Текст книги "Гнёт ее заботы"
Автор книги: Тим Пауэрс
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)
«Просто держись наплаву, ― сказал он себе; ― ты можешь это делать весь день, верно? Дьявол, помню как-то раз в Бискайском заливе мы с Бойдом пробарахтались в воде целых два часа, пытаясь выяснить, кто продержится дольше, а товарищи плавали до нас, подкрепляя нашу решимость свежими бутылками эля. И вылезли мы в тот раз лишь потому, что стало ясно, чтоб чтобы дождаться пока один из нас сдастся, потребуется продолжать состязания как минимум до темноты. Это течение скорее прибьет тебя к какому-нибудь берегу, чем утащит из залива в открытое море».
Но, даже несмотря на то, что он использовал руки и ноги попеременно, он чувствовал, как мускулы под кожей натягиваются в струну. С того памятного состязания прошло уже почти десять лет, и он изрядно подрастерял свою юношескую форму где-то на пути из прошлого в настоящее.
Он заставил себя дышать ровно и медленно.
Одиночество пугало его. Он был крошечным островком смятения и страха посреди безликого бескрайнего моря, трепещущий, словно огонек свечи на потерянном игрушечном кораблике, и он подумал, что согласен даже утонуть, лишь бы еще хоть раз услышать чей-нибудь голос перед тем как отправиться в небытие.
«Он может позвать Ее».
Эта мысль послала дрожь через его тело. Успеет ли она прийти ему на помощь? К тому же в такой солнечный день? Откуда-то он знал, что успеет ― она любит его и должна понимать, что на самом делеон совсем не хотел порвать с ней тогда, в Альпах. Ему даже не придется покидать Джозефину ― после того как он окажется в безопасности на берегу, он придумает как помочь сумасшедшей бедняжке; в любом случае он сможет сделать для нее больше, чем если просто здесь утонет.
Он попытался размять негнущуюся левую ногу, но ее вдруг свела дикая судорога, исторгнув из его недр пронзительный вскрик. Он замолотил руками, пытаясь удержаться наплаву, но ему было ясно, что в запасе у него от силы минута.
А затем к своему ужасу он понял, что не может сделать это, не может позвать ее. Что ему придется умереть здесь, прямо сейчас, но кое-что ― его любовь к Джозефине, и любовь, которую она очевидно испытывала к нему, в тот недолгий послеполуденный миг, неделю назад ― делало смерть предпочтительней перспективы быть вновь одержимым ламией.
Он попробовал молиться, но мог лишь ругаться от бессильной ярости.
Вода сомкнулась над его головой, и он взглянул вверх на отражение Солнца, покачивающееся на водной глади. «Еще один последний взгляд на него, ― отчаянно подумал он, ― последний глоток морского воздуха».
Он заставил руки царапать воду в стороны и вниз, и голова вынырнула на поверхность ― и тут он услышал скрип весельных уключин.
Спустя мгновение до него долетел голос Джозефины, выкрикивающей, «Майкл»!
Он обнаружил, что у него еще осталось немного сил. Он всхлипывал от боли принесенной этим знанием, но руки его продолжали посылать вводу в стороны и вниз, и когда рядом с ним, описав в воздухе дугу, со всплеском приземлилось весло, он сумел подгрести к нему и ухватиться за широкую часть неживыми руками.
К другому концу была привязана веревка, и он чуть не разжал хватку, когда веревка потянула весло к лодке; наконец его голова натолкнулась на обшивку шлюпки, и он был втащен внутрь через планшир. И даже сумел немного помочь.
Его левая нога была неестественно скрючена и так сильно болела, что он даже подумал, не сломаны ли кости. Он прикоснулся к бедру, стянутые в комок мышцы были твердыми как камень.
– Судорога, ― выдохнул он, и мгновение спустя она уже разминала ее руками, стертыми в кровь энергичной, но неумелой греблей. Ее левую руку, которую она повредила на горе Венгерн, тоже похоже начинала одолевать судорога, но она работала решительно, с ловкостью медсестры, и минуту спустя узел, стянувший его левую ногу, отступил.
Долгое время он лежал, привалившись к одной из скамей, с закрытыми глазами, просто наполняя и опустошая легкие. Наконец он немного приподнялся и огляделся вокруг. Шелли нашел эту лодку слишком большой и поэтому неподходящей для гребли и бросил ее на нижнем этаже. И здесь больше никого не было, кроме него и Джозефины.
Он в изумлении смотрел на нее, пока дыхание не вернулось к нему достаточно, чтобы он мог говорить; и тогда, ― Кто ты? ― напрямик спросил он.
