Текст книги "Гнёт ее заботы"

Автор книги: Тим Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

Фортепьянная музыка замерла, как только он постучал, а затем в течение нескольких секунд из-за двери слышался скрип передвигаемой мебели. В конце концов, загремел засов и на пороге возник молодой, обеспокоено выглядящий мужчина. По случайному расположению стульев в комнате становилось понятно, что именно ими минуту назад была забаррикадирована дверь.

Кроуфорд был озадачен, пока не заметил фортепьяно ― несомненно, взятое в аренду ― которое стояло в дальнем углу комнаты. По итальянским законам каждый предмет мебели в квартире, где жил чахоточный, после его смерти надлежало сжечь, так что эти люди не могли позволить домовладелице ворваться без стука и обнаружить больного чахоткой в их старомодно обставленной квартире.

― Si? ― дрожащим голосом произнес юноша, говоря с сильным английским акцентом. ―  Cosa vuole? [264]264
  Si? Cosa vuole? ― Да? Чем могу помочь? (италянский).


[Закрыть]

– Мой английский всегда со мной, ― сказал Кроуфорд, протискиваясь мимо него в комнату. ― Я Майкл Кроуфорд, врач. Меня послали осмотреть юношу по имени Джон Китс ― судя по всему, он находится здесь, ― сказал он, направляясь к двери в соседнюю комнату.

Юноша, казалось, испытал облегчение, что больше не нужно говорить по-итальянски, однако при этих словах снова насторожился. ― А что, доктор Кларк не смог прийти? Это он прислал вас? Сиделка только что ушла за почтой, и она должна уйти домой, вскоре после того, как вернется, но…

– Нет, я не от доктора Кларка. Я работаю в больнице Святого Духа, за рекой, но сейчас я здесь по независимому поручению. Прошу прощения, но мне сказали, что мистер Китс очень плох, и мне бы хотелось начать незамедлительно ― не могли бы вы сказать ему о том, что я здесь?

– Но мы… мы не можем себе позволитьдругого доктора! Мы и так уже задолжали доктору Кларку, а сиделка и вовсе работает бесплатно. Вы…

– Мой счет уже оплачен ― одним анонимным добрым Самаритянином, который приглядывает за людьми, вроде нуждающихся поэтов, которых угораздило заболеть. Ну, так что, доложите обо мне?

– Нуу… Юноша остановился возле Айкмэна и постучал в дверь. ― Джон? Здесь доктор, он говорит, кто-то заплатил ему, чтобы он позаботился о тебе… может, это был Шелли, или Браун вернулся в Англию.

Айкмэн слегка нахмурился при упоминании первого имени и внезапно ощутил, что ему нужно выпить. ― Я подожду в коридоре, пока вы говорите, ― поспешно сказал он, разворачиваясь и ощупывая внутренности пиджака.

Выйдя из комнаты, он свинтил крышку с фляжки и запрокинул ее ко рту. Сделав несколько больших глотков брэнди, он вернул крышку на место и спрятал фляжку обратно в карман. Обычно чтобы перебить запах он разжевывал зубчик чеснока, но ему было сказано, что этот Китс не должен подвергаться его воздействию, так что чеснок пришлось оставить. «Да уж, лучше некуда, ― подумал Кроуфорд, ― может быть, поэт не будет принюхиваться, чем пахнет изо рта у дареного ему доктора».

Эта мысль показалась ему довольно забавной, и он все еще тихо посмеивался про себя, когда снова зашел в квартиру.

Юноша у двери принюхался и пристально на него поглядел. Он поспешно повернулся к закрытой двери, и Айкмэн услышал его шепот: ― Господи Боже, Джон, чутье тебя не подвело ― он и вправду пьян!

Кроуфорд уже был готов поставить на место этого неблагодарного бедняка, когда из-за закрытой двери раздался смех, а затем ослабленный болезнью голос отозвался, ― Пьян? О, ну тогда все в порядке, Северн [265]265
  Джозеф Северн ― английский художник, близкий друг Джона Китса. Нарисовал несколько известных портретов поэта.


[Закрыть], пусть заходит.

Северн закатил глаза, но все же толкнул дверь, и Кроуфорд шагнул мимо него в соседнюю комнату, так надменно, как только мог. Северн последовал за ним.

