Текст книги "Песенка для Нерона"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Семь

От Остии до Рима путь не близкий, особенно если на вас чужие башмаки. Если эта башмаки старше вас и изготовлены специально для того, у кого на ногах растут когти, путь становится очень долгим.

– Это все глупость твоя, – в который раз говорил мне Луций Домиций. – Когда мы покинули Сицилию, у тебя была прекрасная обувь, но нет, ты взял и обменял ее на это недоразумение только потому, что его отдавали за так. В этом твоя главная проблема. Ты постоянно кидаешься на любую возможность, которая превращается в полнейшую катастрофу.

Когда он был прав, то становился особенно несносен.

– Ладно, а ты сам? – сказал я. – Ты же сделал то же самое.

– Да. Ты видишь, чтобы я хромал? Нет. Это потому, что я обменял свои рваные старые башмаки на довольно новые, причем моего размера.

– Именно, – сказал я. – Ты от рождения счастливчик, а я нет. Разве это честно?

Он нахмурился.

– Ты сам добываешь свою удачу, – сказал он. – Как и неудачу. Мне досталось и того, и другого, так что я знаю, о чем говорю.

Что ж, я собирался сказать более-менее то же самое, только, может быть, не так красиво (ну и что, у меня-то нет классического образования). Еще одна его несносная черта. Как можно оскорбить кого-нибудь, кто в этом деле лучший?

– Ну, в любом случае, – сказал я. – Смысл в том... – я заткнулся. Я забыл, в чем там должен быть смысл. – Мы почти дошли, наверное, – сказал я. – Я вот что думаю: лучше всего протянуть до темноты и проскользнуть вместе с какими-нибудь телегами. Таким образом, если кто-нибудь высматривает нас на дорогах... – О, очень умно, – перебил меня Луций Домиций. – Первое, что мы сделаем в Риме – это нарушим комендантский час. На самом деле мы можем просто войти, смешавшись с толпой, и никто нас не заметит, даже если специально будет искать. Лучшее время для этого, я думаю, где-то за час до закрытия ворот. В это время там самый лом. Даже если нас заметят и опознают, то не смогут пробиться к нам через толпу.

Ну что ж, тут он был прав.

– Прекрасно, – сказал я. – Сделаем, как ты говоришь. Но уж тогда не вини меня, если мы попадем в ловушку.

– На этот счет не волнуйся, – сказал он. – Все будет нормально. В старые времена я часто бродил по городу инкогнито. Научился паре трюков, чтобы оставаться невидимым.

Боже, подумал я, опять ты за свое. За многие годы я наслушался его хвастливых рассказов, как он пьянствовал в тавернах, оставаясь при это неузнанным. Он так гордился своим мастерством переодевания, что я так и не набрался смелости сказать ему, что никого он не обдурил, в основном из-за взвода стражников в гражданском, которых Бурр отряжал экскортом, куда бы он не направился. Средний римлянин учует стражника за сто шагов с закрытыми глазами, благодаря чему Луцию Домицию и его дружкам ни разу не вышибли зубы. Я знавал парня, который устраивал экскурсии: он брал по два денария с головы, и за эту сумму ты мог следовать за стражниками и наслаждаться зрелищем публично скотствующего императора. Довольно прибыльная была работенка.

– Ну, – сказал я, – тут ты специалист. Хотя я бы все же предложил обогнуть город и идти через Аппиевы ворота. Если нас поджидают, то у Остийских ворот точно будут наблюдатели.

Он пожал плечами.

– Если тебе так хочется, – сказал он. – А можно поступить еще хитрее и войти через Ослиные. Опять же на холм не придется взбираться.

Мне было без разницы. По мне так чем дольше мы будем добираться до города, тем лучше.

– Как угодно, – сказал я, торопясь сменить тему. – Раз уж мы все равно обходим достопримечательности, чтобы бы ты хотел осмотреть в первую очередь?

Он улыбнулся.

– Как раз об этом думал, – сказал я. – Ну, первым делом – дворец, естественно. Нет, серьезно, – сказал он, когда я скорчил рожу. – Я же не видел его десять лет. Его, должно быть, уже достроили.

