Текст книги "Гнёт ее заботы"

Автор книги: Тим Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

Кроуфорд выпрямился ― вынужденный ухватиться за планшир, так как лодка раскачивалась на внезапно поднявшихся волнах ― и, сжимая сердце, как это делал Байрон, отвернулся от чудовища и обратил лицо к двум оставшимся позади колоннам. А затем вытянул сердце над головой.

Снова он услышал музыкальную ноту, сначала далекую, но быстро приближающуюся, и на один краткий миг дюжина звезд вспыхнули одна за другой, становясь ярче и четче. Как только он заметил этот эффект, они тотчас же вернулись к своему привычному тусклому мерцанию. ―  Ты упустил его, ― услышал он собственный голос. ―  И сюда направляются Австрийцы.

Краем глаза он заметил большую гондолу, отделяющуюся и забирающую в сторону от причалов, и, присмотревшись, различил дула длинных ружей, освещенных огнями далекой Пьяцца.

Он снова обернулся к третьей сестре. Углубление над ее ртом больше не было пустым ― оно было темнее, чем прежде, но светилось, и каждый лучик света, что оно отражало, был, казалось, нацелен прямо в щурящиеся бренные глаза Кроуфорда. Сердце Шелли со слабым треском изогнулось в его руке.

Он поспешно уронил сердце на сиденье, развернул гондолу обратно и начал налегать на весло, чтобы приблизиться к Пьяцца.

– Немного дальше от равноудаленной точки, ― тяжело дыша, сказал он, сквозь градом катящийся по лицу пот, ― и тогда я попробую снова.

Он бросил беглый взгляд по левому борту на лодку Австрийцев; они все еще двигались в противоположном направлении, словно намеревались приблизиться к третьей сестре с другой стороны.

«Они боятся ее, ― сообразил он, ― боятся стрелять в ее направлении; они хотят занять позицию, когда позади нас будет только лагуна и далекий Лидо, тогда-то они и будут стрелять».

Он оглянулся назад на третью сестру. ―  Тебе придется грести дальше, чем ты думал, ―  не удержался Байрон. ―  Она преследует нас.

Кроуфорд еще сильнее налег на весло, загребая им туда и обратно с такой силой, что боялся его сломать, с безрассудным удовлетворением наблюдая след, остающийся позади гондолы; и когда он решил, что оторвался от преследовавшего его существа еще на несколько ярдов, он отбросил весло, подхватил сердце и снова выставил его вверх.

Снова мимо него пронеслась музыка, на мгновение зажигая цепочку звезд. ― Опять упустил, ― выдохнул он, прежде чем это успел сказать Байрон.

Затем ночь на востоке озарилась янтарной вспышкой, и гондола затряслась от дюжины сокрушительных ударов; занозы роем диких жалящих пчел налетели на Кроуфорда, который, потеряв равновесие, повалился за борт в тот самый миг, как воздух потрясло многократное громыхание австрийских ружей. Безотчетно он сбросил обувь.

Он чуть не задохнулся, когда Байрон заговорил под водой его горлом. ―  Мы сейчас для всех невидимы, ―  пришел приглушенный звук из его закрытого рта. ―  Позволь теперь мне позаботиться о нас.

Кроуфорд благодарно расслабился в ванне с водой в гостинице Лериче и наблюдал темную венецианскую воду, проносящуюся мимо его глаз.

Байрон заставил тело Кроуфорда проплыть несколько ярдов под водой в направлении третей сестры, а затем сжал его в тугую пружину, и, толкнувшись ногами, резко выбросился вверх, и Кроуфорд на мгновение оказался по пояс над водой, а его удерживающая сердце рука взметнулась вверх, столь стремительно, что чуть не вывихнула плечо.

Музыка внезапно взметнулась вверх, а затем зазвучала ровно на зубодробительной частоте. Время словно остановилось ― он видел капли воды, висящие в воздухе, и он не падал обратно в воду.

Он поймал глаз!

Он заставил себя задрать голову и взглянуть на него. Звезды над рваной грудой, что была сердцем Шелли, блестели, словно россыпь ярко сверкающих алмазов. Глаз застрял в трещине, едва ею захваченный.

Он выбросил руку вперед, заключая пятно неестественной яркости в расщепленное сердце Шелли, и сильно его сжал, чтобы удержать глаз внутри.

