Текст книги "Песенка для Нерона"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Больше я ничего разглядеть не успел, потому что споткнулся обо что-то и полетел мордой вперед на мозаичный пол – хрясь!

Оказалось, что споткнулся я о труп, и мне очень жаль, что я не знаю, кем он был при жизни, потому что бедолага спас мою жизнь, хотя, наверное, и не имел такого намерения. Александр и Хвост пронеслись мимо, нырнули в густой дым, а мгновением позже оттуда раздался ужасающий грохот, как будто обрушились стены или потолок. Что-то тяжелое и совершенно смертельное.

И это был последний раз, когда я их видел. Только что они были здесь – могучие, быстрые, огромные идиоты, милейшие парни – я сужу по тому, что они были на моей стороне, мало ли, что поджигали время от времени город. В следующий момент их не стало; погибли ли они мгновенно под рухнувшей кладкой, были ли завалены и задохнулись в дыму, находились ли они еще в сознании, когда до них добрался огонь – увы, я просто не знаю этого. Они выпрыгнули из моей жизни так же внезапно, как и ворвались в нее, и таков был их конец.

Проклятье, думал я, выскакивая оттуда как кролик с подпаленной задницей. Бландинии тоже нигде не было видно – может быть, что ее накрыло тем же обвалом, но почему-то я сомневался в этом; такие как она не умирают, если только их со всей решительностью не умертвить.

Не важно. Мы пытались спасти Луция Домиция, но затея с самого начала была обречена на неудачу, и я очень, очень сожалел, что вообще начал действовать. Мне по сей день неизвестно, скольких жизней стоила идея, сперва казавшаяся такой неплохой. Все это целиком моя вина. Извините.

В любом случае, это был конце всего. Луций Домиций, два повара-гладиатора, а возможно, и сука Бландиния тоже – практически все, кого я знал в Риме, были теперь мертвы, а я, как всегда, остался совсем один и в полной заднице. Я побрел через двор, даже не думая бежать. Какой смысл? В тот момент я бы не слишком переживал, если бы горящее бревно рухнуло на мою тупую голову и стерло меня из этой истории.

– Гален? – произнес голос у меня за спиной. – Кой хрен ты тут делаешь?

Я повернулся кругом. Угадайте, кто это был.

Даже я не узнал бы его в тот момент, наверное. Во-первых, он был залит кровью, во-вторых, промок насквозь – волосы прилипли к голове, его покрывал слой пепла, штукатурки и Бог знает чего еще. В правой руке он держал германский длинный меч с лезвием, согнутым почти под прямым углом.

– Гален? – повторил он. – На что это ты так уставился?

О, да ни на что. Просто на мертвеца, который вдруг возродился к жизни.

– Ты цел? – спросил я. – Выглядишь хреново.

– Ты тоже, – ответил он. – Слушай, есть какие-то причины, по которым ты торчишь тут, как хрен в горшке? Может, ждешь кого?

Я покачал головой.

– Прекрасно, – сказал он. – Тогда давай убираться отсюда.

Ну, а почему бы и нет? В его устах это прозвучало как приглашение слинять с унылой семейной встречи или праздника урожая: давай-как потихоньку ускользнем за угол, я знаю там одну неплохую винную лавку. Пусть другие тушат огонь и оттаскивают тела, а мы пока пропустим по маленькой. Совершенно согласен, подумал я, какая прекрасная идея. Жалко, что я не дал себе труда подумать два раза.

Улица была полна народу, каждый путался под ногами у каждого, торопясь убраться подальше. Мы не спешили (это одна из приятных сторон заколдованной жизни – ты не паришься по поводу случайной смерти – от падения стены, скажем, или горящей балки. Ты просто плывешь мимо суетливых смертных и все у тебя прекрасно). Когда мы оставили пожар позади, мимо пронеслась большая телега, набитая здоровенными мужиками с длинными баграми и тяжеленными молотами: пожарная команда торопилась разнести побольше домов в противопожарной полосе. Изначально это была идея Луция Домиция, хотя вся слава досталась Веспасиану, который вовремя ее подрезал.

– Ладно, – сказал я. – Кой хрен с тобой было?