Что ж, ладно, подумал я. В конце концов, он всегда до нелепости гордился архитектурой этого дворца, большей частью спроектированного им лично – то есть я говорю не о чертежах, конечно, для этого у него были специальные греки. Его вклад состоял в основном в размахивании руками в воздухе и восклицаниях типа «Неужели нельзя было сделать чуточку чувственней?» при виде этих самых чертежей.

– Ладно, – сказал я. – А что потом, после дворца?

Он насупился, как будто это было так уж важно.

– Я хочу увидеть мой мост, – сказал он. – Потом мы перейдем реку и посмотрим мой ипподром. А по дороге можно заглянуть в мои бани.

– Конечно, – сказал я. – Отличный маршрут. Кроме того, что ты сам построил, хочешь еще что-нибудь осмотреть?

Он ухмыльнулся.

– Да не очень, – сказал он. – Ох, и не надо так морщиться. Я тут пытаюсь придать своей жизни хоть какой-то смысл. По крайней мере я могу встать рядом с по-настоящему красивым зданием, которое останется красивым и через тысячи лет, и сказать: его построил я.

– Прекрасно, – сказал я, – особенно если ты скажешь это потихоньку.

Он кивнул.

– Да, верно. О, а если мы сделаем небольшой крюк через променад Скавра, то сможем осмотреть и мои арки тоже.

– Конечно, можем, – пробормотал я. – А после того, как мы вдоволь нащелкаемся клювами на твое бессмертное наследие, где мы сможем пристроиться на ночь без денег, ты подумал?

Он пожал плечами.

– Подворотни в Субуре никуда не делись, – ответил он. – Разве это не обычное место для отбросов общества?

– Нет – если ты рассчитываешь остаться при обуви, когда проснешься, – сказал я. – Это довольно суровый квартал, если ты вдруг не знал. Там полным-полно воров, грабителей и прочих нежелательных лиц.

– В таком случае мы отлично впишемся.

Я вздохнул. Десять лет и по-прежнему что твой младенец.

– Кстати, о деньгах, – продолжал я. – Есть у тебя предложения, как нам раздобыть немного? Они могут оказаться весьма кстати, если, например, мы захотим купить еды или еще чего.

Он покровительственно улыбнулся.

– О, это просто, – сказал он. – Усядемся около храма с жалобным видом – и люди накидают нам денег. Это называется «попрошайничество». На самом деле, неплохо еще обмотать какими-нибудь тряпками ногу и притвориться, что ты потерял ее на военной службе. Ты не представляешь, какими мягкосердечными становятся римляне, когда речь заходит о ветеранах-инвалидах.

– Ради всего святого, – сказал я. – Ты что, действительно такой наивный? Ты правда думаешь, что кто угодно может усесться на любом свободном углу со шляпой?

Вид у него стал озадаченный.

– Ну, – сказал он, – стражники, конечно, должны гонять таких, но...

– Но они не гоняют, – сказал я, – потому что «такие» организованы практически в ремесленную гильдию, которая собирает с них взносы, из которых оплачивает терпимость стражи. И именно поэтому с чужаками, которые пытаются занять свободный пятачок, не вступая в гильдию и не отдавая ей пятую часть дохода, обычно происходят разные несчастья. Мы и дня не протянем; уже к вечеру наши тела выловят из реки.

– Я и не подозревал об этом, – сказал Луций Домиций. – Но погоди, а что мешает нам вступить? Я всегда считал ремесленные гильдии отличной идеей. Ну то есть, кто-то должен заботиться о рабочем человеке...

Я рассмеялся.