Это была тесная комнатушка, с кроватью у одной стены и окном в другой. Лежащий в постели юноша был худой и чахлый, с глубоко запавшими глазами, но выглядел, словно некогда был сложен довольно крепко ― и когда он поднял взгляд, Кроуфорд узнал его.

Это был тот самый студент-медик, который помог ему ускользнуть от Джозефины в Лондоне четыре года назад, и который был первым, кто рассказал ему о нефелимах. Как там было название того чертового паба под Лондонским мостом, в который Китс его тогда затащил? Галатея, вот как он назывался.

Китс, похоже, тоже его узнал. Мгновение он испуганно смотрел на него, и улыбка, которую он потом выдавил, казалась натянутой. ― Доктор…?

– Айкмэн, ― сказал Кроуфорд.

– Нет… дайте-ка вспомнить… Франкиш?

Ну и память у этого юнца! ― Нет.

В комнате стоял густой дрожжевой, словно в пекарне, запах заморенного голодом тела  ― традиционная врачебная мудрость предписывала больным чахоткой практически ничего не есть. Кроуфорд пересек комнату, отпер окно и толкнул створки наружу.

– Свежий воздух очень важен при лечении заболеваний подобных Фтизису [266]266
  Phthisis ― чахотка (медицинский термин).


[Закрыть], ― сказал он. ― Очень удачно, что ваша кровать близко к окну.

Внизу он видел путешественников-живописцев и широкие ступени, полого взбегающие вверх по холму, а также группки дрожащих святых, столпившихся возле парапетов. Шпиль выходящей на площадь церкви Тринита дей Монти отбрасывал длинную зимнюю тень, словно это был гномон [267]267
  Гномон – столбик-указатель солнечных часов.


[Закрыть]солнечных часов, предназначенный скорее указывать не время, а времена года. Позади церкви виднелись лишь заросшие лесом зеленые холмы, так как это была северная оконечность города.

– Второй важной вещью, ― начал он, а затем осекся. Он оперся рукой на подоконник, и когда он ее отнял, на ней остался жир. Даже не поднося руку к носу, он чувствовал запах чеснока. ― Что это? ― тихо спросил он.

Китс сразу как-то насторожился, Северн же лишь рассмеялся. ― Нам сюда доставляют обед из траттории [268]268
  Trattoria ― траттория – итальянский ресторан.


[Закрыть]на первом этаже, ― объяснил он, ― мы платим за это целый фунт в день, но поначалу еда была просто ужасна!Так что однажды Джон просто взял тарелки у разносчика, и, не переставая улыбаться, вывалил их все за окно и протянул пустые тарелки обратно! С тех пор еда просто превосходна ― а наша домовладелица даже не выставила нам счет за тот обед, что отправился прямиком на площадь. Он присмотрелся к руке Кроуфорда. ― Э-э, похоже, он нечаянно уронил немного на подоконник, когда это проделал.

– Нечаянно, ― задумчиво повторил Кроуфорд, улыбаясь Китсу. ― Что ж, вряд ли можно ожидать, что вы пойдете на поправку, пока тут повсюду раскидана гниющая пища. Как только эта ваша сиделка вернется, я попрошу ее все здесь вымыть. Теперь также важно чтобы вы…

– Мне не нужны ваши услуги, ― с нажимом произнес Китс. ― Мне вполне хватает Кларка, я не нуждаюсь…

Кроуфорд пообещал себе, что вскоре обязательно выпьет еще. ― Я имел дело с дюжиной случаев подобных вашему, мистер Китс, и все мои пациенты поправились. Может ли Кларк похвастаться таким же достижением? Может ли он хотя бы с уверенностью сказать, что эточахотка? Не было ли случайно симптомов, которые… его озадачили?

