Текст книги "Науфрагум. Дилогия(СИ)"

Автор книги: Тимофей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

  Впрочем, может быть, и нет. Легкое движение слева заставило меня покоситься на горничную, которая привела меня сюда... и я тут же пожалел об этом. Взгляд ее ледяных глаз окатил меня такой концентрированной ненавистью, что по спине пробежал холодок. Сжав кулаки, она подалась вперед, дрожа от напряжения, как охотничья борзая, не видящая ничего, кроме указанной хозяином цели, и ждущая лишь слова – броситься и разорвать на куски. Совсем не то, чего обычно ждешь от услужливой горничной... пожалуй, стоит поостеречься.

  – Понимаю ваше возмущение. Даже разделяю его – отчасти. Однако не могу не удивляться экспрессии, с которой вы реагируете. Как говорили мои славянские предки: "на чужой роток не накинешь платок". Может быть, мне, как лицу заинтересованному, и хотелось бы набить физиономию распоясавшемуся творцу, но я говорил об этом скорее в шутку. По вашим же словам представляется, что вы по-настоящему готовы вызвать его на дуэль. Но простите, это будет выглядеть смешно. Мало кто – кроме вас, ваше высочество – заметил эту постановку, и уж, тем более, отнесся к "Белой птице" серьезно.

  – Но я читала несколько рецензий в вечерних газетах, и они были столь же отвратительны, как и это низкое комедиантство! "Ах, какой авангардизм, какой постмодернизм"!.. "Какая пикантная интерпретация!" Республиканцы рады найти повод, чтобы еще раз потоптаться по памяти Императора. Я даже слышала, что тот мерзавец получил какую-то художественную премию – наверняка от них, в благодарность за помощь!..

  – Для меня это новость... но не удивлюсь, если вы правы.

  – Если бы только знать, откуда он взял свои грязные инсинуации... – принцесса стиснула зубы, перебарывая клокочущее возмущение. Сделала глубокий вдох и заговорила более ровным, но все равно угрожающим тоном. – Помимо глупостей про то, что мой дед ухаживал за вашей бабушкой, в разговоре с однокурсницей вы упомянули, что некоторые моменты из постановки якобы каким-то причудливым образом связаны с действительностью. Вы готовы объясниться?

  – Я бы попытался, но опасаюсь, как бы вы не вызвали на дуэль меня вместо мэтра Метерлинка, – саркастически усмехнувшись, ответил я. – Думаете, вы вправе требовать от меня каких-то объяснений, только что назвав мою бабушку лгуньей?

  Глаза принцессы вспыхнули огнем, да так, что я едва не отшатнулся. Но она заслужила отповедь, не правда ли? Скорее всего, на этом наша беседа и закончится. Едва ли эта агрессивная гордячка способна на то, чтобы извиниться.

  Представьте себе мое удивление, когда я понял, что ошибся.

  Грегорика Тюдор коротким властным жестом остановила горничную, которая снова угрожающе качнулась вперед, окатывая меня волнами едва сдерживаемой ярости, и несколько секунд помолчала. Прикрыла глаза, чуть шевеля губами – постойте, неужели считает от одного до десяти? – затем выдохнула, и снова повернулась ко мне.

  – Господин Немирович, приношу свои извинения. Мне не следовало говорить таким тоном. Наверное, я действительно выглядела глупо... и обидела вас, особенно, если вспомнить слова, которые вы говорили о... о гнусных намеках на отношения между принцем Максимилианом и лейтенантом Ромеро. Но, дело в том... – она поколебалась, нервно побарабанила пальцами по поручню, и продолжила. – ...Понимаете, это очень важно для меня. Я вижу, что кто-то пытается забросать грязью имена моего деда и прадеда, но не могу понять, кто именно... и зачем. Мне всегда казалось, что они совершили подвиг... столь великий, столь прямой и честный, что его просто немыслимо подвергнуть сомнению... словно пытаться погасить Солнце. И вдруг какие-то подручные беспринципных политиканов, ничтожества с низкими душонками, в своей глупой и мелкой борьбе за власть, походя очерняют их великие дела... очень трудно сохранять спокойствие, думая об этом. Я поклялась очистить память великих предков. И поверьте, дело не в уязвленной гордости или в неприязни к нашему нынешнему республиканскому строю... единственное, что мне нужно – это справедливость. Кто же знал, что разобраться в том, что именно произошло пятьдесят лет назад, окажется так трудно? О Науфрагуме так мало достоверных сведений, что невольно складывается впечатление – никто не желает говорить о нем. Вы ведь упомянули труд Моммзена, да? Я очень удивилась тому, как скупо он осветил тот поход, и до сих пор не могу понять причину...

