Текст книги "Гнёт ее заботы"

ГЛАВА 17

. . . Подводит тление итог его словам.

Вокруг разбитого гигантского остова

Пески бескрайние как прах струились там.

– Перси Биши Шелли [346]346
  Перси Биши Шелли, Озимандия.


[Закрыть]

Процессии священников и верующих в течение нескольких дней

шествовали мимо, вознося молитвы о дожде; но либо боги прогневались на них,

либо силы природы превосходят их власть.

– Дневник Эдвард Вильямса, последняя запись, 4 Июля 1822

Когда рассвет развеял темноту неба, видневшегося между деревьями и выстроенными в романском стиле строениями старой церкви, Кроуфорд, Джозефина и де Лож незаметно выбрались на дорогу и направились на север. Утренний воздух уже утратил мягкую ночную прохладу и был снова готов к дневной жаре.

С первыми лучами путешествующую троицу подобрал едущий на север фермерский фургон, и еще до того, как солнце осветило склоны возвышающейся над окружающим пейзажем горы Кверчолайа [347]347
  Mount La Querciolaia ― гора Кверчолайа.


[Закрыть], они сошли на узкой улочке в юго-западном прибрежном районе Ливорно. Доки и проливы на порядочное расстояние протянулись от берега и были соединены сетью каналов, и Кроуфорд никак не мог отделаться от ощущения, что снова вернулся в Венецию.

Он знал, что Шелли будет ожидать встретить их в отеле Глоуб [348]348
  Globe Hotel ― отель Глоуб ― отель Глобус.


[Закрыть], но там же сейчас должен был находиться Эдвард Вильямс, и перспектива увидеть его снова, приводила его в трепет; так что он решил остановиться в альберго [349]349
  Альберго (итал. albergo) ― гостиница.


[Закрыть], прилепившемся к берегу одного из каналов. Хозяин гостиницы перекрестился, когда они вошли внутрь, но купюра в десять английских фунтов за неделю вперед поборола его дурные предчувствия, в чем бы они ни заключались.

Кроуфорду и Джозефине достались комнаты на первом этаже, с видом на канал, но де Лож настоял, чтобы его комната находилась прямо под самой крышей, несмотря на неудобство в виде ведущей туда узкой лестницы. ― Пусть даже через неделю мне сужденоумереть, ― сказал он Кроуфорду, ― я буду верен привычке, оставлять между мной и землей как можно больше камня.

Кроуфорд всячески подчеркивал свое расположение к этому месту, восхваляя местные рестораны и знакомясь с соседями, но самому себе он признался, что просто надеется разминуться с Шелли и увильнуть от выполнения обещания, которое он дал ему… и несколькими годами ранее де Ложу.

Так что он пришел в смятение, когда ранним утром в понедельник восьмого Июля, на четвертый день их пребывания в Ливорно, де Лож, хромая, приблизился к столу уличной траттории, где они с Джозефиной поглощали минестроне [350]350
  Минестроне – густой овощной суп.


[Закрыть]с фасолью, и сказал им: ― Я чувствую близнеца, симбионта [351]351
  Симбионты – организмы разных биологических видов, находящиеся в отношениях симбиоза. Симбиоз – сожительство двух организмов разных видов, обычно приносящее им взаимную пользу.


[Закрыть], приближающегося по морю, и это, определенно, не старик Вернер. Время пришло ― пора.

Дон Жуанстоял в порту, а Шелли нашелся в отеле Глоуб, в залитом солнцем фойе. Он был загорелый и подтянутый, в двубортной матроской куртке, безукоризненно сидящих нанковых [352]352
  Нанка – вид хлопчатобумажной ткани, жёлто-коричневого или желтоватого цвета, изготавливаемой в Китае. Нанковые брюки.


[Закрыть]брюках и черных ботинках, но его лицо под беспорядочно спутанными седеющими белокурыми волосами было безжизненным. У его ног стоял железный кейс с ручкой для переноски. Вильямс и Трелони были тут же ― Вильямс был бледным и измученным, а Трелони выглядел озабоченным.

Кроуфорд хромая направился к ним.

– Мы с юнгой Вивьеном, ― тихо доказывал Шелли, ― сами можемуправиться с Дон Жуаном. И мы это сделаем. По складам, словно повторял это уже в тысячный раз, он добавил: ― Я просто хочу совершить это путешествие в одиночестве.

