Текст книги "Песенка для Нерона"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

(Только у нас хватит здравого смысла не возвращаться после этого домой. Я, может, и не семи пядей во лбу, но и не такой тупой, как Одиссей. Мы бы остались в Стране Розовых Слонов, между этим миром и следующим, как люди, которые умерли, но не перестали жить. Да, думал я, к этому я бы как-нибудь привык. Ну то есть, какой смысл отправляться в странствие или даже возвращаться домой, если любое выбранное тобой место заведомо ужасно?).

Утром четырнадцатого дня я сидел на подставке во дворе, пытаясь сообразить, как в два рыла вытащить из пещеры тысячу тонн золотых слитков, а потом поднять из на утес (я думал: блок, тали, лебедка, приводимая в движение мулами; можно также подумать о тех маятниковых кранах, которыми в Месопотамии качают воду), когда услышал знакомый голос. На голоса у меня тоже хорошая память – еще один навык, необходимый в нашей профессии – а кроме того, этот голос было нетрудно запомнить. Примечательный голос, можно сказать; не так давно я был готов отдать все за возможность его слушать.

Скатываясь с подставки и прячась за ней, я думал, что Луций Домиций, может быть, не такой и дурак с его беспрерывными страхами быть узнанным по голосу. Если хотите знать мое мнение, голос узнать гораздо проще лица.

Это была та проклятущая девка, Миррина; вы помните – милая, заботливая, милосердная сестра Аминты, известного так же как Сцифакс, бандит. Она разговаривала с одним из конюхов, довольно неплохим парнем по имени Марк Мезентий. За последние дни я несколько раз сыграл с ним в бабки, он оказался приятным собеседником и умел проигрывать с достоинством. В общем, Миррина просила окружить ее лошадь особой заботой, потому что бедной животинке в последнее время, кажется, нездоровится; нельзя сказать, что с ней определенно что-то не так, но аппетит у нее хуже, чем обычно, а иногда, когда она смотрит своими глазками, кажется, что ее что-то беспокоит. Серьезно, я не преувеличиваю; вот так она и говорила, слово в слово. Мой приятель Марк вовсю подыгрывал, потому что не ему сообщать гостям, что те слетели с катушек; он сказал, что будет особенно внимателен к Жимолости (таким именем она припечатала несчастную тварь) и да, он запомнил, что гриву ей следует расчесывать как она любит, слева.

Удивительно, как быстро может измениться мнение о человеке. Не так давно я был вышиб Марку глаз за то, что осмелился говорить с ней. А сейчас я надеялся, что своим идиотским сюсюканьем он задержит ее настолько, что я успею сквозануть через двор и предупредить Луция Домиция. Думаю, то, как вы смотрите на человека, зависит от того, где вы есть, когда вы есть и чем его братья занимаются на работе.

Мне повезло. То ли Марку нравилось слушать херню, то ли он привык быть вежливым с гостями и не смог побороть привычку, то ли решил, что ради симпатичной девочки можно и потерпеть, даже если она беспрерывно мелет вздор, а ему не повезло родиться глухим. Неважно; я об это не думал.

Я был слишком занят, притворяясь маленькой мышкой, семенящий на своих крохотных лапках через двор, и достиг в этом больших успехов. Едва оказавшись в каретном сарае, я перестал семенить и пронесся через него как пьяный германец. Луций Домиций штопал рубашку.

– Поднимайся, – рявкнул я. – Они здесь.

Он посмотрел на меня.

– Кто – они?

– Аминта, – сказал я, и он выполнил прыжок из положения сидя, воткнул в себя иголку и не заметил этого. – По крайней мере эта его мерзкая сестренка здесь, треплется с Марком-конюхом.

– Ты уверен, что это она?

Я не стал утруждать себя ответом.

Луций Домиций встряхнулся с головы до него, как мокрый пес.

– Это нечестно, – сказал он. – Знаешь, что? Меня уже тошнит от этого. Куда ни глянь, какая-нибудь дрянь к нам ползет, а ведь мы на сей раз даже не сделали ничего плохого, ну разве что сперли арфу. Ладно, каков план?