  – У меня создалось впечатление, что почтенный академик элементарно ничего не смог выяснить. Зная въедливость, которую он проявил в других своих исследованиях, я готов поставить соверен именно на это. И тут, уж простите, вину остается возложить только на ваших великих предков, которые были так скупы на слова. Они ведь не оставили ни мемуаров, ни отчетов – по крайней мере, доступных публике. Правда, не скажу, что не понимаю их – воспоминания наверняка были не из разряда приятных.

  – Да, вы правы, – чуть виновато кивнула Грегорика. – И даже говорили об этом в аудитории... так что мои слова, обращенные к вам, действительно были не... несправедливы. Но теперь-то вы понимаете, как меня потрясла уверенность, с которой вы комментировали события из пролога "Белой птицы"? Ведь подробностей той трагедии не осталось совершенно! Кроме того, что из отряда в двадцать пять человек вернулись лишь двое, мы не знаем ничего. Впервые услышав об этом спектакле, я помчалась, забыв обо всем, но эта вакханалия... это было... словно пощечина...

  Голос принцессы прервался. Эй, подождите, неужели на ее глазах сверкнули слезы?

  – ...Я была возмущена до глубины души, но сочла, что то был лишь плод буйной фантазии автора, и немного успокоилась... и тут появляетесь вы, и говорите об электрических змеях, погибших разведчиках... а потом еще и про лейтенанта Ромеро... о том, что он мог быть вашим предком...

  Хмммм, вот оно что. Теперь все выглядело намного логичнее. Принцессе в самом деле можно было бы посочувствовать. Я ведь точно так же шипел и плевался, как чайник, выходя из театра, и ее возмущение и бессильная ярость мне были прекрасно понятны. Теперь мне даже стало стыдно... хотя ей тоже следовало бы поумерить темперамент. В самом деле, если бы она не набросилась на меня со слишком поспешными обвинениями, а объяснила сразу, в чем дело, все было бы гораздо проще. Мне ведь вовсе не хотелось ругаться с ней.

  Так-так. А не решить ли вопрос самым простым способом? В конце концов, разве я кому-то что-то обязан доказывать? Или я давал обязательство неукоснительно блюсти истину? Мир все равно полвека ничего не знал об этих замшелых тайнах. Думаю, не случится ничего страшного, если не узнает и дальше. Людям, давно ушедшим в историю, от этого тоже ни холодно, ни жарко. Им все равно.

  Я вздохнул и махнул рукой.

  – Все объясняется крайне просто, ваше высочество. Это был старый дневник.

  – ...Дневник?

  – Да. Путевые записки моего деда, лейтенанта Гойко Немировича, погибшего пятьдесят лет назад... где-то здесь, как раз в этих краях.

  Я повернулся и положил руки на поручни. Алый диск уже почти скрылся за зубчатым горизонтом, и сумерки постепенно вступали в свои права. Чуть сбоку и выше темного стеклянного шара пилотской кабины, выступающего вниз, подобной нашему куполу, но в носовой части длинной гондолы громадного дирижабля, робко проклюнулась первая звездочка, но было очевидно, что ее скоро поглотит накатывающийся с северо-востока вал темных облаков.

  – Дневник не окончен, как вы понимаете. Кроме того, я все равно с трудом разобрал лишь пару первых страницы... почерк у дедушки был кошмарный, увы. Не лучше, чем у меня, – я немного помялся – Возможно, я что-то не так понял, а, может быть, дедушка и в самом деле прихвастнул, когда упомянул в дневнике свою победу в борьбе за бабушкину руку. Простите мою неуклюжесть.

