Текст книги "Гнёт ее заботы"

ГЛАВА 13

Тот мир, что видел лишь на миг,

Достанется другому;

Ему достигнуть тех небес,

Что мне не стали домом.

—А. Э. Хаусман

Все семейство Шелли ― которое, после краткой остановки в доме Кастинелли, включало также Кроуфорда и Джозефину ― отбыло из Пизы на следующий день; а четырьмя днями позже Кроуфорд, Шелли и Эдвард Вильямс провели час, перенося коробки через неглубокие волны у восточного берега залива Специя и складывая их на земляной пол портика [304]304
  Portico ― портик – открытая галерея.


[Закрыть]старинного каменного лодочного дома снятого Шелли, а затем переходя вброд к стоящей на якоре лодке за следующими.

По обе стороны от дома протянулся волнолом, который отделял узкую полоску пляжа от деревьев, скрывающих крутой склон позади дома, а ближайшими соседями были несколько рыбаков со своими семействами в маленьком скоплении лачуг, именуемом Сан Теренцо [305]305
  Сан Теренцо (San Terenzo) ― коммуна, относящаяся к Лериче, в провинции Специя.


[Закрыть]в двух сотнях ярдов к северу. Где-то наверху холма протянулась дорога, но практически единственным способом попасть в жилища на берегу оставалось море, и Шелли беспокоился за доставку двадцатичетырех-футовой лодки, которую он построил в Ливорно, и на борту которой надеялся провести большую часть жарких летних дней.

Дом назывался Каза Магни [306]306
  Casa Magni ― Каза Магни ― Большой (великий) Дом (итальянский); Casanova ― Новый Дом.


[Закрыть], что, подумал Кроуфорд, было чересчур помпезным именем для такого безлюдного и неустроенного места. Пять высоких арок венчали первый этаж, но, если не брать в расчет узкую мощеную площадку, дом выходил прямо к воде, а позади арок плиты просторного, занимающего весь первый этаж помещения, были всегда покрыты волнистыми наносами песка от высоких приливов.

Каза Магни, дом Шелли в Сан Теренцо, рисунок капитана Дэниела Робертса

Комната первого этажа предназначалась только для хранения лодок и лодочной оснастки, а спать и обедать приходилось в комнатах наверху ― Кроуфорд припомнил рассказы о дворце Байрона в Венеции и подивился, почему оба поэта так любили жилища, которые почти без преувеличений стояли на воде.

Вечером в день их прибытия Клэр неожиданно рано вернулась с прогулки вдоль узкого пляжа и, поднимаясь по лестнице в длинную, расположенную в центре дома гостиную, где все остальные уже сидели за столом, услышала, как Шелли сказал что-то о Байроне и женском монастыре в Баньякавалло; поднявшись наверх, она пересекла комнату и спросила Шелли, мертва ли ее дочь, и Шелли поднялся и тихо ответил: ― Да.

Она побелела от ярости и так на него уставилась, что он отшатнулся назад, но затем она развернулась и бросилась в комнату, которую делила с Мэри, и захлопнула за собой дверь; в ту ночь Мэри, против обыкновения, спала в комнате Шелли.

Даже на своей койке в комнате для мужской прислуги в задней части дома Кроуфорд слышал, как Клэр безудержно рыдала до восхода.

* * *

В течение следующих нескольких дней Шелли неизменно отправлялся в одинокие пешие прогулки туда и обратно по пляжу, где взбирался на причудливо раздутые, волнистые вулканические скалы, часто о них обрезаясь, но на закате его, как правило, можно было увидеть на террасе, окружающей второй этаж Каза Магни, где он стоял, облокотившись о перила, и вглядывался сквозь темнеющие воды залива на высокий, скалистый силуэт полуострова Портовенере [307]307
  Портовенере (Portovenere) ― деревушка в итальянском регионе Лигурия, в провинции Специя. Располагается в Лигурийском заливе. С одной стороны защищена скалистыми горами. В древнеримские времена на скалистом мысу, где сейчас высится церковь Святого Петра, располагался храм посвященный богине Венере (Portus Venerius).


[Закрыть].

Как-то вечером, после обеда, Кроуфорд вышел вслед за ним и Эддом Вильямсом на террасу. Шелли и Вильямс разговаривали между собой, и Кроуфорд, укрывшись от лунного света в тени изорванного парусинового навеса, прислонился к стене дома, потягивая бокал Щакетра [308]308
  Sciacchetra ― Щакетра – десертное итальянское вино.