– План? Да нет у меня никакого, блин, плана. Для разнообразия придумай ты что-нибудь.

– Ладно, – он встал и зачем-то оглянулся. – Лезем на чердак, спускаемся по подъемному крану в канаву на другой стороне, и через пастбище бежим на дорогу. Если не будем тупить, то через пару часов окажемся в Пренесте.

Звучало неплохо.

– Пошли, – сказал я.

– Минутку погоди, а? – он все еще искал что-то глазами. – Похоже было, что она знает, что мы здесь? Я имею в виду – расспрашивала она конюха о нас или что еще?

Я покачал головой.

– Она болтала о своей лошади, – сказал я.

Я видел, что он решил не заморачиваться такими вопросами; затем какая-то идея плюхнулась на поверхность его мозга, как птичье дерьмо в бочку с питьевой водой.

– Лошади, – сказал он.

– Что – лошади?

– Мы украдем их лошадей, – ответил он, натягивая рубашку через голову. Иголка с ниткой так и торчала из нее, но я не стал обращать его внимание на это. – Двух птичек одним камнем. Мы поедем, они пойдут. Держи, – он подхватил маленький самодельный вьюк, который сшил из обрывков мешковины. – Давай за мной.

Он не дал мне возможности высказаться по поводу его плана действий. Пока я лез за ним по лестнице на чердак, то успел рассмотреть все моменты, которые могли пойти не так, как будто я наблюдал за гладиаторами с верхних рядов в цирке: нас заметит, когда мы будем пересекать двор; пока мы взнуздываем лошадей, Аминта и его люди нас схватят; лошади вырвутся и ускачут, и мы окажемся заперты в конюшне, окруженной всеми местными слугами; у моей лошади отлетит подкова в двух милях от кабака, и я буду вести ее в поводу, когда Аминта и его головорезы настигнут нас на наемной повозке. Внутренним взором я видел все эти катастрофы разом. Я пытался предупредить себя, что это чистый идиотизм, но убежал уже слишком далеко, чтобы себя расслышать. Очень плохо.

Мы оказались в канаве, не переломав никаких важных костей, и рванули через двор, как зайцы через покос. Никого поблизости, и мы направились к конюшне. В денниках стояли пять лошадей; само собой, никаких намеков на то, какие из них принадлежали компании Аминты. Да, об этом мы не подумали.

– Твою мать, – сказал Луций Домиций. – Мы просто возьмем двух получше, а остальных выпустим.

Пытались когда-нибудь выпустить лошадей, если им того не хочется? Не могу их винить. Вероятно, у каждой из них позади был долгий путь по мощеной военной дороге; все, чего им хотелось – это стоять на месте и есть. Они были как старые домашние рабы, которые не хотят, чтобы их освобождали; к чему напрягаться?

Мы стали лупить их метлами, но только разозлили, так что они принялись лягать перегородки. Слишком много шума.

– Нахрен их, – сказал Луций Домиций. – Давай просто...

Дальше он не продвинулся – по-видимому, из-за того, что Аминта появился у него за спиной и приставил бритву к его горлу.

 Четырнадцать

– Здорово, парни, – сказал Аминта. – Значит, живы?

Время делать ноги, подумал я, но не сделал. Отчасти потому, что не собирался бросать друга в смертельной опасности, отчасти потому, что какой-то козел тыкал меня ножом в спину. Не стоило хлопот поворачиваться и смотреть, кто бы это мог быть.

Видел одного козла – видел их всех.

– Как хорошо, что здесь нет моей сестры, – продолжал Аминта. – Это ее лошадь вы только что охаживали метлой. Если она чего и не выносит, так это жестокого обращения с животными.

Я вспомнил, как Сенека однажды сказал мне, что по словам Платона, человек – это двуногое нелетающее животное. Наверное, можно было указать на эту точку зрения, но я почему-то этого не сделал. Отвлекся, должно быть.

– Не понимаю, – сказал Аминта. – Вы – это что-то отдельное. Устраиваете пожар, сжигаете шесть кварталов – и все это для того, чтобы прикинуться мертвыми. И что вы делаете потом? Вы отправляетесь сюда и начинаете гонять шляпу по кругу, публично, на главной дороге, в кабаке, принадлежащем мне. Это все равно как нанять людей, чтобы они ходили по улицам и выкликали ваш новый адрес. Не понимаю, что вы могли еще придумать, чтобы упростить поиски.