– В мире полно отличных идей, – сказал я. – И даже еще больше; и если попристальнее приглядеться к любой по-настоящему стремной ситуации, к любому делу, которое окончилось так плохо, что уже и не исправишь, то в глубине всегда можно разглядеть исковерканные останки той или иной отличной идеи. Возьми войны, – продолжал я. – Твой народ восемьсот лет ведет войны, и каждая из этих войн начиналась потому, что римляне кого-то пугались – той или иной кодлы завернутых в шкуры дикарей, которые обязательно пройдутся по империи, грабя и насилуя, если их заранее не истребить. Восемь столетий упреждающих ударов, миллионы убитых и изувеченных – и все из-то того, что римляне считали мирную жизнь хорошей идеей. Или возьмем ваши правительства, – продолжал я; понятия не имею, что за стих на меня нашел, но было ощущение, что это проповедь давно зрела внутри, пока я не взорвался, как вулкан. – Все в мире идет наперекосяк исключительно из-за отличных идей разных идиотов. Ну вот, например, пятьсот лет назад вы, римляне, подумали, что избавиться от царей и устроить республику – отличная идея, и что в итоге? Самый продажный режим, какой видел мир, работающий как семейное предприятие аристократических воров и прохиндеев. Что потом? Сто лет назад твой двоюродный прапрадед или кто он там был, Юлий Цезарь, решил, что избавиться от всего этого дерьма и установить праведное правление одного хорошего человека – отличная идея. Что мы получили? Мы получили Тиберия, Калигулу, кровожадного паяца Клавдия...

– И Нерона, – пробормотал он. – Нерона не забудь.

– Да, именно, – сказал я. – К чему я и веду. Куча народа вдруг заявляет – давайте уберем Нерона, это отличная идея. Результат? Четыре гражданских войны за год. Поэтому избавь меня от своих отличных идей, они сосут. Ради всего святого, да тебе это должно быть известно лучше всех. Твоя же идея была: а давайте-ка прекратим тратим деньги на убийство дикарей, лучше пустим их на красивые здания и образование, чтобы люди научились ценить искусство, музыку и прочее дерьмо. И вот ты здесь.

Он рассмеялся.

– Да, – сказал он, – но это была плохая идея. И кроме того, может, я и низведен до тебе подобных, но здания по-прежнему стоят. И, может быть, идея вести хозяйство в соответствии с поэмой – плохая, но поэзия живет и будет жить вечно. И знаешь, почему так вышло? Потому что мой предок Август был покровителем искусств, и пока люди читают Вергилия Марона, они будут помнить Августа. Так что, может быть, это была не такая уж плохая идея. Я тебе так скажу, – добавил он. – Лично я считаю, что Вергилия Марона сильно переоценивают, но это всего лишь мое мнение, и кто я такой, чтобы спорить с историей? – он дернул головой. – Кстати, а кто может поручиться, что если бы мои предки не завоевали Галлию, Карфаген и тевтонов, то они не прорвались бы через границы и не сожгли город дотла? Но они сделали это, и потому город и империя будут стоять вечно.

– Ты так говоришь, будто это что-то хорошее, – пробурчал я.

– Ну конечно, это хорошо. Может быть, не для нас с тобой, но для всей человеческой расы – да. Представь только, во что превратился бы мир, если бы империя пала и им завладели бы германцы или персы? Мы скатились бы до животного состояния за несколько поколений. Знаешь, что? – продолжал он. – Единственное, что как-то поддерживает меня, так это мысль о значении империи. Помнишь историю о спартанском кандидате?

Я нахмурился.

– Это, что ли, про дочь фермера и козла?

– Жил да был спартанец, – начал Луций Домиций. – Он принадлежал к одной из виднейших правящих семей, и всю жизнь стремился войти в число трехсот царских личных стражей, лучших и храбрейших мужчин страны. Поэтому каждый день он упражнялся в спортивных дисциплинах и боевых искусствах, пока не решил, что лучшего результата ему не добиться. Тогда он отправился во дворец попытать счастья. Вечером жена и дети ждали его у порога и увидели, как он возвращается с широкой улыбкой на лице. Они спросили: ты принят? Спартанец просиял и ответил: нет. Ну, они не поняли, почему он так счастлив в таком случае и спросили: если ты пролетел, то чего лыбишься? А тот ответил: разве не прекрасно знать, что в Спарте есть как минимум триста человек еще лучше, чем я?

Я немного подумал.

– По размышлении, – сказал я, – я бы предпочел ту, про дочь фермера и козла. Кроме того, я не вижу в этом смысла.