[Закрыть], приготовляемого здесь сладкого янтарного вина, и изучающе разглядывал своего нового работодателя.

Кроуфорда удивляло, почему Шелли загорелся идеей привезти все свое окружение именно в этот открытый всем ветрам, пустынный уголок побережья. В такие моменты как этот, когда Шелли несвязно поддерживал беседу, а сам при этом изучал водные просторы и лишенные четких форм берега, казалось, что он чего-то ждет ― при этом он часто перекатывал в руке кварцевую гальку с пляжа, словно игрок, собирающийся с духом, перед тем, как бросить кости в игре, где ставка немыслимо высока.

Было пустынно и тихо. Единственными звуками, которые доносил теплый ночной бриз, были мерное плескание прибоя о скалы внизу, хриплый шепот ветра в кронах деревьев позади над домом и перестук камешков в руке Шелли ― и Кроуфорд пролил большую часть вина на рукав, когда Шелли внезапно издал задушенный вскрик и ухватил Вильямса за руку.

–  Там!― беззвучно прокричал он, указывая поверх перил на белые гребни пены венчающие темные воды. ―  Ты видишь ее?

Вильямс дрожащим голосом ответил, что ничего не видит; но, когда Кроуфорд поспешил к перилам и глянул вниз, ему показалось, что он видит маленькую человеческую фигурку, парящую над волнами и манящую их белой рукой.

Шелли оторвал от нее взгляд и посмотрел на Кроуфорда; даже в вечернем полумраке Кроуфорд отчетливо видел блестящие белки его глаз.

– Не вмешивайся, Айкмэн, ― сказал Шелли. ― Она не по твою душу… Он запнулся, так как снова взглянул на море, и тревожное предвкушение покинуло его лицо, оставив лишь выражение болезненного, усталого ужаса. ― О, господи, ― тихо простонал он. ― Это не она.

Кроуфорд снова вгляделся в темный, волнующийся океан. Бледная фигура была теперь дальше, но теперь ему казалось, что он видит несколько ― нет множество ― человеческих фигур, необъяснимо парящих вдали над поверхностью ночного моря, и он вздрогнул и отступил назад, бесстрастно осознавая, как одиноки он и его спутники на этом безлюдном северном побережье, и как много миль безликой воды отделяют их от людей.

За мгновенье до того, как все исчезло, словно унеслось в пепельное небо и растворилось на фоне скалистого утеса Портовенере, Кроуфорд мельком увидел лицо детской фигурки, на которую указывал Шелли; лицо было фарфорово-белым и, казалось, обнажило все свои зубы в зловещем широком оскале.

Шелли повалился на поручень, и если бы Вильямс не ухватил его за плечо, мог бы упасть через перила на узкую мостовую внизу; но мгновение спустя он распрямился и откинул с лица беспорядочно спутанные светлые волосы.

– Это была Аллегра, ― тихо сказал он. ― Только ради бога, Клэр не говорите.

Кроуфорд шагнул обратно в покинутый полумрак и дрожащими руками влил в себя остатки сладкого вина.

* * *

Во время этих длинных летних дней жара, казалось, словно яд разливалась по венам. Даже дети были оглушены ею ― двухлетний сын Шелли, Перси Флоренс, проводил большую часть времени, рисуя закорючки на песке, везде, где находилась тень, а оба ребенка Вильямсов, одному из которых едва исполнился год, почти весь день заходились плачем ― Кроуфорду казалось, что плакали они как-то неспешно, но неотвратимо, словно должны были выплакать отведенное им количество слез и не хотели истощить себя раньше времени.

Клэр в прострации бродила вокруг, но Кроуфорд не думал, что виной тому затяжное пьянство, в которое она ударилась. Все о чем она могла говорить, это как Байрон использовал Аллегру, чтобы сделать ее несчастной. Она столько раз уже повторяла «Он никогда ничегоне делал для Аллегры!», что Кроуфорд и Джозефина часто шептали друг другу эту обвинительную тираду, когда Клэр открывала рот, чтобы что-то сказать, и редко когда предчувствие их подводило.

Мэри тоже нездоровилось, и большую часть времени она проводила в своей комнате, покидая ее лишь для того, чтобы поговорить с Эдвардом Вильямсом и его женой Джейн, которые держались лучше всех остальных.