– Что? – он, кажется, думал о чем-то другом. – О, да не о чем рассказывать, в общем-то. Вот только что меня забалтывает этот тип Поллион... ты не знаешь, кстати, он это серьезно? Я не могу представить, чтоб кто-нибудь был так одержим моими сочинениями – даже я сам. В общем, тут раздался грохот, я оглянулся – и бац! все потемнело. Очнулся я в амбаре или на конюшне – короче, какой-то деревянный сарай, на полу солома и воняет скотиной. Какой-то ублюдок привязал меня к балке, поэтому очнулся я от судорог в ногах и спине; не успел я открыть глаза и спросить, ой, где это? как какой-то здоровенный козел врезал мне по морде и спросил: ну, где оно, где оно спрятано? Бог знает, о чем он говорил. Я решил, что он или безумен, как сорока, или принимает меня за кого-то другого. Каждый раз, когда я пытался что-то сказать, он лупил меня по роже. В общем, он занимался этим какое-то, по-моему, очень долгое время, а потом угадай, кто пришел?. Никогда не догада...

– Сицилиец, – сказал я.

– Чего? О, ты знал!

– Он главарь банды, – сказал я. – Его зовут Стримон.

– Стримон, – повторил он. – Как ни странно, я помню это имя. Кажется, он был в деле еще в мое время. Удивительно. Но так или иначе, он явился туда и вставил тому чуваку, который меня бил, здоровенный фитиль – за то, что тот начал раньше времени. Очень он удивился – в смысле, тот чувак. Думаю, он ожидал, что его похвалят за проявленную инициативу. Он пожал плечами и отошел в сторонку, а его место занял этот Стримон, и он тоже принялся задавать одни и те же вопросы, снова и снова: где это, где тайное укрытие, и каждый раз, когда я говорил ему, что не знаю, о чем он, он мне вдуплял. В этом он был получше первого, хотя надо отдать ему должное – он старался не причинять мне серьезных травм. Как будто я был дорогим рабом или типа того. Как раз когда это начало действовать мне на нервы, кто-то громко завопил – пожар! – и тут же мы все услышали запах дыма. Сицилиец – Стримон, если это и правда был он – сразу заорал: отвязывайте, уводите его отсюда – а потом убежал, чтобы посмотреть, что творится. Двое его костоломов стали резать веревки, но пока они этим занимались, огонь успел добраться до нашей конюшни, кровля вспыхнула, посыпались угольки, загорелась солома; а еще все затянуло дымом. Один из них сказал, ну его нахрен, надо валить отсюда. Другой ответил: нет, хозяин сказал вытащить его в безопасное место, это важно, а ну иди сюда! Но было поздно, его товарищ смылся, так что ему пришлось заканчивать дело в одиночку. Сами виноваты, нечего было так меня упаковывать. В общем, вышло так, что я был почти свободен, когда сверху свалился кусок бревна и вырубил этого мужика, тот свалился и остался лежать. Я рванулся и оказался свободен. В благодарность я попытался вытащить его оттуда, но после всего этого мордобоя толку от меня было немного. Из раны на голове у него хлестала кровь, он стал ужасно скользким, бедолага, я никак не мог его ухватить, а дым стал такой густой, что я едва легкие не выхаркал, так что в конце концов сдался и... в общем, стыдно сказать, но я бросил его там и сбежал. И через несколько мгновений я увидел тебя. Вот и все.

(А я подумал про себя: интересно, сколько народу уже погибло, спасая Луция Домиция от смерти? Начиная с Каллиста и заканчивая Александром и Хвостом, включая какого-то безымянного головореза, который отвязал его от балки в горящей конюшне. Должно быть, смерть его любит, подумал я. Сердце Черного Царя, должно быть, тает от одного его вида, как сердце пастушеской собаки от скрипа двери поутру).

Я кивнул.

