Текст книги "Гнёт ее заботы"

Автор книги: Тим Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Несколько часов спустя он проснулся, чувствуя болезненную одеревенелость и задыхаясь. Он сел и осторожно распрямил ноги, затем оправил одежду и ослабил ремень, прежде чем ему стало ясно, к его вялому удивлению, что силой, которая заставила его проснуться, было сексуальное возбуждение.

Он взглянул на темную фигуру Джозефины, спящей всего лишь в ярде от него, и спустя мгновение сообразил, что проблески света на ее лице были отражениями тускло освещающего конюшню лунного света в ее открытых глазах. Он улыбнулся ей и начал вставать.

Затем он заметил, что она сгорбилась на одно плечо и уставилась в темноту за окном, а вовсе не на него. Кроуфорд проследил за ее взглядом ― и вскочил, когда увидел очертания нескольких фигур, стоящих на устланном соломой полу снаружи кареты.

Теперь он различил повторяющийся резкий звук ― скрип рессор. Он оглянулся на Джозефину и заметил, что ее бедра покачиваются на обитом материей сиденье.

И она все также пристально вглядывалась в окно кареты.

На впалых лицах существ блеснули зубы, но Кроуфорд никак не мог вызвать в себе страх; он мог лишь смотреть на неясные очертания истощенного тела Джозефины под оборванным платьем; и ему казалось, что его собственная одежда вот-вот взорвется, совсем как накануне одежда Полидори, если он тотчас от нее не избавится.

Он потянулся и, дрожа, положил руку на ее горячую правую грудь; это прикосновение лишило его дыхания, и заставило сердце биться в безумной канонаде, словно батарея пушек исступленно пожирала общий, молниеносно горящий фитиль.

Она зарычала на него, и ее голова мотнулась вниз, щелкнув челюстями в каком-то дюйме от его руки.

Даже в этом тусклом свете и спертом воздухе было ясно, что она тоже возбуждена ― казалось, что сексуальный жар изогнул саму ткань мироздания в одной туго натянутой точке, подобно тому, как ударившая близко молния заставляет вставать дыбом волосы на макушке, и Кроуфорд подумал, что их лошадям, и даже кусающим их блохам, тоже должно быть снятся эротические сны.

Не чувствуя ничего кроме ревности, Кроуфорд смотрел сквозь стекло на созданий, которых Джозефина столь очевидно предпочитала ему ― а затем он вспомнил кое-что, что сказала ему молодая женщина, с которой он столкнулся шесть лет назад на улицах Женевы, в тот день, когда впервые повстречал Байрона и Шелли: «… Мы могли бы разделить их интерес к нам, Майкл, и, по меньшей мере, таким образом, быть привлекательными друг для друга…»

По меньшей мере одна из покачивающих за стеклом фигур принадлежала женщине ― если он откроет дверь и предложит себя ей, этой толпе, сможет ли он таким образом заполучить Джозефину, без принуждения, по ее желанию, хотя бы и из вторых рук? По доверенности?

В качестве… доверенного представителя?

В карете уже воняло уксусом и кровью, но это слово с особой ясностью воскресило воспоминания о женщине, с которой он убил ламию на пляже около Каза Магни ― женщине, которая так охотно и радостно предавалась с ним любови.

Он не хотел получить ее таким образом, когда ее внимание было приковано к кому-то, или чему-то, другому.

Байрон сделал хороший запас тертого чеснока, и Кроуфорд открыл новую банку и размазал ее содержимое вокруг окон и щелей обеих дверей.

Как только аромат начал просачиваться наружу, существа в конюшне сразу как-то ужались, напоминая теперь огромных слизней, и поползли прочь по устланному соломой полу, а затем, забравшись по стене, вылезли через окно. Кроуфорд наблюдал, пока последняя из них не перевалила свою тушу через подоконник, глухо плюхнувшись снаружи на залитую лунным светом землю.

Затем он проверил узлы на путах Джозефины, обиженно стараясь не дотрагиваться до нее вовсе; и, в конце концов, сел обратно, открыл фляжку и напился до беспамятства.

* * *

На рассвете Михайлова дня старик ворвался в стойло вместе со священником, и пока хозяин конюшни запрягал лошадей, священник выкрикивал гневные, непостижимо быстрые итальянские обличения Кроуфорду, который лишь несчастно кивал.

Прежде чем солнце как следует осветило маячащие впереди горы, карета снова была в пути.

– Эй, заводишь друзей везде, где появляешься? ― крикнул Кроуфорд со скамьи кучера спящей Джозефине, щелкая вожжами по крупам лошадей. ― Очень предусмотрительно.

Они ехали на север под голубым летним небом, через Перевал Циза [394]394
  Перевал Циза (англ. The Cisa Pass, итал. Passo della Cisa) ― горный перевал в Италии, который отмечает границу между Северной Тосканой (провинция Масса-Коррара) и Эмилия-Романьей (провинция Парма), поблизости от истоков реки Магра.