О, прекрасно, подумал я. По крайней мере богам будет над чем поржать, так что, может, они проявят к нам чуть больше милости. А может, и нет. Я думаю, боги – они как публика в цирке: наслаждаются комическим представлением, но только в ожидании крови. Вы знаете, чаще всего боги напоминают мне римских сенаторов. Или наоборот. Впрочем, неважно.

– Вы нас не убьете, – сказал Луций Домиций, и если бы я не знал его лучше, то даже и поверил бы, что он всерьез. – Вы прекрасно знаете, что мы с братом единственные, кто знает, где искать сокровища.

Аминта рассмеялся.

– Сделай милость, – сказал он. – Неужели я похож на идиота, который верит в детские сказки о спрятанных сокровищах? А что касается этого дерьма, будто ты брат крысомордого, то не не надо оскорблять мой интеллект. Мне отлично известно, кто ты такой. Ваше величество, – добавил он.

Он выдержал паузу. Смысла спорить не было, конечно. Старинная деревенская пословица гласит: когда у тебя яйца в тисках, лучше не дергаться.

– Ладно, – сказал Луций Домиций. – И что же вы намерены делать?

– Вообще-то, – сказал Аминта. – Я не уверен. Трудно понять, какой путь наилучший. Очевидным кажется вариант с продажей тебя сенату и народу римскому, но для этого мне надо как-то заставить их поверить, что ты на самом деле Нерон Цезарь, и откровенно говоря, я не очень представляю, как это сделать. С другой стороны, я могу выручить некую скромную сумму, продав тебя Стримону. Он будет очень рад увидеть вас обоих, в этом я совершенно уверен. Но, – продолжал он, – я пока не склонился к этому варианту, хотя испытываю большой соблазн. Суть в том, что незачем стремиться к маленькой сумме, когда можно получить большую. Скажем, от его превосходительства наместника Сицилии.

Провалиться мне, подумал я. Нашей крови жаждет такое количество народа, что я начисто забыл о наместнике. На случай, если вы тоже забыли (хотя для вас это менее простительно, чем для меня), то он был тем бедолагой, которого Луций Домиций сослал в каменоломни в прежние времена за то что тот уснул на его выступлении; кроме того, мы сперли одежду его сына в тот день, когда сбежали по дороге в каменоломни, а также встретили его самого на дороге, и ему тогда показалось, что он меня откуда-то знает. Ну что ж, подумал я, он действительно может искать с нами встречи. Столько человек хотят урвать от нас хоть кусочек – просто аукцион какой-то. Жалко даже, что здесь всего один Луций Домиций и один я. Мы могли бы взять Аминту в компаньоны и добиться... ну, убийственного успеха.

В общем, едем это мы с Луцием Домицием на телеге под грудой вонючих старых одеял, связанные, как козлы перед жертвоприношением, чтобы сделать одного человека счастливым, а другого – богатым. По крайней мере, Луций Домиций не ныл, пока мы прыгали по булыжникам по пути в Рим, главным образом потому, что люди Аминты заткнули ему рот старой тряпкой, смоченной в уксусе. Снова в дерьме; это было почти как возвращение домой после долгого отсутствия. В нашем стремлении жить честно, чтобы не пришлось больше прятаться от солдат, мы размякли, мы оба. Еще несколько дней, и мы еще и сгнием вдобавок.

Думаю, идея заключалась в том, чтобы доставить нас в Остию и зафрахтовать корабль до Сицилии. Ну, до Остии-то мы добрались, потому что там нас выкинули из телеги и уложили у стены какого-то склада, будто две связки подпорок для винограда.

Но затем планы изменились.

Я, должно быть, заснул и проспал начало дебатов, потому что разбудил меня звук их голосов: Аминты, этого его брата – Скамандрия, вроде – и Миррины, которая говорила обычным своим тоном и начинала каждую фразу с «Ох», но на сей раз они довольно весело обсуждали наиболее доходный способ от нас избавиться.