– Мне это не нравится, ― сказал Трелони. ― Я поплыву за тобой на Боливаре, и ты не сможешь мне помешать. Если вы попадете в беду, я, по крайней мере, смогу выудить вас двоих из воды.

Лицо Шелли на миг оживилось, когда он увидел Кроуфорда. ― А вот и ты, ― сказал Шелли, подхватывая железный кейс и направляясь к нему, чтобы пожать его руку. ― Я должен с тобой поговорить. Он отвел Кроуфорда по мощеному плиткой полу в дальний угол. Кроуфорд попытался начать первым, но Шелли его перебил.

– Слушай, ― сказал Шелли, пихая железный кейс в руки Кроуфорду, ― ты должен отправиться сейчас же. Я хочу отплыть сегодня после полудня, но ты к этому времени должен уже быть в Специи и все приготовить. К тому же погода здорово испортится ― я ждал этого ― и я не хочу, чтобы тыугодил в неприятности. Его улыбка была одновременно испуганной и горькой. ― Этот шторм уготован лишь мне.

– И юнге Вивьену, по-видимому, тоже, ― сердито сказал Кроуфорд, ставя кейс на пол. ― Или он не в счет? Я не позволю тебе…

– Ох, заткнись ради бога, конечно же, он не поедет. Я уже рассчитался с ним и сказал ему уехать из Ливорно. Нет, я отправляюсь один ― я и в одиночку смогу управиться с Дон Жуаном, по крайней мере, моих умений достанет, чтобы себя убить ― проблема лишь в том, что Трелони тоже об этом знает, и я боюсь, что он постарается мне помешать. К тому же он настаивает на том, чтобы меня сопровождать, так что я спрятал его портовые документы, и ему придется провести эту ночь здесь, нравится это ему или нет.

Затем Шелли полез под куртку и вытащил маленький пузырек с ярко красной кровью. ― Я собрал ее всего лишь час назад, ― сказал он, ― и добавил немного уксуса; я видел, повара так делают, чтобы она не свертывалась. Она будет моим доверенным представителем. А теперь запомни, кроме того чтобы служить моим представителем, она нужна также, чтобы дать мне знать, когда ты будешь готов ― так что помни, не выливай ее всю для приманки.

Подавляя рвотный позыв, Кроуфорд положил пузырек в карман пиджака; почему-то из всего того, что ему предстояло сделать сегодня, употребление крови Шелли страшило его больше всего. Он снова поднял кейс.

– Я привел тебе попутчика, ― срывающимся голосом сказал он. ― Человека, который хочет сопровождать тебя в твоем… круизе. Он махнул рукой де Ложу, который стоял возле входной двери и теперь хромающей походкой направился им навстречу, на его древнем лице застыла вызывающая отвращение ухмылка.

Шелли изумленно взглянул на старика, а затем в бешенстве повернулся к Кроуфорду. ― Ты что ничегоне понял? Я не могу брать с собой пассажиров! Что этот отщепенец себе возом…

Кроуфорд перебил его: ― Перси Шелли, позволь представить тебе Франсуа Вийона.

Голос Шелли умолк, и несколько секунд Кроуфорд воочию видел, каких усилий ему стоило обдумать услышанное ― наконец Шелли улыбнулся, и в его улыбке скользнуло что-то от его былой живости. ― Не может быть? Поэт Вийон, тот самый? И он в нашей семье? И хочет… отправиться… со мной?

Кроуфорд кивнул. ― То самый, ― уныло промолвил он, ― и да, он хочет.

Де Лож к этому времени дохромал до них, и Шелли с почтением пожал его руку. ― Для меня будет честью, ― с расстановкой произнес он на современном французском, ― пригласить вас на борт.

Де Лож слегка склонил голову. ― Почту за честь, ― тихо сказал он на своем первобытном наречии, ― отправиться вместе с Персеем.

Шелли с удивлением присмотрелся к старику, затем взволнованно указал на него. ― Это ведь вы… вы были там в Венеции, верно? Когда мы были там с Байроном в восемнадцатом. Вы еще тогда также назвали меня Персеем.