Вначале он думал, что она не ответит; затем она прошептала, ― Джозефина.
Он снова откинулся обратно. ― Хвала Небесам! Он потянулся и нежно взял ее изодранную искривленную руку. ― Но как же ты сумела вытащить эту лодку?
– Не знаю. Просто вытащила.
– Боже, как я рад, что ты заметила меня здесь. «Я рад, что именно тызаметила меня здесь, ― подумал он. ― Джулия никогда бы такого не сделала».
Джозефина расслабилась и откинула со лба мокрые волосы. Ее стеклянный глаз безумно уставился в небо, но здоровый внимательно смотрел на него. ― Я… проснулась от страха, посмотрела в окно и увидела тебя, и поняла, что ты попал в беду. В тот миг я вернулась в свое тело. Это она предупредила меня ― понимаешь? ― и именно это дало мне сил… оттеснить ее, выгнать Д-Джулию. Затем я сбежала вниз по лестнице и выволокла эту штуку через арки на мостовую, а затем в воду.
Он увидел, что она была босиком, и что на дощатом настиле тоже была кровь.
– Джозефина, ― дрожащим голосом произнес он, ― Я люблю тебя. Больше никогда не позволяй Джулии, призраку Джулии, захватывать твое тело.
– Я… ― несколько секунд она пыталась что-то сказать, затем просто отвернулась к носу лодки и покачала головой. ― Я постараюсь.
Та ночь была кануном летнего солнцестояния, и они двое засиделись дольше всех, правда они слышали, как Эд Вильямс тихо разговаривал с кем-то в своей комнате, возможно со своей женой.
Горела только одна лампа, которую Шелли распорядился не гасить всю ночь, и Кроуфорд и Джозефина покончили с оставшейся от ужина бутылкой вина и неспешно расправлялись со второй, которую он открыл после этого. Они говорили уже больше часа, непривычно спокойно, затронув все важные темы, когда, одновременно, в разговоре повисла пауза, и Кроуфорд заметил, что они прикончили вторую бутылку.
Он встал и протянул ей руку. ― Пойдем в кровать.
Они вошли в свою комнату, затворили дверь и скинули с себя всю одежду, а затем в темноте ― так как он плотно зашторил окна ― долго и неторопливо любили друг друга, останавливаясь за мгновение до развязки, затем снова и снова, пока, наконец, неудержимый водопад чувств не накрыл их двоих с головой.
Спустя какое-то время Кроуфорд скатился с нее и лег рядом, чувствуя ее теплый, влажный бок, прижавшийся к нему; и он нежно шепнул, что любит ее…
… и в этот миг пронзительный вскрик из соседней комнаты прервал его и заставил вскочить с кровати.
За неимением ничего другого он натянул обрезанные брюки Шелли, распахнул дверь и выскочил в столовую; позади он услышал, как Джозефина борется с одеждой.
Дверь в комнату четы Шелли была открыта, и высокий, худой силуэт Шелли, не издав не единого звука, быстро вышел оттуда. Его глаза в свете лампы светились, словно у кошки, и, прежде чем отдернуть шторы в сторону и исчезнуть снаружи на террасе, он приблизился к Кроуфорду и нежно поцеловал его в губы. Кроуфорд видел блеснувшие во рту зубы, но они его не коснулись.
Затем Шелли вышел из своей комнаты снова, и Кроуфорд понял, что этот был настоящим ― и тогда он понял, кем был тот, первый, и в груди у него внезапно стало пусто и холодно. Он уже почти повернулся к двери на террасу, когда вспомнил про Джозефину.
Усилием воли он повернулся обратно к Шелли.
ГЛАВА 15
But the worm shall revive thee with kisses,
Thou shalt change and transmute as a god
As the rod to a serpent that hisses,
As the serpent again to a rod.
Thy life shall not cease though thou doff it;
Thou shalt live until evil be slain,
And good shall die first, said thy prophet,
Our Lady of Pain.
– A. C. Swinburne, Dolores
Но лобзанье червя вновь должно жизнь вдохнуть,
Измениться ты должен, явившись как бог,
Обернуться как розга шипящей змеей,
А затем как змея снова в гибкую ветвь.
Даже сброшена с плеч, твоя жизнь не уйдет;
Должен жить ты пока зло на воле,
Но сказала, сначала добро умрет,
Владычица нашей боли.
– А. Ч. Суинберн, Долорес
– Куда он пошел? ― потребовал Шелли.