  – Но вы... вы действительно все это не выдумали?.. – недоверчиво спросила принцесса.

  – Нет, не выдумал. Но поручиться за точность не смогу. В конце концов, мало ли кто мог это написать? Бумага, как известно, все стерпит. Я не хотел вас огорчать, простите великодушно. Конечно, обещаю больше не распространяться об этом, если вам неприятно. Если вы не против, давайте просто забудем, ваше высочество.

  Лоб принцессы разгладился, а черты смягчились. Она проговорила, задумчиво провожая взглядом последние лучи заката.

  – Наверное... наверное, вы правы, господин Немирович. Забыть... так действительно будет лучше. Для всех...

  – Безусловно, – кивнул я, но потом, спохватившись, пошарил в кармане. – ...А раз так, сейчас самое время выполнить последнюю просьбу бабушки.

  На моей ладони лежал маленький сверток. Из ветхого носового платка на свет появился медальон почерневшего от старости серебра. Я не стал открывать крышку, чтобы еще раз увидеть портрет бабушки Виолетты, молодой и прекрасной, и окаймляющий его светлый локон.

  – Единственное, что, как выяснилось, осталось от деда... ну, не считая дневника. Я не мог отказать, когда она попросила вернуть медальон в ту землю, где покоятся его кости.

  Прикрыв глаза и секунду помедлив, я протянул руку над поручнем и разжал пальцы. Легкая вещица беззвучно канула вниз, в сгущающуюся сумеречную дымку.

  Ветер подхватил и понес прочь платок, который я тоже выпустил... но внезапно протянувшаяся из-за моего плеча рука вдруг стремительно перехватила его на лету.

   Не понимая, в чем дело, мы с принцессой обернулись к горничной. Та, не говоря ни слова, растянула старый платок в руках. В левом верхнем углу, едва заметная в сумерках, тускло блеснула шитая золотом выцветшая корона и буква "М", окруженная замысловатыми виньетками. Принцесса вздрогнула и замерла, словно пораженная молнией.

  – Эта монограмма... она стоит на вещах дедушки Максимилиана... верно?

  Горничная молча наклонила голову.

  – Но как его платок мог попасть к вам? То есть, не к вам, а к... – изумленно начала Грегорика, и вдруг прервалась на полуслове. В зеленых глазах вспыхнуло понимание, они снова потемнели...

  Я мысленно чертыхнулся. Судя по всему, план милосердно спустить все на тормозах и поберечь нервы ее высочества полетел в тартарары. Сейчас посыплются новые обвинения, и опять придется оправдываться... тьфу. Я поймал себя на том, что машинально засовываю руки в карманы. Боюсь, и мое лицо против воли приняло именно то кислое и фальшиво-независимое выражение, с которым я обычно выслушивал нотации матушки. Особенно, когда ту одолевали аристократические мигрени.

  Но этого не произошло. Вместо того чтобы разбушеваться, принцесса, не произнося ни слова, смотрела на меня, словно видела в первый раз. Понять, о чем она думает, было невозможно. Странно. По первому впечатлению я бы отнес ее к тому характерному типу дам высшего света, которые не видят нужды сдерживать свои эмоции. Попросту говоря, выплескивают их на окружающих. Неужели ошибся? Сейчас принцесса демонстрировала удивительную сдержанность.

  Впрочем, неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не раздавшиеся позади шаги. Обернувшись, я увидел молоденькую стюардессу в коротком синем мундирчике. Вцепившись в поручень, она испуганно жмурилась, придерживая пилотку второй рукой. Зажатый в ее пальцах бумажный конверт трепетал и рвался на ветру, словно пытаясь освободиться.

  – В-в-ваше высочество?.. Простите, вам... вам фототелеграмма... – тонким голоском выдавила стюардесса.

  Грегорика приняла телеграмму и замерла, пристально глядя на формуляр с именем отправителя. Лучшего момента я бы не смог дождаться, поэтому торопливо поклонился.

  – Ну... не стану вас больше утомлять своим присутствием, ваше высочество. Разрешите откланяться.

  Не дожидаясь ответа, я торопливо ретировался.