– Не видишь? Странно. Смысл, – сказал Луций Домиций с плаксивым выражением лица, – в том, что я не возражаю, что меня погнали из императоров, вовсе нет. Не возражаю потому, что империя стоит по-прежнему, еще больше и сильнее, чем раньше. Я рад, что нашлись те, кто лучше меня приспособлен к этой работе, и что они смогли ее получить.

Я покачал головой.

– Знаешь, что? – сказал я. – Прекрасно, наверное, быть идиотом вроде тебя. Должно быть, чудесно иметь возможность смотреть на мир и находить в нем смысл. Хотел бы я так уметь, но увы, я не идиот и это мне не светит. Очень жаль, но так обстоят дела.

Он улыбнулся.

– Никто не совершенен, – сказал он.

Я не мог позволить, чтобы беседа закончилась этой дешевой остротой.

– Нет, серьезно, – сказал я. – Ты же на самом деле не веришь во все это дерьмо, а? Насчет империи, Рима и всего такого прочего, включая будущее человеческой расы?

– Нет, верю, – сказал он.

– Правда? После всего, что ты видел за последние десять лет, бродяжничая вместе со мной?

Он пожал плечами.

– Действительно, десять лет общения с тобой кого угодно заставят усомниться, что у человеческой расы есть будущее.

Тут я скорчил рожу – ха-ха-ха, очень смешно.

– Если ты спрашиваешь, не сделали ли они меня циником, то да, еще как сделали. Я увидел, что чиновники коррумпированы и некомпетентны. Я видел, что силы правопорядка империи настолько ничтожны, что даже нас не могут поймать, и я потерял бы ночной покой, будь я честным гражданином. Но это не изменило моего мнения о значении Рима ни вот настолько, совсем наоборот. Видишь ли, благодаря тебе мне удалось заглянуть под камни и я увидел, что из себя представляют человеческие существа и на что они способны, если их некому остановить. Вот что я тебе скажу: если завтра мне вернут трон, то после всего, что я видел, я стану лучшим, блин, императором, которого только знал мир.

После этого я сменил тему, потому что мне стало немного страшно; за десять лет он первый раз заговорил о том, чтобы снова стать императором, пусть и в шутку. Мне всегда казалось, что он об этом и думать забыл, все равно как человек, снятый в последний момент с креста – вроде меня, например – не рассказывает, что вот в следующий раз, когда его подвесят повыше, он выдаст такое представление, что закачаешься.

Как я и говорил, Луций Домиций был не просто идиотом, он был колоссальным идиотом, идиотом в то же смысле, в каком слон – животное. Как говаривала моя матушка, всякий на что-нибудь да сгодится. Думаю, Луций Домиций был лучшим идиотом на весь белый свет.

Рим сосет.

Не для каждого, может быть. Для жирных, в пурпурную полоску сенаторов, вплывающих в город в позолоченных слоновой кости паланкинах на плечах породистых германцев, Рим – лучшее место на земле, то, чем могли бы стать Елисейские Поля, будь у богов немного больше вкуса и таланта. Для остроносого финикийского торговца, въезжающего в город на ящиках, набитых тончайшими тканями для привередливых светских львиц, Рим – единственное место, куда можно стремиться. Для опустившегося италийского крестьянина (если, конечно, за его голову не назначена награда) Рим – это место, где можно прожить, стоя в очереди у стены богатого дома в ожидании маленькой корзинки благотворительного хлеба, вина и смокв.

Если вы испанский нувориш, взыскующий приглашения на званый ужин, калабрийский артишоковый магнат в поисках лучшей цены за фургон поникшей зелени, моряк с мраморной баржи, жаждущий дешевого вина, женщина, одаренная широтой взглядов и последними достижениями в области венерических заболеваний (в этом случае стоит приглядеться к району Большого Цирка – так утверждают мои источники), греческий парикмахер, сирийский врач, фракийский массажист, батавский флейтист или новоиспеченный законник, торопящийся заработать свой первый миллион до тридцати лет – Семь Холмов ждут вас. Без вопросов. Входите и ни в чем себе не отказывайте.