[Закрыть]между возносящимися ввысь занесенными снегом вершинами Апеннин ― там, куда лежал их путь, поднималось солнце, и его лучи как следует припекали в те мгновения, когда горный ветер не продирался со скрежетом вниз через редко поросший лесом перевал ― и к середине утра Кроуфорд знал из карт Байрона и придорожных указателей, что они вот-вот должны достигнуть границы между Тосканой [395]395
  Тоскана – область в Центральной Италии.


[Закрыть]и Эмилией [396]396
  Эмилия-Романья (итал. Emilia-Romagna) ― регион в Северной Италии. Простирается от Адриатического моря на востоке через Апеннины, не доходя до Тирренского моря на западе. Состоит из двух исторических частей Эмили (северо-запад, земли вдоль Эмилиевой дороги) и Романьи (юго-восток).


[Закрыть].

Дорога сузилась, и скалистая стена по правую сторону и бездна по левую становились все круче, и когда по всем признакам до пересечения границы оставалось не более сотни ярдов, Кроуфорд отказался от попыток найти место, где можно съехать на обочину, и просто остановил карету на дороге. По крайней мере, движение здесь сейчас, похоже, не особо оживленное. Он торопливо спустился и открыл дверь кареты ― а затем, едва сдержав рвотный позыв, отшатнулся назад.

Он оставил окна полуоткрытыми, но солнце все равно устроило из внутренностей кареты чесночную парилку. Джозефина, впрочем, была в полубессознательном забытьи. Он проверил ее пульс и дыхание ― они по-прежнему были ровными, и Кроуфорд спросил себя, чтобы он стал делать, если бы это было не так.

Под передним сиденьем находился сейф, и Кроуфорд удостоверился, что все пистолеты Байрона и ножи из столовых наборов лежат внутри, сейф заперт, а ключ находится в его кармане. Он выбрался наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, а затем еще раз заглянул внутрь, чтобы в последний раз окинуть все взглядом.

Он допускал, что она может разбить стекло и вскрыть себе горло о зазубренные края, или открыть дверь и выброситься с обрыва, но если она решит сделать что-то подобное, он это услышит, и, по-видимому, успеет спуститься, чтобы ее остановить ― для каких-то более решительных попыток самоубийства она, пожалуй, выглядела слишком слабой.

Он высунулся, чтобы глотнуть еще воздуха, а затем быстро, но осторожно развязал узлы, которые туго затянул двенадцать часов назад у входа в Каза Магни.

Он закрыл дверь, вскарабкался обратно на козлы и снова тронул карету в путь.

Когда они пересекали границу, Джозефина была столь очевидно больной и бессвязной, а объяснения Кроуфорда, что ей нужно в больницу в Парме столь отчаянно убедительными, и взятка его столь привлекательной, а зловоние чеснока столь ужасающим, что охраняющие границу стражи без промедлений позволили им проехать, и они направились дальше на восток, по дороге, которая должна была привести их вниз по ту сторону гор.

Отъехав на несколько сотен ярдов, Кроуфорд остановил карету и спустился вниз. Он растормошил Джозефину достаточно, чтобы она смогла поесть вместе с ним хлеба и сыра, и заставил ее попить воды, напоминая себе, что в скором времени неплохо бы остановиться на отдых.

Она слабо пыталась ругаться на него, когда он снова начал связывать ее руки и лодыжки. Внезапно он осознал, что ругается на нее в ответ, и заставил себя остановиться.

Каждые несколько миль по краям дороги стояли приподнятые на столбах небольшие деревянные распятья, защищенные миниатюрными черепичными крышами, и к тому времени, как солнце, незаметно перемещаясь по небу, добралось до зенита, а затем начало отбрасывать тень Кроуфорда под копыта лошадей, Кроуфорд обнаружил себя молящимся посеревшим от непогоды маленьким фигуркам.

Не то чтобы он молился именно Иисусу, скорее всем богам, которые заботились о человечестве и пострадали за это; в голове, наслаиваясь на видения деревянного Христа, вились неуловимые мысли о Прометее [397]397
  Прометей – в греческой мифологии титан, похитивший огонь у богов Олимпа и передавший его людям. За это по приказу Зевса он был прикован к скале и обречен на постоянные муки: каждый день прилетал орел и расклевывал его печень, которая за ночь отрастала снова. Освободил Прометея и убил орла Геракл. Образ Прометея получил отражение в литературе (Эсхил, П. Б. Шелли и др.)


[Закрыть], прикованном цепями к скале и стервятнике, непрестанно терзающем его внутренности ― и Бальдере [398]398
  Balder (Бальдер, Бальдр, Бальдур) ― в скандинавской мифологии сын верховного бога Одина и матери богов Фригг. Один из богов-асов, юный и прекрасный бог весны. Бальдер ― самый светлый среди асов, с его приходом на земле пробуждается жизнь и все становится краше. Он живет в Асгарде, в чертоге Брейдаблик, где не допускаются дурные поступки. Согласно мифу юному Бальдеру стали сниться зловещие сны, предвещавшие его смерть. Боги с помощью провидицы узнали, что Бальдер умрет от руки слепого бога Хёдура (Hödur – Хёдур, Хёд). Фригг взяла клятву со всех вещей и существ, что они не повредят ее сыну, забыв попросить об этом лишь слабую ветвь омелы, подобно тому, как мать Ахиллеса забыла пяту своего сына. Однажды, когда боги забавлялись стрельбой в ставшего неуязвимым Бальдера, злокозненный Локки (выведавший хитростью у Фригг, что омела клятвы не давала) подсунул прут из омелы слепому богу Хёдуру, и тот убил ею бога света с солнечным сердцем. Смерть Бальдера предшествовала гибели богов и всего мира. В обновленном мире Бальдер вновь оживает.