  За тамбурной дверью меня встретил подогретый до оптимальной температуры и дезодорированный каким-то цветочным ароматом воздух Хрустального атриума. Здесь было оживленно. Лекции и спецкурсы давно закончились, студенты перекусили, отдохнули, и теперь выбрались на вечерний променад. Вздохнув и пригладив растрепанные ветром волосы, я уже направился, было, в сторону лестниц, ведущих на жилые палубы, но придержал шаг, чтобы пропустить неспешно двигающуюся навстречу процессию.

  Возглавляла ее поистине прекрасная пара – молодой человек в белом с золотым шитьем двубортном мундире с высоким, украшенным алыми петлицами воротом-стойкой. Длинные пышные локоны великолепного оттенка, затмевавшего блеск роскошных галунов, падали на украшенные аксельбантами плечи. Породистое аристократическое лицо с решительным подбородком было обращено к торопившейся слева собеседнице. Красавец благосклонно выслушивал горячую тираду с улыбкой на изящно очерченных губах. Правда, мне на мгновение показалось, что в зеленых глазах с пушистыми ресницами, способными пронзить любое девичье сердце, словно стрела Амура, мелькнула скука. Да, полагаю, любые изъявления восхищения могут приесться, повторяясь в тысячный раз. Байроновское утомленное выражение стало в последнее время любимым трендом пресыщенной молодежи высших кругов. Правда, нужно отдать должное, этот юноша не выставлял его напоказ, придерживаясь стиля более тонко.

  Встав в сторонке, чтобы пропустить свиту из хихикающих девиц и кавалеров с профессионально-гибкими спинами, я на пару мгновений задержал взгляд на правой спутнице красавца, составлявшего собой центр притяжения. Эфемерно-тонкая и гибкая, точно надломленная лилия, девушка с белоснежной, почти болезненно-прозрачной кожей отрешенно смотрела прямо перед собой. Антрацитово-черные глаза, полуприкрытые бросающими на щеки густые тени длинными ресницами с подчеркнуто темным макияжем, не останавливались ни на ком, глядя словно внутрь себя. Чуть увядшая белая роза, воткнутая над ушком, подчеркивала великолепный водопад густых и волнистых вороных волос, ниспадающих до талии. Странная, темно-темно-пурпурная помада подчеркивала бледность тонких губ маленького, страдальчески изогнутого ротика. В отличие от всех остальных присутствующих, вместо университетской формы на ней было длинное черное платье с рискованно открытыми плечами.

  Трудно было представить себе больший контраст. Слева – сверкающий золотом и здоровьем высокий и представительный красавец, которого уместно было бы сравнить с солнцеликим Аполлоном, а справа – явно ночное создание, таинственная тень, словно возникшая из туманного готического ноктюрна.

  Невольно проводив взглядом великолепную пару, я зашагал дальше. Надо было поскорее найти Алису и все же извиниться.

  Дверь в роскошную каюту первого класса захлопнулась за спиной Грегорики резко, словно отсекая беззаботный вечерний настрой, царивший на палубах дирижабля-лайнера. Принцесса подошла к широкому окну и впилась глазами в бланк фототелеграммы. Горничная, остановившаяся в паре шагов за ее спиной, выждала немного и осторожно спросила:

  – Госпожа, лорд Магнус интересуется, как проходит вояж?

  – Если бы... – тяжело вздохнула принцесса. – Прочти и ты, Брунгильда.

  Горничная приняла фототелеграмму и быстро пробежала глазами темную глянцевую карточку.

  "Дорогая девочка, жаль беспокоить тебя, но, должен признать, подтвердились мои худшие опасения. Как выяснилось, эмиссары С. действительно были направлены в известное тебе место, причем достаточно давно. Подозреваю, что кампания по дискредитации, о которой мы с тобой беседовали, принимает широкий размах. Не исключено, что все кончится тем, что всплывут сфабрикованные исторические свидетельства, по сравнению с которыми прошлые происки С. покажутся бледной тенью.