Более того, можете засунуть их себе куда подальше. Я не люблю шум, мне не нравится бродить по щиколотку в содержимом чужих ночных горшков (без шуток – особенно когда льет дождь и колеи переполняются). Я не люблю толп – все вокруг напряженные и настороженные, как олени на открытой местности, а стоит вам оступиться, и вас втопчут в грязь на такую глубину, что никто и не догадается, что вы там лежите; полуденную тьму в узких переулках между наемными домами, столь высокими, что свежеотчеканенное говно, вылетевшее с верхнего этажа, разнесет вам череп с надежностью пятнадцатифунтового кузнечного молота. Мне не нравится, что по ночам земля здесь трясется, когда подводы со строевым лесом и камнем грохочут по улицам так тесно, что носы волов утыкаются в задний борт идущей впереди телеги. Мне не нравится необходимость распластываться по стене всякий раз, когда полувзвод упитых в дупель городских стражников плетется мимо после целого дня бесплатных возлияний в городских кабаках и надеяться, что ни один из них не запнется о твою ногу – в противном случае тебя превратят в кровавую жижу за оскорбление официального лица при исполнении обязанностей. Мне не нравится здешний ритм жизни, настроения, приоритеты и стиль мышления. И мне крайне, крайне не нравится запах.

– Ты не представляешь, – сказал Луций Домиций, делая шаг в сторону как раз вовремя, чтобы избежать встречи с коровьей лепешкой, – как прекрасно я себя чувствую, снова оказавшись здесь. Все то время, которое я провел вдали, пытаясь не думать о городе, я беспрерывно врал сам себе: не так уж он и крут, все большие города на одно лицо и тому подобная чепуха – и вот я снова здесь. Это все равно как после десятилетней слепоты получить назад способность видеть. Это поразительно, просто поразительно. Я чувствую, что снова стал собой.

Черепица сорвалась с крыши и плюхнулась в жижу в нескольких шагах позади, уделав наши спины массой, о составе которой я бы предпочел ничего не знать. Если бы мне пришлось поселиться в Риме на сколько-нибудь долгий срок, то первым делом (и имея деньги) я бы пошел и купил себе надежный, хорошо подбитый шлем армейского образца, чтобы уберечь свои небольшие мозги от всей той дряни, которая здесь беспрерывно валится с высоты.

– Чудесно, – проворчал я. – Вот уж воистину – пока ты счастлив, только это и имеет значение.

Зря только воздух тратил, конечно же. За свою жизнь я уяснил одну вещь: нет смысле пытаться вбить хоть толику здравого смысла в голову влюбленного; а Луций Домиций был по уши влюблен в Зловонный Град, что было видно хотя бы по тому, как он плелся по улице с открытым ртом. Полное безумие, конечно, но такова любовь. Лично я всегда считал, что это вообще скверное занятие, но знаю, что многие со мной в этом не согласятся.

– Когда ты закончишь слюни распускать, – продолжал я, – может, поделишься мыслишками о том, где бы нам пожрать раздобыть и о прочих таких мелочах. Я знаю, я просто старый брюзга, но факт остается фактом – денег у нас никаких и...

Я оборвал себя на полуслове. Луций Домиций этого не заметил, конечно, потому что он вообще ни слова не слышал с тех пор, как мы миновали городские ворота, и не было никакого смысла пытаться привлечь его внимание к тому, что я только что видел.

Кроме того, я и сам был не уверен, что видел. Всего лишь случайный взгляд сквозь тесное переплетение рук, голов и плеч; я легко мог ошибиться. Я решил держать рот на замке и прежде чем разевать его, сперва убедиться во всем.

Если и есть вещи похуже, чем ошибка, то в первую очередь это правота; потому что через некоторое время, когда я уже убедил себя, что брежу, я снова его увидел, и на этот раз узнал безо всяких сомнений. У меня хорошая память на лица и ошибки быть не могло – это был тот же самый человек.

– Эй, – сказал я, хватая Луция Домиция за плечо и встряхивая. Он остановился, будто спал на ходу и вдруг проснулся, и уставился на меня.

– Чего? – сказал он.

– Плохие новости, сказал я. – За нами следят.

Он нахмурился.