Все еще не обретя дар речи, Кроуфорд просто указал на колышущиеся занавески.
Шелли бессильно привалился к стене и потер глаза. ― Она пыталась задушить ее ― задушить Мэри. Он поднял руки, все в кровоточащих царапинах. Мне пришлось отрывать ее руки от шеи Мэри.
Вильямсы и Джозефина были теперь тоже здесь, и Шелли отдернул шторы, присел возле окна, провел по полу пальцем и лизнул его, затем переместился и проделал все снова. Когда он поступил так со всеми окнами в комнате, он поднял взгляд.
– Здесь нет ни соли не чеснока, ― сказал он, глядя прямо на Эдварда Вильямса.
Вильямс вздрогнул, затем промямлил, ― Так это был чеснок? Вот что так пахло ― я просто подумал, что лучше их вымыть… Он застегнул воротник ночной рубашки, но Кроуфорд увидел пятнышко крови, просочившееся сквозь ткань.
Губы Шелли сжались в бескровную тонкую нить. ― Отправляйтесь все спать, ― сказал он, ― все, кроме тебя Айкмэн ― нам нужно поговорить.
– Джозефина может остаться, ― сказал Кроуфорд.
Шелли прищурился. Я думал, ее зовут… ? Хотя хорошо, пусть остается. А все остальные по кроватям.
Когда Вильямсы закрыли дверь в свою комнату, Шелли вкрутил штопор в новую бутылку и разлил вино по лишь недавно оставленным бокалам, которые снова держали Кроуфорд и Джозефина.
– Мы можем отправиться завтра, ― тихо сказал Шелли.
Кроуфорд был безумно рад, что женщина, сидевшая подле него, не была больше Джулией. ― О чем ты говоришь? ― прошептал он. ― Теперь нам просто необходимо убраться отсюда как можно скорей! Ты видел шею Эда? Хочешь дождаться, пока умрет твой последний ребенок? Я не…
– Позволь ему сказать, Майкл, ― вмешалась Джозефина.
– Она особенно достижима в этом месте, ― продолжил Шелли, ― призвать ее здесь легче всего, а то, что я задумал ― единственное, что мне осталось попробовать ― требует, чтобы она была достижима.
– Что ты задумал? ― спросил Кроуфорд.
– Ты должен знать, ― с наигранной веселостью ответил Шелли. ― Это ведь была твоя идея. Кроуфорд все так же беспомощно смотрел на него, и Шелли несколько раздраженно добавил, ― Чтобы я утопился.
Кроуфорд вздрогнул. ― Я ― я же говорил это несерьезно. Я просто…
– Я знаю. Был разозлен из-за смерти моего нерожденного ребенка. Но ты был прав, это единственный способ спасти Перси Флоренса и Мэри. Сказав это, он улыбнулся, ― со злостью, подумалось Кроуфорду. ― Но вам тоже придется кое-что сделать. И сдается мне, для вас это окажется труднее, чем то, что предстоит мне.
* * *
На следующий день солнце еще жарче пылало с бездонного кобальтового неба, и когда капитан Робертс вернулся из плаванья вдоль побережья за припасами ― главным образом, чтобы пополнить истощившиеся запасы вина ― он сообщил, что узкие улочки Лериче наводнены религиозными шествиями, молящими небо о дожде.
Эта ночь была Кануном Иона Крестителя [322]322
Канун Иоанна Крестителя, Канун Иоанна Предтечи (англ. Feast of St. John). Вечер 23 июня, Канун рождества Иоанна Крестителя. На основе евангельского свидетельства о 6-и месячной разнице в возрасте между Иоанном и Христом церковный праздник рождества Иоанна оказался близок к летнему солнцестоянию 20-21 июня (Рождество Христово близко к зимнему). Таким образом, под знаком Христа солнце начинает прибывать, а под знаком Иоанна – умаляться. Согласно словам самого Ионанна «ему должно расти, а мне умаляться». У восточных и западных славян празднование летнего солнцестояния с принятием христианства превратилось в праздник Иван Купала, Иванов день.
[Закрыть], и после захода солнца люди Сан Теренцо [323]323
Сан Теренцо (итал. San Terenzo) ― коммуна относящаяся к Лериче, в провинции Специя.
[Закрыть]отправились вдоль берега, омывая стопы в пене прибоя, танцуя, размахивая факелами и распевая святые песнопения. Шелли стоял возле перил на террасе, даже после того как опустилась ночь, и песни выродились в пьяную дикую разноголосицу, и фигуры на берегу начали бросать камни в сторону Каза Магни.