– В конце концов, – говорила она, – если там ничего не выгорит, нам не придется убивать их. Мы просто вернемся на корабль и отвезем на Сицилию, как и планировали. Это же практически по пути.

– Нет, не по пути, – возражал Скамандрий. – Три или четыре дня в другую сторону.

– Ну вот, о чем я и говорю, – сказала Миррина. – Ну что такое три или четыре дня? Они же не портятся. Но вы только подумайте, если оно и в самом деле там...

– Дело не только во времени, – сказал Аминта. – Они скользкие, как угри, эти двое. Я знаю, что они выглядят, как идиоты, но они уворачивались от неприятностей десять лет кряду; и только посмотрите, что они сделали со Стримоном. Я не робкого десятка, но не смогу чувствовать себя спокойно, пока мы не доставим их в сохранности на место и не получим на руки деньги. И кстати, с ними мы чертовски уязвимы перед Стримоном и наместником, которые за ними охотятся. Я не желаю, чтобы мне перерезали глотку из-за того, что Его Превосходительство предпочтет получить их бесплатно, а не за деньги.

– Погоди, – вставил Скамандрий. – Он же даже не знает, что они у нас.

– Да ладно тебе, – сказал Аминта. – В таком деле секретов не бывает. Вспомни, что случилось с этим клоуном Поллионом. Я подозреваю, он действительно верил, что один-единственный знает, кого он поймал. А нам точно известно, что у Стримона уши и глаза в нашей свите, точно так же наши – в его… и точно так же римляне шпионят за нами обоими, если уж на то пошло. Готов поставить талант золота, что и наместник, и Стримон уже точно знают, чем мы сейчас заняты. Именно поэтому мы не можем себе позволить медлить из-за каких-то сокровищ.

– Ох, но дело же не в этом, конечно, – вставила Миррина этим своим плаксивым девочковым голоском. – Сами посудите. Наместник знает, что мы везем ему Нерона Цезаря. Стримон знает, что мы везем Нерона Цезаря на Сицилию. Какой путь для нас самый рискованный? Прямо на Сицилию, конечно. Нет, мы должны выбрать какой-то другой курс, неожиданный для них. Например, в Африку.

Короткая пауза: опасно, работа мозга.

– Да, – сказал наконец Скамандрий. – Но мы знаем, что Стримон верит в эту чепуху про сокровища. Разве он не будет ожидать от нас, что мы попробуем их найти?

– Нет, если его шпионы донесут, что мы везем их наместнику, – объяснила Миррина терпеливо. – Сам подумай. Если ты наместник, и если ты планируешь устроить на нас засаду и захватить Нерона Цезаря бесплатно, где ты ее устроишь? Здесь, в Остии, где тебе придется давать объяснения, если что-то пойдет не так? Или в своей собственной провинции, где ты сам себе господин?

– Справедливо, – Аминта вздохнул; у меня возникло впечатление, что это был не первый раз, когда сестра благодетельствует ему добрым советом. – Но со Стримоном все наоборот. Он бы попытался накрыть нас здесь, на своей территории.

– Значит, чем скорее мы отсюда уберемся, тем лучше, – торжествующим тоном заключила Миррина. – Куда бы мы не направлялись, нет никаких причин торчать тут дольше, чем необходимо. Мы отплываем; Стримон прибывает сюда и обнаруживает, что нас нет. Он тут же нанимает самое быстрое судно и пускается за нами в погоню – туда, куда мы, по его мнению, поплывем. А мы тем временем двинемся в противоположном направлении – в Африку.

– Ты говорила, что это практически по пути, – сказал Скамандрий, но я чувствовал, что он уже отступил; он знал, что спор закончился не в его пользу, и всего лишь пытался отступить в порядке. Лично у меня никогда не было сестры; чумы у меня тоже не было, но я знаю, что они творят с людьми.

– Я сказала, что это будет крюк всего лишь в три дня, – ответила она спокойно, исключительно для тех учеников, кто слушал начало спора внимательно. – Достаточно для того, чтобы стряхнуть с хвоста и Стримона, и наместника. Затем – исходя из предположения, что никаких сокровищ мы не нашли, конечно – мы двинемся в Селинунт или Лилибей, где нас ждать не будут, и перевезем их на телеге через среднюю часть Сицилии. Проще простого.