Эд Вильямс был на год младше, чем Перси Шелли, и хотя тоже не был лишен литературного тщеславия, и даже написал трагедию, был простодушным и любил свежий воздух. Был он всегда загорелый и жизнерадостный, всегда готовый помочь с работой по дому или ремонтом лодок. Его жена Джейн тоже, казалось, была неподвластна деспотичному правлению солнца и всегда была готова скрасить досуг компании игрой на гитаре, когда по вечерам от воды, наконец, долетали прохладные дуновения бриза, чтобы разорвать палящую удушающую хватку дня.

Эдвард Вильямс ― Автопортрет

Джордж Клинт ― портрет Джейн Вильямс

Кроуфорду нравились Вильямсы, и он был чрезвычайно рад, что они были здесь, разделяя с ними это импровизированное изгнание.

* * *

В полдень, на четвертый день после того, как призрак Аллегры поманил Шелли из сумеречного прибоя, они увидели парус, выплывающий из-за мыса Портовенере.

День, в кои-то веки, был пасмурным и предвещал грозу, и, когда собравшиеся на террасе сообразили, что парус принадлежал новой лодке Шелли, Дон Жуан, которая, наконец-то, до них добралась, Шелли нервно улыбнулся и заметил Кроуфорду как символично, что они впервые увидели его судно выходящим из порта Венеры.

«А ведь верно, ― подумал Кроуфорд с внезапным ознобом, в котором не был повинен холодный ветер, ―  Портовенере ― именно это и означает».

Когда лодка подошла ближе, она оказалась впечатляюще большим судном ― две ее мачты возвышались над отполированной до блеска палубой, каждая снаряженная оснащенным гафелем [309]309
  Гафель (полурей; половинчатый рей) ― наклонное рангоутное дерево, поднимаемое по мачте и упирающееся в нее пяткой. Служит для крепления топселей и т.п.


[Закрыть]грот-парусом и топселями [310]310
  Топсель (topsail) (верхний парус) ― косой треугольный или трапециевидный парус, поднимаемый в слабый ветер над основными парусами.


[Закрыть]и тремя кливерами [311]311
  Кливер ― косой треугольный парус, прикрепленный к снасти, идущей от мачты к концу бушприта.


[Закрыть], торчащими словно зачесанная кверху грива на заостренной шее длинного бушприта [312]312
  Бушприт ― горизонтальное либо наклонное рангоутное дерево, выступающее вперед носа парусного корабля. Предназначен для вынесения вперед центра парусности, что улучшает маневренность судна.


[Закрыть] ― и, после того как лодка встала на якорь, и экипаж судна спустился на берег, Шелли нанял одного из моряков, восемнадцатилетнего юнгу по имени Чарльз Вивьен, остаться в качестве одного из членов его постоянной судовой команды.

Тремя днями позже, солнечным днем, они вывели Дон Жуанав его первое плавание, с Шелли за капитана, и без особых усилий проложили курс по искрящейся голубой воде залива, пройдя в сотне ярдов от прибрежных скал Портовенере. Джейн Вильямс и Мэри отправились вместе с ними и сидели на носу корабля, недалеко от того места, где Шелли управлялся с румпелем [313]313
  Румпель ― специальный рычаг для управления рулем (поворота руля), закрепленный в головной части баллера руля.


[Закрыть], и Шелли настоял, чтобы Кроуфорд отправился тоже на случай, если прогулка заставит беременную Мэри почувствовать себя плохо.

Некоторое время спустя Шелли уступил румпель Эдварду Вильямсу и подошел к Кроуфорду, который сидел, привалившись к передней мачте. ― Не меньше шести месяцев, верно? ― спросил Шелли.

Кроуфорд сообразил, что он говорит о беременности Мэри. ― Где-то так, ― ответил он, прикрывая глаза рукой, когда покосился наверх. ― Родится в конце осени или в начале зимы.

Шелли легко удерживался на палубе, сложив на груди руки и чуть отклоняясь, чтобы компенсировать качку. ― Мэри здесь не нравится, ― вдруг сказал он. ― Она ненавидит одиночество и жару. Ему приходилось говорить громко, чтобы Кроуфорд мог его услышать, но ветер, что ударял в корму по правому борту, бросал их голоса в сторону носа. ― Тем не менее, думаю, она понимает, что я должен быть здесь. Чтобы… Он вздрогнул и, покачав головой, посмотрел мимо Кроуфорда на нависшие над морем отвесные скалы.