В конце концов, в Шелли полетел факел ― и не попал лишь потому, что Кроуфорд оттащил его в сторону ― и Шелли ошеломленно позволил увести себя внутрь. Гвалт продолжался почти до самого рассвета, когда рыбаки, пошатываясь и горланя охрипшими голосами, направились обратно к своим суденышкам и сетям.
Эти дикие крики и гнетущая жара не позволили никому как следует отдохнуть этой ночью, и, когда Кроуфорд спустился вниз чтобы посмотреть, как рыбаки, шатаясь, шлепают по воде обратно, он увидел неясный силуэт Мэри Шелли, стоящей возле волнолома и разговаривающей с кем-то на склоне холма по ту сторону.
Он поспешил к ней, думая, что ей докучает кто-нибудь из пьяных рыбаков, но остановился, когда услышал ее тихий смешок.
– Джон, ты же знаешь, что я замужем, ― сказала она. ― Я не смогу пойти с тобой. Но спасибо тебе за твое… внимание.
Она повернулась к берегу, и Кроуфорд увидел темную розу, которую она держала у самого подбородка, так что ее лепестки казались частью синяка, что пятнами покрывал ее горло. Он глянул мимо нее в пугающую темноту холма, но ничего там не увидел ― хотя слышал скользящий шелест, удаляющийся вверх между деревьев.
Он направился вперед, шаркая ногами по песку, чтобы она услышала его приближение и не испугалась, когда он заговорит. ― Это был Полидори? ― спросил он.
– Да. Она вдохнула аромат розы, задумчиво глядя на темное море.
– Тебе не следует говорить с ним, ― устало начал Кроуфорд. Он надеялся, что надвигающийся день не окажется таким жарким, что будет невозможно заснуть. ― Он… он не…
– Да, он сказал мне об этом, ― невозмутимо ответила Мэри. ― О своем самоубийстве там, в Англии. Он думает, что они Музы, эти вампиры. Может быть он прав ― хотя ему они не слишком-то помогли. Даже после того как он призвал одного из них и позволил себя укусить, он все равно так и не смог написать ничего вразумительного… поэтому он и покончил с собой. Она покачала головой. ― Бедный мальчик ― он всегда так завидовалПерси и Байрону.
– Если ты так много знаешь о нем, ― сказал Кроуфорд, стараясь говорить спокойно, ― тогда ты должна знать, как опасны такие люди, после того как они воскресли. Это ужене Полидори ― это вампир, напяливший его тело, словно краб-отшельник, меняющий одну за другой раковины морских моллюсков. Да ты вообще меня слушаешь? Не веришь мне, спроси Перси!
– Перси…, ― как во сне отозвалась она. ― Перси перестал быть Перси, ты не заметил? Человек, которого я когда-то любила… он… отдаляется, исчезает из виду, словно фигура, нарисованная с далекой перспективой. Я все время спрашиваю себя, сколько еще я смогу общаться с ним, хотя бы вкрикивая слова ему прямо в ухо.
– Тогда спроси меня, я ведь доктор, верно? Ты еще не пригласила Полидори стать твоим… другом?
– Нет ― хотя он намекнул, что ему это было бы приятно.
– Не сомневаюсь. Не… делай этого. Он шагнул к ней ближе, взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему прямо в глаза. ― Перси Флоренс умрет, если ты это сделаешь, ― с расстановкой сказал он. Доходил ли до нее смысл сказанного? ― Повтори это, пожалуйста, ― сказал он своим самым профессиональным тоном.
– Перси Флоренс умрет, если я это сделаю, ― слабо промолвила она.
– Хорошо. Он отпустил ее. ― Теперь ступай спать.
Она поплелась обратно к дому, а Кроуфорд опустился на песок; он чувствовал, что кто-то пристально наблюдает за ним с вершины холма, но небо уже начинало синеть, устремляясь навстречу дню, и он знал, что существо, напялившее личину Полидори, не станет к нему приближаться.
Он вспомнил, как давным-давно, в 1816 в Швейцарии, Байрон язвительно цитировал стихи Полидори. Кроуфорд смеялся над нелепыми строками, как Байрон, похоже, и рассчитывал, но затем лорд нахмурился и сказал, что на самом деле в этом не было ничего смешного. ― Он ужасно серьезно относится ко всему этому, Айкмэн, ― с упреком сказал он. ― Он преуспевающий доктор, один из самых юных выпускников Эдинбургского Университета, но все к чему он стремится, это стать поэтом ― как Шелли и я. Он и в мои личные врачи напросился лишь потому, что думал, что, общаясь со мной и моими друзьями, сможет… выведать секрет. Байрон мрачно ухмыльнулся. ― Надеюсь, для его же пользы, что он этого не сделал.