– Потому что ты прибыл туда, чтобы вести дела с Грайями, ― сказал де Лож. ― А сегодня, храня верность данному тебе имени, собираешься сразить Медузу [353]353
  Персей сразил Медузу Горгону, отрубив ее голову. Горгона – в греческой мифологии – любая из трёх крылатых женщин-чудовищ со змеями вместо волос, чей взгляд превращал всё живое в камень. Единственная смертная из них – Медуза Горгона.


[Закрыть]! Он взглянул в окно на раскаленное небо. ― Похоже, день сегодня вполне подходящий, чтобы два обреченных человека могли немного поплавать.

Кроуфорд вскинул руку, призывая к молчанию, так как Эдвард Вильямс оставил Трелони и направился к ним.

Вильямс остановился возле Шелли. Ему, очевидно, стоило немалых усилий, находиться здесь на свету, но он ухитрился выдавить вымученную улыбку, пожимая руку Шелли.

– Я ― я поплыву с-с тобой, Перси, ― заикаясь, произнес он. ― Не пытайся отговорить меня. Она м-мертва, мертва совсем, Аллегра она… и я… думаю я смогу… продержаться… пока не наступит ночь, и не искать другую любовницу. Если я буду все это время думать о Джейн, и наших детях, то думаю я смогу. Его улыбка была отчаянной, но вместе с тем странным образом живой, и на краткий миг он напомнил Кроуфорду Китса, каким он встретил его в 1816-м в Лондоне.

– Эд, ― сказал Шелли, ― я не могу тебя взять. Отправляйся с Трелони на Боливаре, и…

Вильямс холодно улыбнулся. ― Это ведь… мне не поможет, так ведь? ― тихо сказал он. ―  Боливарведь не пойдет ко дну.

Несколько секунд Шелли всматривался в исхудавшее лицо своего друга, затем нежно и грустно улыбнулся в ответ. ― Ну, ― сказал он, ― еще раз все взвесив, думаю, что лучшего кормчего для этого путешествия мне не найти. Он обернулся к Кроуфорду и протянул руку. ― Ступай, ― сказал он. ― Сейчас, пока ты все еще можешь сделать это для нас всех.

Пожимая руку Шелли, Кроуфорд думал о том, как впервые увидел его шесть долгих лет назад лежащим без сознания на улице Женевы. Мысль о всех утратах, которые Шелли пережил с тех пор, о собственных седых волосах, хромоте и шрамах, и потерянном глазе и изувеченной руке Джозефины ― обо всех смертях и страданиях ― сдавила Кроуфорду горло, так что он никак не мог подобрать подходящих прощальных слов.

– Жаль, ― только и сумел сказать он, поднимая железный кейс, ― что мы так и не успели узнать друг друга получше.

Шелли улыбнулся, и когда Кроуфорд отпустил его руку, он еще больше привел свои волосы в беспорядок. ― Теперь уже едва ли остался кто-то, кого можно узнать ― так что отправляйся. Он потянулся и похлопал выступ на пиджаке Кроуфорда, где лежала склянка с кровью. ― Передай Мэри, что я… ее люблю.

Кроуфорд использовал часть оставшихся денег Шелли, чтобы нанять самое на его взгляд быстроходное судно, какое нашлось в порту, и когда они с Джозефиной поднялись на борт, и одномачтовый шлюп устремился на север, скользя по прозрачной голубой воде, он дохромал сквозь ветер, несущий мелкие брызги, на нос корабля и стоял, всматриваясь вперед, навстречу тому, что так или иначе должно было стать кульминацией последних шести лет его жизни.

Ему по прежнему было далеко до уверенности, что он сможет сделать то, что пообещал: выполнить процедуру, которая защитит Джозефину и заодно спасет Мэри и ее маленького сына ― но также лишит его всякой надежды на долгожительство, которым вот уже несколько столетий наслаждались де Лож и Вернер фон Аргау. Возможно, когда-нибудь он сможет снова стать заурядной жертвой, если сумеет найти хищника-нефелима, чтобы окунуться в его разрушительную страсть, но ему, безусловно, больше никогда не представится шанс снова вступить в семью.

Им-то легко было ждать от него такой жертвы. Де Лож уже прожил несколько веков безмятежной жизни; Шелли видел, как умерли почти все его дети, но все еще мог спасти оставшегося; а Джозефине никогда даже и не предлагали стать членом семьи.

Он достал пузырек с кровью Шелли из кармана и подумал, как легко было бы просто уронить его за борт, в океан.