  Возмутительно! Хотя Максимилиан не был мне родным по крови, тебе известно, что я почитаю его, как старшего брата, и был счастлив, когда он избрал в жены мою сестру. Прости, милая внучка, трудно держать себя в руках, когда я думаю об этом. Поверь, дело не только в чести фамилии. Если (не дай то Господь) предположения, которыми я неохотно поделился с тобой, вдруг окажутся верными – ты понимаешь, чем это может грозить. Ситуация складывается настолько неприятная, что я принял решение прояснить все на месте, несмотря на расстояние. Корабль уже готовится к вылету по моему приказу – я отправлюсь не позднее, чем завтра. Молюсь лишь о том, чтобы не опоздать, ибо последствия могут быть непредсказуемыми.

  Милая Грегорика, жалею о том, что нарушил твой душевный покой, но не имею права оставить тебя в неведении. Что меня расстраивает еще больше, так это непонятное поведение Якова. Боюсь, он или не отдает себе отчет в происходящем, или имеет какие-то собственные планы. В любом случае, возьму на себя смелость посоветовать – будь настороже. Мне гораздо спокойнее думать, что рядом с тобой Брунгильда; а ты, конечно, можешь положиться на нее всецело.

  На этом позволь попрощаться, и еще раз прости за неприятные известия. Надеюсь снова услышать, как ты по старой привычке назовешь меня "дядюшкой", хотя стоило бы – дедушкой".

  – Я не до конца понимаю, что имеет в виду дядюшка Магнус... – озабоченно нахмурившись, проговорила принцесса. – Получается, агенты Сената действительно ведут на этом континенте какие-то поиски, рассчитывая найти... компрометирующие свидетельства?

  – Хорошо, если только их, госпожа, – мрачно отозвалась горничная.

  – Ты думаешь? – Грегорика сложила руки на груди и задумчиво приложила согнутый палец к губам. – Дядюшка определенно утверждал, что все было уничтожено.

  – Рассчитывают найти остатки? – предположила Брунгильда.

  – Не исключено, конечно... хотя едва ли прадед был настолько невнимателен, – принцесса прошлась по скрадывающему шаги пушистому ковру, повернулась назад. – Но если даже представить, что там осталось... что-то еще... зачем?

  Она прямо взглянула в глаза горничной.

  – ...Для чего им может понадобиться такое? Даже предположение, что кто-то хочет еще раз макнуть в грязь память Императора, чтобы не выглядеть на его фоне столь отвратительно-жадным и коррумпированным, выглядит логичнее.

  – Трудно судить, госпожа. От них можно ждать и не такого.

  – О да. Взять хоть МакАртура или Бжезински. Если представить, что им в руки попало нечто подобное... Господи помилуй! Это просто в голове не умещается! – воскликнула принцесса.

  – Лорд Магнус не стал бы предостерегать напрасно, – почтительно, но твердо напомнила Брунгильда.

  – Ты права, – принцесса нервно прошлась еще раз. – Он пишет так, словно ужасно встревожен или почти... почти в отчаянии.

  – Боится опоздать.

  – Да, путешествие займет не меньше недели, как бы он ни торопился... а ведь мы пролетим над местом уже завтра утром. Источник всех загадок так близко... что это просто сводит с ума, – Грегорика резко остановилась, всматриваясь в проплывающий за окном сумеречный пейзаж. – Если дядюшка опоздает... и случится что-то страшное... как я смогу взглянуть ему в глаза?

  – Лорд Магнус доверяет вам всецело, госпожа. Телеграмма тому свидетельство.

  – Да, он всегда относился ко мне, как к родной. Но чем я могу оправдать его доверие теперь? Здесь только мы с тобой, никому другому довериться нельзя... и почему-то я чувствую себя так, будто время утекает сквозь пальцы.

  – Рассчитывайте на меня, госпожа, – в жестком голосе Брунгильды звучала безраздельная преданность. – Готова на все.

  Грегорика взглянула на нее через плечо.

  – Правда? Но ты не обязана следовать за мной, если я начну совершать глупости и безумства.

  Брунгильда упрямо подняла голову.

  – Следовать за вами – мне больше ничего не нужно, госпожа.

  – Даже если я вдруг прыгну за борт? – вздохнула принцесса.