– А ведь, правда, Джон, ― вставил Северн, Кларк допускал, что что-то не в порядке с твоим желудком или сердцем…

– Мой брат мертв, Франкиш, ― громко сказал Китс ― его изможденное лицо, казалось, в этот миг еще больше осунулось от тревоги и беспомощности. ― Том умер в Англии два года назад, от чахотки, ― Китс прервался, резко закашлявшись, но спустя несколько мгновений заставил себя остановиться. ― А ему, ― продолжил он хриплым голосом, ― ему не исполнилось еще и восемнадцати… а за два года до этого ― собственно как раз после того, как я вас встретил ― он начал получать письма в стихахот кого-то, подписывающегося как «Amena Bellafina», и я уверен, что ваш итальянский достаточно хорош, чтобы перевести это, скажем, как «дарящая удовольствие возлюбленная» ― хотя bellaможет также означать «решающий поединок»…

Голос Китса становился все более и более напряженным и теперь сменился надсадным кашлем, что скопился у него внутри. Он упал обратно в кровать и затрясся, пока ужасный кашель рвался из его груди и окрашивал губы алой кровью.

Кроуфорд присел возле него на колени и взял его худое запястье. Любой обыкновенный доктор затачивал бы уже ланцет и посылал за тряпкой, лоханью, подушками для опоры и губкой смоченной в уксусе, но где-то по дороге из Англии в сегодня Кроуфорд растерял свою веру в флеботомию ― кровопускание теперь казалось ему почему-то немыслимым насилием над пациентом, и он сомневался, что когда-нибудь еще его сделает.

Пульс Китса был четким, что было нехарактерным при чахотке ― но Кроуфорд и без этого знал, что это была не чахотка. Камфора, селитра, белая белена ― сейчас он не прописал бы ничего из этого.

Китс начал затихать, дыхание стало более глубоким, но он, казалось, был без сознания.

– У него бред, доктор? ― спросил Северн, и, когда Кроуфорд взглянул на него, он впервые заметил, каким измученным был друг Китса.

– Как раз так любой доктор вам и скажет. Кроуфорд выпрямился. ― Сколько вы уже приглядываете за ним?

– С сентября ― пять месяцев. Мы вместе приплыли из Англии.

Кроуфорд направился в первую комнату. ― Как долго вы двое пробыли здесь в Риме?

– С ноября, мы причалили в Неаполе в день рождения Китса, Хэллоуин.

– Путешествие из Англии заняло больше месяца?

– Да. Северн рухнул в кресло и потер глаза. ― Погода была плохой, когда мы отчалили, и целых две недели нас мотало туда-сюда, мы просто плавали туда и обратно вдоль южного побережья Англии, ожидая, когда погода наладится; в конце концов, мы отправились через Ла-Манш, но путешествие было просто ужасным, а когда мы, наконец, достигли Неаполя, нас продержали десять дней в карантине на борту корабля.

– Почему?

– Нам сказали, что в Лондоне была эпидемия тифа.

– Ха. Кроуфорд, которые работал в одной из крупнейших Римских больниц и которого часто звали, когда требовался говорящий по-английски человек, не слышал ни о какой эпидемии. ― Хэллоуин ― его день рождения, ― задумчиво сказал он, припоминая, что говорил ему четыре года назад Китс.

Должно быть, вот почему лечение, на котором настаивал фон Аргау, было противоположным тому, что он обычно поручал Кроуфорду проводить в этих случаях псевдо-чахотки. Обычно пациентов следовало защитить с помощью чеснока, святой воды и закрытых окон, чтобы источник их истощения не мог до них добраться. Но Китс в силу своего рождения был приемным сыном семейства нефелимов. Онбыл другим ― и лишь повторное принятие яда могло сейчас сохранить емужизнь.

«И, ― подумал он, ― Китс без сомнений это знает ― почему же он намеренно держит… ее… снаружи»?

Стоило только возникнуть этому слову ее, как он заметил заглавие книги, лежащей на столе ― Ламия, Изабелла, Канун святой Агнессы и другие поэмы… Джона Китса. Он поднял книгу.

– Вторая книга поэм Китса, ― сказал Северн.

Вес флакона в кармане напомнил Кроуфорду, что он должен дождаться сиделку, и в любом случае, до наступления темноты к Китсу не могли быть применены никакие серьезные лечебные меры, так что он внимательно посмотрел на Северна. ― Я бы хотел остаться и поговорить с сиделкой, о которой вы упомянули. Не возражаете, если я скоротаю время за книгой?

Северн махнул рукой. ― Конечно. Хотите, я заварю вам чаю?

Кроуфорд вытащил фляжку и отвинтил крышку, не обращая внимания на возмущенный взгляд Северна. ― Спасибо. Пожалуй, можно одну чашку.