Он бросил взгляд на Джозефину, которая, с закрытыми глазами, сидела позади, возле мачты, что-то проговаривая ― очевидно старую добрую таблицу умножения. Ее лоб блестел от пота. Он попытался увидеть в ней обузу, ненавистную ответственность, которую он случайно взвалил на себя, и что-то в бездонном небе, казалось, помогало ему в этих мыслях ― внезапно Джозефина стала казаться слишком материальной, слишком горячей и живой, слишком скоропортящейся, словно какая-нибудь снедь, выставленная на продажу на рынке на открытом воздухе, где приходится отгонять жужжащие полчища мух, чтобы увидеть, что перед тобой за товар, овощ или мясо.

Но, несмотря на то, что какая-то сила помогала ему видеть в ней недолговечный ядовитый плод ― словно гриб-дождевик, вырастающий поутру на лужайке, а на закате лопающийся, выпуская облако дыма ― что-то внутри него, что-то исполненное большей силы, заставляло видеть Джозефину в других обстоятельствах: он видел ее беспомощной в море, пока он, ничего не делая, глядел на нее сверху; пойманной в ловушку в горящем доме, пока он напивался поблизости; изуродованной в кровати, в которой он заснул и продолжал спать.

А затем он вспомнил, как она вытащила его и Байрона из пропасти на вершине Венгерн; и как она целовала его ртом, полным стекла и чеснока, на Римской улице; и вытащила его из моря и разминала его ногу своими измученными руками; а также вспомнил пляж, на котором они впервые предавались любви, в тот день, когда у Мэри случился выкидыш.

И несчастно положил пузырек обратно в карман.

Немногим позже, когда солнце перевалило за полдень, судно легло в дрейф и спустило паруса, и Кроуфорд и Джозефина, перебравшись через планшир, вброд направились к берегу, в нескольких сотнях ярдов к югу от Каза Магни; весь путь занял не больше пяти часов.

Солнце, словно застывшая на месте шаровая молния, ослепительно сияло в выжженном пурпурном небе.

– Она будет слабой, ― хрипло сказал Кроуфорд Джозефине, волоча палку по раскаленному белому песку, на котором он рисовал пентаграмму, ― так как сейчас день. Но она все равно придет, потому что будет думать, что Шелли и я в опасности, а она… Его горло судорожно сжалось, и он вынужден был остановиться, прежде чем продолжил… ― она любит нас. Он стянул пиджак, но по лицу все равно градом катился пот, насквозь пропитывая рубаху.

Джозефина ничего не ответила. Она стояла на вершине пляжного склона, у самой кромки деревьев, и Кроуфорду пришло на ум, что где-то поблизости было место, где они впервые познали друг друга. Впрочем, его мысли были сейчас от этого далеки.

Шагнув из пентаграммы, он поставил на песок взятый у Шелли железный кейс, и присел, чтобы его открыть. На мгновение вонь чеснока вытеснила соленые запахи моря, но даже после того, как налетевший ветерок унес прочь первый дурманящий выдох, зловоние раскачивалось в раскаленном воздухе словно пряди морских водорослей в водах прилива.

Он открыл маленькую банку, повернулся к пентаграмме и вытряхнул смесь древесных стружек, серебряных опилок и измельченного чеснока в четыре из пяти неглубоких желобка, оставив пустой линию, обращенную к морю. Затем поставил все еще открытую банку на песок рядом с ней. Наконец, он выпрямился и пристально вгляделся в западном направлении туда, где отделенные искрящейся голубой гладью залива высились горные пики Портовенере.

Он понимал, что готовится навсегда изменить свой мир, лишить его всего волшебства и предвкушения чего-то необычного, и того, что Шелли однажды в своей поэме назвал «неудержимое очарованье ужаса [354]354
  The tempestuous loveliness of terror – неудержимое очарованье ужаса.


[Закрыть]».

– Прощай, ― подумал он.

– Приди, ― бесшумно позвал он.

Он беспощадно укусил палец и вытянул его над пентаграммой, так что быстрые капли крови упали на песок внутри; затем он достал из кармана пузырек, вытащил пробку и вылил половину его содержимого поверх своей крови. В стеклянном сосуде все еще оставалось на дюйм или около красной жидкости, и он обреченно глядел на нее в течение нескольких секунд, пытаясь набраться мужества, чтобы сделать то, что надлежало теперь сделать.