Музыка стала приглушенной, и в тот же миг движение снова обрушилось на него, и он полетел обратно в воду. Его ноги и свободная рука снова принялись за работу, толкая его обратно по направлению к Пьяцца.

Кроуфорд чувствовал, как его покидают последние силы, с ужасом осознавая, что дно канала далеко под ногами, а до ближайшей суши по меньшей мере сотня ярдов в любом направлении; поэтому он даже не пытался сопротивляться, когда Байрон снова взял ситуацию в свои руки.

И даже Байрону, похоже, пришлось нелегко. Течение довольно далеко оттащило их к востоку от свечения на горизонте, где осталась Пьяцца, и хотя он плыл под углом к течению, с весьма приличной скоростью, учитывая, что в одной руке он сжимал сердце, он был вынужден часто делать остановки, и просто держался на воде, позволяя легким тяжело вздыматься и опадать.

В какой-то момент его поврежденную ногу начало болезненно сводить, и Кроуфорд в панике забился в теле Байрона в ванне в Лериче, но Байрон лишь проскрежетал проклятье и, сложившись пополам, начал разминать бедренные мускулы свободной рукой. Он, несомненно, проделывал это уже не раз ― в движении его руки не было излишней поспешности или чрезмерного усилия, и через какую-нибудь минуту мышцы снова пришли в норму.

Байрон жадно вдохнул, когда голова Кроуфорда снова вынырнула в набирающий прохладу ночной воздух. ― Да, твоя нога дает о себе знать, ― стоически промолвил он. ― А теперь дальше.

Три раза до них доносились выстрелы, преследуемые по пятам мягким хлестким звуком свинцовых пуль, что срезали верхушки волн, улетая в сторону Лидо, и несколько минут после каждого выстрела Байрон плыл по-собачьи, что было хотя и медленнее, но вместе с тем тише. В этот раз судорога начала сводить руку сжимающую сердце.

Каждую секунду легкие Кроуфорда, казалось, вывертывались на изнанку, а затем жадно вбирали воздух, грозя взорваться. Сердце тяжелой кувалдой отрывисто грохотало в мягких тисках груди. Сжимающая сердце левая рука превратилась в ноющую клешню. Огни Пьяцца были теперь гораздо ближе, но когда Байрон в следующий раз остановился перевести дух, он прохрипел, ― Твое тело ― для этого ― не годится.

Прежде чем Кроуфорд смог воспользоваться своей речью, Байрон заговорил снова. ― Я… попробую кое-что.

Внезапно Кроуфорд оказался один, в комнате гостиницы Лериче, в дверном проеме стоял Трелони, пристально его изучая. ― У тебя, похоже, судороги, ― озабоченно сказал он. ― Позволь помочь тебе выбраться из ванны.

– Нет, черт бы тебя побрал, ― сказал Кроуфорд голосом Байрона, ― оставь меня в покое.

«Не решил ли Байрон бросить Кроуфорда в безопасности и пустить его изношенное тело ко дну канала? Но это не сработает ― спустя самое большее пару часов связь вызванная кровью исчезнет. Тело Байрона просто умрет, а Кроуфорд обнаружит себя, на несколько ужасных минут, в теле утопленника».

Неожиданно тело, в котором он находился, осело в полном изнеможении, тяжело задыхаясь. Со лба Байрона ручьем хлынул пот, и Трелони, встревожено чертыхнувшись, метнулся к ванной, но Кроуфорд ухитрился выдавить полузадушенный смешок, когда Трелони поднял лежащее в ванной тело, так как он догадался, что сделал Байрон.

Так же как перед этим он позволил Кроуфорду одному наслаждаться холодной водой в ванной, теперь он позволил своему телу принять всю усталость, которую чувствовал Кроуфорд. Он использовал связавшие их узы крови, чтобы направить отраву изнурения своему телу, послав телу Кроуфорд то неведомое, что должно было вдохнуть в него новые силы.

Трелони осторожно уложил его на узкую кровать. ― Где этот чертов Айкмэн, когда он нам так нужен? ― проворчал он себе под нос, набрасывая одеяла поверх трясущегося от холода, задыхающегося, близкого к обмороку тела Байрона.

Спустя несколько минут одышка начала утихать, и Кроуфорд, открыв глаза, увидел прямо перед собой усеянные гондолами причалы и почувствовал, что его правая рука сжимается вокруг торчащего вверх деревянного ствола одного из дальних причальных столбов.