[Закрыть]прибитом гвоздями к дереву, вокруг корней которого, там где упали капли его крови, выросли цветы ― и Осирисе, разрубленном на части рядом с Нилом [399]399
  Осирис (Озирис) (лат. Osiris) ― бог возрождения, царь загробного мира в древнеегипетской мифологии. Осирис был старшим сыном бога земли Геба и богини неба Нут, братом и мужем Исиды. Царствуя над Египтом, Осирис научил людей земледелию, садоводству и виноделию. Брат Осириса Сет, злобный бог пустыни, решил погубить Осириса, чтобы править вместо него. Сет изготовил по мерке старшего брата богато украшенный саркофаг. Устроив пир, Сет пригласил на него Осириса и объявил, что саркофаг будет подарен тому, кому придется впору. Когда Осирис по примеру других гостей улегся в него, Сет и его сообщники внезапно захлопнули крышку и залили ее свинцом. После этого они бросили саркофаг в воды Нила. Ящик вынесло в открытое море и принесло волнами к финикийскому берегу. Там его и нашла Исида. Вернувшись в Египет, Исида спрятала тело Осириса в дельте Нила. Здесь оно было случайно найдено охотившимся Сетом. Он разрубил тело на четырнадцать частей и разбросал их по всему Египту. Ра, сжалившись над оплакивающей своего мужа Исидой, послал шакалоголового бога Анубиса, который собрал разрубленные части Осириса, после чего забальзамировал и запеленал его тело. Фаллос Осириса так и не был найден. Исида вылепила его из глины и прирастила к собранному телу Осириса. Превратившись в соколицу ― птицу Хат, Исида распласталась по мумии Осириса и зачала от него сына Гора. Возмужав Гор сразился с Сетом и дал мертвому Осирису проглотить свое волшебное Око, вырванное Сетом в начале битвы. Воскресший Осирис оставил трон Гору, а сам стал царствовать и вершить суд в загробном мире. Осирис в разные времена соединял в себе культ умирающего и воскресающего бога, Луны и загробного судьи на страшном судилище.


[Закрыть].

Его одиночество на сиденье кучера скрашивала старая добрая фляжка, и выпитое брэнди вкупе с усталостью и однообразными звуками и движениями, сопровождающими поездку, незаметно погрузили его в похожее на сон оцепенение.

Эх, было бы у него время, а так же молоток и гвозди. Он бы остановил карету и отправился вбить eisener brecheв лицо одного из этих деревянных Спасителей ― это было бы жестом уважения к их жертве, символом солидарности, а отнюдь не вандализмом ― и после нескольких часов размышлений об этом, он начал представлять, как делает это.

Человеческая фигура, в охватившем его отчетливо-ярком наваждении, подняла деревянные веки и пристально посмотрела на него своими крошечными, но без сомнений человеческими глазами, а затем по исполненным муки чертам грубо вырезанного лица побежала вниз алая кровь. Деревянный рот изваяния раскрылся и произнес.

― Accipite, et bibite ex eo omnes.

«Примите и пейте из нее все», ― мысленно перевел он эту латинскую фразу.

Он был почти уверен, что это строка из католической мессы, произносимая, когда священник превращает воду в Христову кровь.

Затем он заметил, что под распятьем висит ржавая железная чаша [400]400
  На Тайной Вечере Иисус Христос произносит следующие слова. Над хлебом: «Примите и вкусите от него все: ибо это есть Тело Мое, которое за вас будет предано». Над чашей: «Примите и пейте из нее все: ибо это есть чаша Крови Моей, Нового и Вечного завета, которая за вас и за многих прольется во отпущение грехов. Это совершайте в память обо мне». Во исполнение данного завета во время Божественной Литургии (Мессы) происходит освящение Даров ― хлеба и вина, которые становятся Телом и Кровью Христа.


[Закрыть], и кровь сбегает в нее по худым деревянным ногам. Он потянулся к чаше, но в этот миг на солнце набежало облако, и на погрузившемся в полумрак кресте висел уже не спаситель, а он сам, наблюдая чьими-то глазами, как он вонзает eisener brecheв бок распятой фигуры.

Из раны хлынула вода, и ему не нужно было ее пробовать, чтобы знать, что она была соленой ― морской водой. Вода прибывала и темнела, а затем, заполнив подвал, хлынула наружу в Арно, которая каким-то образом одновременно была и Темзой и Тибром, и понеслась к морю; маленькая крыша над распятьем превратилась в корабль, но он к этому времени был уже слишком далеко в море, чтобы Кроуфорд мог разобрать, что за судно это было. Дон Жуан?Может быть ковчег? «Одно из них ― чтобы спасти нас от моря, ― головокружительно подумал он, ― другое  ― чтобы предать в его объятья».