«Ну, ― подумал Кроуфорд, ― он все-таки это сделал, Байрон. Но, хотя он и заплатил цену Музам, они не сдержали обещания». «Очень похоже, ― подумал он, ― на сделку, которую Шелли заключил со своей сестрой, моей бывшей женой».
Солнце уже поднялось, зажигая изумрудные блики на поросших лесом пиках Портовенере по ту сторону залива, и в легком ветерке чудилась даже какая-то прохлада. Кроуфорд поднялся на ноги и побрел по песку обратно к Каза Магни, стараясь не ступать в выемки следов Мэри Шелли.
* * *
В течение следующих пяти дней Шелли все больше и больше времени проводил на Дон Жуане, доверяя Робертсу и юнге Вивьену управляться с такелажем, пока сам он изучал через секстант [324]324
Секстант (в морском деле секстан) ― навигационный измерительный инструмент, используемый для измерения высоты светила над горизонтом с целью определения географических координат той местности, в которой производится измерение. Секстант был изобретен в 1730 году (принципы работы были открыты ранее Ньютоном), после чего вытеснил астролябию как главный навигационный инструмент.
[Закрыть]горы и исписывал страницу за страницей в своей записной книжке ― теперь уже не поэзией, а небрежно нацарапанными, непонятными математическими выкладками. Когда на закате они возвращались, он порывался отдать свою математику Кроуфорду на проверку, но там было по большей части Ньютоново исчисление [325]325
Ньютоново исчисление ― вероятно имеется в виду интегральное и дифференциальное исчисление придуманное Ньютоном одновременно с Г. Лейбницем (немного раньше).
[Закрыть], что очевидно было выше понимания Кроуфорда. Шелли никогда не просил об этом Мэри, несмотря на то, что она довольно хорошо разбиралась в математике, а он, по всей видимости, начал сомневаться в собственных мыслительных процессах.
«И сомнения эти были обоснованы», ― подумал Кроуфорд. Шелли больше уже не блистал в разговорах за обеденным столом, с пространными рассуждениями о природе человека и вселенной; он, казалось, находил теперь сложным даже следить за щебетаньем Клэр о ее вылазках в Лериче за покупками ― и, хотя он все еще читал свою почту, Кроуфорд не раз замечал, как он силится разобрать смысл написанного, хмурясь и шевеля губами, и обводя кружками важные слова.
Наконец, через семь дней после неудачного покушения на Мэри, Шелли бросил свою записную книжку и кучу непрочитанных писем в огонь, а затем попросил Кроуфорда и Джозефину составить ему компанию в прогулке по побережью.
Солнце все еще сияло на утреннем небосводе, но песок под ногами обжигал даже сквозь туфли Кроуфорда, и он гадал, каким образом Шелли удается неспешно идти по нему босиком. Может он просто еще не заметил, что это причиняет ему боль. Джозефина была напряжена, но держала Кроуфорда за руку и даже пару раз ухитрилась выдавить слабую улыбку.
– Мы отправляемся завтра, ― тихо сказал им Шелли. ― Где-то через неделю вам двоим придется вернуться, но я хочу, чтобы сейчас вы отправились со мной.
Кроуфорд нахмурился. ― Зачем нам тогда возвращаться?
– Чтобы сделать то, что должно быть сделано здесь, ― раздраженно сказал Шелли, ― и должно быть сделано вами. Так что не берите лишних вещей, оставьте здесь всю… научную и медицинскую аппаратуру, какая у вас есть. Он нахмурился, очевидно, пытаясь сосредоточится. ― На самом деле, Джозефине не обязательно возвращаться сюда с тобой ― она может остаться с Байроном, Трелони и остальной компанией. Они намерены снова собраться в Пизе.
– Я поеду вместе с Майклом, ― тихо сказала Джозефина.
Кроуфорд сжал ее руку. ― К тому же ни одному из нас нельзя в Пизу, ― сказал он. ― Два месяца назад мы едва избежали там ареста. В любом случае, тебето туда зачем?
– Я… потому что… э-э, да, чтобы помочь бедняге Ли Ханту основать дело с Байроном. Это по моему настоянию он приплыл сюда, со всем своим чертовым семейством, и хотя я… сойду со сцены, я хочу убедиться, что он не останется… не останется…
– Без помощи? ― подсказала Джозефина.
– И без гроша? ― добавил Кроуфорд.