Ламиябыла эпической поэмой, повествующей о Коринфском юноше, который обвенчался с существом, что иногда было женщиной, а иногда становилось крылатым, словно украшенным драгоценными каменьями змеем, и как юноша умер после того, как его друг ее прогнал. Изабелла рассказывала историю знатной девушки, чьи братья убили ее низкородного любовника, голову которого она позже выкопала и посадила в горшок с базиликом, и впоследствии поливала своими слезами. Кроуфорд спросил себя, не были ли эти две поэмы на самом деле одной и той же историей ― историей женщины сочетающейся браком, не подобающим ее положению, и этим непреднамеренно вызывающей гибель мужчины, которого она искренне любит.

Наконец в коридоре раздались приближающие шаги, и Северн, отложив журнал, который он читал, поднялся на ноги. ― Это должно быть Джулия, наша сиделка, ― сказал он.

Кроуфорд тоже поднялся, все еще держа книгу Китса ― но выронил ее, когда Северн открыл дверь, и сиделка вошла в комнату.

На какой-то миг он был уверен, что это и впрямь Джулия, егоДжулия, его вторая жена, что столь ужасно погибла в гостинице в Гастингсе. Затем он заметил, что форма ее челюсти была слегка неправильной, а лоб был слишком высоким, и кашлянул, пытаясь скрыть замешательство.

Но, когда она взглянула на него, он увидел, что один ее глаз смотрит неправильно и немного отличается по цвету от второго, и волосы зашевелились на его голове, когда он понял, кто это был.

– Джулия, ― представил его Северн, ― это доктор Айкмэн. Больница через реку прислала его ― бесплатно! ― осмотреть Джона.

Джозефина кивнула Кроуфорду, очевидно его не узнавая, и это напомнило ему о том, как сильно он постарел с тех пор, как она видела его в последний раз. ― Доктор Кларк согласился привлечь вас как консультанта?

Кроуфорд гадал, могло ли в том, что привело ее сюда, быть что-то кроме немыслимого, ужасающего стечения обстоятельств, и поэтому пропустил ее вопрос и был вынужден попросить ее повторить. Она сделала это, и он устало покачал головой и потянулся к лежащей на столе фляжке.

– Нет, ― ответил он, поднося фляжку ко рту. ― Прошу прощения, ― сказал он мгновение спустя, опуская фляжку и вытирая рот свободной рукой. ― Нет, но я могу показать вам мои медицинские разрешения и рекомендации, которые, я гарантирую, превосходят все, чем может похвастаться Кларк ― ия могу гарантировать выздоровление мистера Китса.

Джозефину его слова, казалось, не убедили. ― А что обо всем этом думает мистер Китс?

– Джон отказывается от его помощи, ― вставил Северн, очевидно снова задетый неподобающим поведением Кроуфорда. ― Айкмэн хочет, чтобы Джон спал с открытым окном и… ох, еще он хочет, чтобы вы отмыли там подоконник.

По тону, которым он это сказал, было ясно, он ожидает, что сиделку оскорбит, что ее держат за прислугу, но вместо гнева в ее глазах мелькнула тревога.

–  Ктовас послал? ― тихо спросила она. ― Кто угодно только не Больница Святого Духа, онитам не возражают против чеснока, святой воды и закрытых окон!

Северн непонимающе уставился на нее, но Кроуфорд приблизился к ней и сказал прямо в ее лицо. ― Я никогда не говорил, что меня послала Больница Святого Духа. Я лишь сказал, что мои методы помогут ему исцелиться. Он вспомнил, что она и сама страдала от своего рода нервного расстройства, и подумал, как было бы прекрасно разомкнуть сейчас ее челюсти и опрокинуть содержимое пузырька прямо ей в горло.

Одновременно он смутно осознавал, что и сам сегодня не был верхом тактичности; упоминание о Шелли, а затем внезапное появление Джозефины, и тысячи воспоминаний из его, казалось, безвозвратно ушедшего прошлого, вновь нахлынули на него. Только из-за этого он и носил собой эту фляжку. Она помогала ему привести себя в бессознательное состояние каждый раз, как такое случалось ― как правило, поздно ночью ― и его одолевало искушение пригласить свою нечеловеческую супругу вернуться ― и вот сейчас он беззастенчиво присосался к фляжке в самой что ни на есть середине дня.

