Текст книги "Гнёт ее заботы"

ГЛАВА 14

…Мой мертвый сын, мой Магус Зороастр,

В саду гуляя, встретил образ свой.

– Перси Биши Шелли

… Выйдя на террасу, он встретил самого себя,

и двойник спросил его: ― И долго ты еще

собираешься довольствоваться?

– Мэри Шелли

Простыни были содраны с кровати Мэри, и кровь, казалось, была повсюду; она не только напитала постельное белье и матрас, но была разбрызгана по стенам и размазана по ее лицу ― очевидно, она отреагировала очень бурно, когда ей стало понятно, что с ней случилось. В сером туманном свете, сочащемся из окон, ее кровь, казалось, была единственным цветом в комнате, и, только когда первое потрясение миновало, он, наконец, увидел посреди обнаженную Мэри.

Низкий потолок гостиничного номера Гастингса давил на него, словно вся комната сжалась в мгновение ока, и несколько секунд он, оцепенев от ужаса, взирал на то, что казалось ему изуродованным трупом Джулии.

– Айкмэн! ― громко позвал Шелли.

Кроуфорд выдернул себя из завладевших им воспоминаний. ― Да, ― глухо отозвался он.

Он подошел к кровати и встал на колени, поспешно прижав ладонь к низу живота Мэри.

– Кто-нибудь отправился за льдом? ― резко спросил он.

– Эд Вильямс и Трелони на Дон Жуане, ― ответил Шелли.

– Хорошо. Принеси мне чашку с брэнди.

Спустя мгновение поспешно вошла Джозефина, и когда Кроуфорд бросил на нее взгляд, он увидел, что картина оказала травмирующее действие и на нее ― но она несколько раз глубоко вздохнула, а затем безжизненным голосом спросила его, что нужно делать.

– Подойди сюда. Когда она подошла к кровати и наклонилась к нему, он тихо сказал. ― Ребенку уже не помочь. Сейчас мы должны остановить кровотечение. Принеси мне кружку дьявольски крепкого чая, а затем скатай цилиндрическую повязку, чтобы сделать ей тампон, и смочи ее в чае ― танин [318]318
  Танин – горькое, вяжущее вещество, содержится в чае.


[Закрыть]должен помочь. И будь готова наложить ей тугую повязку вокруг бедер, с тампоном здесь, над маткой, где мои руки.

Он почувствовал, что кто-то еще вошел в комнату и встал позади него, но он невозмутимо разговаривал с Мэри, напоминая ей, что он доктор, и призывая ее расслабиться.

Он почувствовал, как напряжение, сковавшее сухожилия ее шеи и ног, несколько ослабло, и, когда Шелли вернулся с тарелкой брэнди, Кроуфорд ополоснул в ней свободную руку, а затем осторожно ввел палец во влагалище Мэри, пытаясь определить источник кровотечения. Как он и боялся, он был недосягаемо далеко.

Он чувствовал сильное неодобрение, исходящее от стоящего позади человека, но не обращал на это внимания.

Он услышал, как вернулась Джозефина, и почувствовал запах чая, который она принесла.

Вдруг, перед ним снова лежало изувеченное тело Джулии, которое он исследовал с такой гротескной интимностью, а комната снова обернулась гостиничным номером, в котором он провел брачную ночь в Гастингсе. Он подался назад, с задушенным вскриком, и дико огляделся вокруг; Джозефина и Шелли были единственными людьми в комнате ― одному Богу известно, кто ему померещился стоящим сзади ― и Джозефина со страхом взирала на ужасающую кровать, и ее била такая крупная дрожь, что чай выплескивался из кружки, которую она держала в руках.

«Это галлюцинация, ― отчаянно сказал себе Кроуфорд. – Как та, что случилась в Риме в квартире Китса».

Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, а когда открыл их, в кровати снова была Мэри, а рядом с тревогой взирал на него Шелли. Кроуфорд повернулся к Джозефине ― ее лицо снова расслабилось, но она просто безучастно смотрела в туман, что повис за окном. Очевидно, галлюцинация коснулась и ее тоже.

– Джозефина, ― позвал он, и не получив ответа: ― Черт возьми, Джозефина!

Она пошевелилась и, моргая, взглянула на него.

– Какой сейчас год, и где мы? ― спросила она.