– Легко отделался, значит, – сказал я и рассказал все, что случилось со мной, включая разговоры о сокровище Дидоны и все – ну, почти все – о гнусной Бландинии, и о том, что все время, пока мы с ним думали, что мы свободны и безгрешны (за исключением периодов, проведенных в камерах смертников), и что никто не знает, кто мы такие – все это время нас на самом деле внимательно отслеживало правительство и по крайней мере две команды частных дознавателей. Мой рассказ ему совершенно не понравился. Как ни странно, я умолчал о том, что случилось с Александром и Хвостом; и я ничего не сказал о том, почему его так ненавидит Бландиния, просто дал понять, что она жадная и жестокая стерва – каковой она и была, конечно, так что никакой лжи.

Наверное.

– Ну что ж, – сказал он, пока мы прогулочным шагом двигались по улицам Рима, будто добропорядочные граждане, – все оборачивается не так скверно, в конце концов. Сам подумай – кому известно, что я выбрался оттуда живым? Никому, кроме нас с тобой. Они решат, что я погиб в пожаре, и бросят меня искать. Но ты действительно уверен, что я им понадобился из-за сокровищ Дидоны? Даже не я – Каллист. Это же ерунда какая-то.

– Это как раз без разницы, – сказал я. – Если Каллист выглядел в точности как ты, то ты, стало быть, выглядишь в точности как Каллист. В любом случае, ты единственный из вас, кто ходит и разговаривает, если в этом вообще есть какой-то смысл.

Он сморщился.

– Да не очень, – сказал он. – Но все равно получается ерунда. Вот я – самый ненавидимый из римских императоров, но все эти типы гоняются за мной потому, что думают, что я греческий торговец сказками, который в жизни никому не причинил вреда. Это только лишний раз показывает – совершенно неважно, кто ты и что ты, важно, что люди о тебе думают.

Ну, с этим я спорить не собирался. Луций Домиций не сказал ничего достаточно умного или веского, чтобы спорить с ним, а кроме того, он ухитрился при этом наступить на толстый пучок оголенных нервов (не думаю, впрочем, что сам это понимал), так что я хотел только сменить тему.

– Ладно, – сказал я. – Мы наконец для разнообразия действительно свободны и безгрешны. Дальше что?

Он пожал плечами.

– Что ж, – сказал он. – Не будь мы бесправными и нищими, мы могли бы заняться чем угодно – отправиться на охоту в Месопотамию, или пуститься в путешествие по Эгейскому морю, или удалиться в сельский дом и провести остаток жизни, переводя «Одиссею» на латынь ямбическим стихом. Проблема в том, что у нас нет ни денег, ни возможности их заработать, так что мы по-прежнему крепко заякорены в говне. Единственная разница с прежними временами заключается в том, что наше положение ничуть не хуже, чему у пятидесяти тысяч других бедолаг в этом городе. Если посмотреть с этой точки зрения, то наши свобода и безгрешность ничего особенного нам не дают.

Похоже, он выбрал этот день для провозглашения пошлейших банальностей.

– Дальше что? – повторил я. – Останемся здесь или отправимся куда-нибудь еще? Если хочешь знать мое мнение, то я, пожалуй, насытился пока что городской жизнью. По-моему, в ней слишком много нежелательных сторон.

Он вздохнул.

– Если мы решим куда-нибудь отправиться, нам придется идти пешком, – сказал он. – Это исключает самые привлекательные варианты, например, занятие скотоводством в Вифинии или паломничество в Афины за уроками нравственной философии.

– Не знаю, – сказал я. – Всегда есть корабли.

Он вздернул голову.

– Плавать зайцем, – ответил он. – Значит напрашиваться на неприятности.

– О, но мы не будем плавать зайцами. Мы можем отработать проезд, как нормальные люди. Мы оба владеем этим ремеслом после того зерновоза.

– Верно, – признал он. – Но к чему все эти трудности? Если мы официально мертвы, ничто не мешает нам остаться в Италии. Мы годимся для сельхозработ точно так же, как и для корабля. Если вспомнишь, мы тогда сбежали только потому, что заметили Стримона.

– Брось, – сказал я. – Ты не выдержишь работы в поле. Я же там был, помнишь?

– Проблемы были только из-за шута-хозяина и его тяжеловесных мотыг. На нормальной ферме...

Я прервал его.

