стопами, чтобы проверить, работают ли они еще, а Луций Домиций (который таращился на лысого так, будто увидел привидение), неловко прокашлсялся и сказал:

– Я тебя знаю. Ты Александр, гладиатор.

Длинноволосый тип рассмеялся.

– Хорошая у тебя память, приятель.

Лысый тем временем смотрел себе под ноги, словно был смущен.

– Я прав, это ты? – сказал Луций Домиций. – Я много раз видел, как ты сражался. Ты был великолепен.

Ничего иного я не ожидал услышать. Вот если бы он сказал: ты был столь жалок, что даже я побил бы тебя одной рукой – вот тогда бы я повеселился.

Лысый зарделся, поверите ли.

– Ну, да, – сказал он. – Это было очень давно.

– Еще как давно, – вставил его друг. – Мы ушли на покой, сколько? – десять лет тому. Верно, девять, скоро десять. Наш последний бой состоялся как раз перед тем, как Отон покончил с собой, – он рассмеялся. – Вот это мы старичье! – сказал он. – Половина нынешних пацанов и не знает, поди, кто такой был Отон.

– Так давно это было? – сказал Луций Домиций. – Боже мой, как летит время. Кажется только вчера я смотрел, как ты положил двух братьев-германцев – как там их звали?

Кое-что еще пришло мне в голову, хотя, возможно, это ничего и не значило. Тем не менее, он мог бы придумать что-нибудь получше, чем признаваться, что узнал лысого. Знание имени того, кто тебя похитил – это не назовешь навыком выживания.

– Сегиберт и Рунтинг, – сказал хвостатый мужик, ухмыляясь. – Его не спрашивай, он весь смущается, когда начинаешь говорить с ним о старых временах. Я нет, я люблю повспоминать.

– Секундочку, – Луций Домиций повернулся и уставился на него. – Ну конечно, я узнаю и тебя. Ты – Юлиан Болион, человек с двумя мечами.

Дерьмо, сказал я себе, но если хвостатый и расстроился, что его узнали, то никак этого не показал. Плохой, очень плохой знак; все это говорило о том, что нас совершенно определенно собрались убить.

– Правильно, – сказал он. – Забавно, что ты узнал меня без шлема.

– Ты был молодцом, – сказал Луций Домиций. – Разве не ты участвовал в том поразительном бою с Испанским ретиарием – Никием или Никомедом или что-то вроде этого? Помнишь, это когда он повалил тебя на спину, приставив трезубец к горлу, а ты эдак хитро перекатился вбок, сшиб его с ног и проткнул собственной вилкой?

– Это был не я, – покачал головой Хвост. – Это был мой брат Юлиан Сафакс, мир его праху.

– Боже, да, – Луций Домиций неистово тряс головой. – Я хорошо его помню. Он владел таким особым движением левой рукой, за которым никто не мог уследить.

– Почти никто, – вмешался Хвост, кивая на своего приятеля. – Вот Александр – он был единственным, который разгадал его.

– Ну конечно, да! – воскликнул Луций Домиций. – Я помню, я же видел этот бой. Твой брат прижал Александра к ограждению, и вдруг... – он осекся, а глаза у него стали круглыми, как чаши для супа. – Боже мой, – сказал он.

У лысого по лицу струились слезы.

– Все в порядке, – сказал Хвост, – мы уладили это дело много лет назад. Ты же знаешь, что я не виню тебя, Александр? – лысый кивнул, слишком расстроенный, чтобы говорить. – Это же арена, личные чувства здесь не при чем. Я что хочу сказать, – продолжал он. – Взгляни на нас, лучших друзей, вместе – сколько? – семнадцать лет?

– В следующем феврале будет восемнадцать, – всхлипнул Александр.

– Ну вот, – сказал Хвост. – Понимаешь, между такими добрыми приятелями, как мы с ним, даже убийство моего брата ни хрена не значит. Ты просто оставляешь это позади и живешь дальше.

Александр уселся на пол и залился слезами.

– И все же, – продолжал Хвост громким шепотом, – наверное, будет лучше не трогать эту тему. Он расстраивается, понимаете, а мне потом с ним возись.

Луций Домиций кивнул, как бы говоря – я знаю, о чем ты. Офигенное хладнокровие. Даже если не вспоминать, что эти герои песчаной арены только что оглушили нас и похитили. Почему-то я не верил, что они на нашей стороне.

Возможно, Хвост почуял мои сомнения, но он посмотрел мне в глаза и сказал:

– Что ж, думаю, я должен перед вами извиниться. За то что бил вас по башке, я хочу сказать. Понимаете, вся это суматоха, толпа вокруг и все такое – не было времени объяснять.

Проще было сначала утащить, а объяснять потом.

У Луция Домиция был такой вид, будто он собирается сказать: да пустяки, не беспокойтесь, поэтому я я быстро спросил:

– Объяснять что?

Хвост пожал плечами. Думаю, оползни на Этне примерно так и выглядят.

– Я не так много могу сказать, – сказал он. – Один мужик, на которого мы время от времени работаем, пришел и сказал – двое моих друзей наступили ногой в жир, их держат на постоялом дворе у Остийских ворот, и я хочу, чтобы вы сходили туда и забрали их. Только осторожно, сказал он, помните, что они мои друзья, а вы, ребята, иногда забываете рассчитать удар. Ну и вот, – продолжал он. – Было бы здорово, если бы вы ничего не говорили насчет удара по башке, а? Если он узнает, то разозлится, и плакали наши денежки. А времена нынче тяжелые, давайте смотреть правде в глаза. Мы бы вообще ничем таким не занимались, кабы не времена.