Он осознал, что фляжка опустела, и что солнце за их спиной опустилось. Они были теперь внизу, посреди поросших лесом предгорий, и он, прищурившись, посмотрел на оставшиеся позади пламенеющие красным закатным свечением горные пики, через чьи каменные владения путешествовал их маленький сухопутный корабль, островок теплой жизни посреди холодного величия гор, и он поежился и поблагодарил привидевшегося ему Христа, или кто бы это ни был, за лошадей и даже за Джозефину.

Где-то впереди простирался окруженный стеной древний город Парма ― некогда город галлов, затем важный город Римской Империи, а ныне, с благословления Австрийцев, принадлежащий французам; его величественные сады и променады [401]401
  Променад ― место для гуляния.


[Закрыть]по праву считались одними из самых прекрасных в Италии. Но мысли Кроуфорда были сейчас от этого далеки. Сейчас он думал лишь о том, как отыскать какую-нибудь конюшню. Конюшню, в которой найдется солома, чтобы им с Джозефиной не пришлось спать в зловонной карете.

ГЛАВА 24

Their watchmen stare, and stand aghast,

As on we hurry through the dark;

The watch-light blinks as we go past,

The watch-dog shrinks and fears to bark…

– George Crabbe

Их стражи в ужасе стоят,

Когда несемся мы сквозь тьму;

Огни мигают, пряча взгляд,

И пес не лает на Луну…

– Джордж Крабб [402]402
  Джордж Крабб, Сэр Юстас Грэй.


[Закрыть]

Возможно из-за того, что Парма [403]403
  Парма ― второй по величине, после Болоньи, город Эмилия-Романьи.


[Закрыть]была занята про-австрийскими войсками, на следующее утро в конюшню не заявился священник, чтобы выдворить спутавшуюся с вампирами женщину из города. На рассвете хозяин конюшни отворил тяжелую деревянную дверь, тяжело ступая, подошел к одному из стойл и вывел лошадь, при этом он даже не взглянул туда, где на восхитительно мягкой копне соломы лежали Кроуфорд с Джозефиной, укрытые запасной лошадиной попоной.

Кроуфорд сожалел лишь том, что Байрон не догадался упаковать одеяла.

Мужчина вывел лошадь во двор, и Кроуфорд отбросил попону в сторону и поднялся. Он направился к карете, но там обнаружил, что кувшин с водой каким-то образом подхватил вездесущее чесночное зловоние, и, честя его на чем свет, захватил один из хрустальных бокалов Байрона, приблизился к поилке для лошадей и зачерпнул воды. Вода на вкус оказалась вполне приличной, так что он снова наполнил бокал и направился к Джозефине.

Он опустился возле нее и несколько секунд просто смотрел на ее худое, напряженное лицо. Когда он засыпал, она все еще бодрствовала, уставившись в потолок и сгибая связанные запястья и лодыжки, так что для него было загадкой, когда же она, наконец, позволила себе заснуть.

Он нежно потряс ее плечо, и ее глаза тут же распахнулись.

– Это я, Майкл, ― сказал он, пытаясь заставить голос звучать обнадеживающе, хотя понимал, что был последним, кого она хотела сейчас видеть. ― Присядь, чтобы я мог дать тебе воды.

Она вздернула себя вверх и покорно глотнула из бокала, который он поднес к ее губам. Сделав несколько глотков, она покачала головой, и он убрал бокал.

– Можешь меня развязать, ― хрипло сказала она. ― Я не буду пытаться убежать.

– Или убить себя?

Она отвела взгляд. ― Или убить себя.

– Я не могу, ― устало ответил Кроуфорд. ― Я бы не сделал этого, даже если бы это касалось только тебя. Я люблю тебя, и не хочу способствовать твоей смерти. Но в любом случае, это касается не толькотебя. Есть еще ребенок.

– Его ребенок, ― сказала она. В ее голосе сквозило безразличие. ― Думаю, он действительно его. Они могут иметь детей от нас, ты знаешь.

Кроуфорд подумал о сестре-близняшке Шелли, которая вросла в его тело, когда он был еще в лоне матери, и в результате их затянувшегося соприкосновения заразила его и сделала его не вполне человеком. Изможденное лицо Джозефины напомнило ему лицо Христа, которое явилось ему во вчерашнем наваждении, и он взмолился, чтобы человеческий зародыш был единственным, кого вынашивает Джозефина.

– Нет, это человеческий ребенок, ― сказал он. ― Вспомни, я доктор, который на этом специализируется. Ты уже была беременна, когда впервые…. когда ты первый раз трахаласьс Полидори. Он отвернулся, чтобы она не увидела ярость, сверкнувшую в его взгляде. ― Даже если Полидори удалось тоже тебя оплодотворить ― они могут это сделать, их нечеловеческий плод вырастает вместе, или даже внутри человеческого, который уже там был ― наш ребенок все еще там, и будет, по меньшей мере, настолько же человеком, насколько им был Шелли.