Дыхание его было учащенным, но ровным. ―  Себя-то я хоть не убил, ― с горечью спросил Байрон его устами.

– Нет, ― ответил Кроуфорд, благодарно вглядываясь в покачивающиеся на волнах лодки. ― Трелони, похоже, так и подумал, но… теперь все в порядке. ―  Черт побери, у меня просто от сердца отлегло, ― добавил Байрон. ―  У Джозефины в той сумке найдется для тебя что-нибудь сухое?Да. Тогда давай выбираться отсюда.

Он вскарабкался на маленький причал, с уважением отмечая, что каким-то образом все еще сжимает в руке сердце.

С еще большим восхищением он увидел, что Байрон приплыл к тому самому причалу, к которому они прибыли ранее этим вечером. «Повезло найти знающего проводника», ― подумал он. ― Байрон, ― с чувством сказал он, ― спасибо тебе… за все.

Гондольер, доставивший их сюда от Лидо, стоял на обращенном к берегу конце причала; он разговаривал с другими гондольерами, но теперь уставился на него и очевидно его узнал.

Кроуфорд вернул контроль над своим телом и улыбнулся мужчине, раздумывая, что бы такое сказать, чтобы его повторное, не вполне обычное явление, выглядело приземлено, и в этот миг заметил Джозефину, спешащую к ним по фондаментаи, хвала небесам, все еще сжимающую в руках трость и оставшуюся у них сумку.

Кроуфорд положил сердце на причал, а затем поднялся и начал стаскивать одежду, а гондольер воззвал к нескольким святым и сделал шаг в его направлении, словно собираясь столкнуть его обратно в воду.

Но окрик Джозефины, призывающий его остановиться, был настолько властным, что он замешкался, а когда она, задыхаясь, добежала до него и сунула ему в руку полную пригоршню лир, он, как ни странно, подчинился. Кроуфорд к этому времени уже стоял раздетый.

– Отвезите нас обратно в Лидо, ― выдохнул Кроуфорд, открывая протянутую ему Джозефиной сумку и начиная натягивать сухие брюки. Когда он надел их, он плотно замотал сердце Шелли в рубашку.

Гондольер пожал плечами и приглашающе махнул в сторону лодки, на которой они приплыли. Вслед за Джозефиной Кроуфорд шагнул на борт, неся завязанную узлом рубаху.

Повинуясь мастерским движениям весла, гондола покинула причал, и Кроуфорд оглянулся на оставшуюся позади Пьяцца. Лодка с солдатами все еще бороздила канал далеко к западу, и все солдаты, которых он видел на мостовой Пьяцца, смотрели в том же направлении.

Гондольер развернул лодку, и теперь ее нос был обращен к темноте лагуны, прочь от огней города. Бриз был теперь холоднее, но Кроуфорд даже не потрудился порыться в сумке в поисках рубашки, жакета или ботинок.

– Мы… черт побери… сделали это, ― не веря самому себе, выдохнул он. ―  Боже правый, мое тело просто развалина! ― беспомощно сказал он затем. ―  Хотя, полагаю, я жив, по крайней мере, на какое-то время. А теперь, что по поводу тех восемнадцати сотен лир, которые ты спустил, а также лошадей и кареты?Кроуфорд засмеялся с видимым облегчением. ― Байрон, ― ответил он, ― я буду натирать твои полы и чесать гривы твоим лошадям лет двадцать, чтобы вернуть тебе долг. Я…

Он остановился, глядя на Джозефину.

Она сидела со скрещенными ногами. На причале на ее туфли налипла грязь, и сейчас она поскребла пальцем по подошве и уставилась на получившийся на кончике пальца комочек грязи.

Затем она положила палец в рот и дочиста его облизала, и начала снова скоблить подошву.

Он знал, что будущие матери часто едят странные вещи ― словно их тело само знает, в чем нуждается растущий внутри них малыш.

Внезапно он вспомнил глину, которую увидел вокруг ее рта, когда она впервые четыре дня назад появилась перед ним в Каза Магни ― а также нехарактерные боли, которые доставляла ей ее трехмесячная беременность.

Несколько секунд он пытался придумать какое-нибудь объяснение всему этому, кроме единственного ему известного, и, в конце концов, отверг их все.

Очевидно, она носила больше, чем просто человеческого ребенка.

Он вдруг осознал, что она смотрит на него, и попытался вновь напустить на себя довольную улыбку, что играла на его лице несколько мгновений назад.