– На нормальной ферме, – сказал я, – будет нормальный управляющий. Он тебе не понравится, можешь мне поверить. Он уработает тебя до смерти и скормит свиньям, а паек твой сопрет. Проблема хозяйств, достаточно больших, чтобы нанимать людей на стороне, – продолжал я, – заключается в том, что ими владеют богатые римские ублюдки, которые воображают себя владыками всего сущего. Возможно, из-за того, – добавил я для пущего беспристрастия, – что они таковыми и являются. Поверь мне на слово, тебе там очень не понравится.

Он задрал бровь.

– Твое мнение, надо думать, основывается на многолетнем опыте сельхозработ в Италии, – сказал он. – Который ты получил, должно быть, когда я спал или смотрел в сторону. Но вообще я думаю, что ты прав, – он вздохнул. – Пасторальные идиллии – удел поэтов, вроде Вергилия Марона, и мы оба знаем, сколько от них вреда, когда их принимают всерьез. Даже стыдно, что я поэт.

– Согласен, – сказал я. – Однако погоди, мне тут кое-что пришло в голову.

– О боги. Ну?

Я призадумался.

– Ты же мертв, так?

– Можно и так сказать.

– По мнению всех заинтересованных сторон вы официально мертвы – и ты, и Каллист. Никто больше не станет нас искать. Правильно?

– Будем надеяться на это, во всяком случае.

– Прекрасно. Так что же мешает тебе зарабатывать нам на жизнь тем способом, в котором ты хотя бы наполовину разбираешься?

Он нахмурился.

– Создание проблем? Не думаю, что это привлекательное деловое предложение.

– Пение, – сказал я нетерпеливо. – Игра на арфе, вот это все. Ты же всегда говорил, что единственной причиной, по которой ты не можешь этим заниматься, был страх, что тебя кто-нибудь узнает. Ну так вот, теперь это не проблема, так? Допустим, кому-то твоя песенка покажется смутно знакомой... не думаю, что такое случится, но просто предположим. Кто-нибудь услышит тебя и подумает: боже, парень поет в точности, как Нерон Цезарь, а может, это он сам и есть? Он побежит к префекту и скажет: представляете, Нерон-то Цезарь, оказывается, не умер, он жив и играет на арфе у придорожной винной лавки в Калабрии. Далее предположим, просто для простоты, что префект не засунет этого типа в камеру, чтобы протрезвел; предположим, что он отнесется к нему всерьез. Он напишет в верха, а в ответе будет сказано: не смеши нас, в деле указано, что Нерон Цезарь мертв, равно как и его двойник-грек, за которым мы следили десять лет. Префект доволен и приказывает кляузнику проваливать нахрен. Свободны и безгрешны, как и было сказано. И поэтому можем начать для разнообразия зарабатывать на жизнь честно, а не прятаться по переулкам от рыночных патрулей.

Он вздернул голову.

– Я не стану этого делать, – сказал он. – Слишком опасно. Ты же слышал этого Поллиона; и гладиаторов тоже, Александра и Юлиана... жаль, не удалось попрощаться и поблагодарить из, кстати. Похоже, я по гроб жизни им должен.

– Не меняй тему, – быстро сказал я.

– Ладно. В общем, ты слышал. Они все были бешеными фанатами. Предположим, они услышат, как я играю во дворе таверны или в чьем-нибудь доме, на приеме. Они сразу меня узнают; и их не собьет с толку отлуп префекта, потому что они-то будут уверены, что правы.

– Ладно, – сказал я. – Но они и не причинят нам никакого вреда. Поднесут выпить, может быть. Такой риск я готов потерпеть.

– Ты не понял, – пробурчал он. – Они начнут трепаться: знаете, кого я вчера видел в забегаловке Пеллегрина?..

– И их собеседник, с кем бы они не говорили, предложит им в следующий раз не выходить на солнце без шляпы. Даже если эти твои мифические поклонники и поверят, то больше никто. Да ладно тебе, – сказал я. – Взгляни на ситуацию разумно, Бога ради. Что, по-твоему, больший риск: исчезающе малый шанс напороться на психа, которому нравится твоя музыка или встреча со взводом солдат, когда мы завалим первую же аферу? Ну, пока нам везло, но если уж говорить об удаче, то дно кувшина уже начинает проглядывать. А помимо жульничества и твоих песен на кой хрен мы еще способны? Да ни на кой.