Она закрыла глаза ― с неожиданным состраданием он увидел, как глубоко изборождены морщинками ее веки ― и по ее щекам покатились слезы. ― Ох, ― несчастно вздохнула она.

Где-то минуту ни один из них не решался прервать молчание. Из-за перегородки стойла высунулась лошадиная голова и изучающее посмотрела на них, затем фыркнула и снова скрылась из вида.

Джозефина вздохнула. ― Выходит, это даже могут быть… близнецы.

– Верно.

Джозефина поежилась, и Кроуфорд напомнил себе, что она сама была одной из близняшек, и что ее мать умерла от кровотечения через несколько минут, после того как ее родила.

Хозяин конюшни вернулся обратно, и все еще не глядя на Кроуфорда и Джозефину, отворило другое стойло. Кроуфорд напрягся, готовый прыгнуть на Джозефину и зажать ей рот ― но когда стало ясно, что она не собирается звать на помощь, он испытал благодарность за то, что их разговор прервали; ему нужно было время подумать. «Стоит ли, ― раздумывал он, пока хозяин вел наружу вторую лошадь, ― напомнить ей о смерти ее матери? Это обстоятельство, с подачи ее сестры Джулии, по сути, исковеркало всю ее юность. Усилит ли напоминание об этом ее тягу к самоубийству, или пробудит заботу о благополучии ребенка? Пойдет ли на пользу, если напомнить ей, через что прошел Китс, чтобы его сестра не стала жертвой вампира»?

Уже две ночи она не делилась своей кровью с Полидори, и Кроуфорд помнил, по давно минувшей для него неделе в Швейцарии, как тяжело без привычной утраты личности, когда это прочно вошло в твою жизнь. [404]404
  Сильно похоже на «Блаженство» из сериала «Визитеры».


[Закрыть]

«Она, вероятно, только сейчас начинает обретать способность думать самостоятельно, ― подумал он. ― И ей это будет ненавистно. Захочет ли она принять ответственно за то, что сейчас должно открыться ей со всей ясностью, или это окажется для нее столь непомерным, что она просто предпочтет вернуться к привычному растворяющему личность забытью»?

– Я думаю, ― сказала она, когда хозяин скрылся снаружи, ― не будет никакой разницы, если я совершу самоубийство. Если ребенок его, самоубийство лишь… ускорит его рождение.

– И твое перерождение.

Она кивнула. ― Я наконец-то смогу перестатьбыть собой, Джозефиной; смогуи впрямь быть просто шагающим… существом.

– Но теперь, ― осторожно сказал Кроуфорд, ― ты знаешь, что наш ребенок тоже им будет.

Глаза Джозефины были широко распахнуты, и Кроуфорду пришло на ум, что она выглядела словно загнанный в ловушку зверь. ― Но мы ведь, ― прошептала она, ― мы убили ее, ту женщину, ту, что тебя любила. И я… я не могу… не могу об этом помнить.

Кроуфорд взял ее за плечи. ―  Это была не Джулия, ― сказал он. ― Это не была твоя сестра. Я знаю, что ты об этом знаешь, ты просто не можешь… уложить это в голове. Та тварь, которую мы убили, была богом проклятой летучей рептилией, как то существо, что пыталось убить тебя ― и нашего ребенка ― две ночи назад. Это был вампир.

Она опустила голову и кивнула, и он увидел слезу упавшую на узел, стягивающий ее запястья.

Слишком усталый, чтобы о чем-нибудь еще беспокоиться, он отпустил ее плечи и начал распутывать узел.

Когда владелец конюшни вошел снова, Джозефина и Кроуфорд стояли вместе возле кареты, крепко прижавшись друг к другу. Мужчина ухмыльнулся и пробормотал что-то по поводу Амура,а затем направился к следующему стойлу.

Они обменяли карету Байрона на менее изысканную, но и менее пахучую, погрузили в нее весь их багаж, а затем сняли комнату в гостинице, просто для того, чтобы принять ванну и переменить одежду. Кроуфорд даже побрился ― и после минуты мучительных сомнений решил не прятать бритву.

Кроуфорд предусмотрительно ждал в коридоре, пока Джозефина принимала ванну и переодевалась; он робко начинал обретать надежду, что они могут когда-нибудь, в конце концов, пожениться ― если, конечно, не погибнут в Венеции, и если она вынашивает только одного ребенка ― но он легко мог себе представить, как она окончательно от него отдаляется, если он позволит себе сейчас хотя бы намек на фамильярность.

Когда она вышла из комнаты, Кроуфорд подумал, что ванна, должно быть, смыла с нее несколько лет: ее волосы были чистыми и причесанными, и блестели даже в полумраке коридора, и в одном из Терезиных платьев, упакованных для нее Байроном, она выглядела скорее стройной, чем худой.

Он предложил ей руку; и после едва заметного колебания она приняла ее, и они вместе направились к лестнице.

Они отправились по освещенной солнцем Эмилиевой Дороге [405]405
  Эмилиева дорога (лат. Via Emilia ― Виа Эмилия) ― римская дорога построенная в 187 году до н.э. Дорога соединяет Пьячеццу и Римини и проходит через многие города, расположенные в итальянском регионе Эмилия-Романья (регион получил свое имя по названию этой дороги).