– Да, и к тому же в чужой стране, ― кивнул Шелли. ― Вам нельзяв Пизу…? Ну что ж, мы остановимся в Ливорно по пути, чтобы их встретить, так что вы могли бы… подождать меня там. Я вернусь в Ливорно, прежде чем я…
Кроуфорд поспешно его прервал. ― Эта часть, которую мы с Джозефиной должны сделать, ― начал было он, но Шелли вскинул руку, призывая его помолчать.
Они прошли еще сотню ярдов вдоль узкого, скалистого берега, и Шелли забрел на мелководье. Давайте поговорим здесь, ― сказал он. ― Э-э… вода, поможет заглушить наши слова. Я не хочу, чтобы… vitro [326]326
Vitro (vitrum) ― стекло. in vitro ― в пробирке (искуственный) (латинский).
[Закрыть]… я имею в виду песок, слышал, что мы говорим.
Кроуфорд и Джозефина обменялись тревожными взглядами, но потянулись, чтобы снять туфли.
– А что со стеклом? ― отозвалась Джозефина, когда она снова выпрямилась.
– Стеклом? ― нахмурился Шелли. ― А, верно, я и забыл. Оставь и его тоже.
Джозефина потянулась к лицу, извлекла стеклянный глаз и положила его в одну из туфель, затем снова взяла руку Кроуфорда и направилась с ним туда, где стоял Шелли.
– Теперь будьте внимательны, ― сказал им Шелли. ― Я, возможно, не смогу изложить это внятно… позже. Еще раз.
* * *
На следующий день, после полудня Дон Жуанв последний раз вышел Залив Специи, направившись к югу в Ливорно. Мэри, Клэр, Джейн Вильямс и дети остались в Каза Магни, и Шелли без воодушевления помогал Робертсу и Чарльзу Вивьену управляться с парусами, а Эд Вильямс скрывался под палубой, подальше от солнечного света, так что нос корабля был целиком и полностью в распоряжении Кроуфорда и Джозефины.
– Шестью шесть ― тридцать шесть, ― бормотала Джозефина, ― семью семь ― сорок девять, восемью восемь ― шестьдесят четыре…
Она завела эту привычку за последнюю пару дней; это все еще досаждало Кроуфорду, но после того как она объяснила, что это помогает держать наплаву личность Джозефины, когда она чувствует, что та начинает слабеть, он всячески старался не показывать своего раздражения. Эта ее привычка заметно расстраивала Мэри. Шелли же напротив имел обыкновение сидеть поблизости от Джозефины, когда она это проделывала, словно этот речитатив был символом чего-то, что он терял… или, как временами немилосердно думал Кроуфорд, потому что потерявший рассудок поэт надеялся подслушать правильный ответ на одну из тех математических загадок, что очевидно были выше его понимания.
И вот теперь Кроуфорд просто стоял, вглядываясь в итальянский берег, что незаметно проплывал мимо корабля в миле по левому борту. Со вчерашнего полудня он не мог думать ни о чем, кроме того, что ему предстояло сделать через неделю, поэтому, когда Джозефина оборвала на полуслове таблицу умножения и задала ему вопрос, он ответил на него почти сразу, не меняя темы.
– Ты сможешь это сделать? ― спросила она.
– Не знаю, ― ответил он, все еще разглядывая береговую линию. ― Я устоял перед ней прежде ― с твоей помощью. И я… Он остановился, так как чуть не сказал, что теперь, когда у него была Джозефина, он был защищен от сексуального влечения к этой нечеловеческой женщине, но тотчас ему пришло на ум, что это может быть не вполне правдой. ― Я не знаю, ― нескладно докончил он.
Усталая улыбка яснее очертила морщины на смуглом лице Джозефины. ― Если ты не сможешь, это будет означать смерть для нас всех ― в противовес смерти лишь нескольких. Она никогда не позволит мне или этим детям вырваться из ее сетей.
– Можно подумать, ― с подчеркнутой вежливостью ответил он, отстраняясь от перил, ― ты допускаешь, что я об этом не знаю. Он направился мимо нее на корму, где Шелли безразлично работал грот-парусом.
За его спиной распевание таблицы умножения возобновилось снова.
Лодка плавно скользила вперед в череде длинных галсов [327]327
Галс ― курс корабля относительно ветра. Различают левый (ветер дует в левый борт) и правый галсы. Также галсом называют отрезок пути, который проходит судно от одного поворота до другого при лавировании.