– Чепуха, – сказал он. – Это же толпа. Наверное, ты просто увидел кого-то, кто идет в одном с нами направлении, вот и все.

– Не все так просто, – сказал я. – Понимаешь, я его откуда-то знаю.

– Что ж, это возможно. Ты же все-таки прожил здесь несколько лет. Наверное, какой-то лавочник, у которого ты что-нибудь покупал.

– О нет, – сказал я. – Я вспомнил, где его видел.

И я рассказал Луцию Домицию о своем прибытии в Остию и о добром господине, который дал мне денарий.

– Это он? – Луций Домиций нахмурился. – Думаешь, это его ты только что видел?

– Я не думаю, что это он, я знаю. Я никогда не забываю лиц, и тебе это известно. Основной инстинкт выживания в нашей профессии.

Луций Домиций, казалось, не был убежден.

– Ладно, – сказал он. – Предположим для простоты, что это тот же парень. Итак, какое объяснение более разумно: он шел по твоему следу до самой латифундии Гнатона, а оттуда – до города; это простое совпадение и ему нет до нас никакого дела? Если бы тебе надо было сделать ставку, на какое из них ты бы поставил?

– Я не верю в совпадение, – сказал я ему. – Это у меня религиозное. Вот что я тебе скажу: а почему бы нам не сховаться в переулке и не посмотреть, стряхнется ли ублюдок с хвоста? То есть если это просто случайный попутчик, то вреда не будет. А если он и в самом деле следит за нами...

– Проклятье! – Луций Домиций остановился, как вкопанный, будто увидел приведение или жену с лучшим другом, развлекавших друг друга в подворотне. – Гален, что это, мать его, такое?!

Он указывал пальцем, но будь я проклят, если мог понять, на что. Я посмотрел, но не увидел ничего, кроме каких-то старых зданий.

– Что стряслось? – спросил я.

– Да вон же! – он тыкал пальцем и орал так громко, что люди стали оборачиваться. – Его нет, а вместо него торчит вот это!

Я вздохнул.

– Хорошо, – сказал я. – Объясни. В чем, собственно, дело? И ради всего святого, потише и перестань размахивать руками.

– Дворец, – сказал он совершенно потрясенным голосом, едва не плача. – Дворец. Мой дворец, мой Золотой Дом. Он исчез.

– Херня, – сказал я. – Он же такого размера, двадцать лет только камень вывозить.

– Ты ослеп? Сам посмотри!

По правде говоря, я и не заметил, что мы уже в той части города. Но я огляделся кругом, сверился с ориентирами – Большой Цирк в отдалении на юго-западе, храм Клавдия слева от нас, Эсквилин вдали справа, Целий позади – все это означало, что Золотой Дом должен быть прямо перед нами, руку протяни. Но нет – вместо него была здоровенная круглая хрень, похожая на стопку сыров.

– Ты прав, – сказал я. – Он исчез. И этой шляпной коробки в наше время не было.

Тут кто-то прокашлялся у нас за спиной и мы развернулись так резво, будто нас в задницу ткнули раскаленной кочергой. Это был он. Низенький, круглый мужик с лысой головой и клочковатой белой бородой. Лицо как полная луна, нос – как пятачок. Мой благодетель из Остии.

– Извините меня, господа, – сказал он, – но я случайно вас подслушал. Я прав или мне только показалось, что вы недавно в городе?

Я таращился на него, будто он был горгоной. Разумеется, Луций Домиций никогда его не видел и не подозревал, что здесь что-то не так. Он кивнул и сказал:

– Да. Ну, мы здесь не в первый раз, но давно не приезжали.

– Понятно. Очень давно, как мне показалось.

– Двенадцать лет, – быстро сказал Луций Домиций. – Что случилось с Золотым Домом?

Толстячок улыбнулся.

– Снесен, – сказал он. – Одно из первых деяний Веспасиана, уж очень он был непопулярен. Напоминал, видите ли, людям о Нероне.

– Ох, – у Луция Домиция был такой вид, будто он узнал о смерти лучшего друга. – Правильно сделали. Денег в него было вбухано – типично для этого ублюдка Нерона, – он покачал головой, но не думаю, что кого-то обманул. – А что, эээ... за круглое здание?