Она закрыла глаза, затем спустя мгновение прошептала, ― Двадцать второй, Залив Специя.

– Хорошо. Помни это. Теперь достань повязку из заварника, отожми ее и дай мне ― ничего страшного, если она будет немного горячей, я все равно хочу попробовать потогонные средства, до того как сюда доставят лед. «Легко сказать, ― подумал он, ― только как же нам вызвать потоотделение без каленого боярышника, цвета черной бузины, окалины сурьмы [319]319
  Окалины сурьмы (англ. calx of antimony).


[Закрыть]или камфоры»? Больше, чем когда-либо, он сейчас сожалел о том, что его медицинский набор остался в Пизе.

Он увидел вопросительный взгляд Джозефины, когда повернулся к ней чтобы взять повязку. ― Ну, хотя бы завернем ее в одеяла, когда я закончу, ― сказал он, а затем дадим ей выпить столько чая, сколько она сможет. Он снова повернулся к кровати.

Вся передняя часть головы Джулии была раздавлена, и там, где могли бы быть глазные впадины, угадывалось движение окровавленной плоти, и он подумал, что она хотела открыть глаза. Внезапно под ними образовалось отверстие и умудрилось произнести слова ―  Почему, Майкл… ?

Он снова закрыл глаза. ― Перси, ― нетвердо сказал он, сходи на кухню и принеси мне чеснок, все что угодно, главное чтобы в нем был чеснок. У нас здесь известное тебе сопротивление.

– Почему, Майкл… ? ― зловеще правильным эхом отозвалась позади него Джозефина.

Затем он открыл глаза и снова увидел Мэри ― он одарил ее, как он надеялся, обнадеживающей улыбкой, а затем глянул мимо нее в окно. Небо все еще было скрыто за серой пеленой тумана, и он взмолился, чтобы солнце как можно скорее рассеяло эту муть.

Зрительные галлюцинации прекратились, когда Шелли, следуя его указаниям, натер оконную раму чесночным хлебом, хотя Кроуфорд ― и, по-видимому, Джозефина тоже, продолжали слышать доносящийся с улицы голос Джулии, раз за разом спрашивающий его: ―  Почему?

Меры принятые Кроуфордом замедлили кровотечение, и когда в девять тридцать наверх доставили лед, он послал Трелони наполнить металлическую сидячую ванну соленой водой и глыбами льда, а затем Шелли помог ему поднять Мэри с кровати и опустить ее в ванну.

Мэри сильно дрожала от холода, но это очень быстро остановило кровотечение.

Туман рассеялся, и вдали за водной гладью залива горный скалистый выступ Портовенере сверкал зеленью и золотом в лучах восходящего солнца. Кроуфорд содрал с кровати белье и завернул крошечный плод мертвого ребенка Шелли в загубленные простыни, а затем вышел в гостиную. Шелли последовал за ним.

– Там внизу есть лопата, ― бесцветным голосом сказал Шелли, в углу, возле запасных весел.

Шелли копал могилу, в склоне позади дома; ей не нужно было быть особо глубокой, но по его щекам бежали слезы, и это заняло у него почти полчаса. Когда дело было закончено, Кроуфорд опустил окровавленный сверток в образовавшееся отверстие.

Он распрямился, и Шелли начал насыпать землю в зияющую разверстую пасть, и Кроуфорд мысленно сказал прощай ребенку, который находился на его попечении. Ему случалось терять детей и прежде, но ― хотя это, казалось, было лишено всякого смысла ― именно эта потеря наполнила его большим чувством вины, чем любая другая.

– Она не последовала вашему уговору, не так ли? ― спросил он Шелли ломающимся голосом.

Шелли бросил последнюю лопату земли на невысокий холмик, ― Нет, ― могильным тоном ответил он. ― Она получила то, что я предложил ― больше я никогда и ничего не смогу написать, она сглодала часть моей души ― но похоже она… недолго помнила, в чем заключалась ее часть соглашения.

– Какой уже это ― третий ребенок, которого ты ей уступил? А вернее четвертый. И в этот раз Мэри чуть не последовала за ним. У тебя теперь остался лишь один ребенок, Перси Флоренц. Как думаешь, долго он протянет, прежде чем она и до негодоберется? Кроуфорд как-то брал с собой двухлетнего мальчугана на лодочную прогулку, пока его отец был на Дон Жуане, и ему не хотелось даже думать о том, что когда-нибудь придется прийти сюда снова, чтобы похоронить Перси Флоренца.