[Закрыть]к Пьяцца Гранде [406]406
  Пьяцца Гранде (итал. Piazza Grande ― Большая площадь).


[Закрыть], и, расположившись за вынесенным на открытый воздух столиком, возле статуи Корреджо, съели сваренные вкрутую, а затем нарезанные дольками яйца, в томатном соусе с обжаренным хлебом и оливковым маслом и запили все это бутылкой превосходного Ламбруско [407]407
  Ламбруско (итал. Lambrusco) ― итальянское шипучее вино из области Эмилия-Романья. Бывает красным и розовым, сухим, полусухим и полусладким.


[Закрыть].

На солнце перед выполненными в стиле эпохи Возрождения арками Дворца Коммуны [408]408
  Дворец Коммуны (итал. Palazzo del Comune – Палаццо дель Коммуне).


[Закрыть]толпились попрошайки, и старая босоногая пара в рваных одеждах отважилась на вылазку между столов; мужчина крутил и мял в руках шляпу и разговаривал с хорошо одетыми людьми за соседним столиком. Благодарный судьбе за свою собственную чистую одежду, хорошую пищу и вино, Кроуфорд вытащил из кармана пачку лир [409]409
  Лира – денежная единица Италии.


[Закрыть]и дожидался, пока пара приблизится к столику, за которым сидели они с Джозефиной.

А затем он заметил австрийских солдат. Они, должно быть, ворвались на площадь несколько секунд назад, так как уже успели рассредоточиться и целеустремленно двинулись через площадь. Двое из них схватили пожилую пару и потащили стариков прочь, и, глянув мимо них, Кроуфорд увидел, что солдаты окружили всех нищих и повели их с площади.

Неожиданно устыдившись своего видимого благополучия, он скомкал счета и позволил им упасть на мостовую. Налетевший порыв ветра подхватил бумажные комочки и словно маленькие кораблики погнал их прочь по каменным плитам.

– Новые австрийские хозяева Пармы, похоже, не очень-то жалуют нищих, ― сказал он Джозефине, отодвигая стул и поднимаясь. ― Пойдем ― мне ненавистно быть частью толпы, которую от них охраняют.

Джозефина тоже выглядела расстроенной этим представлением, и поднялась вслед за ним. ― Думаю, в Парме мы все уже рассмотрели, ― сказала она, имитируя оживленные интонации английских туристов. ― Поехали, наконец, в Венецию.

Кроуфорд был рад уловить в ней пусть и слабую, но искру веселья. ―  Тайная ВечеряТинторетто! [410]410
  Якоб Робусти (итал. Jacopo Robusti; 1519-1594) ― живописец венецианской школы позднего Ренессанса. Свое прозвище Тинторетто он получил по профессии отца, который был красильщиком (tintorre). Около 1552 года художником была написана картина «Тайная вечеря» (итал. Ultima Cena). «Тайная вечеря» была написана Тинторетто специально для венецианской церкви Сан-Джорджо Маджоре, где картина пребывает и по сей день. Художник запечатлел в картине момент, когда Христос преломляет хлеб и произносит слова «Сие есть Тело Мое».


[Закрыть]― воскликнул он, пытаясь поддержать ее настроение.

–  КоллеонеВерроккьо [411]411
  The Verrocchio Colleoni. Бартоломео Коллеоне ― итальянский кондотьер (предводитель наемного отряда). В Венеции ему соорудили великолепную бронзовую конную статую на площади Сан-Джованни. Статуя создана итальянским скульптором и живописцем Андреа дель Верроккьо (Andrea del Verrocchio). Скульптур умер, не успев завершить скульптуру.


[Закрыть] ! ― включилась она; затем, возможно из-за того, что она увидела очертания этой мрачной конной статуи, ее напускная улыбка угасла. ― Возвращаемся в отель?

– Только за каретой. Нашу старую одежду пусть оставят себе.

* * *

Австрийские стражники проверяли всех, кто покидал город через высокую каменную арку северных ворот, но солдат, который досматривал их карету, просто склонился к окну и взглянул на Джозефину, и с неодобрением посмотрел на Кроуфорда; затем он бесцеремонно принюхался и махнул рукой проезжать.

Карета выехала из полумрака под палящее солнце, а затем кони рванули вперед, словно медленный темп городского движения их утомил. Дорога вилась перед ними, убегая на север через Долину По, и Кроуфорд несколько часов счастливо правил посреди бескрайних желтых полей, расцвеченных серебристо-зелеными узорами виноградников и персиковых деревьев.

Мимо них проехало несколько всадников и экипажей, но он не торопился достичь кошмарного окончания их пути и хотел, чтобы лошади были свежими для предстоящего на завтра путешествия через Ломбардию [412]412
  Ломбардия – область в Северной Италии.


[Закрыть]и Венецию, так что он поддерживал их неспешный шаг.

Через пару часов они достигли деревеньки Брешелло [413]413
  Брешелло (итал. Bresccello) ― деревня в Италии, в регионе Эмилия-Романья. Расположена в 80 км. северо-западнее Болоньи и в 25 км. на северо-запад от Реджо-Эмилиа.