– Я не знаю, – сказал Аминта устало. – Бог ведает, что скажет папа, если узнает, что мы свернули с пути в поисках сказочного золота в компании двух самых разыскиваемых преступников в империи. Он даст нам такого пинка, что мы улетим в Путеолы.

– Нет, не даст, – прозвенела Миррина. – Он скажет, что мы для разнообразия немного пошевелили мозгами и вместо того, чтобы прыгать в колодец, спустили туда ведро. Он бы не стал отворачиваться от тысяч талантов чистых денег только для того, чтобы сэкономить пару дней пути.

– Да, но... А, в жопу все, – сказал Аминта. – Ты выиграла, сделаем по-твоему. Я только жалею, чтобы у старого дурня не хватило ума держать тебя подальше от дел. Ты постоянно ухитряешься заставлять нас делать то, чего мы делать не хотим.

– Именно, – ее ухмылку можно было почти услышать. – И как раз поэтому он заставил вас сделать меня партнером. В конторе должен быть кто-то, одаренный хотя бы искрой воображения.

Мне их было почти жаль. Через пару часов они начнут спрашивать себя – как ей вообще удалось уболтать нас на это? К тому времени, конечно, мы уже будем плыть в Африку. Лишний довод в пользу того, как важно держать женщин подальше от дела – по той же причине кошек не пускают к рыбным садкам.

И там не менее. Их неудача – наша удача. Не то чтобы у меня появилась надежда, но три или четыре дополнительных дня перед милой встречей с наместником Сицилии – штука сама по себе неплохая. Каждый лишний день – это еще двадцать четыре шанса выпутаться (само собой, мы с Луцием Домицием понимали толк в искусстве выпутывания из смертельно опасных ситуаций, но даже мастер нуждается в инструментах и материалах). Если боги настроены дать нам передышку, то могут предоставить самые разные возможности – от прыжка за борт в середине ночи до какой-нибудь укромной темной пещерки. Чем больше я думал, тем больше мне нравился старик Аминты, заставивший сыновей уважать младшую сестренку. Будь у меня возможность продолжить эти размышления, я, возможно, взял бы назад некоторые слова, которые я произносил в ее адрес про себя.

Ну, дебаты завершились и мы на некоторое время остались одни. Затем нас подхватили и поволокли, будто бочонки с килькой. Нас запихнули в большие мешки, вроде тех, в которых возят на рынок поросят, после чего я потерял возможность обозревать окрестности. Все, что происходило дальше, мне пришлось восстанавливать на слух и запах, хотя для этого и не требовалось быть Архимедом. Тачка, трап, трюм. Надо сказать, не совсем тот способ путешествия, который выбрал бы я сам. Лучше, чем идти пешком, и это все, что я могу сказать о нем хорошего.

Не я ли рвался побывать в Африке? Хороший пример того, почему следует быть осторожным в своих желаниях. Это поднимало философский вопрос, который я бы с удовольствием обсудил с Сенекой, если бы он лежал рядом, весь обмотанный веревками, и если бы мы ухитрились избавиться от кляпов: есть ли смысл удлинять жизнь на три или четыре дня, если суждено провести их в темноте, страдая от голода, судорог, морской болезни, в компании крыс, грызущих вас за уши? Есть ли в жизни что-то такое, ради чего стоит цепляться за нее ногтями в условиях, по сравнению с которыми смерть куда более комфортное состояние – или же это всего лишь страх неизвестного, сила привычки? Пойдем немного дальше (я пошел, поскольку времени у меня было полно): предположим, что вы счастливейший, богатейший и могущественнейший человек в мире, и вот наступил день, когда вы должны принять решение: умереть или продолжить жить, но только жизнь ваша отныне превратится в жалкое существование: вы будут брести по пыльным дорогам и прятаться от солдат в сосудах для масла. Или, предположим, вы были величайшим героем всех времен, вы только что разграбили самый богатый город мира, а по дороге домой потерпели кораблекрушение и вас выбросило на пустынный остров совершенно без ничего. Пока я лежал там и пытался отпугнуть крыс, шевеля ушами (не сработало), то ухитрился заставить своего воображаемого друга Сенеку ответить: Да, жизнь стоит страданий хотя бы потому, что ты никогда не знаешь, что тебя ждет за углом. Твой потерпевший кораблекрушение герой может найти на острове закопанное сокровище, а потом его подберет проходящий корабль. Твой некогда удачливый человек может обнаружить, что он куда более счастлив, выпасая свиней или околачиваясь на перекрестках, чем в своем прекрасном доме с шелковыми скатертями. И твой бедолага, лежащий связанным в трюме корабля, может в какой-то момент вывернуться из веревок, или же крысы перегрызут их, приняв за особенно мускулистое ухо, и тогда он прыгнет за борт и поплывет к берегу. Да, сказал я ему, но я не умею плавать.