«Как жаль, ― подумал Кроуфорд, ― что Байрон не поехал вместе с ними, и вместо этого предпочел провести лето на юге; несмотря на разногласия между двумя поэтами, он был куда лучшей кандидатурой, чтобы выслушать все, что наболело у Шелли».

– Чтобы…? ― вежливо отозвался Кроуфорд.

Шелли снова обратил к нему свой взор. ― Я могу… может быть, я смогу… вытерпеть, здесь, это лето.

Шелли часто жаловался Кроуфорду на камни в мочевом пузыре и отвердение кожи и ногтей; симптомы, судя по всему, усиливались при пребывании на солнце, и Кроуфорд в сотый раз посоветовал ему не забывать всегда носить шляпу, но Шелли вскинул руку, призывая его помолчать.

– Нет, я не об этом. Шелли потер глаза.

– Под влиянием этого я могу измениться, стать уже не тем человеком, что был прежде ― сказал Шелли. ― Ты доктор, и, если случится что-нибудь похожее на то, что я описываю, я был бы очень признателен, если бы ты авторитетно заверил Мэри, что это… ох, ну не знаю, воспаление мозга, вызванное загноившимся порезом или еще что-нибудь, сделало меня не столь… сообразительным, не таким проницательным, каким был человек, за которого она вышла замуж. Его загорелое лицо было худым и измученным, от чего казалось, что он гораздо старше своих тридцати лет. ― Только ради бога, даже не вздумай… дать ей заподозрить, что я сделал это умышленно… для нее и оставшегося у нас сына, и ребенка которого она ждет.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и направился на корму. Спустя несколько мгновений Кроуфорд поднялся на ноги и склонился над ограждением правого борта, вглядываясь в открытое море, окружающее Портовенере. Зарницы, словно мерцающие раскаленные добела провода, извивались в пронзительно синем небе у самого горизонта, и недавний шторм гнал их к побережью, словно сотни громадных португальских мановаров [314]314
  Мановар (man-o'-war, man-of-war) ― военный морской парусный корабль. Часто так называли наиболее крупные из линейных кораблей. Орудия у них располагались в 3 ряда вдоль бортов, на специальных орудийных палубах. До появления более маневренных линейных кораблей такие суда строились по подобию галеонов. Они имели водоизмещение до 5000 тонн и несли до 120 орудий. Толщина деревянной обшивки таких судов иногда достигала целого метра, так что от нее по временам даже отскакивали пушечные ядра.


[Закрыть], что огромными злокачественными жемчужинами зависли под поверхностью воды.

Линейный корабль HMS Victory, флагман Нельсона в Портсмуте

* * *

Шелли продолжал совершать свои долгие прогулки, теперь, главным образом, после наступления темноты; а после того как Вильямс построил из дерева и просмоленной парусины маленькую гребную шлюпку, Шелли начал плавать на лодке туда, где на некотором удалении от берега на якоре стоял Дон Жуан, и проводил дни на борту большого судна, лихорадочно исписывая стихами страницу за страницей. Триумф жизни ― вот как он называл свою новую, пространную работу.

Кроуфорду казалось, что лето проносится мимо. Джозефина спала вместе с остальной женской прислугой, а днем помогала Антонии, итальянской няне, которая заботилась о малышах Вильямсов и юном Перси Флоренсе Шелли, так что он ее едва видел, если не считать совместных ужинов; да и тогда она сидела тише воды, ниже травы, всеми силами стараясь не выпалить одно из тех чудных, обрывающих беседу замечаний, что так расстраивали Мэри и Клэр, когда все они имели обыкновение собираться за столом у Байрона в Пизе.

Мэри, как правило, скрывалась в своей комнате, а Вильямсы держались вместе, часто отправляясь на корабль вместе с Шелли, так что Кроуфорд испытал что-то похожее на облегчение, когда месяц спустя после памятной первой прогулки на борту Дона Жуанаузнал человека, стоящего на берегу в сгущающихся вечерних сумерках.

Кроуфорд и Джозефина были заняты весь день, приглядывая за Мэри, у которой началось маточное кровотечение, и которая пару сумасшедших знойных часов, казалось, была на грани выкидыша. Приступ, в конце концов, миновал, к огромному облегчению Шелли, и Мэри провалилась в беспокойное потное забытье. Джозефина вернулась к детям, а Шелли прошествовал назад в свою комнату, чтобы снова засесть за поглотивший его труд, а Кроуфорд отправился в длинную прогулку на юг вдоль берега, повернув назад, только когда солнце скрылось за увенчанным мысом полуостровом Портовенере.