Но это ее не одурачило. ― Что-то не так? ― спросила она.

Байрон повторил вслух мысль, что только что промелькнула в голове Кроуфорда. ―  Это близнецы,― услышал Кроуфорд свой собственный голос.

Гондола целую минуту перекатывалась на темных волнах, пока Джозефина молча смотрела в запятнанный кровью настил. Наконец, она подняла на него выплакавшие уже все слезы глаза. ― Думаю, я всегда это знала.

Кроуфорд потянулся и взял ее за руку. В другой руке он сжимал скрывавшую сердце Шелли рубаху, и он взвесил его на руке. ― Шелли прожил хорошую жизнь, ― сказал он, выталкивая слова наружу, словно это были камни, которые он запихивал через дверной проем в дом, ― в конечном счете.

Теперь она всхлипнула, но все так же без слез. ― Чего же тогда мы сегодня достигли?

– Мы… освободили тебя, мать этого ребенка, ― сказал Кроуфорд, ― и мы приобрели ребенку по меньшей мере столь же человеческую жизнь, какая была у Шелли, в отличии… ― он прервался. Усилие, потребовавшееся чтобы выговорить это, было почти нечеловеческим. ― В отличие от жизни чистопородного… камня. Мы спасли Байрона, его детей и Терезу. Так что… оно того стоило. В горле стоял ком, и он отвернулся, чтобы она не увидела стоящие в его глазах слезы.

Некоторое время они сидели в молчании. ― И теперь нам всем, ― сказала она, наконец, безжизненным голосом, ― предстоит бежать за океаны, или постоянно жить в страхе, что они могут снова найти нас, и что, в конечном счете, какой-нибудь ночью мы будем настолько сломлены, что пригласим их обратно. А наш ребенок родитсяв их… их рабстве. Это я, Япригласила их войти и забрать его или ее.

Она откинулась на сиденье и уставилась на мерцающие над головой звезды. ― Думаю если сложить все это вместе ― это победа ― так или иначе ― по крайней мере, для большинства из нас, ― прошептала она. ― Но Боже, ― если бы был хоть какой-то способ освободитьлюдей, перерезатьнить связавшую род человеческий и этих каменных созданий.

Кроуфорд волочил пальцы изувеченной руки по воде и наблюдал размытые очертания куполов церквей, молчаливо проплывающие по левому борту, и думал о связи между их видами. И снова мысленно проговаривал свои разговоры с Шелли, Байроном и Вийоном.

Наконец он глубоко вдохнул и сказал: ― думаю, такой способ есть. Он повернулся к гондольеру и сказал: ― Отвезите нас, пожалуйста, обратно на Пьяцца.

–  Нет!― вскричал он мгновение спустя, безошибочно узнаваемыми интонациями Байрона. ―  Нет, плыви в Лидо. Айкмэн, послушай меня ― как только австрийцы поймут, что глаз исчез, они просто отрубят на Пьяцца чью-нибудь голову, и кровь будет работать вместо глаза. Если Джозефина будет там, она снова будет для них видима, снова вернется в их сети.

Кроуфорд вернул власть над своей речью. ― Я не собираюсь брать с собой Джозефину. Она останется в гондоле, и она будет невидима для своего вампира, даже если они уже проделали этот кровавый трюк. А Яи так не был в их сетях, до того как мы поймали глаз, так что для меня это не опасно. Он повернулся к гондольеру и сказал: ― Отвезите нас обратно на Пьяцца, пожалуйста.

Джозефина перегнулась через планшир и зачерпнула немного воды своей искореженной рукой. Затем подалась вперед и брызнула ею на лоб Кроуфорда.

Мгновение Кроуфорд моргал в раздраженном замешательстве, а затем улыбнулся. ― Как-то в Риме я сказал, что однажды мне это может понадобиться, верно? Спасибо что запомнила.

Он окунул руку в воду и тоже коснулся ее лба намокшей рукой.

Крещеные таким образом, они повернулись назад, встревожено вглядываясь в приближающуюся Пьяцца Сан Марко.

ГЛАВА 26

Nothing is sure but that which is uncertain,

What's evident to all is most obscure;

Only when snared in doubts can I be sure.

Only to enigmas, never to Logic's lure,

Knowledge surrenders, and draws back her curtain…

– Francois Villon, «Ballade for the Contest at Blois»

the W. Ashbless translation

Ничто не истинно, одно лишь несомненно:

Что всем известно, то сокрыто ото всех;

Свою уверенность я черпаю в сомненьях.