Выражение на лице Луция Домиция говорило: это просто стыд и позор, что герои Большого Цирка низведены до состояния простых громил, которые соглашаются бить обитателей постоялых дворов по башке, просто чтобы свести концы с концами. Один раз кретин – всю жизнь кретин, как говаривала моя старушка-матушка.

– Тот мужик, – сказал я, – который вас нанял. Он, случайно, не сицилиец?

Хвост нахмурился.

– Не думаю, – сказал он. – То есть я не знаю, откуда он родом. Не думаю, чтобы он хоть раз покидал город.

Это звучало как-то странно, но я продолжал.

– Рослый парень, – сказал я. – Прямой нос, квадратная челюсть, темная вьющаяся борода.

– Нет, это не наш, – встрял Александр. – Низенький, пузатый чувачок, лысый, где-то четыре подбородка. Отзывается на имя Лициний Поллион.

Низенький, пузатый чувачок. Вот дерьмо, подумал я, это он.

– А, – сказал я. – Это он. Ну что ж, в одном вы правы. Он обосрется от злости, если узнает, что вы нас оглоушили.

Хвост скорчил рожу.

– Это так, – сказал он. – Ужасный у него характер, особенно для чувака, который выглядит, как откормленный ягненок. Вы же ему не расскажете, а?

– Конечно, нет, – сказал Луций Домиций, прежде чем я открыл рот. – Не беспокойтесь. А говорил ли он, зачем мы ему понадобились?

Хвост покачал головой.

– Неа. Сказал, притащите их в старый дом и дождитесь меня, вот и все. Понимаете, какая штука, – продолжал он. – Я удивляюсь, что его до сих пор нет. Мы договаривались встретиться в полночь, а сейчас гораздо позже. Я слышал, как телеги с капустой проехали, а это было было довольно давно.

– Забавный он мужик, этот Лициний Поллион. – Наверное, не следует вам говорить, но он велел нам следить за вами последние несколько дней. Это до жопы работы было, вас найти. Ну типа, крупного, красивого рыжеволосого италийца и маленького крысомордого грека – это не мои слова, – добавил он быстро, – это описание, которое он нам дал, и никаких имен, конечно, которые, понятно дело, пригодились бы куда больше. Вы хоть представляете, сколько народу в Риме подходит под это описание?

Не говоря уж о том, что оно не соответствуют действительности. Это Луций-то Домиций красивый?

– Но все-таки у вас получилось, – сказал я.

– Ну, мы свое дело-то знаем, – сказал Хвост. – Мы знаем всех, кого наша работа касается.

– Он не про битье по башке говорит, – поправил коллегу Александр. – Мы этим не занимаемся вообще-то, если времена не слишком тяжелые. Видите ли, в чем дело – на самом деле мы повара.

Я ухитрился опередить Луция Домиция, но буквально на долю секунды.

– Значит, вы нас выслеживали, – сказал я. – Он объяснил, зачем?

Александр на греческий манер вскинул голову.

– Нет. Следуйте за ними повсюду – больше Лициний Поллион ничего нам не говорил; приглядывайте за ними и следите, что они никуда не вляпались.

Хвост ухмылялся, раздражая, кажется, этим Александра.

– Извини, – сказал Хвост. – Но нам надо им рассказать. В смысле, самое смешное. Не хочешь сказать, что тебе сказал Лициний Поллион?

– Рассказать нам что?

Александр пожал плечами, и Хвост продолжал:

– Не знаю, – сказал он. – Что я знаю, так это что Лициний Поллион вообще куку, но это уже вообще никуда не лезло. Он сказал: следуйте за ними – за вами, то есть – повсюду, присматривайте за ними, а когда они заснут, сказал он, подберитесь к ним и оставьте эти деньги там, где они их найдут.

Я уставился на него.

– Деньги?

– Ну да, – сказал Александр. – А потом, когда вы устроились на ночлег среди бродяг, я сказал Юлиану: мы не можем оставить их с деньгами, потому что вряд ли они в такой компании вообще проснутся. Поэтому нам пришлось торчать там всю ночь, на тот случай, чтобы вас не ограбили. Что и произошло, – добавил он. – По крайней мере, попытка была. Пара типов довольно гнусного вида. Но мы дали им по башке и они угомонились.

Ну что ж, по крайней мере теперь зловещее чудовище, игравшее в жестокие игры моей головой, приобрело имя: Лициний Поллион.

Никогда о нем не слышал.

– Он что-нибудь говорил о нас? – спросил я. – Откуда он нас знает и все такое?

Хвост покачал головой.

– Но это ничего не значит. То есть мы с ним не самые задушевные собеседники, так чего вы ждете? Он не приглашал нас на ужин и не представлял своим юным дочерям. И прежде чем ты спросишь – это было, как его там, гипотетическое предположение. Я не знаю, есть ли у него дочери, и вообще женат ли он. И мне, честно говоря, по барабану.

– Так или иначе, – влез Александр, – Мне казалось, ты сказал, что знаешь его.

По какой-то причудливой причине, бог знает почему, я решил, что этим двоим можно доверять. Трудно представить что-то более невероятное, помимо летающих слонов, но вот, пожалуйста, одно из тех безумных умозаключений, которые иной раз делаешь непонятно почему. Думаю, все из-за того, что если не обращать внимания на их исключительный рост и звероподобную внешность, то они крайне напоминали мою тетушку Каллирою.