Обратив стопы на север, он заметил человека, стоящего на песке в сотне ярдов впереди, а спустя два десятка шагов узнал его.

Это был Полидори, тот самый заносчивый юноша, что пописывал стихи и служил личным врачом Байрона, до того, как Байрон его уволил и дал работу Кроуфорду, в далеком 1816-м. Аккуратно подстриженные щегольские усики, курчавые волосы и смущенно-горделивая осанка угадывались безошибочно.

Кроуфорд махнул рукой и окликнул его, и Полидори повернулся и пристально на него посмотрел.

Кроуфорд направился к нему, ступая по песку ― но в какой-то момент береговая линия увела от моря в обход огромного валуна, а когда он снова вернулся туда, где перед ним расстилался пляж, Полидори куда-то исчез, очевидно, взобрался вверх по лесистому склону.

«Все еще дуется за тот случай, ― подумал Кроуфорд. ― Непонятно только, что он вообще здесь делает».

Когда он устало дотащился до Каза Магни, он увидел Шелли на привычном для этого позднего часа месте, склонившегося над ограждением второго этажа и вглядывающегося в морскую даль. Шелли подпрыгнул, когда Кроуфорд окликнул его, но расслабился, когда увидел, кто это был. ― Добрый вечер, Айкмэн, ― тихо отозвался он.

– Добрый, Перси, ― ответил Кроуфорд, останавливаясь под террасой. ― Не хотел тебя испугать. Чего хотел Полидори?

Спокойствие, на миг обретенное Шелли, также мгновенно исчезло. Его узкие пальцы вцепились в поручень, словно птичьи лапы, а шепот птичьим клекотом сдавил горло, когда он ответил Кроуфорду: ― Поднимайся сюда ― и никому ни слова.

Кроуфорд устало закатил глаза, но послушно пробрался через нежилой первый этаж к лестнице, поднялся в гостиную и в молчании прошествовал мимо Джейн Вильямс, Мэри и Джозефины, тем не менее, прихватив по пути бокал и наполнив его из стоящего на столе графина, а затем вышел на террасу к Шелли. Ветер дул с моря, и он обеспокоенно вгляделся в волнующуюся поверхность моря, прежде чем обратил взгляд к Шелли.

– Почему ты так боишься Полидори? ― тихо спросил он, делая глоток вина.

Шелли в изумлении посмотрел на него. ― Потому что он мертв. Он покончил с собой год назад, в Англии.

– Что ж, наверное, вышла какая-то ошибка. Не далее как полчаса назад он спокойно разгуливал по пляжу.

– В этом-то я не сомневаюсь, ― несчастно ответил Шелли. ― Им легко прийти в это место, Порт Венеры. Он махнул рукой в сторону океана. ― Помнишь Аллегру?

Внезапно на Кроуфорда навалилась усталость. ― Что, ― бесцветным голосом спросил он, ― ты имеешь в виду?

– Ты знаешь, что я имею в виду, черт тебя дери! Если кто-нибудь умирает, после того как его укусил вампир, и никто… не умертвит тело надлежащим образом, он возвращается обратно, откапывается из могилы и возвращается. Хотя едва ли это теперь он. Я остановил Клару… но монахини в Баньякавалло не остановили Аллегру, и никто, очевидно, не позаботился о Полидори, не загнал кол ему в грудь.

Он покачал головой, выглядя даже хуже, чем чувствовал себя Кроуфорд. Все эти люди ― лишь скорлупа для этих существ ― укус доставляет их… не знаю что, может яйца или споры… а в земле споры замещают органическое вещество мертвого хозяина своей каменистой материей, совсем как у доисторических рыб и растений, которых окаменевшими находят в горной породе. Кроуфорд хотел что-то возразить, но Шелли его не слушал. ― О, как бы я хотел быть уверенным, что ни единаякрохотная частичка живой души не остается в этом обновленном теле ― но эти возрожденные существа каждый раз упорно разыскивают людей, которых знали в своей прошлой жизни.

Он повернулся к Кроуфорду, и в глазах его блеснули слезы. ― Что если Аллегра, настоящий ребенок, все еще… где-то внутри этого существа, словно ребенок, блуждающий в подземных переходах разрушенного замка? Боже, я помню, мы играли с ней, катали бильярдные шары по полу во дворце Байрона… как же давно это было.

– Так зачем же ты сюда забрался? ― спросил Кроуфорд, думая о том, как неустойчива была Джозефина.