Не в этом дело, ответил мой воображаемый друг. Слушай. Когда Пандора открыла амфору и все несчастья и беды вылетели из нее, чтобы поразить смертных, боги сжалились над ними и поместили на самое дно амфоры слепую, дрожащую Надежду, которая не позволяет людям сдаться и умереть на месте. Надежда ведет нас и заставляет держаться, даже когда совершенно ясно, что нам конец. Биение сердца и расширение легких – полезное упражнение в уклонении от неизбежного, оставляющее нас открытыми для предложений.

Я спросил своего воображаемого друга, что он понимает под уклонением. Когда он объяснил, я сказал: да, все это очень хорошо, но давай на минутку вернемся к Пандоре. Оставляя в стороне богов, сказал я ему, не случалось ли тебе удивляться, как Надежда, коли уж это такая охрененная штука, вообще оказалась в одном горшке вместе со всеми бедами и несчастьями? О, конечно, Надежда высунула из горлышка свою маленькую мягкую головку и сказала Пандоре, что она ее друг, боги послали ее все исправить, но на ее месте любой сказал бы что-то подобное, так что это ничего не доказывает. Полагаю (сказал я), что она с самого начала была в амфоре, и ее единственная цель – дурить нас, тупых смертных, и не позволять нам сбежать от зла и страданий на тот берег Реки, где царят покой и безопасность. Думаю, сказал я ему, мы обречены болтаться в этом говенном трюме, пока не доберемся до Африки, и умрем либо там, либо на Сицилии, но скорее раньше, чем позже. И в общем, невелика потеря.

Тут мой воображаемый друг впал в раздражение – обычное состояние моих собеседников, даже отсутствующих. Он сказал: тебе, Гален, лучше прислушаться к тому, что я говорю о смерти, поскольку я мертв уже несколько лет; так вот – ну ее в жопу, эту смерть. О, для таких, как ты, экскурсантов, ничего плохого в ней нет. Вы являетесь сюда, к вратам города мертвых, оглядываетесь вокруг, как деревенщина, первый раз попавшая в большой город, и воображаете, что все поняли.

Хрена с два вы поняли. Слушай же, какова смерть. Я был римским сенатором, советником императора, проводником верховной власти, мудрейшим и самым уважаемым человеком моего поколения, любимым и почитаемым всеми, кто читал мои книги или слушал мои лекции. Я бы лучше стал рабом золотаря, с рассвета до заката собирающего на улицах чужое говно, который спит на каменном полу и ест плесневелый хлеб, нежели порфироносным Цезарем достославных мертвецов. Оглянись, Гален; герои и цари, богатые, мудрые и прекрасные при жизни, собрались здесь, чтобы увидеть тебя. Смотри, как они толпятся вокруг тебя – мелкого воришки, сына шлюхи, задушевного друга самого ужасного злодея в истории человечества – и они тянут руки, отчаянно желая погреть озябшие пальцы в слабом сиянии твоей меркнущей, утекающей жизни. Жизнишка так себе, но здесь, среди мертвых, она сияет как солнце и полыхает, как горящий Рим, и все эти призраки великих и славных охотно променяли бы всю свою славу и величие за слабую искру ее. Если хочешь понять, что такое жизнь, то ты оказался в нужном месте, здесь, где ее нет. А теперь иди назад, к своей неделе, или трем дням, или трем часам, или трем ударам сердца, иди в свой сияющий дворец к ревущему очагу и оставь нас в покое.