[Закрыть], которая расположилась на болотистых берегах По. Кроуфорд подумывал об остановке, но в воздухе витало несчислимое множество какого-то пуха, заставляя его поминутно чихать, так что он сдвинул шляпу назад и, прищурившись, оглядел западный берег в поисках моста.

* * *

Внезапно карета резко качнулась на рессорах, и рядом с ним на скамье нарисовался молодой чернобородый мужчина.

Рука Кроуфорда метнулась к спрятанному под пиджаком пистолету, но мужчина поймал его запястье темной от загара рукой. Кроуфорд инстинктивно взглянул на держащую его руку, собираясь вырваться, но тут заметил черную отметину между большим и указательным пальцем. Очень похожую на двухлетнее пятно на его собственной ладони.

Он взглянул в пронизывающие насквозь, живые карие глаза незнакомца. ― Карбонарии, ― сказал тот.

Кроуфорд кивнул, немного успокоившись. ―  Si? [414]414
  Si? ― Да? (итальянский).


[Закрыть]― сказал он.

Мужчина быстро заговорил на языке, который Кроуфорд сперва принял за французский; затем он опознал его как выговор Пьемонта [415]415
  Пьемонт – область на северо-западе Италии.


[Закрыть], который лежал к западу от долины, и даже сумел понять, что ему говорят. ― Тебе нужно отправиться по реке, ― сказал мужчина, ― через Ломбардию ехать нельзя. Проточная вода собьет их со следа.

– Э-э… кто, ― осторожно спросил Кроуфорд, бессознательно стараясь подражать акценту, ― мы, по-вашему, такие?

Мужчина отобрал у Кроуфорда поводья и погнал лошадей на восток по идущей в сторону от моста более узкой грунтовой дороге.

– Я думаю, ― сказал он, ― вы та пара, которая этим утром продала в Парме воняющую чесноком карету; пара которой удалось вчера миновать пограничную стражу на перевале Циза из-за того, что женщина была больна, а мужчина дал стражникам большую взятку, и сейчас у этой пары большие неприятности.

Внезапно Кроуфорд вспомнил встреченную на Пьяцца стражу, которая арестовывала всех, кто выглядел как оборванец, как совсем недавно выглядели и они с Джозефиной; также он вспомнил стражника, который пропустил их через ворота Пармы, после того как обнюхалкарету. В этот миг он был бесконечно рад, что им с Джозефиной пришло в голову сменить экипаж Байрона.

Новая карета была к этому времени посреди деревянных лачуг, и хлопок в воздухе сделался вездесущим. Кроуфорд чихнул шесть раз подряд.

– Они вымачивают убранный урожай льна, ― сказал проводник Кроуфорда. ― Воздух будет полон этой дряни еще несколько дней. Он бросил быстрый взгляд в сторону Кроуфорда. ― У тебя случаем не найдется выпить, товарищ по оружию?

– А… да, конечно. Кроуфорд протянул ему фляжку, и мужчина, выпив все, что там было, протянул ее обратно. ― Благодарю. Меня зовут делла Торре.

– Я, ― начал было Кроуфорд, но мужчина поспешно вскинул украшенную пятном руку.

– Меньше знаешь, крепче спишь, ― сказал он. Вчера наши люди убили австрийского курьера ехавшего из Лериче. В письме, которое он вез, было описание вас двоих, а так же упоминалась твоя метка Карбонария. Он бросил взгляд через плечо на видневшийся позади мост. ― Безусловно, этот курьер был не единственным.

– И что, Австрийцы нас сейчас преследуют? ― спросил Кроуфорд. ― Может нам тогда и эту карету бросить…

– Все верно, так вы и сделаете, но немного попозже. Они еще пока не здесь ― я обогнал их полчаса назад на дороге из Пармы, но их лошади не идут ни в какое сравнение с моим жеребцом, а я добрался сюда лишь несколько минут назад.

– Вы знаете… почему они нас преследуют? ― спросил Кроуфорд. «Может быть из-за сердца Шелли? ― подумал он; ― или из-за тех людей, которых я убил в Риме? Или из-за того и другого»?

– Нет, ― ответил делла Торе, ― и знать этого не хочу. Я просто предположил, что у вас дела Карбонариев.

– Так и есть.

Ряд обветшалых деревянных доков разделял обочину по левую сторону от них, и делла Торре резко повернул карету в узкий проход между двумя похожими на склады строениями у одного из причалов. Кроуфорд услышал скрип и скрежет, когда какая-та деталь кареты зацепилась за угол здания и, по-видимому, отвалилась.

Делла Торе не обратил на это никакого внимания. ― Здесь должна быть лодка, ― сказал он и спрыгнул на жалобно заскрипевшие в ответ доски.

В этот миг на пороге здания, с которым они только что столкнулись, показались несколько здоровых, но очевидно напуганных мужчин, и делла Торе тотчас час же ввязался с ними в жаркий спор, «словно, ― подумал Кроуфорд, ― они были давнишними противниками и сейчас вернулись к своим нескончаемым прениям».