– Потому что я хочу заключить с ней сделку. Шелли слабо ему улыбнулся. ― С Ней ― не с Аллегрой. Ты знаешь, кого я имею в виду. И, как и всякий из ее рода, в этом месте она будет более сговорчивой. Я хочу… откупиться от нее.

– Чем?

Шелли забрал у Кроуфорда бокал и осушил его. ― Собой ― или, во всяком случае, тем, что делает меня мной; большей частью… моей человечности.

Кроуфорд в изумлении уставился на него. ― И она возьмет это?

– О, она в озьмет,вне всяких сомнений; я лишь надеюсь, что потом она не забудет о нашем соглашении.

Кроуфорд поежился, но не пытался его отговорить.

Той ночью Кроуфорда растормошил сосед и сказал ему, что он кричал во сне. Кроуфорд затуманено его поблагодарил, но почти сожалел, что его разбудили ― так как, хотя он и не мог вспомнить, что ему снилось, вне сомнений это было что-то чрезвычайно эротичное, и это был первый раз за последние два года, когда его посетили такие чувства. Вместе с тем он знал, что даже в этом сне, все это было лишь манящим проблеском чего-то проносящегося мимо, чего-то, что предназначалось не ему.

Всю оставшуюся ночь он не мог заснуть, и когда на рассвете он вышел на террасу с чашкой кофе, он увидел Шелли, бледного и осунувшегося, гребущего на шлюпке по направлению к Дон Жуану; Шелли сидел к нему лицом и, заметив Кроуфорда, мрачно ему кивнул.

На следующий день в залив вошел трехмачтовый фрегат и салютом четырех палубных орудий приветствовал стоящего на якоре Дон Жуана ― это оказался новый корабль Байрона, Боливар, направляющийся из Генуи в Ливорно, где его дожидался его будущий владелец; на борту корабля были капитан Дэниел Робертс и друг Шелли и Байрона по дням, проведенным в Пизе, Эдвард Джон Трелони.

Шелли был счастлив снова увидеть Трелони, и даже Мэри отчасти оправилась от своего недомогания, и на два дня Каза Магни превратился в оживленное место, с морскими прогулками в Лериче [315]315
  Lerici ― Лериче ― коммуна в Италии, в регионе Лигурия, подчиняется административному центру Ла Специя.


[Закрыть]за розами и гвоздиками, острой лигурийской пищей и крепким кофе, и с долгими оживленными беседами за обеденным столом и звуками гитары Джейн Вильямс, эхом несущимися над водой.

Трелони был высоким бородатым солдатом удачи, который познакомился с Эдвардом Вильямсом в Женеве; он напросился, чтобы его представили Пизанскому кругу, главным образом, чтобы встретиться с Байроном, чьей приключенческой поэзией он восхищался, но, когда это случилось, он, против ожиданий, больше сдружился с четой Шелли. Он и Шелли были одного возраста, и, хотя один был дородным и темным, а другой хрупким и белокурым, они в равной степени были искусны в стрельбе и морском деле, и теперь проводили много часов вместе, упражняясь в стрельбе из пистолета и обсуждая усовершенствования, которые Шелли хотел внести в конструкцию Дон Жуана.

Эдвард Джон Трелони

Праздничная атмосфера выманила наружу даже детей, и Кроуфорд часто видел Джозефину во время этих двух радостных дней; а субботним вечером, когда вся компания отправилась на Дон Жуанена ужин в Лериче в миле к северу вдоль побережья, и там оказалось, что их слишком много даже для самого длинного стола, который был в ресторане, Кроуфорд обнаружил себя сидящим вместе с ней за отдельным маленьким столиком.

Официант принес исходящее паром блюдо лапши тренетте [316]316
  Trenette noodles ― лапша тренетте ― длинные плоские макароны. По-итальянски макаронные изделия называются паста (итал. Pasta), но в русском языке это слово имеет другое значение. Русский термин макароны происходит от итальянского названия трубчатой пасты (maccheroni).


[Закрыть], политой зеленым соусом песто, благоухающим базиликом, лигурийским оливковым маслом и чесноком, и Джозефина сказала: ― я ненавижу это.

Она нагребла довольно много пасты в свою тарелку, так что Кроуфорд знал, она имеет в виду не здешнюю пищу. ― Мы можем уехать, ― тихо сказал он.

Она в упор посмотрела на него. ― Ты знаешь, почему мы не можем.