Вот что он мне сказал. Конечно же, он меня не убедил, но поскольку мне было худо и без орущих на меня воображаемых философов, я прекратил думать и попытался разогнать крыс, колотясь головой о доски. Это тоже не сработало, но зато когда я прекратил, мне стало существенно лучше.

В какой-то момент появился чувак и покормил нас. То есть он выдернул кляп, залил черпак какой-то дряни мне в лицо (суп-пюре из колесной смазки, полагаю), затем засунул кляп обратно, прежде чем я успел сблевать, и удалился. Наверное, этого было достаточно, чтобы поддержать во мне жизнь, и в любом случае еда оказалась получше, чем стряпня моей старушки-матушки. И там не менее.

Во всяком случае, добраться до места назначения нам удалось, потому что внезапно люк распахнулся, в глаза полезла ослепительно-резкая дрянь, от которой разболелась голова (свет, вроде бы вспомнил я), какой-то ублюдок схватил меня и потащил из моего уютного гнездышка из пропитанной мочой мешковины на соленый воздух. Кто-то на корабле крикнул кому-то еще: ты уверен, что это Африка? – а тот крикнул в ответ: меня не спрашивай, я тут ни разу не был. А я подумал: вот и конец пути. Можно назвать это устойчивым шаблоном, если угодно.

Краткая, вне времени, интерлюдия на корабле, а затем стремительный полет с палубы в говенные глубины. Последний раз, если вы помните, покойный Лициний Поллион одарил меня денарием на бухло. На этот раз обошлось без денег и выпивки, но в остальном разницы не ощущалось, разве что направление пути было противоположным, с Сицилией в качестве пункта назначения. Должен сказать, Африка не относится числу моих любимых мест. Прежде всего, здесь слишком жарко. В Аттике, где я вырос, тоже случается жара; у нас ее столько, что мы просто не знаем, что с ней делать. Но аттическая жара другая: от нее потеешь, чешешься и впадаешь в скверное расположение духа, но кожа на лице от нее не лопается, а глазные яблоки не сморщиваются. Кроме того – солнечный свет. Он был слишком ярким. Он был настолько ярким, что невозможно разглядеть ничего вокруг – по-вашему, это хорошее обслуживание? Есть и другие особенности Африки, которые мне не нравятся, но я ограничусь этими двумя в качестве примера полной никудышности этого места.

Луция Домиция выволокли из трюма, привели в чувство плюхой и стали требовать указаний. Естественно, он понятия не имел, где находится (а если вы не знаете, где вы сами, разве можно ожидать, что вы покажете, где все остальное?). Аминта страшно расстроился, обнаружив, что сокровище не лежит прямо тут, на берегу, поджидая его, аккуратно упакованное в сосуды с залитыми красным воском горлышками; он метался по берегу, бормоча под нос и приставая к брату с вопросами, уверен ли тот, что мы прибыли куда надо? – хотя откуда Скамандрий мог это знать, располагая сведениями, полученными от Луция Домиция – то есть не располагая ничем – я сказать не могу. Миррина единственная сохраняла спокойствие, и порхала вокруг, подобно некой чрезвычайно носатой дриаде, нюхая цветочки и вообще ведя себя так, будто она на пикнике у моря. Я бы живот надорвал со смеха, если б мне не предстояло умереть.

– Ты сказал: Африка, – говорил Скамандрий. – Вот тебе Африка, чего ты еще от меня хочешь? И нечего на меня так смотреть. Если тебе нужны указания, спрашивай Нерона Цезаря. Затем мы его сюда и притащили, разве нет?

Спросили Луция Домиция; и он сказал им (не было, кстати, никакой нужды лупить его по морде), что насколько ему известно, сокровища находятся в пещере под разрушенным карфагенским храмом в местечке под названием Удипопоте, расположенном на берегу в пяти милях к востоку от Утики, где бы эта Утика не располагалась сама. После этого он выплюнул зуб и добавил:

– Если вы хотите узнать, как далеко мы Утики, то почему бы не спросить капитана? Если кто и знает, где мы сейчас, то скорее всего он.