Шелли, щурясь, посмотрел на ореховые деревья, растущие на склоне холма, затем перевел взгляд на море. ― Не знаю. Думаю, не долго. Я хотел бы, чтобы ее можно было остановить, но это было все, что я…

– Нет, не было, ― грубо оборвал его Кроуфорд. ― Тогда в Швейцарии, когда мы были на лодке посреди озера, ты сказал, что столкнуть тебя в воду не очень удачная идея. Помнишь? Ты сказал, что если ты утонешь, то она, скорее всего, умрет тоже, из-за тесной связи, существующей между вами, из-за того, что вы с ней близнецы и все такое. Так что, если ты хочешь спасти Мэри и единственного оставшегося у тебя сына, почему бы тебе так и не сделать? Утопись и дело с концом. Почему ты не сделал это годы назад, прежде чем она убила твоих детей?

Он ждал, что Шелли разозлится, но он вместо этого, казалось, серьезно взвешивал то, что он сказал. ― Я не знаю, ― снова пробормотал он, а затем медленно поплелся обратно к дому, оставив Кроуфорда нести лопату.

Вернув лопату на место, Кроуфорд стянул запачканную кровью рубашку ― надеть туфли этим утром у него еще не было времени ― и, миновав мощеную площадь перед домом, вышел на блестящий под солнцем песок и вошел в прозрачную голубую воду. Когда волны заплескались вокруг его талии, он оттолкнулся и поплыл, и барахтался в волнах и тер себя до тех пор, пока не уверился, что смыл с себя всю кровь. Хотя от этого он не почувствовал себя много чище.

Он лег на воду и расслабился, вслушиваясь в пульсацию крови. Его кровоток был теперь замкнутой цепью, больше не открытой ни для кого, и некоторое время он думал о покорности Шелли его ламии, а затем заставил себя прекратить об этом думать.

К этому времени он уже уплыл довольно далеко ― ярдов на пятьдесят, пожалуй. Неуклюже взбивая воду в своих длинных брюках, он повернулся и посмотрел назад, на старый каменный особняк, в котором они жили. Навес над террасой был потрепанным и выцветшим, а стены и арки ― испещрены ржавыми подтеками, и в этот миг он никак не мог понять, зачем кому-то забираться сюда с иной целью, кроме как умереть и оставить свои кости белеть на прибрежном песке.

Из темноты между арками шагнула одетая в халат женская фигура и направилась к воде, огибая блестящие на солнце камни. Он узнал Джозефину. Похоже, она тоже собиралась основательно искупаться.

Возле кромки прибоя она сбросила халат, и он с удивлением и тревогой увидел, даже с такого расстояния, что она была голой. Шелли и Клэр, и даже временами Вильямсы, любили поплавать голышом, но Джозефина совершенно точно никогда не делала этого раньше. Кроуфорд даже не знал, что она умеет плавать.

Она поплыла в юго-восточном направлении, и Кроуфорд решил, что она не заметила его, барахтающегося далеко на сверкающей поверхности воды; он погреб вслед за ней, несколько медленнее из-за стесняющих движения штанов.

Они были в доброй сотне ярдов к югу от Каза Магни, когда ее голова вдруг скрылась из виду, и Кроуфорд внезапно понял, какую цель она преследовала. В один миг он скинул брюки и со всей мочи погреб туда, где она исчезла.

Скопление лопающихся пузырьков подсказало ему, что он нашел ее ― очевидно, она опустошила легкие, когда погружалась ― и он ножом скользнул вниз, преодолевая выталкивающую силу соленой воды. Он различил внизу белеющее тело и устремился на глубину. Внезапный натиск воды причинил боль глазам, и это странным образом напомнило ему о том, как он плыл сквозь сгустившийся воздух на вершине Венгерн.

Он ухватил Джозефину за волосы и потащил обратно, наверх, к серебристой волнующейся поверхности над головой. Она тянула его руку вниз, и он чувствовал, как легкие разрываются от желания вдохнуть воду, но знал, что если позволит ей утонуть, почти наверняка решит последовать за ней, так что продолжал упрямо барахтаться и тащить.