Не в логике, в мгновенных озареньях

Являет истина мне свой незримый свет…

– Франсуа Вийон, «Баллада поэтического состязания в Блуа»

перевод В. Эшблеса

Тим Пауэрс ― Вильям Эшблес

Гондольер театрально вздохнул и, словно прося совета свыше, воздел руку к небесам, но послушно развернул гондолу по широкой дуге обратно, туда, откуда они только что приплыли, вероятно, из-за того, что до Пьяцца было ближе, чем до Лидо, и там он мог, наконец, избавиться от этих сумасшедших людей.

Рот Кроуфорд снова сам собой раскрылся. ―  Они могут просто арестовать вас обоих на ступенях причала.Кроуфорд помассировал горло, мечтая, чтобы Байрон говорил не столь резко. ― Если мы увидим солдат поблизости от лестницы, мы проплывем мимо и высадим меня где-нибудь в другом месте.

Джозефина взирала на него с отчаянной надеждой. ― Что ты собираешься делать?― спросила она.

– Я собираюсь расторгнуть ― попытатьсярасторгнуть ― союз, соединивший наши виды.

– Как?

– Я пока еще не уверен. Он постучал костяшкой пальца по голове. ― Байрон ― Грайи все еще в сознании, но в настоящий момент слепы. Что это означает? Это означает что, до тех пор, пока австрийцы будут продолжать непрерывным потоком проливать кровь на Пьяцца, мой друг Карло потеряет свой доход первого заклинателя монет [434]434
  Coin-lagger [and tosser] ― тот кто попадает монетой в цель. Lag ― задерживать, заклинивать. Отсюда мой вариант ― заклинатель.


[Закрыть] в Венеции. Он будет неспособен уверенно забросить пенни в открытое окно ― а если и сможет, не будет никакой возможности с уверенностью сказать, где она приземлится ― и это, строго говоря, даже не будет во всех смыслах тот же самый пенни. Поле, которое распространяют сейчас Грайи ― это поле неопределенности и неточности. Жаль, что Шелли этого не увидел, он так любил беспорядок.

По интонациям, которые Байрон вложил в голос Кроуфорда, было ясно, что сам он беспорядок не любит.

– А твои армянские священники не говорили тебе, насколько быстро меняется все это поле, после того как изменилась испускающая его сердцевина? ―  Оно меняется мгновенно, Айкмэн ― или как настойчиво наставляли меня святые отцы, со скоростью света. Они говорили мне, что оно подобно огням святого Эльма, или электричеству, собранному в комнате полной лейденских банок: это не поток, это статическое поле, так что, вероятно, имеются участки, где старое поле все еще сохраняется ― неустойчиво, но все же сохраняется ― хотя такие… примечательные места… по-видимому, растворятся, подчиняясь правилам господствующего поля, в течение дня или около того.

Кроуфорд кивнул. ― Если только они не вернут глаз обратно или не продолжат орошать мостовую кровью. Ты можешь найти Карло? ―  Если он еще жив. Вряд ли он снимется с места ― до этой ночи здесь был просто игорный рай.

Кроуфорд наблюдал за приближением огней Пьяцца. Колонны Грай казались слегка изогнутыми, а Дворец Дожей был неподвижным, но непредсказуемым зверем, припавшем к земле на тысяче каменных лап.

Он порылся в сумке Джозефины и вытащил одну из ее блузок. ― Не слишком похоже на те рубашки, которые я обычно ношу, ― заметил он, натягивая ее на себя. Он устало ей улыбнулся. ― Полагаю, обуви там тоже не найдется?

Она покачала головой. ― Та пара, что ты утопил в канале, была последней.

– Эх. Он вытащил голубую рубашку, на этот раз свою собственную, и с некоторым усилием оторвал рукава и натянул их на ноги. Манжеты неряшливо свисали на несколько дюймов перед его носками, так что он вытащил пару ленточек из шнуровки на платье Терезы и связал ими свободные концы рукавов, а затем зашнуровал ленточки вокруг стоп и лодыжек и завязал свободные концы у основания голеней.

– Ну вот, ― сказал он. ― Очень даже неплохо для того, кто потерял ботинки.

Джозефина с сомнением покачала головой. Гондольер же неистово перекрестился.