Фон Аргау заставил его выучить последовательность действий, к которым следовало прибегнуть, если события начнут выходить из-под контроля, и он опасался, что скоро, ему, хочешь не хочешь, придется впервые ей воспользоваться. Несмотря на то, что Фон Аргау нахмурился, когда описывал процедуру, и вне всяких сомнений надеялся, что Кроуфорду не придется к ней прибегнуть.

– Послушайте, ― отчаянно сказал Кроуфорд, ― дайте мне всего лишь одну ночь. Если к завтрашнему утру он стремительно не пойдет на поправку, я полностью оплачу счет доктора Кларка ― а также ваше жалованье, ― добавил он, поворачиваясь к Джозефине, ― за все то время, что вы здесь работаете.

Выражение лица Джозефины не изменилось, но Северн недоверчиво улыбнулся ― Правда? Не могли бы вы написать расписку? Хвала Небесам, это позволит…

– Нет, ― резко оборвала его Джозефина, ― он должен уйти. Джону не нужные его услуги. А я не нуждаюсь в плате за эту работу ― я сберегла кое-что на черный день, к тому же по выходным у меня достаточно пациентов, которые платят, да и арендная плата в приюте Святого Павла не слишком обременительна…

– Простите, Джулия, ― немного суховато ответил Северн, ― но боюсь, не вам принимать решение подобного рода. Если этот человек желает оплатить счет Кларка…

В этот миг позади них отворилась дверь, и, повернувшись, Кроуфорд с изумлением увидел, что Китс поднялся с постели и, покачиваясь, возвышается в дверном проеме.

– Мой брат, ― прошептал Китс, а затем повалился вперед.

Кроуфорд и Северн ринулись к нему и подхватили в самый последний момент, а затем оттащили обратно в кровать.

– Вы, сказали нам, ― мягко сказал Кроуфорд, ― что Том умер от чахотки.

Китс нетерпеливо покачал головой. Другой брат, Джордж ― надеюсь у неговсе хорошо ― я уговорил его отправиться в Америку ― мне даже пришлось одолжить ему на это денег ― но теперь он вдали отсюда, и целая Атлантика лежит между ним и моей… крестной матерью, моей демонической матерью… а мой брат Эдвард умер, когда мне было всего лишь шесть… но моя сестра, Фани, ей лишь семнадцать! И она сейчас в Англии! Боже, неужели вы не понимаете? Я… Он сорвался на глухой кашель, и, казалось, вновь потерял сознание; но спустя мгновение он открыл глаза, пристально посмотрел на Северна и выдавил через окровавленные губы, ― Мне очень жаль, Джозеф. Я знаю, что было бы прекрасно избавиться от долга перед Кларком. Но этот… малый, Айкмэн, должен уйти. И не позволяй ему возвращаться.

Кроуфорд склонился над кроватью. ― Ты хочешь умереть, ты это пытаешься сказать?

Китс отвернул голову к стене. ― Нет, чертов идиот, я не хочуумирать. Боже…

Северн схватил Кроуфорда за руку и насильно вывел его из комнаты, а затем выпихнул через входную дверь в коридор. Кроуфорд был слишком удивлен, чтобы сопротивляться, так как Северн совсем не выглядел сильным.

– Он помолвлен с девушкой в Англии [269]269
  Фани Браун. Про Китса и Фани Браун есть довольно неплохой художественный фильм «Яркая звезда» (BBC). Ну и, пользуясь случаем, еще два фильма в тему книги: «Байрон» (BBC) и «Грести по ветру».


[Закрыть], ― сквозь зубы процедил Северн, ― и знает, что больше никогда ее не увидит. Она пишет ему письма, но он больше не разрешает их читать. Даже вскрывать их не разрешает. При этих словах, на его глаза навернулись слезы, и он сердито смахнул их прочь.

– А его новая книга, наконец-то она привлекла внимание, на которое он надеялся всю свою жизнь. И он не какой-нибудь… аскетичный затворник, он ― был когда-то ― подвижным, здоровым юношей, а теперь он в Риме, но не может даже выбраться наружу и посмотретьна него. А выговорите, он хочетумереть.