Наконец его голова разбила водную гладь, и Кроуфорд судорожно вдохнул, а затем, движением, которое отправило его обратно под воду, вскинул ее вверх, чтобы ее голова оказалась над поверхностью воды. Ее обнаженная спина была прижата к его груди, и он почувствовал, как заработали ее легкие.

«Успел», ― отчаянно подумал он.

Кроуфорд вынырнул снова, ухватил ее под мышки и свободной рукой и ногами начал загребать обратно к берегу. Джозефина слабо двигалась, но он никак не мог понять, старается ли она ему помочь или хочет освободиться. Он ухитрился большую часть времени держать ее лицо над водой.

В глазах у него темнело, а левую поврежденную ногу начали сводить судороги, когда, наконец, его босая ступня ткнулась в песок; еще одно чудо, последний яростный рывок, и они остались лежать обнаженными на горячем белом песке.

Смутно убежденный, что еще одно усилие и его сердце просто взорвется, Кроуфорд, тем не менее, перевернул ее на живот, просунул руки под ребра, прямо под лопаточными выступами, и надавил книзу, чувствуя, как песок под ладонями обдирает ее кожу. Из ее рта и носа хлынула вода.

Он проделал это снова, исторгнув наружу еще больше воды, затем еще раз; наконец, теряя сознание, с цветными всплохами перед глазами, он перекатил ее на спину, прижал свои губы к ее и вдохнул свое дыхание в ее легкие ― дождался момента, когда воздух вырвался наружу ― а затем снова прижал свои губы к ее.

Дыхание, которое он ей подарил, унесло с собой его сознание.

Он, должно быть, пробыл без сознания не больше нескольких секунд, так как вода, которую она из себя исторгла, все еще пузырилась на песке, когда он поднял голову от ее груди и с тревогой вгляделся в ее лицо.

Ее глаза были раскрыты и на долгий миг встретились с его взглядом. Затем она вывернулась из-под него и целую минуту откашливала оставшуюся в легких воду. Она не смотрела на него и казалась почти одетой в налипший песок.

В конце концов, она, пошатываясь, поднялась на ноги. Кроуфорд следил за ней взглядом, и поспешно поднялся тоже, когда увидел, что она направляется обратно к воде.

– Я только смою песок, ― проскрежетала Джозефина, когда услышала его шаги, шлепающие за ней по мелководью.

Он остановился рядом; и когда понял, что она и в самом деле не собирается снова плыть, решил, что избавиться от налипшего песка ― не такая уж плохая идея и забрался поглубже, позволяя волнам омыть его усталое тело.

Затем они пошли обратно, вверх по песчаному склону, и она взяла его руку. Они ступали по сухому, мелкому словно мука, песку и неожиданно оказались под сенью деревьев, укрывающих землю прохладным тенистым ковром, и он отпустил ее руку, но лишь для того, чтобы заключить ее в объятья. Она прижалась к нему горячим телом, потянулась губами.

Он целовал ее, жадно, со всей страстью, которую уже не надеялся обрести; и она лихорадочно отвечала. В какой-то миг они оказались лежащими на ковре из листьев, и с каждым толчком в нее Кроуфорду казалось, что он отталкивает прочь всю ту мерзость, что скопилась в его душе, память о смертях и несчастьях, в которых он считал себя повинным.

Позже он прогулялся голышом по пляжу к Каза Магни, почти что благодарный этому месту за его безлюдность, и ухитрился пробраться наверх, не встретив по пути никого, кроме Клэр Клэрмонт, но та похоже напивалась с самого утра и просто сощурилась, когда он прошагал мимо. Одевшись, он зашел в комнату для женской прислуги и захватил одежду для Джозефины.

Когда он вернулся под сень деревьев, где они любили друг друга, она сидела на том же месте, пристально вглядываясь в сторону моря. Она с благодарной улыбкой приняла протянутую одежду, и после того как оделась, молча, на несколько блаженных мгновений прижалась к нему.