Ну, тут Аминта сделал жест, означающий что-то типа «да бога же ради!» и с грохотом убежал на корабль. Через несколько мгновений он вернулся с мужиком, которого я знал, хотя и не чаял увидеть снова. Это был шкипер зерновоза, который доставил нас с Сицилии в Остию. Я так удивился, что чуть не упал.

Все запутывалось еще больше. Для начала, Луций Домиций был, строго говоря, его рабом; я сам продал его капитану, если вы помните, чтобы оплатить наш проезд, а Луций Домиций спрыгнул за борт и уплыл, оставив капитана в самых расстроенных чувствах. Но в данный момент Луций Домиций стоял на коленях в песке с залитым кровью лицом, а Скамандрий нависал над ним с тяжелой дубинкой в руках. А я сам? Я стоял неподвижно, руки мои были связаны за спиной, и меня переполняла отчаяннейшая жалость к себе. Ну, никогда не скажешь наперед. Большинство людей нравственнее меня, они способны испытывать сочувствие, сопереживать и все такое. Мне удалось покачать головой и изобразить шикающие звуки, когда он смотрел на меня, но я понятия не имел, понял ли он, что я хотел ему передать, или же просто решил, что я рехнулся.

– Ну, – сказал Аминта. – Где это проклятое место?

Капитан глубоко задумался, вызвав еще большее раздражение у Аминты.

– Ты сказал – Африка, – заявил капитан. – А потом мы собирались на Сицилию. Это все, что ты сказал, так что я решил, что лучше всего направиться к берегу между Гиппо Заритос и Утикой, чтобы потом не пришлось огибать Кап-Бон, а направиться прямо к Лилибей, и уж оттуда двинуться вдоль берега.

После этих слов капитана Аминта стал совсем дерганный.

– Прекрасно, – сказал он. – Мы сейчас к западу или к востоку от Утики?

– К востоку, – сказал капитан. – Примерно пять миль. Я выбрал это место, потому что бывал в здешней бухте еще в молодости, на дядином корабле. Вон там, немного вглубь, стоит развалившийся храм, по крайней мере, стоял, когда я последний раз был здесь. Может, его уже разобрали на кирпичи, не знаю.

Скамандрий и Миррина внезапно заинтересовались разговором.

– Этот храм, —сказал Аминта. – Сможешь его отыскать?

Капитан пожал плечами.

– Почему нет? – сказал он. – Мой дядя знал о нем, говорил, что его построили еще карфагеняне в старые времена, чтобы отметить кратчайшее расстояние от Африки до Сицилии. Помните карфагенян? Ребята Ганнибала, которые вышибли из вас, римлян, все дерьмо.

Не знаю, что разозлило Аминту сильнее: болтовня капитана в столь напряженный момент или обвинение в принадлежности к римлянам.

– Вообще-то я египтянин, – сказал он спокойно. – А тебе лучше найти храм, не то я тебе печенку вырежу. Понял?

Определенно, Аминта ошибся, угрожая капитану.

Ошибка вполне понятная. Он был в скверном настроении – прежде всего, в это предприятие его втравила сестра; затем он обнаружил, что никто понятия не имеет, куда они направляются (полагаю, Аминта думал, что этим займется Скамандрий, а тот, в свою очередь, понадеялся на Аминту); потом узнал, что совершенно случайно они попали как раз в нужное место, но был вынужден слушать автобиографию капитана, когда более всего хотел убраться отсюда до заката. Типы вроде Аминты, профессиональные крутые парни, должны постоянно пребывать в образе, и он просто привык запугивать людей, когда ему что-нибудь от них требовалось, и сейчас сделал это по привычке, не задумываясь. Но капитаны кораблей весьма своеобразные ублюдки, как я имел возможность заметить. Они очень много о себе воображают и не любят иметь дело с сухопутными крысами, которые позволяют себе высокомерие и надменность только потому, что владеют кораблем или зафрахтовали его на один рейс. И если начать разговаривать с ним на языке, который обычно приберегают для рабов, они могут крепко обидеться; так, полагаю, произошло и сейчас.