Кроуфорд начал было говорить, но Северн грубо его толкнул, и он сделал несколько пьяных шагов обратно по коридору.

– Если я увижу вас здесь снова, я… ― начал Северн, затем просто безнадежно тряхнул головой и вернулся в комнату, захлопнув за собой дверь.

Кроуфорд чертыхнулся, не в последнюю очередь потому, что оставил внутри свою фляжку, затем развернулся и направился обратно к лестнице.

* * *

Некоторые слова пишутся только кровью; палец Кроуфорда превратился в израненный обрубок к тому времени, как он, то и дело втыкая в него кончик пера, нацарапал письмо своему Австрийскому хозяину. В конце концов, он отложил перо и, посасывая палец, перечитал записку.

Он не будет сотрудничать; сиделка тоже. Сожалею.

К тому времени, как он отыскал и запрятал в карман специальный свисток, которым его снабдил фон Аргау, кровь на бумаге уже успела высохнуть. Он собирался оставить записку в руке какой-нибудь статуи ― что в Италии, а тем более в Риме, сделать совсем несложно. Он покинул свою квартиру над площадью Навона ― в дюжине кварталов от дома Китса ― спустился по лестнице и, все еще посасывая палец, остановился, разглядывая три широких фонтана, расположившиеся на длинной площади.

Ближе всех был фонтан Нептуна, так что он направился к нему и изучающее осмотрел каменные фигуры, установленные в его широком бассейне. Сам Нептун был слишком занят, нацелив гарпун вниз на какого-то осьминога ― его руки были просто кулаками сжатыми вокруг древка гарпуна ― но здесь была пара мраморных херувимов, которые, похоже, причиняли адские муки мраморной лошади с грустными испуганными глазами, и под рукой одного из них как раз было место для записки, если как следует ее свернуть.

Он сложил письмо несколько раз, а затем шагнул через бортик, и, разбрызгивая во все стороны воду, направился к лошади. Добравшись до места, он засунул клочок бумаги под каменные пальцы.

Его пробрала легкая дрожь от того, что он что-то кладет в руку статуи, и он отогнал всплывшие некстати воспоминания о другой статуе на заднем дворе гостиницы в Сассексе.

Пробираясь обратно к ограждению фонтана, он то и дело поглядывал наверх, пытаясь понять, мог ли кто-нибудь увидеть, что он сделал, и попытаться вытащить записку, но его действия, казалось, заметила лишь одна пожилая женщина, которая перекрестилась и заспешила прочь.

«Ну и хорошо, ― сказал он себе, выкарабкиваясь наружу, и штанины мокро заполоскали вокруг его лодыжек. ― Записка на месте, все, что тебе осталось сделать, это дать людям фон Аргау знать, что нужно ее забрать. Бог знает, как они получат мой сигнал и как догадаются в какойиз бесчисленных каменных рук нужная им записка, но это уже не моя забота».

Он достал из кармана маленький свисток и потянул его было к губам, но затем ему пришло в голову, что он и так уже привлекал внимание в своих мокрых штанах. И если он начнет сейчас посреди площади дуть в свисток, прохожие чего доброго решат, что он уличный музыкант.

Он поспешно укрылся в полумраке узкого переулка, а затем особым образом подул в свисток, четыре-два-три, как его научил фон Аргау. Фон Аргау предупредил, что он ничего не услышит. Так оно и вышло. Он снова выдул из свистка неслышимые аккорды.

Откуда-то сверху в переулок посыпался мелкий гравий, и, посмотрев наверх и одновременно извлекая из свистка еще одну трель, он увидел, что стая голубей, которые гнездились под древними свесами черепичной крыши, снялась с места и с шумом унеслась в небо. Внезапно, во всем городе зазвонили колокола церквей, сливаясь в какую-то немыслимую какофонию ― но мгновение спустя все звуки были стерты шипением ливня, что обрушился на землю, накрыв мостовые и фасады каменных зданий темным мокрым плащом. Кроуфорд спрятал свисток и поспешил из-под выступающих скатов крыш на внезапно размытую дождем площадь.

Не успел он пройти и двадцати шагов к своему дому, как до него донесся цокот подков по мостовой, и, покосившись влево, в северном направлении, он увидел дюжину всадников въезжающих на площадь и резко осаживающих лошадей.