Он испытал облегчение. Пока он шел обратно от Каза Магни, он пытался представить, что найдет, когда доберется туда, где ее оставил ― он представлял, как обнаружит, что она пропала, а спустя несколько дней ее тело прибьет волнами к берегу; или найдет ее с сумасшедшим взглядом и изгрызенными до крови пальцами, а затем она словно вспугнутый зверь унесется от него сквозь лесную чащу; или она будет сидеть, сгорбившись, как виденные им когда-то впавшие в прострацию моряки, подтянув колени к лицу и обхватив ноги руками, а дом за ее глазами будет совершенно пустым. Он не смел даже надеяться, что она будет не только жива и в здравом уме, но к тому же и жизнерадостна.

Затем она откинулась назад и счастливо на него посмотрела. ― Наконец то, я нашла тебя, дорогой! ― сказала она. ― Что, скажи на милость, ты делаешь в этом заброшенном месте, со всеми этими ужасными людьми?

– Ну, ― неожиданно насторожившись, сказал он, ― мы работаем на Шелли, ты и я.

– Что за вздор! У тебя же собственная практика в Лондоне, а явообще не работаю! Заканчивай здесь свои нудные делишки, да побыстрее ― моя мать должно быть уже с ума сходит, несмотря на то, что я посылаю ей письма.

Он был сейчас слишком усталым, чтобы с ней спорить. ― Полагаю, ты права, ― вздохнул он и снова привлек ее к себе, чтобы она не могла увидеть усталости и разочарования, отразившихся на его лице, ― Джулия.

* * *

Трелони отбыл на борту Боливара два дня спустя, хотя капитан Робертс остался в Каза Магни, чтобы помочь Шелли привести Дон Жуанав Ливорно ― так как Ли Хант и его семейство должны были, наконец, прибыть туда через две недели; наконец-то Хант, Шелли и Байрон смогут начать издавать свой журнал, хотя Шелли, похоже, изрядно подрастерял свое воодушевление по этому поводу.

В настоящее время его больше занимало переоборудование Дон Жуана. Судя по всему, он задался целью сделать его более внушительным судном, чтобы выдержать состязание с кичливым БоливаромБайрона. Робертс, Вильямс и Шелли нарастили фальшивую корму и нос, чтобы судно казалось длиннее, и значительно увеличили число парусов, которое оно могло нести.

Они также поработали над балластом; Кроуфорд отметил, что судно теперь сидело в воде немного выше, чем до переоборудования, но Шелли заверил его, что они знают, что делают.

В вечер отплытия Трелони Кроуфорд стоял с Шелли и Клэр на террасе и наблюдал, как паруса Боливаратают к югу посреди бронзового закатного неба, когда Джозефина шагнула на террасу из столовой и одарила его неприязненным взглядом.

– Могу я поговорить с тобой, в нашей комнате, Майкл?

Кроуфорд отвернулся к морю, оскалив зубы и плотно зажмурив глаза, затем позволил лицу расслабиться и повернулся к ней. ― Конечно, Джулия, ― сказал он, следуя за ней обратно в дом.

Шелли уступил им свою комнату, когда Джозефина сказала ему, что они с Кроуфордом женаты, и Кроуфорд лишился своего места в помещении для прислуги.

Он вошел за ней в комнату, и она затворила дверь. ― Я уже говорила тебе утром, ― сказала она, ― я хочу, чтобы ты прямо ответил, почему мы живем в этом отвратительном месте.

– Верно. Он вздохнул и уселся в кресло возле окна. ― Шелли скоро отправится на юг в Ливорно, через неделю, если считать от вчерашнего дня. Он собирается там встретиться с Байроном и своим приятелем Ли Хантом. Шелли сказал, мы можем поехать вместе с ним.

– Надо же, как ужасно великодушно с его стороны! ― особенно, принимая во внимание, что ты работаешь здесь уже почти два месяца и не получил ни гроша. Ты так и не объяснил, почему ты не мог просто потребовать отвезти нас в эту Тьмутаракань [320]320
  В оригинале многогранное слово ирландских корней Bollix.


[Закрыть] ,или как там называется это чертово место.

– Да нет же, объяснил. Мэри Шелли ― а с недавних пор и Клэр ― мои пациентки, и я не хочу их покидать, пока их состояние неясно. Он пытался выглядеть искренним, когда это говорил ― хотя на самом деле, не торопился покинуть Каза Магни, так как ему казалось, что у нее больше шансов вернуться к своей настоящей личности Джозефины здесь, где она ее потеряла, чем в многолюдной атмосфере Ливорно или в ставшей для них теперь чужой Англии.