Он молчал очень долго. Потом он посмотрел мимо меня и сказал:

– Полагаю, – сказал он, – если я буду играть на арфе и притом не свои собственные сочинения – теперь, когда я определенно мертв, как ты говоришь – может быть, риск и вправду будет не слишком велик.

Я с облегчением вздохнул.

– Молодец, – сказал я. – Я был уверен, что мы в конце концов договоримся.

– И ведь в этом я действительно хорош, – продолжал он, и в голосе его, наконец, прозвучало что-то вроде радости. – Притом что игра на арфе сама по себе лучше, чем мошенничество.

Я улыбнулся.

– А также безопаснее.

– Да, уже безопаснее. И лучше сельского хозяйства, как ты указал.

– Очень многие вещи лучше сельского хозяйства, – сказал я. – Во всяком случае, работать можно в тепле; стол и ночлег бесплатно. Побьет любую профессию, если хочешь знать мое мнение: хоть строительство, хоть бочажное дело, хоть кузнечное, хоть рыболовство...

– Не говоря уж о радости, которое музыка приносит людям, – сказал он с воодушевлением. – Озаряет светом неуловимого счастья их унылую и ничтожную жизнь.

На этот счет я не был так уж уверен, но не хотел портить ему настроение.

– Мы уже много раз говорили, – сказал я. – Ты для этого рожден, и вот наконец ты получил свой шанс. Должно быть, ты взволнован. Знаешь, что? Это значит, что теперь ты более свободен, чем когда-либо раньше. Ну типа когда ты был императором Рима, то не мог по-настоящему заняться музыкой – да что говорить, тебя чуть не убили из-за нее. Говорю тебе, сегодня на самом деле первый день твоей жизни. Все, что было раньше – не более, чем время, растраченное на попытки быть кем-то еще.

– В такой формулировке звучит очень разумно, – сказал он. Тут он скорчил ужасную рожу, как будто вспомнил, что вчера у жены был день рождения. – Есть одна проблема.

– А? Какая еще?

– У меня нет арфы.

Тринадцать

Вот об этом-то я и не подумал.

Проклятые музыканты. Для большинства профессионалов это не та проблема, от которой впадаешь в депрессию. Каменщик? Если вы приходите работать в каменоломню без собственных инструментов, вам выдадут и молот, и долото. Корабел? Нет проблем, возьмете, что требуется, у коллег, а когда заработаете немного бабок, сбегаете в кузницу и закажете собственный комплект или купите его, потолкавшись на аукционе. Инструменты, конечно, недешевы; дешевого вообще ничего не бывает, особенно если вы нищий. Но в любом ремесле, которое только приходит в голову, эту проблему можно обойти, и опытный ремесленник сталкивается с ней каждый день, но как-то справляется.

В смысле, в любом ремесле, кроме игры на арфе.

– Ладно, – сказал я. – Давай обдумаем это спокойно. Ты арфист. Откуда берутся арфы?

– Легко ответить: от изготовителя арф.

Я скорчил рожу.

– Да, – сказал я. – Но он не обрывает их с веток арфового дерева на восходе Плеяд. Он их делает. Ты сможешь сделать арфу? Не думаю, что это так уж сложно.

– Нет, – сказал он. – На самом деле это крайне сложно. Каждая деталь изготовляется по самым строгим правилам, или арфа будет звучать, как дерущиеся коты.

Я вздохнул.

– Понятно, – сказал я. – Хорошо, а сколько, в таком случае, они стоят?

Он пожал плечами.

– Понятия не имею, – сказал он. – Не покупал ни одной. Мне только надо было приказать кому-нибудь: неси арфу – и через несколько ударов сердца появлялась арфа на красной шелковой подушечке.

Да он издевался надо мной.

– Хорошо, – сказал я. – Но ты должен иметь хоть какое-то представление, сколько они стоили. Больше плуга? Меньше галеры?