Не зная кого больше бояться, преследовавших его австрийцев или своего нового союзника, он спустился вниз и открыл дверь кареты. Джозефина спала, и он нехотя потряс ее за плечо.

Она открыла глаза, но без всякой настороженности.

– Мы бросаем карету, ― отчетливо сказал он, ― поплывем на лодке. Тебе возможно нужно проветриться.

– На лодке? ― с сомнением спросила она.

– На лодке, ― ответил он. ― Что не так? Может, ты хочешь, чтобы он мог следовать за тобой?

Она опустила глаза. ― Ты же знаешь, что это не так, ― сказала она. Она выбралась из кареты и нетвердо стояла возле него. И он нежно ее обнял. ― Но, ― прошептала она, ― знаешь также, что кровь моя хочет.

Делла Торе появился из-за кареты, ударяя себя по лбу. ― Люди Эмилия продажные собаки, ― сказал он, поравнявшись с Кроуфордом и опуская руку. ― Эти кретины хотят получить с вас тысячу лирза пользование одной из их лодок. Это, понимаешь ли, их лучшая лодка. Правда так оно и есть, на этой лодке я вместе с одним из них могу доставить вас в Порто-Толле [416]416
  Порто-Толле (итал. Porto Tolle) ― коммуна в Италии, располагается в регионе Венето.


[Закрыть]на Адриатике самое большее за пару дней.

Внутри у Кроуфорда все опустилось. У них всего-то оставалось около полутора тысяч. Но он не видел другого выбора, кроме как согласиться на условия этих людей, так как времени торговаться, похоже, не было.

– Хорошо, я согласен, ― сказал он, презирая свой голос, прозвучавший, словно голос древнего старика.

Делла Торе уныло кивнул, затем пожал плечами. ― Ну, по крайней мере, они бесплатно позаботятся о лошадях и карете, которую так настойчиво ищут австрийцы.

«Не сомневаюсь, что позаботятся», ― с горечью подумал Кроуфорд. Вслух он, тем не менее, ответил, ― Очень хорошо. «Интересно, какая часть навара достанется тебе»? ― подумал он.

– Я, ― стоически продолжил делла Торе, ― помогу тебе погрузить ваш багаж в лодку.

– Вы оченьлюбезны, ― по-английски сказала Джозефина, когда они направились по причалу к реке.

* * *

Лодка была около тридцати футов в длину, с закругленными носами и подобными деревянным крыльям шверцами [417]417
  Шверцы, шверты (нем. Schwer – меч) ― дощатые крылья (своего рода плавники) у малых судов, опускаемые с бортов для придания судну устойчивости в воде. При движении судна курсом, не совпадающим с направлением ветра, шверцы опускают, чтобы препятствовать сносу судна под ветер.


[Закрыть]по бокам; крепящаяся на шарнирах мачта была уложена на корме, и Кроуфорд разглядел, что она несла оснащенный гафелем грот-парус и кливер. Он признался себе, что выглядело все вполне надежным.

Не прошло и минуты, как мачта была поднята и водружена на свое место, и, как только багаж и четыре пассажира разместились на борту, концы были отданы, паруса подняты и обращенный к берегу шверц был опущен на воду, и лодка начала, разворачиваясь, удаляться от причала.

Джозефина сразу же направилась к одной из расположившихся под палубой узких лежанок, а Кроуфорд снова наполнил свою фляжку и уселся возле ограждения правого борта, и смотрел, как оставленное ими селение удаляется за кормой.

Сегодня был понедельник. Они покинули Лериче в ночь с субботы на воскресенье, и он уже потратил больше половины от двух тысяч лир,которыми его снабдил Байрон… а так же потерял карету и лошадей.

Но брэнди вселило в него надежду. Если нам хоть немного повезло, подумал он, мы также потеряли и наших преследователей, и человеческих и нечеловеческих.

Всю вторую половину дня лодка лавировала по течению По, между бескрайними зелеными полями, то там то здесь пестреющими белыми стадами коров. На закате Джозефина, пошатываясь, поднялась на палубу.

Делла Торе на мгновение задержал на ней взгляд, затем пересек палубу и сел возле Кроуфорда. ― Она укушена, ― сказал он.

Кроуфорд пьяно кивнул. ― Мы собираемся это изменить.

– Тогда зачем вы направляетесь к морю? Я слышал, чтобы избавиться от вампиров отправляются в Альпы.

– Мы собираемся сделать это в Венеции.

– В Венеции?― делла Торе покачал головой. ― Венеция ― это их цитадель! Говорят, что именно там живет их король.

Джозефина приблизилась к ним и, не говоря ни слова, взяла у Кроуфорда фляжку и как следует к ней приложилась. ― Боже, ― произнесла она по-английски, ― я… Она мотнула головой, вглядываясь в отдаленную береговую линию.

– Я знаю, ― сказал Кроуфорд. ― Я тоже все это пережил. Сопротивляйся этому ― если не ради себя, то хотя бы ради ребенка.

Она зябко поежилась, но кивнула и сделала еще глоток.

– Говорите по-итальянски, ― сказал делла Торе. И Кроуфорд впервые уловил в его голосе неподдельное беспокойство.