Он одарил ее нежной, но вместе с тем кислой улыбкой, понимая, что она имела в виду не опасность ареста. Он кивнул. ― Из-за детей.

– Он ведь держал что-то в уме, когда сюда прибыл, ― сказала она. ― Так ведь? Что-то, что он думает, может их спасти.

Кроуфорд наложил себе пасты, и пока он неспешно ее поглощал, тихо рассказал ей о той непонятной сделке, которую Шелли надеялся заключить со своей нечеловеческой сестрой, и что, похоже, он уже это сделал.

– С той, на которой ты женат, ― сказала Джозефина. ― Ты… спокоен, зная, что она может быть где-то рядом?

–  Былженат, ― поправил он. ― Я получил развод в Альпах. Он торопливо продолжил, ― И нет, я не чувствую себя спокойно. В конце концов, она… убила Джулию. Собственно говоря, я уверен, что позапрошлой ночью она былаздесь ― я… думаю, я чувствовал ее присутствие в моем сне.

Джозефина зарделась и отвернулась в сторону. ― Я знаю, что ты имеешь в виду. Ты думаешь Перси… ?

Для Кроуфорда эта мысль оказалась неожиданной, и он поборол внезапно захлестнувшую его ревность. ― Не знаю. Полагаю, это могло быть частью их соглашения ― он один раз уже… был с ней в 1811. Он презирал себя за то, что вспомнил год. ― Да, по-видимому, так оно и было.

Она отпила вина и несчастно ему улыбнулась, и он понял, что она знала о его мимолетной зависти. ― Как же, черт побери, все это сложно, правда?

Кроуфорд вернул ей улыбку.

* * *

На обратном пути у руля стоял Эдвард Вильямс, и Дон Жуан, повинуясь его командам, бесшумно скользил по уснувшему морю под таинственно мерцающей полной луной. Наконец они добрались до Каза Магни, но Кроуфорду не спалось, и, промучившись некоторое время, он поднялся с постели и отправился в гостиную, чтобы почитать.

Ветер усиливался, и окна дребезжали с каждым порывом, отзываясь зловещим контрапунктом [317]317
  Контрапункт ― одновременное сочетание двух и более мелодических голосов. Примером может служить звук, контрастирующий в кино с изображением. Например, военный парад, сопровождаемый комичным цирковым маршем.


[Закрыть]каждый раз, когда прибой с шумом обрушивался на скалы, и Кроуфорд пребывал в смятении, растерянно вспоминая замечание Вильямса, что волны вдоль этого берега бывали капризны. Вильямс, казалось, находил тогда это забавным, но теперь, когда Луна нависла над массивным уступом Портовенере, эта мысль доставляла Кроуфорду беспокойство.

Спустя некоторое время из комнаты Мэри тихо появилась Клэр и осторожно притворила за собой дверь. Она улыбнулась и кивнула ему, но лицо ее было напряжено, и Кроуфорд подумал, что за сон поднял ее с кровати. Выглядела она трезвой.

– Я должна уехать отсюда, Майкл, ― прошептала она, садясь в кресло у стола напротив него. ― Обратно во Флоренцию. Это плохое место.

Он взглянул на висящую за окном Луну и кивнул. ― Шелли должен сделать это один, ― прошептал он в ответ.

Она уставилась на него. ― Сделать что?

Он осознал, что она ничего не знает о туманной цели, с которой прибыл сюда Шелли, и начал подыскивать какой-нибудь ответ, что-нибудь связанное с его поэзией, но она внезапно уставилась мимо, в окно за его спиной, и губы ее сжалились в узкую полоску, а глаза распахнулись до придела. Затем она вскочила с кресла и бросилась к закрытой двери на террасу.

Напуганный ее стремительностью, Кроуфорд привстал и оглянулся на остекленную дверь, а затем окончательно выпрыгнул из кресла и успел добраться до двери на мгновение раньше Клэр и оттащил ее назад.

Снаружи на террасе стояла маленькая девочка, протягивающая белые руки к струящемуся изнутри свету, и, хотя она была лишь туманным силуэтом в неверном свете луны, Кроуфорд увидел ее зловеще сияющие глаза и ослепительно белые зубы, когда она произносила неслышные сквозь стекло слова.

– Что ты делаешь, ― выдохнула Клэр, стараясь вырваться из его хватки, ― это же моя дочь! Это Аллегра!

– Нет, это не она, Клэр, клянусь тебе, ― прорычал, Кроуфорд, развернув ее на месте, так что ее бедро врезалось в стол. ― Это вампир. Твоя дочь умерла, помнишь?