– Понятия не имею. Пожалуйста, имей в виду: до того, как мы стали бродягами, я не знал, сколько стоит ломоть хлеба – чего уж там говорить об арфах? Цена войны в Вифинии, или гавань, или сапоги для двадцати тысяч пехотинцев – тут да, я могу назвать цену более или менее точно. Но подобные мелочи? Нет.

Какой-то идиотизм.

– Прекрасно, – сказал я. – Мы не можем изготовить арфу и, скорее всего, не можем ее купить. Остается кража, – я помедлил. – Мы можем ее украсть.

– Прекрасно. И у кого же ты планируешь украсть арфу?

Хороший вопрос. Не так много арф попадается бродяге на глаза в его повседневной жизни.

– Да, но мы же в Риме, – указал я. – Самом большом городе мира. Разумно предположить, что здесь больше арфистов на квадратный фут, чем где либо еще. Нам только надо найти, где зависают арфисты. Скорее всего, это рыночная площадь.

– Я не знаю, – он опять весь такой помрачнел. – Я думал, что самая суть этой идеи заключается в том, что мы больше не будем занимать ничем подобным.

– Самый последний раз, – сказал я.

– Нет.

– Прекрасно, – я пожал плечами. – Тогда, чтобы заработать на жизнь, тебе придется не играть на арфе, а петь. По мне так что в лоб, что по лбу.

В общем, мы пошли воровать арфу. Понятно, звучит так, как будто это такое простое дело, что требуется только решимость его совершить. В конце концов, стоит подумать о достижениях человечества за несколько сотен лет – о пирамидах, скажем, или об изготовлении стекла из песка – то кража арфы может показаться простейшей задачей для двух взрослых мужчин в погожий день. Ну, возможно, в Республике Платона и других подобных местах, где все устроено, как должно, и все служит на благо человека, дела именно так и обстоят. Что касается той задницы, в которой обретаются потомки Ромула, украсть арфу невероятно сложно. То есть, вы помните, наверное, старинные истории, в которых герой желает жениться на дочери злого царя, а злой царь дает ему три очевидно невыполнимых задания, с которыми тот справляется, даже не вспотев.

Это только показывает, насколько тупы были эти злые цари на самом деле. Вместо всей этой мороки с убийством драконов и доставкой трехногих псов из Нижнего Мира им всего-то и надо было приказать: иди и укради арфу – и самый везучий из героев имел бы небольшой шанс умереть от старости холостяком. Ну, мы в конце концов нашли несколько арфистов – обойдя сотню площадей, храмов и прочих мест, где собираются наемные работники в поисках работы – где-то с десяток, если быть точным, а также двадцать с лишним флейтисток, восемь или девять барабанщиков и двух киликийцев довольно опасного вида, которые умели создавать шум с помощью колокольцев. Предположительно, все они ждали нанимателя, хотя никакой спешки и не выказывали; не то что бедолаги на ярмарках наемных работников. Эти ярмарки во времена моего детства люди предпочитали обходить по дуге, чтобы избежать встречи с тридцатью или сорока печальными мужиками, которые всей толпой наваливались на всякого, кто казался способным доверить самому достойному рытье канав. Возможно, это чисто музыкантское, я не знаю; в общем, они валялись на мощеном дворе храма Юноны-на-Субуре, пуская по кругу кувшины с зуборастворителем и расчесывая друг другу волосы. Когда мы пересекли двор и уселись на ступенях храма, некоторые повернулись и улыбнулись нам, а остальные вообще проигнорировали наше появление.

Думаю, по нашему виду они смогли предположить, что мы не наниматели, и классифицировали нас как собратьев-песнопевцев или бездельников широкой квалификации.

Опознать арфистов было нетрудно, поскольку у них были арфы.

К несчастью, задача отделения арф от арфистов выглядела совершенно невозможной. Прежде всего, какими бы беззаботными и богемными они не выглядели, каждый из них держал свою прелесть поближе к телу – либо под мышкой, либо между коленями, не оставляя ни малейшего шанса просто прихватить ее на отрыв. Даже имей мы бронзовые яйца и решись на такое, мы убежали бы не более, чем на пару шагов, потому что музыканты кучковались так плотно, что и совершенно невинному человеку протолкаться сквозь них было непросто. Луций Домиций взглянул на меня и вздохнул, и мы как раз собирались удалиться, когда заметили игру в кости.