– Вот это? – толстячок продолжал улыбаться. – Вы действительно отстали от времени. Это великий дар Веспасиана народу Рима, – продолжал он. – Я поражен, что вы о нем не слышали. Это величайшая спортивная арена в мире. Колизей – разумеется, вы слышали о нем.

– Ах, это он, – сказал я, собираясь обратно со щелчком, который можно было расслышать в Неаполе. – Какой я дурак, ну конечно, теперь я вспомнил. О нем повсюду говорят. Никто не говорит ни о чем другом, даже в Бактрии.

– Бактрия? – толстячок вздернул бровь. – Силы благие, что вы там делали?

– О, в основном торговали, – сказал я. – Чудесное место, но очень жаркое. Значит, это и есть Колосей? Я часто гадал, как же он выглядит.

– Колизей, – поправил меня толстячок с улыбочкой, которая мне не понравилась. – Действительно, стоит на него посмотреть, не правда ли? А прямо под ним Тит собирается выстроить новые бани, которые тоже обещают стать удивительным зрелищем. Просто поразительно, как быстро удалось трансформировать облик целого квартала.

– Фантастика, – пробормотал я. – В каком-то смысле это врачевание ран. Очень символично.

– Именно, – сказал толстячок. – Ну что ж, коль скоро вы в Риме чужаки, не желаете ли осмотреть новые достопримечательности? У меня выдался свободный часок или около того, и я бы с превеликим удовольствием...

– Нет! – тявкнул я. – Спасибо, но на самом деле мы немного спешим. Деловая встреча, – продолжал я. – На форуме, и мы уже опаздываем. Очень мило с твоей стороны предложить, но нам лучше поторопиться.

– Разумеется, – толстячок мрачно кивнул, но смотрел он на наши башмаки, и не нужно было быть чтецом мыслей, чтобы сказать, о чем он думает. – Что ж, если вы идете на форум, я прогуляюсь с вами – мне нужно примерно туда же. И я смогу показать вам некоторые другие изменения по дороге.

Я был разбит. Единственной возможностью избавиться от него, до какой я смог додуматься, было убийство, но для него было слишком людно даже по римским меркам. Хорошо, что на сей раз Луций Домиций соображал несколько лучше меня – разумеется, он мог себе это позволить, поскольку не видел этого мужика раньше.

– Мы бы с радостью, – сказал он. – Но сперва нам надо заскочить к нашим банкирам, а это займет какое-то время. Мы ведь только вернулись, понимаете, столько дел накопилось. Для начала – новые одежда и обувь. Мы выглядим, должно быть, как парочка оборванцев в нашей старой дорожной одежде.

Толстячок рассмеялся.

– Конечно, – сказал он. – В таком случае я вас не задерживаю. Приятно было познакомиться.

– Взаимно, – рявкнул Луций Домиций через плечо, увлекаемый мной в переулок. Как только мы надежно укрылись в тени, я погнал его бегом, и мы не останавливались, пока не оставили за спиной четыре или пять поворотов.

– Что, блин, на тебя нашло? – сказал Луций Домиций, отдышавшись. – С чего понадобилось так нестись?

Я стоял, упершись руками в колени.

– Этот человек, – сказал я.

– А что с ним?

– Остия, – трудно говорить, когда твои легкие будто зажимают в тисках. – Помнишь, я рассказывал тебе. Я сидел у стены, жалея себя, и какой-то совершенно незнакомый мужик подошел и дал мне денарий.

Луций Домиций кивнул.

– И что?

– Это был он.

– Что? – он вылупился на меня. – Ты уверен?

– Совершенно, твою мать, так точно.

– Но... – он некоторое время стоял, открывая и закрывая рот, будто пытался заговорить, но все слова как раз конфисковали приставы. – Ты шутишь, – сказал он наконец.

– Ну да, конечно. Я все придумал. Пошел в жопу, Луций Домиций. Клянусь тебе, это тот же человек. Клочковатая борода, кругленький животик и лицо, как у кролика.