– Но смелости клинок об этот камень преткновенья заточи [355]355
  Screw your courage to the sticking point ― ближе к тексту, поднажми своим мужеством на этот камень преткновенья. Немного измененная фраза Леди Макбет из одноименной трагедии Шекспира: But screw your courage to the sticking-place ― Но натяни решимость на колки. Колки – металлические или деревянные стержни для натяжения струн музыкального инструмента. Можно также сказать собери свою волю в кулак.


[Закрыть], ― прошептал он самому себе, а затем выпил кровь и зашвырнул опустевший пузырек в плещущееся неподалеку море.

А затем он был одновременно в двух местах. Он все еще был на морском берегу и осознавал пентаграмму, присутствие Джозефины и горячий песок под ногами, но также он был на раскачивающейся палубе Дон Жуана, оставшейся позади в наводненном судами порту Ливорно.

– Он здесь, ― услышал он себя, обращающегося голосом Шелли к двум попутчикам, находящимся вместе с ним на корабле. ― Отплываем.

Где-то далеко, по ту сторону Портовенере, обретал форму мираж, и хотя на них не обрушились яростные порывы ветра, грозящие разметать начертанную им пентаграмму, Кроуфорд ощутил, как что-то огромное устремилось к ним сквозь разделяющий их океан.

Джозефина судорожно выдохнула, и, когда он раздраженно на нее оглянулся, он увидел, что она с хлопком прикрыла рукой стеклянный глаз. ― Я виделаее, ― прошептала она хриплым от испуга голосом. ― Она приближается.

– Чтобы умереть, ― сказал Кроуфорд.

Он чувствовал палубу яхты Шелли, покачивающуюся под ногами, и ему приходилось постоянно напоминать себе, где он находится, чтобы не раскачиваться вместе с ней. ― Как и Шелли, ― сказал он, вынужденный говорить громко, так как в ушах звенел несущийся по палубе Дон Жуанарезкий хохот де Ложа. Глазами Шелли он видел низкие, темные облака, надвигающиеся с юго-запада на Ливорно, и едва уловимо чувствовал его решительно сдерживаемый страх перед тем, что вскоре должно было случиться.

Затем все его внимание обратилось к тому, что видели его собственные глаза, так как теперь онабыла здесь, на берегу, стоящая обнаженной в начерченной на песке пентаграмме.

Она мерцала в слепящих отблесках солнца на белом песке, но прежде, чем он смог внимательно ее рассмотреть, он быстро припал к земле и вылил древесно-песочно-чесночную смесь вдоль последней линии, замыкая нарисованную им геометрическую фигуру и запирая ее внутри.

Когда это было сделано, он отступил назад, и, наконец, позволил себе взглянуть на нее.

Вся она была жемчужно-белой и гладкой, и от неземной красоты ее губ и точеных грудей и волнующей стройности ног у него захватило дыхание; и хотя он видел, что солнечный свет причиняет ей ужасные страдания, ее колдовские металлические глаза смотрели на него с любовью и, казалось, прощали все, что он только собирался сделать.

– Где мой брат? ― спросила она. И голос ее зазвучал словно мелодия, исполняемая на серебряной скрипке. ― Зачем ты позвал меня и лишил меня свободы?

Кроуфорд заставил себя отвести от нее взгляд, и увидел, как песок волнами разбегается от пентаграммы. ― Шелли направляется туда, ― напряженно ответил он. ― В этот шторм…

Он услышал шелест ее босых ступней по песку, когда она повернулась чтобы взглянуть на юг. Она издала едва слышный звук, то ли вздох, то ли всхлип, и он знал, ее страшили мучения, которые предстояло пережить, чтобы спасти Шелли. ― Ты ведь не хочешь, чтобы он умер, ― сказала она. ― Освободи меня, чтобы я могла его спасти.

– Нет, ― ответил Кроуфорд, стараясь придать голосу твердость. ― Это был его план. Он сам хотел, чтобы я это сделал.

Женщина снова повернулась к нему, и он обнаружил себя беззащитно противостоящим ее нечеловеческому пристальному взгляду. ― Ты хочешь, чтобы он умер?

– Я не стану его останавливать.

– А он сказал тебе, ― спросила она, ― что я погибну вместе с ним?

Ее глаза казались бездонными, темными, словно холодная безлунная ночь на островах Средиземноморья. ― Да, ― прошептал он.