Ясное дело, мы были не в том положении, чтобы играть в азартные игры, поскольку не имели ни гроша, да и вообще ничего ценного, кроме разве что грязи и мух. С другой стороны, что они могли нам сделать, если бы мы проиграли и не расплатились? Ну, они могли разбить нам рожи, но опять-таки – что такое простая физическая боль в нашем положении?

Кроме того, во всем, что касалась катающихся кубиков, Луций Домиций не знал себе равных: он учился у самого великого игрока его эпохи – своего дяди, покойного Клавдия Цезаря. Единственным, что как-то примиряло их друг с другом, была игра, а старик Клавдий мог вытерпеть присутствие Луция Домиция только в одном случае – если они бросали кости. Несмотря на этот его чудесный талант, мы старались держаться подальше от азартных игр после ужасного опыта, полученного нами где-то через шесть месяцев после подвала Фаона; я не хочу вдаваться в подробности, но они включают в себя спорный выброс Венеры, двух очень крупных грузчиков-киприотов и выгребную яму. Мы вполне усвоили урок и взяли за обыкновение в самом начале игры удаляться поскорее и в любом доступном направлении. Но тут мы оказались в ситуации, когда терять нам было нечего, кроме наших зубов, а удачный бросок мог принести нам деньги, арфу – или даже и то, и другое. Я ткнул Луция Домиция в ребра, а он, для разнообразия, оказался со мной в одном настроении; он жестом велел мне оставаться на месте, а сам поднялся и подошел к игрокам.

– Прошу прощения, – сказал он. – Но тут у вас вроде весело.

Какой-то арфист посмотрел на него и переспросил:

– Весело? – как будто это было последнее слово, которое пришло бы ему в голову в данном контексте.

– Игра, в которую вы играете, – сказал Луций Домиций. – Я вроде помню, что играл во что-то такое в детстве, когда мы спускались с гор, чтобы навестить дядю с тетей.

Тут уж все игроки на него уставились.

– Правда, что ли? – сказал один с выражением крайней занятости в голосе. – Маленький у нас мир, везде находишь что-нибудь знакомое, да?

– Ничего, если я немного понаблюдаю? – продолжал Луций Домиций. – Хочу проверить, помню ли я правила.

– Конечно, – сказал один из игроков. – Только рта не разевай, ладно? Мы пытаемся сосредоточиться.

В общем, он присел на корточки и некоторые время за ними наблюдал. Затем, улучив момент между ставками, сказал:

– Извините, что снова влезаю, но как с этим связаны деньги?

Барабанщик изогнул шею, посмотрел на него и нахмурился.

– Чего ты сказал? – спросил он.

– Я не мог не заметить, – сказал Луций Домиций, – что вы все время передаете друг другу монеты, когда играете. Они используются как фишки, чтобы вы знали, чей ход? Или это как-то связано со счетом?

Если бы я попытался такое сказать, это прозвучало бы до смешного лживо, и вы, наверное, тоже думаете – какими надо быть идиотами, чтобы на такое купиться? Что ж, это потому, что вы не видели, как это было исполнено – а исполнение, надо отдать должное, было великолепным. Гений в чистом виде. Оно было столь прекрасно, что даже я был готов поверить, что перед нами деревенский дурачок, который никогда не слышал об игре на деньги. Если у них и были какие-то сомнения, то их заглушила алчность – им хотелось, чтобы он оказался тем, кем казался, величайшим простаком в истории человечества.

Поразительно.

– Ну что ж, – сказал арфист после короткой паузы. – Штука тут вот в чем...

Теперь, ясное дело, возникала одна проблема, и я уверен, что вы уже ее заметили. На случай, если нет: прежде чем допустить его к игре, как бы им того не хотелось, они должны были увидеть его деньги, а их, конечно же, у него не было – ни гроша.