– Ну, хорошо. Ее голос звенел от негодования. ― Но мы не останемся здесь ни днем дольше следующего понедельника, ты меня понял? Это место ужасно, и эти люди ужасны. Ты уже позаботился о том, чтобы этот тип Шелли понял наконец, что мы с тобой небрат и сестра?

– Э-э, да, ― поспешно ответил он. На самом деле, он всего лишь попросил Шелли перестать их так представлять.

– Как скажи на милость, можно быть братом и сестрой и быть женатыми? Что он вообще возомнил?

– Я не знаю, ― ответил Кроуфорд. «Инцест не является чем-то необычным для этих людей, Джулия, ― подумал он? ― Шелли со своей „сестрой‟, Байрон со своей сводной сестрой ― но вряд ли стоит тебе об этом говорить».

– И когда наконец ты оставишь это нелепое имя «Айкмэн»?

– Как только мы уедем, ― уже не в первый раз ответил он.

Она словно попугай дернула головой, уставившись в окно. ― Лучше бы ты озаботился оказать надлежащую медицинскую помощь своей жене, ― сказала она, ― вместо того, чтобы расточать все свое внимание посторонним. Этот глаз, с которым ты утверждаешь ничего нельзя поделать, становится все хуже.

«Сильно сомневаюсь, ― подумал он, ― разве что ты умудрилась его разбить».

Еще вчера он мог бы воспользоваться этой жалобой как походящим поводом, чтобы попытаться напомнить ей о Венгерн и остальных событиях в жизни Джозефины, но после вчерашнего ужина он окончательно отказался от попыток спровоцировать такие воспоминания.

Накануне он повалил ее на кровать и рассказал ей о Китсе, о их бегстве из Рима, о том, как они жили в Пизе и работали там в Университете. Он был полон радужных надежд, когда ее всхлипы и возражения затихли, и она обмякла; но когда он поднялся с нее ― и хриплым от надежды голосом возвестил «С возвращением, Джозефина» ― она вдруг вздернулась и села, столь неожиданно и резко, что ему почудился лязг шестеренок и храповиков в ее торсе.

Весь вечер она провела в своем механическом трансе, щелкая шеей из одного положения в другое и неуклюже перемещаясь, словно ее конечности вращались на шарнирах, и Клэр выбежала из столовой, а маленький Перси Флоренс расплакался и потребовал, чтобы мама увела его от этой «заводной леди». Когда, несколько часов спустя, она пришла в себя, она все еще была Джулией.

Так что он отказался, по крайней мере, в этот мгновенье, от мысли попытаться вернуть Джозефину ― он решил, что с Джулией ему хоть немного, но все же лучше, чем с этой заводной леди.

С почти сверхъестественным ужасом он подумал о том, что тело Джозефины являло собой совершенную копию его мертвой жены. По крайней мере, если судить по месяцу его тесного знакомства с этим предметом; по сути, он начал узнавать свою жену только сейчас, спустя шесть лет после ее смерти, и был потрясен, обнаружив, что она ему ни капли не нравится.

Два дня назад она ясно дала понять, что не потерпит никаких сексуальных домогательств до тех пор, пока они находятся в этом доме, и он был уверен, что по крайней мере отчасти, ее хроническое негодование было вызвано тем обстоятельством, что это заявление не отправило его тотчас же паковать чемоданы.

По правде говоря, близость с ней его совсем не прельщала. Он знал теперь, что любил несчастную Джозефину ― которая могла теперь быть совершенно мертва, не уцелев даже дремлющей искоркой в брошенном ею разуме.

Эта мысль напомнила ему о мучительном предположении Шелли, что Аллегра может быть все еще жива, затерянная где-то в глубинах своего кошмарно возрожденного черепа. «Все мы узники в наших собственных головах, ― подумал он, вспоминая о неотступно терзающих его воспоминаниях, ― но большинство из нас хотя бы может переговариваться с другими заключенными через прутья решетки, а иногда даже протянуть руку и встретить ответное рукопожатие».