– Ты хочешь, чтобы яумерла тоже?

Он почувствовала, как горячая рука Джозефины накрыла его руку; он хотел уже было раздраженно ее стряхнуть, но вместо этого заставил себя сжать ее в ответ, хотя и понимал, что ведет за руку смерть ― не столь далекую свою, а сегодня для Шелли и ламии. Он пытался думать о Перси Флоренсе Шелли, о Мэри, о детях Вильямсов и Джозефине.

– Да, ― ответил он стоящей перед ним женщине, надеясь, что все это закончится раньше, чем его хрупкая решимость рассыплется в прах. Он отвел от нее взгляд и увидел, сквозь стоящие в глазах Шелли слезы, густую завесу тумана, повисшую под темными тучами, прямо по курсу несущегося по волнам Дон Жуана.

Он присел, так как раскачивание далекой палубы заставляло его пошатываться на песке ― но и сам песок тоже был в движении. Сбегающие от пентаграммы песчаные волны стали выше, хотя они, казалось, были бессильны сделать хоть что-то с самой пентаграммой; но в обращенном к морю полукруге вокруг трех человеческих форм начинали вырастать бугристые фигуры, очевидно составленные из песка. Скалы обросшего лесом холма трещали, словно пытались разогнуть сведенные вечностью члены.

– Земля ― моя мать, она накажет тебя, ― сказала женщина, ― если я ей позволю.

Три ногтя свободной руки Кроуфорда до крови впились в ладонь. И в этот миг он больше не мог сказать, чьи слезы туманят его взгляд, были ли это слезы Шелли, или плакал он сам. Все что случилось с ним, после той недели проведенной в счастливом плену ламии в Швейцарии, казалось сплошной несбывшейся надеждой. ― Позволь ей, ― тихо сказал.

– Но разве я могу? ― ответила она. ― Ведь я люблю тебя.

Он смутно осознавал, что рука Джозефины больше не покоится в его. Дон Жуаннесся сквозь туман под нависшими над ним черными тучами, когда внезапно ударил ветер, и корабль чудовищно накренился, наполнив паруса горячим влажным дыханием шторма; Кроуфорд почувствовал боль, когда Шелли налетел на ограждение борта и вцепился в него руками.

Маленькое итальянское суденышко, фелюка [356]356
  Фелюга, фелюка, фелука ― судно с двумя мачтами, наклонёнными к носу, с латинскими парусами и вёслами. Предназначалось в основном для каперства.


[Закрыть], виднелось по курсу с правого борта, на всех порах мчась в порт Ливорно, но оно приспустило свои треугольные латинские паруса, когда поравнялось с яхтой Шелли, и его капитан крикнул сквозь разделявшую их темную воду, предлагая пассажирам Дон Жуанаперейти на его борт.

Кроуфорд почувствовал, как напряглось его горло, когда Шелли выкрикнул: ―  Нет!Фелюка уже удалялась с кормы, и Шелли приходилось не только смотреть назад, но и задирать голову, чтобы увидеть ее с того места, где он скорчился возле борта накренившейся палубы Дон Жуана.

– Разрушь пентаграмму, ― сказала облитая серебром женщина, сжимаясь от давящего на нее солнечного света, ― и я пощажу их всех ― детей, ту женщину ― всех их. Только сделай это сейчас. Я и так уже ослабла настолько, что едва уцелею после того, как спасу Шелли.

– Отпусти ее, Майкл, ― неожиданно сказала Джозефина. ― Ты не можешь убить его сестру!

« Тоже, ― с горечью подумал Кроуфорд, ― ты хотела сказать, не могу убить егосестру тоже, вдобавок к твоейсестре, это ты хотела сказать»?

– Вспомни, что она обещала Шелли, ― сказал он. И голос его был резким словно скрежет скал и шорох песка.

– Ты тоже женщина, ― сказала Ламия Джозефине, ― и тоже его любишь. Мы с тобой похожи, одинаковыв этом. Я позволю тебе быть с ним ― оставлю вас двоих ― если ты просто позволишь мне спасти моего брата. Я не знаю, почему твой Майкл желает его смерти.

– Он ревнует, завидует Шелли, ― сказала Джозефина, ― потому что Шелли… обладалтобой здесь, месяц назад.