Один из подсвечников закачался, а затем со звоном упал. Вслед за этим приоткрылась дверь в комнату Шелли, и до Кроуфорда донеслись звуки переполоха в дальней части дома.

Клэр дернулась было к стеклянной двери, но Кроуфорд поймал ее и стиснул, пожалуй, чересчур сильно от страха.

В комнату ворвалась завернутая в плед Джозефина, вгляделась на миг безо всякого выражения в существо, покачивающееся на террасе, а затем шагнула между ним и Клэр.

Глаза Клэр сверкнули на Шелли, который, сонно озираясь, появился из своей комнаты. ― Аллегра на террасе, ― проговорила она. ― Скажи этим двоим, чтобы дали мне пройти к ней.

Шелли внезапно окончательно проснулся. ― Это была не она, Клэр, ― тихо сказал он, стараясь не смотреть в окна. ― Эд, ― добавил он Вильямсу, который появился из своей комнаты, ― будь добр, задерни шторы. И Джозефина, дай Клэр бокал чего-нибудь, что поможет ей уснуть.

Вильямс не спеша миновал комнату и подошел к окну, и Кроуфорд, все еще удерживающий рвущуюся из рук Клэр, нетерпеливо на него глянул.

Вильямс задергивал занавески на окнах, во все глаза глядя на маленькую девочку, и хотя выражение его лица не изменилось, Кроуфорду почудилось, что между ними установилась какая-то мысленная связь, за мгновение до того, как занавески отсекли последние всплохи лунного света. Он попытался поймать взгляд Вильямса, когда тот направился обратно, но Вильямс смотрел себе под ноги.

Клэр обмякла в руках Кроуфорда, и он довел ее до кресла и усадил, в то время как Джозефина умчалась обратно в комнату для женской прислуги.

Живость покинула Шелли, и он снова, щурясь, оглядывался вокруг, словно не мог вспомнить, что только что произошло ― в этот миг, как никогда, Кроуфорд был уверен, что поэт уже заключил свою роковую сделку с Ламией. Побелевшими от напряжения руками он стиснул спинку кресла. Он клялся себе, что не хочет этого, что сам никогда не вернется к ней, но он помнил с мучительной ясностью, с какой ненасытной страстью она бросалась в его объятья, помнил, как его руки скользили по ее гибкому телу, и ее холодные, жаждущие его тепла прикосновения.

Джозефина вернулась с бутылкой лауданума, и Клэр ошеломленно выпила отмеренную ей дозу, а затем позволила уложить себя обратно в постель.

Не сказав ни слова, Вильямс вернулся в свою комнату и закрыл дверь.

– Ты не ожидал этого, верно? ― спросил Кроуфорд.

– Нет, только не Аллегру, ― тихо ответил Шелли, покачивая головой. ― Я не мог этому поверить, когда мы увидели ее той ночью ― мне сказали, что ее тело отправили кораблем обратно в Англию. Одному богу известно, чье тело они туда отправили. Я…

– И что нам теперь с этим делать?

… вернуться в постель? ― рискнул Шелли.

Не зная, что еще сказать, Кроуфорд сухо кивнул и вернулся в свою комнату.

Ему все еще не спалось. Он лежал, уставившись в потолок, подумывая, не выпить ли ему тоже лауданума, чтобы отогнать прочь воспоминания о ее холодных грудях, жарком языке и ослепительно живых, но неорганических глазах, и о полном растворении своего «я», которому он с такой благодарностью отдался во время той мирной недели в Швейцарии шесть лет назад.

Шелли обладал ею ― может быть прямо сейчас, в этот миг ― и все ее мысли были о нем, а не о Кроуфорде.

Взамен он глотнул брэнди из своей вездесущей фляжки и на рассвете умудрился провалиться в беспокойное забытье.

В восемь его снова разбудили, на сей раз его тряс Шелли, побелевший под своим загаром и похоже готовый разрыдаться. ― У Мэри случился выкидыш, ― глухо выдавил он, ― а теперь у нее сильное кровотечение. Быстрее ― я боюсь, она может истечь кровью.

Кроуфорд скатился с кровати и взъерошил волосы. ― Так, ― сказал он, пытаясь собраться с мыслями. ― Достань мне брэнди и чистый лен, и пошли кого-нибудь в Лериче за льдом. ― И позови Джозефину ― она мне нужна.