– Пошлой ночью на берегу я встретила одного джентльмена, ― продолжала Джулия, ― англичанина. Полагаю, одного из друзей Шелли, которые приплыли на том корабле. Надеюсь, он не отбыл на нем сегодня. ― Он доктор, ― добавила она, подчеркивая это слово. Кроуфорд был всего лишь хирургом. ― Он сказал, онможет восстановить мое зрение. Он обещалэто.

Мгновение Кроуфорд озадаченно смотрел на нее ― затем вскочил на ноги и подался вперед, вговаривая слова прямо в ее лицо. ― Не приближайсяк этому человеку, ― резко сказал он. ― И даже не вздумай его приглашать, ты поняла меня? Это очень важно. Он… убийца, даю тебе слово. Поговоришь с ним еще хоть раз, и клянусь, мы никогда отсюда не уедем, и пусть моя лондонская практика катится ко всем чертям.

Она улыбнулась, заметно успокоившись. ― Надо же, ты, похоже, ревнуешь! Ты и впрямь вообразил, что я буду флиртовать ― а тем более заниматься чем-то большим ― с другим мужчиной, когда я замужем за преуспевающим доктором?

Он выдавил из себя ответную улыбку.

* * *

В субботу переоборудованный Дон Жуанотправился в первое плавание ― Шелли, Вильямс и Робертс весь день и добрую часть вечера рассекали на нем по спокойным водам залива, и снова встали на якорь, только когда Луна начала прятать свой лик за вуалью облаков. Шелли выглядел заметно посвежевшим и вернувшим душевное равновесие, пока во время запоздалого ужина Клэр с дрожью в голосе не сообщила ему, что дважды за этот вечер видела его расхаживающим по террасе… до того как Дон Жуанвернулся.

Джозефина лишь презрительно закатила глаза и пробормотала что-то на счет алкоголизма, но Шелли отбросил вилку, вскочил и задернул занавески на окнах. ― С сегодняшнего дня будем держать их задернутыми после наступления темноты, ― сказал он.

Вспомнив, что Джозефина встретила кого-то, по-видимому, воскресшего Полидори, Кроуфорд кивнул. ― Хорошая мысль.

Клэр, допивающая уже третий бокал брэнди, нахмурилась, словно почти вспомнила причину, по которой следовало возразить Шелли; она поспешно глотнула еще брэнди, и тревога, судорогой сведшая ее лицо, мало-помалу разгладилась.

В улыбке Эдварда Вильямса мелькнуло что-то болезненное, что-то, что заставило Кроуфорда вглядеться в его лицо, еще до того как он заговорил. ― Но позже, мы же можем открыть их позже, Перси? ― заметно нервничая, спросил Вильямс. ― Я только хочу сказать ― ведь так приятно смотреть ночью вдаль, на воды залива.

Кроуфорд глянул на Шелли, и увидел, что он тоже заметил волнение Вильямса.

– Нет, Эд, ― устало сказал Шелли. ― Днем смотри на этот чертов залив, когда тебе вздумается. Но ночью все шторы должны быть задернуты, от заката до рассвета. Он посмотрел на Кроуфорда и Джозефину. ― Думаю, Айкмэны не откажутся… вымыть эти окнараствором, который их укрепит.

–  Окна!― воскликнула Джозефина. ― Ничего подобного! Мой муж доктор, а я ни какая-нибудь там домработница! Как только вам пришло в голову…

– Я сделаю это, Перси, ― тихо сказал Кроуфорд. ― После того как все отправятся спать.

Джозефина вскочила из-за стола и умчалась в их комнату.

Пару часов спустя, когда огни были потушены, Кроуфорд раздавил несколько дюжин зубчиков чеснока в ведро соленой воды, затем оттащил его в столовую, отдернул шторы и, используя вместо тряпки старую рубаху, расплескал эту смесь по оконным стеклам и плоским камням пола.

Он был рад, что в комнате было темно, так как совсем не горел желанием узнать кого-нибудь среди нескольких людских фигур, что неясными силуэтами, бесшумно жестикулируя, маячили снаружи на погруженной в темноту террасе.

На следующий день Шелли, Робертс и юнга-англичанин Чарльз Вивьен отправились в море без Вильямса, так как у него начался сильный жар, и все чего он хотел ― лежать и тихо страдать. Кроуфорд предложил осмотреть его и возможно прописать ему какое-то лечение, но Вильямс поспешно заверил его, что в этом нет никакой необходимости. У Кроуфорда наворачивались на глаза слезы, когда он увидел нездоровую яркость в доселе ясных и веселых глазах.