Кроуфорд повернулся к Джозефине, чтобы опровергнуть ее слова, но в этот миг капитан удаляющейся фелюки прокричал: ― Если не хотите подняться на борт, ради всего святого, спустите паруса или вы погибли! ― и Вильямс, чье скороспелое решение вдребезги разбилось при первых признаках приближения настоящей смерти, бросился к фалам [357]357
  Фал (нидерл. val (от vallen ― падать, спускать)) ― снасть, предназначенная для подъема и спуска парусов, отдельных деталей рангоута (например, реев), флагов и т.п. В качестве фалов используют тросы, так как они испытывают большую нагрузку при работе.


[Закрыть], чтобы последовать его совету.

Шелли прыгнул вперед и ударом кулака отбросил его от паруса, и Дон Жуан,с трудом преодолевая вздымающиеся волны и туманом окутывающий его дождь, все еще под полными парусами, поплыл дальше в бушующий шторм.

Кроуфорд увидел, как Вильямс ― нет, это была Джозефина ― кинулась к пентаграмме, собираясь разрушить линии, но Кроуфорд поймал ее за руку и отбросил назад на песок.

Человеко-подобные существа, составленные из кремнистого песка, возвышались вокруг них, в бессильной ярости или, быть может, горе, размахивая беспалыми руками, а деревья позади на склоне с треском ломались и падали, словно сам холм пробуждался и сбрасывал свои органические покровы. Море бурлило, словно кипящий котел, а в небе метались полчища взволнованных духов.

– Майкл, ― позвала женщина, стоящая в пентаграмме.

Он беспомощно взглянул на нее. На ее перламутровой коже появились ожоги. Непостижимо, но в ее неземных глазах все еще светилась любовь. «Ни один человек, ― подумал он, ― не смог бы продолжать любить меня после всего этого».

– Теперь уже слишком поздно, ― сказала она. ― Я сегодня умру. Позволь же мне хотя бы умереть на пути к нему, пусть мне уже не успеть к нему на помощь.

Он понимал, что только тот, кто воистину себя ненавидит, мог продолжатьэту пытку, мог остаться холодным к ее мольбам, и спросил себя, узнают ли когда-нибудь Джозефина, Мэри и ее ребенок достаточно, чтобы испытывать благодарность к такому человеку ― человеку, что был для этого выбран.

– Нет, ― ответил он.

Дон Жуаншел ко дну под нависшим над ним темным, бушующим небом; вода потоками лилась через планширы, но туго надутые паруса все еще тащили его вперед.

Шелли цеплялся за ограждение. ― Прощай, Айкмэн, ― сказал он, вынужденный выплюнуть соленую воду, прежде чем смог говорить.

– Кроуфорд, ― сказал Кроуфорд, внезапно подумав, что это было важно. ― Меня зовут Майкл Кроуфорд.

Кроуфорд почувствовал натянутость улыбки Шелли, когда тот запрокинул лицо к теплому дождю над сплошным потоком воды, рвущимся внутрь через планширы. ― Прощай, Майкл Кроуфорд.

– Я все еще могу освободить ее, ― услышал Кроуфорд свой голос.

– Нет, ― с каким-то отчаянно удерживаемым спокойствием сказал Шелли. ― Останься со мной.

– Прощай, Шелли, ― только и сумел сказать Кроуфорд.

Он почувствовал, как Шелли отцепил руку от ограждения, чтобы махнуть ему на прощанье.

Кроуфорд уловил последнюю мысль Шелли, когда молодой поэт обреченно позволил ногам оторваться от палубы, разжал пальцы и позволил свирепо голодному морю смести его в свою разверстую пасть: унылую признательность, что он никогда не учился плавать.

Затем рот Кроуфорд внезапно оказался забит горячим песком, когда он упал лицом вниз, хватая ртом воздух, хотя не его легкие раздирала в этот миг на части заполнившая их холодная вода.

Через минуту или две его дыхание успокоилось, и он смог поднять от земли облепленное песком лицо.

Женщина в пентаграмме немыслимо съеживалась, иссыхая под палящими лучами солнца. Она была теперь больше похожа на рептилию, чем на человека, и вскоре в ней безошибочно угадывалась змея. Ее блестящие чешуйки отливали пурпуром и золотом. И словно вторя туманной буре, в которой обрел свой конец Дон Жуан, трясущийся холм выбросил вверх облако пыли, а затем налетел яростный ветер, разметавший земляные фигуры облаками жалящих песчаных брызг.