  – Да, – горничная вдруг взглянула ей прямо в глаза. – Неплохая мысль, госпожа.

  – Мысль?.. – принцесса замерла. – Постой, ты же не имеешь в виду... А! Ведь ты уже прыгала с парашютом!

  – Да, госпожа.

  – Но разве на пассажирских дирижаблях бывают...

  Вместо ответа Брунгильда шагнула к стенному шкафу, отодвинула створку и вынула два коричневых ранца с лямками. Звякнули массивные металлические пряжки.

  – Виновата, но лорд Магнус дал указание пронести их на борт, тайно. И велел не говорить вам, госпожа.

  – Боже мой! Ах, да, конечно...– принцесса смущенно приложила ладонь к щеке. – ...Я бы наверняка не согласилась, ведь для других пассажиров парашютов не предусмотрено, только спасательные жилеты и надувные шлюпки. Поэтому вы с дядюшкой, тайком...

  – У меня нет оправданий, госпожа, – чопорно склонила голову горничная. Но Грегорика просияла, порывисто шагнула ближе и восторженно сжала ее плечи.

  – Но это же чудесно, Хильда! Мы и в самом деле сможем что-то сделать! Сами! Не прячась за других!..

   Пламя, которое вспыхнуло в глазах Брунгильды, было лучшим ответом принцессе. А она, сжав кулак, продолжала:

  – ...Наконец-то можно будет не просто утираться в ответ на плевки, а доказать, что я права! Что именно дедушка и прадед спасли все, что тогда еще можно было спасти! Что все мы обязаны им жизнью, все, включая этих неблагодарных лгунов и бульварных писак!

  – Да, госпожа.

  – Решено. Мы спрыгнем с парашютами, когда "Олимпик" приблизится к Оппау, доберемся туда и все выясним. Главное, чтобы нас никто не заметил и не успел остановить. Если агенты Сената там что-то разнюхивают, выведем их на чистую воду. Конечно, нам может потребоваться и поддержка...

  – Лорд Магнус прибудет через неделю.

  – Точно! Дядюшка поможет навести порядок. Все складывается на редкость удачно.

  – Позволите собрать консервы, одеяла и одежду?

  – А, ты же упаковала охотничий костюм и сапожки для верховой езды – отлично! Объяснишь мне, как правильно прыгать с парашютом. Но сейчас важнее всего разработать маршрут. Помощник капитана говорил, что мы пройдем над столицей, а не над Оппау, то есть, на несколько десятков миль южнее. Поэтому нужно понять, как не заблудиться и добраться до цели. Где-то здесь был атлас Гардарики...

  – Вот он, госпожа.

  – Чудесно. Так, вот Оппау... а вот и Берлин, значит, дирижабль пройдет где-то здесь. Около шестидесяти миль. Хм. Пешком идти будет довольно долго. Но смотри, тут идет железная дорога. Помнишь, что рассказывал тот студент из Йеля, Золтан Немирович? Вдруг нам удастся найти дрезину и последовать по стопам прадедушки?

  – Гарантировать нельзя, госпожа. Вернее спрыгнуть здесь, на берегу Рейна. Легче сориентироваться. Найти лодку и проплыть вниз по течению – дня два или три. Я хорошо умею грести.

  – Ты же и меня учила, помнишь? Думаю, вдвоем мы справимся. С парашютом, конечно, посложнее, но я буду вдохновляться детскими впечатлениями. Когда мы с тобой прошмыгнули в конюшню на сеновал и прыгали с балок в кучи восхитительно-душистого сена...

  – Мне очень жаль, госпожа. Вас потом наказали.

  – Оставь, это одно из самых дорогих моих воспоминаний. Как жаль, что нам пришлось расстаться на восемь лет. Наверное, я не говорила... но год назад, когда ты вернулась ко мне... это было настоящее счастье.

  – Вы слишком добры, госпожа. Я не достойна таких слов.

  – Не нужно скромничать, Хильда. В одиночку мне ни за что не организовать такой побег. Все-таки, это совершенно пустынный континент, глушь, дичь... Может быть, не так ужасно, как было в тот момент, когда здесь пробирались прадед и дедушка Максимилиан, но все равно.