– Я думаю, ― сказал Кроуфорд, ― должен быть один главный карман, где все еще сохраняется старое поле определенности; он должен находиться поблизости от Пьяцца и Дворца Дожей, в том месте, где содержат Вернера. Думаю, он постарался убедиться, что живет в эквиваленте лейденской банки.

К ним приближалась лодка, и он запоздало заметил сидящих в ней вооруженных мужчин ― это были те самые австрийские солдаты, что лишь каких-то полчаса назад разнесли в щепки угнанную им гондолу.

Он напрягся, готовый попросить гондольера повернуть в сторону от лодки, когда сообразил, что избежать встречи с австрийцами не было никакой возможности. Вместо этого он зевнул, когда они подобрались ближе, толкнул Джозефину локтем и сказал, ― Смотри дорогая ― у них ружья!

― Gracious [435]435
  Gracious! – боже мой, господи, боже милостивый (выражает удивление, испуг).


[Закрыть] !― воскликнула Джозефина.

Австрийцы оглядели их с ног до головы, но продолжили свой путь, осматривая другие гондолы.

Мало-помалу Кроуфорд расслабился. ― Думаю, они не ищут пару, а особенно двух человек, направляющихся им навстречу. Он сделал несколько глубоких вдохов. ― Как бы то ни было, Байрон, если твой друг не сможет помочь нам найти поле, и если мы не сумеем… расторгнуть договор Вернера, Вернер, по всей видимости, заставит австрийцев снова погрузить Грай в сон, прежде чем его карман определенности растворится, и тогда он будет, по крайней мере, в ничуть не худшем положении, чем был до того, как прибыл на юг из Швейцарии. А затем он пошлет своих людей искать глаз.

Он прервался лишь на мгновение и Байрон тут же этим воспользовался. ―  Да кому он нужен этот Вернер?

Гондольер заложил правый крен, а затем налег на весло, толкая гондолу вперед в просвет между двух других узких суденышек.

Кроуфорд запихал в сумку Джозефины скомканную рубаху, заключающую в себе сердце Шелли и глаз Грай. ― Не потеряй это, ― сказал он, протягивая ей сумку и поднимаясь.

– Вернер, ― тихо сказал он, когда гондольер спрыгнул на причал и принялся набрасывать петли на причальные столбы, ― установил связь между двумя видами, человечеством и нефелимами. Восемь столетий назад он пробудил нефелимов, которые к этому времени уже тысячи лет находились в спячке, хирургическим путем поместив одного из них ― маленькую окаменевшую статую ― в свою брюшную полость. И теперь они двое, один помещенный внутрь другого, представляют симбиоз двух земных жизненных форм ― то совмещение, которое удерживает нефелимов возрожденными и способными нападать на людей.

Он занес ногу, собираясь сойти на берег, но Джозефина поймала его за руку. ― Я иду с тобой, ― сказала она. ― Посмотри на площадь ― не очень-то похоже, чтобы здесь успели пролить много крови. У них нет глаза. Ее собственный стеклянный глаз уставился в небо, однако целый напряженно смотрел на Кроуфорда.

– Пока нет, ― ответил ей Кроуфорд, ― но они могут сделать это в любую секунду. И если… ―  Он прав, ― прервал Байрон. ―  Отправляйся обратно в Лидо и жди нас там.

– Нет, ― спокойно ответила Джозефина. ― Вам без сомнения потребуется помощь, без помощи вы точноне справитесь. ― Я не собираюсь в Лидо, чтобы дожидаться того, кто не вернется.

Она вскинула руку. ― Послушай меня и будь уверен ― если ты не позволишь мне пойти, клянусь, я… наполню это платье камнями и брошусь в воду посреди лагуны. Этого веса и пары фатомов [436]436
  Fathoms – фатом, фадом, морская сажень (английская единица длины; = 6 футам, или 182 см).


[Закрыть]соленой воды должно хватить, чтобы предотвратить повторное появление любого из нас: этих двух младенцев, сердца, глаза или меня.

Кроуфорд тряс головой и стонал. ― А что если они отрубят чью-нибудь голову, или еще что-нибудь случится, когда ты будешь на берегу?

– Если ты достигнешь успеха, это не будет иметь значения. А если потерпишь неудачу, я в любом случае утоплюсь.

Кроуфорд знал, она сделает это. Он покачал головой, но взял ее руку. ― И если сделать это суждено, тогда пускай все совершится быстро [437]437
  If 'twere done, 'twere well done quickly.