Сжавшееся создание одарило его последним затуманенным взглядом полным любви и страдания, а затем перед ним была лишь маленькая статуя, лежащая в центре нарисованной на песке пентаграммы. Ветер утих, и он снова остался один, с Джозефиной, сидящей на песке и потирающей руку.

Кроуфорд чувствовал себя неприятно опьяненным, потерявшим связь этим миром. «Бросаю женщин направо и налево», ― подумал он, наклоняясь чтобы поднять маленькую статую; он отвел руку назад, а затем как можно дальше запустил статую по дуге в воды залива. Она, казалось, надолго зависла в воздухе, медленно вращаясь, прежде чем, наконец, устремилась вниз и с тихим, едва заметным всплеском скрылась под водой.

Казалось, все кубические мили нагретого воздуха начали вибрировать, словно кто-то брал чудовищный дозвуковой аккорд на немыслимо огромном космическом органе.

К тому времени, как он отвернулся от моря, Джозефина уже поднялась на ноги и теперь одарила его слабой, смущенной улыбкой. ― Мы сделали это, ― сказала она, голос ее был тихим, но выше чем обычно. ― Сделали, как и собирались. На минуту мне даже показалась, что я припоминаю, что это было. Теперь я… Она помотала головой, и хотя она улыбалась, ему показалось, что она готова расплакаться. ― Я совсем не помню, что это было.

Кроуфорд приблизился к ней и нежно взял ее руку, за которую лишь недавно рванул ее назад. Он знал, что нужно сказать, и попытался придать голосу оттенок значительности. ― Мы спасли Мэри и ее сына ― и помогли спасти Джейн Вильямс и ее детей.

Губы Джозефины были чуть приоткрыты и она, щурясь, посмотрела вокруг на окружающие их море, песок и скалы. Вдали над морем относило облако пыли, исторгнутое из чрева холма.

– Чудовищно, ― сказала она. ― Я никогда не постигну всего, что мы сделали, но это было чудовищно.

Они пошли к северу вдоль берега моря. Кроуфорд хотел взять ее за руку, но это казалось слишком обыденным, совершенно не подходящим к величию этого момента. В голове царил едкий металлический привкус крови Шелли. Ему казалось, что он утратил последние нити, связывающие его с этим миром, и он был смутно рад, что одет, так как вряд сумел бы сейчас правильно натянуть одежду ― вспомнить, что за чем следует и какой стороной одевается. Время от времени он поглядывал вниз, чтобы убедиться, что все еще идет.

Впереди показалось приземистое каменное строение Каза Магни, и вскоре после того, как они туда добрались, он обнаружил себя пьющим вино и весело беседующим с Мэри и Джейн.

Он сделал усилие, стараясь понять, о чем говорит, и был странным образом успокоен, обнаружив, что рассказывает женщинам, что их мужья планировали покинуть Ливорно после полудня и, вне всяких сомнений, должны прибыть этим вечером. ― Перси шлет тебе свою любовь, ― вспомнил он передать Мэри.

Этой ночью они целомудренно спали в комнате, которую им выделил Шелли, и были разбужены в полночь отдаленным неземным пением далекого хора, что, казалось, расположился на небесах и в море, и на холмах позади дома. Не говоря ни слова, они встали и направились в столовую и, открыв стеклянные двери, вышли на террасу.

Снаружи пение зазвучало немного громче и глубже. Прилив отступил от берега так далеко, что если бы Шелли и Вильямс действительно прибыли этой ночью, им пришлось бы как следует постараться, чтобы найти стоянку хоть сколько-нибудь близкую к дому ― и беззащитные морские раковины и черные дюны мокрого, поросшего водорослями песка, казалось, вторили нечеловеческому хору.

Дом скрипел, словно аккомпанируя хору, и, когда ему пришлось шагнуть в сторону, чтобы удержать равновесие, Кроуфорд осознал, что дом трясся от землетрясения.

– То же самое было на прошлой неделе в Монтенеро, ― прошептала Джозефина, ― в ту ночь, когда Байрон убил Аллегру. Это погребальный плач Земли.

Когда они вернулись внутрь, Джозефина настояла на том, что остаток ночи проведет в комнате для женской прислуги; слишком утомленный, Кроуфорд молча согласился и один вернулся в их комнату.