  – Госпожа, еще одно. Мы не знаем точного маршрута.

  – Действительно. И где именно находилась установка, тоже. Знаешь, нам бы очень помог дневник, о котором упомянул этот Немирович. Его дед описал там по крайней мере часть пути... до того момента, как погиб сам... Если бы мы смогли получить дневник и переписать... ах, боюсь, уже не успеем. Сегодня вечером дают бал, и я не могу не показаться, иначе у дверей выстроится очередь из любопытных, желающих знать, что со мной случилось. На подготовку останется всего несколько часов после полуночи. Остается только попросить у него дневник, чтобы возвратить после. Но согласится ли он?

  – Позвольте забрать дневник из его каюты. Во время бала, – предложила горничная.

  – Это называется "украсть", а не "забрать". Нет, так нельзя, – покачала головой принцесса. – Конечно, он несдержан на язык и заставил меня понервничать, но в конце повел себя... как благородный человек. Ты не находишь?

  – Госпожа, вы слишком хорошего мнения об этом повесе, – поморщившись, заметила Брунгильда. – Знай вы его получше, не говорили бы так.

  – Но ведь и ты его не знаешь. А на самом деле это ведь я была неправа. Набросилась на него с несправедливыми упреками, оскорбила его бабушку, сорвала на нем бессильную злость... и в итоге уселась в лужу. Он ведь наверняка прочитал в дневнике, но обещал молчать о том... что дедушка Максимилиан и в самом деле был хорошо знаком с ней. Откуда еще у нее мог оказаться дедушкин платок с монограммой?

  – Может быть, случайно, госпожа?

  – Увы, в такие многозначительные случайности я не верю. Ты же помнишь, что медальон лейтенанта Немировича был завернут именно в этот платок.

  – Да, госпожа. Судя по всему, та пожилая леди, Виолетта Немирович, отдала его внуку, попросив вернуть в Гардарику.

  – Но ведь лейтенант – ее муж – не вернулся в Либерию. И это означает, что медальон мог попасть к ней лишь одним-единственным путем.

  – Через принца Максимилиана?..

  – Как же еще? Видимо, он сразу завернул медальон в платок, чтобы вернуть родным, когда... когда его соратник погиб, – голос принцессы внезапно дрогнул и прервался.

  – Госпожа?..

  – Брунгильда, представляешь, каково пришлось дедушке Максимилиану смотреть в глаза женщине, которая предпочла его другому... рассказывать о гибели ее избранника... и его соперника?.. Боже мой, что же она чувствовала в этот момент?!..

  – Кроме того, она уже была беременна, госпожа, – негромко дополнила горничная.

  – Ах да... но.... но ведь, получается, все было еще ужаснее... – глядя на горничную расширенными глазами, принцесса прижала ладонь к губам. – ...И я имела наглость в чем-то обвинять ее внука?! Какая же идиотка!..

  На этот раз Брунгильда не сказала ни слова.

  – Если теперь попытаться украсть у него дневник, единственную память об отважном предке – это будет невероятно подло, – решительно заявила принцесса. Замолчала на секунду, размышляя, и вдруг стукнула сжатым кулаком по ладони. – Но я придумала! Поговорю с ним на балу и еще раз попрошу прощения. Попытаюсь объяснить...

  – Госпожа, нельзя никому говорить о том, что мы задумали. Иначе побег сорвется.

  – Да, ты права... – задумалась принцесса. – ...Что же, придется говорить осторожно. Но ведь дневник нам необходим, правильно?

  Брунгильда неохотно кивнула.

  – Нехорошо привлекать лишнее внимание, госпожа. Вы всегда на виду, и разговор о серьезных делах с кем-то незнакомым...

  – Чепуха! – отмахнулась Грегорика. – Просто приглашу его на танец. Кому какое дело? Я танцую с тем, с кем хочу! Но хватит об этом, у нас с тобой еще масса дел. Потребуется провизия...

  – Добуду на камбузе, госпожа. Разрешите взять несколько фунтов?

  – Камбуз?.. А-а-а, корабельная кухня! Конечно. Тогда отправляйся, а я упакую одеяла и одежду.