Ближе к полудню Кроуфорд натянул шорты, которыми его снабдил Шелли, и спустился вниз. Ветер волновал кроны деревьев на холме позади дома, и бегущий по волнам Дон Жуанкрошечным белым пятнышком виднелся на южном краю небосвода. Кроуфорд вошел в воду и поплыл. С тех пор, как неделю назад умер нерождённый ребенок Мэри, он каждый день совершал длинный заплыв.

Вода была освежающе прохладной, и он полностью отдался этому ощущению и отплыл довольно далеко, прежде чем расслабился и лег на спину, наконец позволив себе наслаждаться солнцем на лице и груди.

Сегодня воскресенье. Завтра они отплывают в Ливорно, и там ему придется решить, что делать с Джозефиной. Не может же он и впрямь отправиться с ней в Англию ― может ли он, с чистой совестью, купить билеты для них обоих, а затем спрыгнуть с корабля, оставив ее путешествовать в одиночестве? Едва ли. Была ли она его женой или женщиной, которую он любил, он обязан придумать лучший способ о ней позаботиться. К тому же, Джозефина может когда-нибудь вернуться. Он не мог поверить, что она ушла навсегда.

Еще два раза в ночи он чувствовал близость ламии ― оба раза «Джулия» отшатывалась от него, очевидно думая, что он собирается нарушить их уговор об отсутствии секса, пока они не покинут Специю ― и понимал, что Шелли все еще бесприбыльно выплачивает свою часть соглашения. «Иссыхание духа в пустыне стыда [321]321
  The expense of spirit in a waste of shame ― растрата духа в пустыне стыда. Шекспир, сонет 129.


[Закрыть]», ― думал он, мысленно повторяя строчку одного из Шекспировских сонетов, которую недавно сбивчиво процитировал Шелли.

Кроуфорд гадал, проделывает ли ламия с Шелли все то, что когда-то она делала с ним ― и если да, возносит ли это Шелли на туже вершину блаженства. Он отказывался в это верить. И с изумлением спрашивал себя: «неужели Вильямс занимается сексом с воскресшей Аллегрой, или она лишь целомудренно его кусает».

Он не знал, как помочь Вильямсу ― затащить его в Альпы, а затем на вершину Венгерн? Вместе с Джулией? ― и хотя он обработал чесноком окна и порог детской комнаты и дал Джейн Вильямс нелепо звучащие указания, не позволять детям разговаривать с незнакомцами, он безрадостно размышлял, сколько у них еще оставалось времени, прежде чем один из детей, вероятно Перси Флоренс, начнет чахнуть и угасать.

В конце концов, он позволил ногам опуститься и посмотрел обратно в направлении дома, и легкий холодок прошел по его телу; его отнесло в сторону, пока он беззаботно отдыхал, и теперь он был в два раза дальше от берега, чем думал. Он поплыл обратно, чувствуя, как колотится в груди сердце.

Берег, казалось, вообще не приближался, и он проклинал свою четырехпалую левую руку и негнущуюся левую ногу.

Спустя несколько минут он начал задыхаться от этого заплыва навстречу волнам, и по его неутешительным прикидкам, несмотря на все усилия, его отнесло еще дальше. Солнце обжигало его лысеющую голову и слепило глаза, отражаясь от стеклянной поверхности волн.

Он заставил себя дышать медленно, стоя в воде. «Надо плыть под углом к волнам, ― сказал он самому себе, ― только и всего. Ты умрешь не здесь, ты меня понял»?

Он попытался понять, куда влекут его волны, чтобы поплыть к берегу в том же направлении, и обнаружил, что больше не видит дом. Коричневая пестреющая зеленью полоса материка утратила привычные черты и казалась теперь намного дальше. Казалось, что пронзительно фиолетовое небо и слепящее солнце давили на нее, заставляя ее сморщиваться.

Он несколько раз глубоко вдохнул, а затем, насколько мог, выбросил тело из воды и крикнул, «Помогите!» ― но усилие оставило его бездыханным, и звук вышел слабым.