Я и представить не мог, как он из этого вывернется. Я бы на его месте попытался спереть несколько монет из банка – и, конечно же, попался, за чем последовала бы отвратительная сцена и, возможно, проявления насилия. Решение Луция Домиция оказалось гораздо хитрее. Он внимательно выслушал лекцию об основах азартных игр, а затем сказал: спасибо, очень интересно – и поднялся, чтобы уйти.

– Куда это ты? – спросил один из игроков разочарованно. – Разве ты хочешь присоединиться на пару кругов и испытать удачу?

Луций Домиций напустил на себя ужасно печальный вид.

– Очень хочу, – сказал он. – но не могу. Понимаете, у меня нет денег.

Общее разочарование, крушение всех надежд.– Ох, – сказал кто-то. – Жалость-то какая.

Луций Домиций кивнул.

– Все, что у меня есть – пять ослов, груженых солью, я оставил их на продуктовом рынке. Мы с братом возим соль с побережья в это время года, когда на земле дел немного. Это интересный приработок, мы немало с него имеем, особенно когда цены идут вверх, как в этом году. Думаю...

В данный момент игрокам явно не очень хотелось выслушивать откровения о солеторговле. Больше всего они хотели обдурить простака.

– Пять ослов, – вмешался один из них. – И сколько может нести один осел?

Луций Домиций пожал плечами.

– Зависит от осла, – сказал он. – Мы не хотели перегружать их, они уже устали, как и все мы. Поэтому на каждого мы нагружаем примерно шесть талантов.

Я видел, как в головах у них происходят расчеты: пять умножить на шесть умножить на сто сестерциев. Щелчок, с которым все они более-менее одновременно пришли к одному и тому же ответу, можно было услышать в Вейях.

– Вот что я тебе скажу, – сказал один из них, пытаясь скрыть дрожь в голосе. – Почему бы тебе не поставить немного соли против наличных? Мы не возражаем, в армии часто так делают.

Луций Домиций покачал головой.

– О, я не могу, – сказал он. – А что, если я проиграю? Брат расстроится, если я оставлю нас без соли.

– Ну это да, – сказал арфист. – Но подумай только, как он обрадуется, если ты выиграешь.

– Это вряд ли, – сказал Луций Домиций. – В конце концов, это моя первая игра за долгое-долгое время. И эта... как вы ее называли, азартная игра? Занятное название... я ж ничего не знаю про азартную игру. Я придумал, – сказал он. – А почему бы нам не сыграть на что-нибудь ненужное? Камешки, например, или бобы? Так мы сможем получить такое же удовольствие, только мне не придется беспокоиться насчет брата.

Им это не понравилось, но они не могли так просто отказаться от возможности, которая выпадает раз в жизни.

– Хорошая идея, – мрачно сказал один из них. – Мы сыграем так круг-другой, пока ты не поймешь, как это просто. Может быть, тогда ты передумаешь.

Не подумайте только, что я большой знаток игры в кости, потому что это не так. Но трехлетний ребенок заметил бы, что они жульничают, делая все, чтобы проиграть. Это показывало, насколько успешно Луций Домиций их обдурил, потому что они так сконцентрировались на попытках пролететь, что не заметили, что он занят тем же самым. Нет, все что они могли видеть – это что дурачок такой безнадежный игрок, что при всех их стараниях проигрывает каждый третий круг. Так что когда наконец Луций Домиций (глаза сияют, как у невесты в день свадьбы, щеки раскраснелись от восторга от этой чудесной новой игры) заявил: ладно, думаю, я разобрался в игре, давайте делать ставки – они потратили массу усилий, чтобы не разулыбаться, как собаки, пробравшиеся в колбасную лавку.

– Подождите здесь, – сказал Луций Домиций, поднимаясь с колен. – Я схожу за солью. Вернусь не позже, чем через час.

Это повергло их в панику. За час дохрена всего может случиться, это было ясно всем. Они прокручивали в уме одну и ту же сцену: эй, братец, куда это ты собрался с таким количеством соли? О, я встретил каких-то ребят в Субуре, мы с ними договорились поиграть в кости. Что? Даже не думай играть на нашу соль, ты, доверчивый клоун!