  На губах Брунгильды мелькнула тень улыбки.

  – Осмелюсь заметить, госпожа, ваши подруги сейчас готовятся к балу, а не копаются в мешках.

  – А их горничные орудуют щипцами для завивки, и укладывают локоны вместо того, чтобы укладывать парашюты, – улыбнулась в ответ Грегорика. – Но и меня ведь не зря в детстве ругали взбалмошной дикаркой, которой нипочем любые правила. И нам не в первый раз ставить рекорды по скоростному одеванию, верно?

  Бродя по палубам в поисках Алисы, я чувствовал тяжесть на сердце. Отчасти из-за вины перед ней, отчасти... да, пожалуй, дело было в нежданно-негаданно настигших нас делах минувших дней. До сих пор я мало задумывался о том, как катастрофические события полувековой давности отразились на самых обыкновенных, живых людях. Великие герои прошлого, титаны наподобие императора Траяна, которые начинали и прекращали войны, кружащие, подобно циклонам, миллионы крошечных людских судеб, в моем понимании существовали где-то в ином измерении. Ими можно было восхищаться или, наоборот, винить в страшных преступлениях и предавать анафеме, но лишь издали, про себя и негромко. Кто услышит жалкий голосок одинокого зрителя, когда громадный Колизей, вскочив на ноги, бушует и ревет, встречая блестящего гладиатора, воздевающего окровавленный меч? Кому интересно, что в моих устах: благословление или проклятие? Ни то, и ни другое не изменит настроения толпы. Микроскопические инфузории вроде нас не могут и мечтать повлиять на что-то, остается лишь тихонько копошиться в своем уголке.

  С такими невеселыми мыслями я добрался до второй пассажирской палубы и постучал в дверь каюты, где обитали Алиса и Цирцея. Никто не отозвался, но когда я нажал на ручку, дверь безо всякого сопротивления приоткрылась.

  Алиса, которая сидела на краю койки и, пригорюнившись, смотрела в иллюминатор, повернула голову мне навстречу.

  – Чего тебе? – мрачно спросила она. Странно, это прозвучало совсем не так враждебно, как я ожидал по опыту наших прошлых ссор. По идее, о того, кто сдается первым и приходит извиняться, полагалось бы как следует вытереть ноги, облить его презрением и потыкать носом в грязь, заставив осознать всю бездну своей ничтожности. В голосе же Алисы звучала не столько обида, сколько непонятная усталость и печаль. К чему бы это? Ну, как бы то ни было, извиняться придется мне. Я покаянно склонил голову, и начал.

  – Э-э-э... да просто хотел попросить прощения. Конечно, это ты устроила переполох – надо же так ловко часы стряхнуть в кофейник! – но признаю, мое намерение стребовать с тебя сатисфакцию за помощь Маркетте было несправедливым и даже... м-м-м... низменным. А уж то, что я дал волю животным инстинктами и тебя... хммм... потрогал, было и вовсе непростительно. Виноват, нижайше кланяюсь и извиняюсь.

  – Вообще-то, ты не с меня, а с Кетти требовал, – недовольно заметила Алиса. – Когда я поняла, что грозит бедняжке, даже сил не стало, чтобы отбиться от этих злодеек. Единственное, что утешало, так это мысль о том, что я заслоняю ее... э-э-э... грудью от твоих похотливых лап.

  – Но я совершенно не собирался ее лапать! – виновато возразил я. – Почувствовал, что-то не то... ну, то есть, показалось... что это не она, а ты. И как-то, понимаешь, инстинктивно рука потянулась – проверить. Ну, вроде как... убедиться.

  – И убедился? Интересно, ты и взаправду смог бы отличить меня от Кетти... э-э-э... на ощупь?

  – Да конечно. У нее размерчик-то побольше... а, прости!.. – я мысленно хлопнул себя по лбу – "молчи, дурак!". Но Алиса, как ни странно, не рассвирепела. Тяжело вздохнув, отвернулась к иллюминатору.

  – Чего еще от тебя ожидать? Всегда знала, что ты хам, негодяй и охальник. Даже скучно, ничего нового.