[Закрыть], двигась против постоянного ветра, и спустя несколько часов после захода солнца они увидели впереди огни, отмечающие волнолом на входе в порт Ливорно. После недолгого перекрикивания с судном портового смотрителя они вошли в защищенную гавань, причалив по соседству с БоливаромБайрона; Байрон был на берегу, в своем жилище близ Монтенеро [328]328
Montenero (Montenero-Sabino) ― Монтенеро-Сабино ― коммуна в Италии, в регионе Лацио, подчиняется административному центру Риети.
[Закрыть], а Дон Жуанбыл во временном карантине, но команда Байроновского корабля любезно сбросила несколько подушек на палубу меньшего судна, так что группа Шелли в эту жаркую ночь могла спать под открытым небом.
Кроуфорд и Джозефина спали прямо на носу, тогда как Шелли, Робертс и Чарльз Вивьен пристроились кто где между мачтой и румпелем. Вильямс всю ночь расхаживал по палубе, и, в конце концов, незадолго до рассвета заполз обратно вниз.
На следующее утро они получили одобрение карантинной службы, и все, за исключением юного Чарльза Вивьена, спустились на берег ― хотя Вильямс жаловался, что чувствует себя нездоровым, и натянул широкополую шляпу, чтобы защититься от солнца.
Шелли напротив был сегодня какой-то неестественно, почти истерически веселый, и с нехарактерной для него расточительностью нанял экипаж, чтобы доставить их туда, где в шести милях в Монтенеро их дожидались Байрон и семейство Ли Ханта.
Лето, казалось, становилось все жарче, и когда после пыльной часовой езды они, наконец, прибыли к дому Байрона, вилле Дюпюи [329]329
Villa Dupuy ― Вилла Дюпюи.
[Закрыть], Кроуфорд с унынием отметил, что она была окрашена в чересчур теплый коричнево-розовый цвет.
Джозефина молчала всю дорогу, но Кроуфорд заметил, что пальцы ее опущенных книзу рук методично двигались, и догадался, что она перебирала таблицу умножения в уме. И это также не улучшило его настроения.
Байрон встретил их у входа, и, хотя Кроуфорд был поражен, увидев, что тот снова прибавил в весе, Шелли, казалось, был рад этой перемене. В этот миг его, казалось, радовало все на свете. Он заметил, как замечательно видеть, что Байрон все еще живет с Терезой Гвиччиоли, и что она по-прежнему любит выходить наружу в солнечные дни; и с воодушевлением представил Кроуфорда и Джозефину высокому, явно смущенному мужчине, который оказался Ли Хантом, невезучим англичанином, который вместе со своей женой и шестью детьми сел на корабль в Италию, чтобы совместно Байроном и Шелли издавать журнал, о котором они грезили весь прошлый год.
Байрон, очевидно, надеялся засидеться допоздна, разговаривая с Шелли, как они часто делали, прежде чем покинули Пизу, но Шелли сославшись на то, что поездка его утомила, рано отправился спать.
Хант пребывал в дурном настроении из-за нескольких несдержанных замечаний, которые Байрон сделал по поводу скверного воспитания его детей, и тоже удалился к себе, так что в просторном зале вместе с Байроном остались Вильямс, Кроуфорд и Джозефина. Они сидели, потягивая вино, и слушали, как лорд жалуется на слуг и погоду. Байрон, впрочем, казалось, был рад этой компании, хотя Вильямс говорил редко и большую часть времени вглядывался через пару застекленных дверей в темный внутренний двор, а Джозефина несколько раз отвечала на вопросы радостными заявлениями, что одно число, умноженное на другое, дает третье; но Байрон слышал от нее в прошлом так много non sequiturs [330]330
Нон сиквитэ (лат. non sequitur ― буквально «из этого не следует») – неочевидное высказывание. Предположение или вывод, которое не следует из общеизвестного или установленного ранее.
[Закрыть], что только ухмылялся и кивал каждый раз, когда она произносила еще одно, и дважды потребовал, чтобы все они выпили в честь только что произнесенного меткого замечания.
Он как раз добрался до середины повествования о том, как недавно несколько его слуг устроили поножовщину на дороге перед домом, когда всеобщее внимание вдруг обратилось к Вильямсу.
Тот внезапно как-то напрягся, столь сильно, что казалось, закрутилось все его тело. Он стоял на цыпочках, и лоб его почти касался оконного стекла.
Байрон сначала взглянул на него с досадой, но затем с тревогой в голосе сказал: ― Какого дьявола, Эд? Что-то не так? Он грохнул стаканом о стол и начал было вставать, но Вильямс столь повелительно выбросил навстречу руку, что Байрон упал обратно в кресло. Спустя мгновенье Байрон зарделся от смущения и сердито повторил свой вопрос.