[Закрыть], ― сказал он. ―  Снова Макбет [438]438
  Macbeth: «If it were done when 'tis done, then 'twere well It were done quickly». Макбет: «О, если б только был конец концом. Все кончить мы тогда могли бы разом». (В. Шекспир, «Макбет», акт I, сцена 7).


[Закрыть], ― промолвил Байрон, когда они ступили на причал.

Джозефина предложила гондольеру еще денег, но он замахал руками, отгоняя ее прочь, и снова перекрестился.

– Прекрасно, ― ответила она. ― Спасибо. Она взяла предложенную Кроуфордом руку, и они направились вдоль причала к мостовой и неспешным прогулочным шагом побрели в сторону Пьяцца. ― Итак, ― сказала она, мимоходом, словно они были туристами, решающими, где пообедать, ― ты планируешь вырезать из него эту статую?

– Именно так, ― сказал Кроуфорд. Он с отчаянной веселостью покачивал тростью Байрона.

– А что, если наш человеческий ребенок уже заражен этой нефелимской заразой? Как был заражен Шелли? Она проницательно на него взглянула. ― Не будет ли он или она представлять новый симбиоз?

Кроуфорд остановился. Он не подумал об этом. ― Боже.

Он потер изувеченной рукой свою лысую голову. ― Как давно ты уже… ешь землю? ― спросил он.

Она пожала плечами. ― Может неделю? Или меньше.

– Тогда, возможно, все не так плохо. Не думаю, чтобы у этого нечеловеческого плода нашлось время вторгнуться в своего сотоварища до тех пор, пока он сам как следует не сформируется, а судя по услышанному, это вряд ли уже произошло.

Он попытался придать своему голосу убежденности, которой сам не чувствовал, и мысленно проклинал любого Бога, который мог его слышать, за то, что тот сделал предстоящее испытание не только чрезвычайно сложным и опасным, но, возможно, также и бессмысленным. ― Принимай управление, Байрон, ― хрипло сказал он.

Байрон без комментариев подчинился, и Кроуфорд расслабился в кровати в Лериче, наблюдая как колонны обращенной к площади стороны Дворца Дожей проносятся справа мимо его зрения. Белые колонны дворца были так близко, что он отчетливо различал ржавые подтеки на нижних завитках Коринфских капителей [439]439
  Capital ― капитель. Венчающая часть колонны, столба или пилястры. Верхняя, орнаментированная часть колонны или пилястра, лежащая на фусте и служащая переходом от него к архитраву. Формы и орнаментация капителей различны в разных архитектурных стилях.


[Закрыть], и сообразил, что Байрон насколько возможно старался держаться подальше от колонн Грай.

Кроуфорд восстановил ощущения своего тела ровно настолько, чтобы чувствовать руку Джозефины, лежащую в его руке. «Еще один хрупкий симбиоз, ― подумал он, ― но возможно именно ему суждено сегодня восторжествовать».

В сотне ярдов впереди свет фонарей яркими сухими оранжевыми мазками кисти на усеянном звездами холсте ночного неба выхватывал византийские арки и шпили Базилики святого Марка, и Кроуфорд всеми силами пытался не видеть в арке главного входа разверстую каменную пасть. По широкой мозаичной мостовой [440]440
  Площадь Сан-Марко (итал. Piazza San Marco), или площадь Святого Марка ― главная площадь Венеции. В конце тринадцатого века площадь была вымощена кирпичом «в елочку».


[Закрыть]прогуливалось множество людей, и некоторые из них носили австрийскую военную форму, но, по крайней мере, никто из этих солдат не конвоировал заключенного, прихватив с собой на прогулку топор.

Лица проходивших мимо людей были немного расплывчатыми, и, казалось, переливались разнообразными, часто противоречащими друг другу выражениями, так что было трудно понять, в каком направлении они смотрят.

«Явь, устремившаяся к своим непроявленным корням, ― подумал Кроуфорд; ― было бы интересно пожить в этом поле неопределенности. Представляю, во что могла бы вылиться, скажем, задача вовремя сварить яйцо всмятку».

Байрон в теле Кроуфорда быстро прошагал мимо Дворца, затем миновал высокие арки западного фасада базилики, поторапливая Джозефину, когда она отставала, и под широким фасадом башенных часов свернул налево, к сужающейся северной оконечности Пьяцетта.