– Должно быть, совпадение, – сказал он, но таким тоном, что было очевидно – он и сам в это не верит, так что я и спорить не стал. – Итак, – продолжал он, – кто он такой, по твоему мнению?

– Понятия не имею. Но у меня самое легкое подозрение, что нам он не друг.

– Но это черт-те что, – он поскреб подбородок так яростно, что чудом не пустил себе кровь.

– Мне не показалось, что он тебя узнал. Я хочу сказать, что если это тот же человек, и он нас выследил, конечно, он должен был знать, что раз вы с ним уже встречались, то ты узнаешь его, если он к нам подойдет.

– Значит, его это не волновало, – сказал я. – Думаю, он специально так сделал, чтобы мы знали, что он по наши души. Просто чтобы помучить нас, напугать нас до потери пульса, прежде чем убить.

Луций Домиций насупился.

– Это ты так говоришь, – сказал он. – Но на самом деле он просто маленький жирняй, мы уделаем его со связанными руками.

– Ну да, конечно, – сказал я. – Если только в следующий раз он не явится с двумя взводами городской стражи на пятках.

– Ему сначала понадобится нас найти.

– Ну, в последний раз у него неплохо получилось.

Луций Домиций сел и прислонился к стене.

– Я думаю, это все же совпадение, – сказал он. – Или так, или – если он все-таки нас преследует – ему просто крупно повезло. Сам посуди, да как он вообще мог нас найти? Мы не останавливались на постоялых дворах, ничего такого.

Я покачал головой.

– А что насчет сицилийца, которой заявился в поместье Гнатона? Это тоже было совпадение?

– Да, но... – он нахмурился. – Ладно. Даже если кому-то и удалось выследить нас дотуда, то как он передал весточку своему приятелю в городе, чтобы тот искал нас именно в этом месте? Что-то тут не сходится.

– Еще как сходится, – ответил я. – Сам подумай. Сперва он видит меня в Остии...

– Видит тебя, – сказал он. – Извини, если это прозвучит грубо, но кому, блин, может потребоваться выслеживать тебя от самой Сицилии до Рима?

– Сперва, – повторил я, – он нашел меня в Остии. Я предполагаю, что он работает на Сицилийца, психа, который перебил солдат – он нас преследует, он смекнул, что мы должны были оказаться на том самом зерновозе, поэтому послал своего приятеля вперед на быстроходном судне, чтобы перехватить нас, когда мы доберемся до Италии, так? Но ты спрыгнул с корабля, помнишь? Поэтому Кролик, который ждал в Остии, не увидел тебя, но зато увидел меня...

– И дал тебе денарий. Нам бы побольше таких смертных врагов.

Я пропустил его слова мимо ушей.

– Он увидел меня, – сказал я. – Но не тебя – я предполагаю, что гонятся они как раз за тобой, он и Сицилиец – поэтому он стал разбираться, что приключилось с тобой, возможно, пошел и поговорил с капитаном, который рассказал ему, что ты сбежал. К этому времени Сицилиец прибыл в Италию...

– Ладно, – перебил он. – Но почему он послал Кролика на первом корабле, а сам остался ждать другого?

– Помолчи, я не могу думать, пока ты болтаешь. Сицилиец прибывает, узнает от Кролика, что ты соскочил с корабля; они разделяются и обыскивают окрестности, проверяя все места, где можно найти работу, и тут-то Сицилиец и попадается нам на глаза у Гнатона. Затем мы выдаем себя, сбежав перед получкой – я говорил тебе, это плохая идея, но ты не слушал – Сицилиец понимает, что мы, скорее всего, направляемся в Рим. Он отправляет гонца и велит Кролику высматривать нас...

– И Кролик берет и отлавливает нас на улице. В городе с миллионом жителей. Ну да, конечно.

– Нет, ты не понял, – сказал я. – Это ведь тебя они ищут, так? Они знают, кто ты такой. Поэтому, конечно же, они знают, что первым делом ты захочешь взглянуть на свой старый дом, дворец, как сраный Одиссей из сказок. Кролику всего-то надо было поболтаться в районе Золотого Дома – и вот они мы. Все сходится.

Он обдумал мои слова.