– Нет, ничего, ― поспешно ответил Вильямс. ― Я просто… Я не поеду с Шелли в Пизу. Передайте ему, что я остаюсь здесь в Ливорно, чтобы… прикупить кое-какие припасы и отвезти их в Лериче. Я… я возвращаюсь.
Все еще тугой от напряжения он поспешно направился к входной двери и спустя мгновение растворился в ночи. Он оставил дверь открытой, и теплый бриз, благоухающий цветущим в ночи жасмином, взъерошил седеющие волосы Байрона.
Раздражение Байрона исчезло. С выражением утраты на усталом лице он смотрел в распахнутый дверной проем. Наконец он повернулся к дивану, на котором расположились Кроуфорд и Джозефина, и пристально на них посмотрел.
– С вами двоими кажется все в порядке, ― сказал он несколько мгновений спустя. Он поднял бокал, не обращая внимания на лужу, которая образовалась на столешнице, залпом допил оставшуюся жидкость, а затем наполнил его снова из графина стоявшего на полу. ― Что я за друг, если не заметил в нем этого сразу? Он покачал головой и поставил графин обратно. ― Как давно это с ним приключилось?
– Где-то месяц назад, ― ответил Кроуфорд. ― Его жена Джейн, кажется… все еще не тронута. Не укушена.
– Их нужно прежде пригласить, чтоб вас они могли кусить [331]331
They have to be bidden before you can get bitten – Их нужно прежде пригласить, чтоб вас они могли кусить.
[Закрыть], ― заметил Байрон с горькой усмешкой. ― Чертов Шелли. Со вздохом он поднялся и захромал по крытому плиткой полу к возвышающемуся в углу шкафу, а затем что-то нащупал в просторном рукаве своего богато украшенного желто-коричневого жакета. ― Вам, наверное, любопытно… как я защищаю себя и Терезу. Он выудил ключ, отворил шкаф и достал из него пистолет и полотняный мешочек. К краске этого дома примешано порошкообразное железо, а дерево глубоко протравлено морилкой, щедро сдобренной чесноком, к тому же вокруг окон боярышник и крушина, да и просто наесться чеснока здесь несложно, а вокруг дома у меня есть несколько пушек, заряженных подходящей картечью. Он перебросил Кроуфорду полотняный мешок, а затем вернулся на свое место, держа пистолет направленным в пол.
Кроуфорд высыпал на ладонь несколько тяжелых пуль. Они были серебряные, с маленьким деревянным шипом, вставленным через центр и отшлифованным заподлицо.
– Дважды я стрелял в этих демонов на заднем дворе, ― заметил Байрон, ― оба раза безрезультатно.
Кроуфорд сохранил невозмутимое выражение лица, но припомнил исключительную меткость Байрона и решил, что презрение, которое Байрон выказывал к своей поэзии во время их последнего разговора, по-видимому, все-таки было позой ― похоже, он хочет держать свою вампирскую музу в повиновении, но отнюдь не желает на самом деле от нее избавиться.
Кроуфорд поднял одну из серебряно-деревянных пуль. ― А что, эта пуля может убить… одного из них?
– Может быть. Если существо сильно ослаблено, или совсем молодое, тогда, пожалуй. Но даже зрелую сильную особь это выбьет из колеи.
– А что Тереза думает обо всем этом? ― спросил Кроуфорд.
Байрон пожал плечами. Это традиционные защитные меры Карбонариев. Эти пули, к слову говоря, я купил ― мне не пришлось изготавливать их на заказ.
Подспудно в Кроуфорде начинало нарастать раздражение, но он еще не успел понять почему, а Джозефина уже начала излагать его мысли.
– Что, ― спросила она тихо, ― если Тереза забеременеет? Ты останешься с ней и ребенком, в этих обстоятельствах, зная, в каких опасных морях плавает твой… твой, пускай и крепко сбитый, корабль?
Байрон, казалось, был удивлен и не особо обрадован услышать от нее эти связанные суждения, но прежде, чем он успел ответить, снаружи из темноты внутреннего двора донесся душераздирающий, будто кошачий, вопль, проскрежетавший по нервам, словно смычок по скрипичным струнам. Вопль длился несколько секунд, прежде чем сойти на нет в нескольких последних звуках, прозвучавших как «Папа».
Пистолет в руке Байрона дрожал, но он поднялся на ноги и направился к стеклянным дверям.