Лицо Кроуфорда на мгновение оказалось обращенным к декоративной архитектуре над циферблатом часов, и он гадал, был ли Байрон столь же обеспокоен видом крылатого каменного льва, взирающего на них с высоты, и еще выше двух бронзовых исполинов, застывших с молотами возле большого колокола.

Едва удостоив взглядом маленькую, утопающую в темноте площадь, Байрон потащил два изнуренных тела к виднеющемуся на севере узкому входу в переулок.

Сам переулок, как заметил Кроуфорд, когда они оказались посреди него, был освещен более ярко, чем оставшаяся позади площадь; льющийся из магазинов свет скрывался в проемах арок на другой стороне, отбрасывая на обветшалые кирпичные стены тени подвешенных колбас и сыров, а огни, зажженные за открытыми окнами верхних этажей, освещали цветочные горшки и балконы, и тонкие занавески, покачивающиеся от дуновений ночного ветерка.

– Дай мне монету, ― проскрежетал Байрон голосом Кроуфорда.

Джозефина выудила из сумки монету и вложила ее в руку Кроуфорда, которая поднялась и бросила монету о стену, ловко поймала ее, когда она отскочила обратно, и бросила снова.

Переулок был полон шумных разговоров и смеха, и раздающегося где-то поблизости разогретого вином дружного хора мужских голосов, но звонкое дзынь… дзынь… дзынь монеты, казалось, заглушало все остальные звуки и царило над ними. Прежде чем его тело прошло еще шесть шагов, Кроуфорду начало казаться, что остальные звуки доносились теперь в созвучии с их шагом, задаваемым ритмичным позвякиванием монеты.

Затем каждое соударение монеты со стеной обрело второе позвякивание. Рука Кроуфорда поймала монету, и лицо его обратилось вверх.

На балконе над ним стоял толстый мужчина и бросал монеты о стену. Монеты со звоном ударялись о кирпич, но ни одна из них не падала в переулок, словно они исчезали после удара о стену.

Мужчина посмотрел вниз, очевидно его узнавая. ― Вот теперь они пробудились, ― по-итальянски сказал он, и страх заставлял дрожать его намеренно беспечный голос. ― И слепы.

– Нам нужна твоя помощь, Карло, ― сказал Байрон. ― Я Байрон, это…

– Я знаю, ― прервал его мужчина. ― Я вижу Лицо Байрона за лицом, которое ты носишь, словно одну узорчатую вуаль наброшенную поверх другой. Это недобрая ночь. Он подбросил еще одну монету, канувшую в звонком небытии, а затем крепко стиснул перила балкона обеими руками, словно пытаясь унять их дрожь. ― Какая помощь?

– Мы думаем, что где-то поблизости должно быть место, где все по-прежнему ― в этом месте ты бы сказал, что они все еще могут видеть. Нам нужна твоя помощь, чтобы найти его.

– Зачем вам это?

– Если удастся, мы убьем колонны и вампиров ― всю эту противоестественную каменную жизнь ― или, по крайней мере, снова погрузим их в сон, которому они неподвластны вот уже восемь сотен лет.

– У меня есть жена, ― задумчиво сказал Карло. ― И дети.

– Ты об арендной плате? Я куплю тебе имение где-нибудь в Италии.

После затянувшегося молчания ― во время которого Кроуфорд в комнате Лериче стонал от нетерпения, представляя, как солдаты выводят на площадь заключенного, и один из них выхватывает нож ― Карло кивнул. ― Но только не заговаривай со мной, вообще никак не показывай, что меня знаешь.

– По рукам.

Толстяк повернулся и исчез внутри.

Они обменяли оставшиеся у Джозефины лирына сумку монет и вручили ее Карло, который взял ее и направился по переулку в сторону Пьяцетта; Кроуфорд и Джозефина последовали за ним на расстоянии дюжины футов.

На полпути через площадь в сторону базилики Карло остановился и подбросил монету в воздух. На мгновение она блеснула в свете уличного фонаря, а затем Кроуфорд потерял ее из вида; спустя несколько секунд он услышал металлический дзынь, за которым последовал звук монеты покатившейся направо, в сторону высокой кирпичной башни кампаниллы.

Карло отошел на несколько шагов в том направлении, затем снова выбросил большой палец вверх. В этот раз Кроуфорд так и не увидел монету, и не услышал ничего, кроме голосов и смеха, несущихся из оставшегося за спиной переулка.