Хотя их разделяла почти сотня ярдов, Кроуфорд увидел, что они пристально оглядывают людей на площади и о чем-то их кратко спрашивают ― но старуха, которая видела, как Кроуфорд забрался в фонтан, уже ушла, а под дождем его мокрые брюки уже не вызывали подозрений, так что он без препятствий добрался до входной двери.

Когда он проходил мимо фонтана, он глянул на херувима, и ему почудилось, что по шее каменной лошади сбегает тонкая струйка крови. Теперь, как никогда, казалось, что херувимы причиняют ей муки.

Вернувшись в свою комнату, он сбросил мокрый пиджак ― и заметил глухой звук, с которым тот ударился о спинку кресла. Он поднял его снова, ощупал карманы и выудил из складок носового платка пузырек с лекарством, которое он должен был дать Джозефине.

Он сел в кресло, сжимая пузырек в руке, и посмотрел в испещренное дождевыми струями окно на свинцово-серое послеполуденное небо.

Как, черт возьми, Джозефинатам очутилась ― к тому же выдавая себя за Джулию?Не похоже, чтобы она следила за ним, ведь она уже ухаживала за Китсом по меньшей мере несколько дней, когда Кроуфорд получил приказ к нему наведаться. И совсем уж очевидно было то, что она и Кроуфорд пришли туда по разным причинам.

«Почему же, ― спросил он себя, ― она хочет, чтобы Китс умер»?

«Более того, почему сам Китсэтого хочет? Он беспокоится о своей младшей сестре ― уж не думает ли он, что его жизнь обернется для нее смертью»?

«Может так оно и будет»? Он вспомнил, что и Байрон и Шелли ― да и Китс тоже, были единодушны во мнении о незавидной участи семейства жертвы нефелимов.

Кроуфорд неуютно поерзал в кресле, жалея, что оставил фляжку в квартире Китса ― ясность мысли и яркие воспоминания были нужны ему сейчас меньше всего. Как бы то ни было, его это не касается ― он всего лишь пытается спасти тех, кто иначе умрет. Где в этом этическая дилемма? «Может, стоит спуститься вниз и купить бутылку чего-нибудь покрепче»?

Эта мысль напомнила ему о пузырьке, который он все еще сжимал в руке. Он поднял его к свету лампы, который осветил красным налитую внутрь молочно-белую жидкость. Посыльный фон Аргау сказал ему подмешать жидкость во что-нибудь имеющее сильно выраженный вкус, например, тушеное мясо или горячий пунш со специями, и, поскольку нервное расстройство сделало сиделку Китса излишне подозрительной, не дать ей заподозрить, что он дает ей это.

Он вытащил пробку и понюхал жидкость. В нос ударил резкий, едкий запах, чем-то отдаленно знакомый. Он напомнил ему о первой больнице, в которой он когда-то работал ― что-то связанное с отделением сифилитиков. «У Джозефины что, был сифилис? Этот недуг, безусловно, мог неблагоприятно сказаться на ее разуме. Может быть, именно этим объяснялось ее странное поведение».

Он снова понюхал жидкость. Воспоминание о ней кружило в голове словно муха, которая никак не может зайти на посадку. Что-то вызывающее смутное беспокойство, смешивающееся во что-то неправильное…

А затем он вспомнил, и в животе у него похолодело. На краткий миг в голове мелькнула малодушная мысль: «как жаль, что он не сходил виски. Напился бы до потери сознания и никогда не открывал этот чертов флакон».

Пузырек содержал живое серебро, растворенное в едких минеральных спиртах [270]270
  Живое серебро, растворенное в едких минеральных спиртах (англ. quicksilver dissolved in acid mineral spirits ― Encyclopedia Britannica). Живым серебром средневековые алхимики называли жидкий металл ртуть.


[Закрыть], смертельный яд, который иногда случайно получался у небрежных студентов-медиков, когда они готовили в больницах ртуть для лечения больных сифилисом.

Фон Аргау послал его туда, чтобы убить Джозефину.

«Но он же мой работодатель, ― тотчас возразила какая-то часть его рассудка, ― лишь благодаря ему я способен заботиться о подкидышах ― и если я порву с ним, я потеряю свое место, и мне придется снова стать посредственным ветеринаром, снова пытаться умерить свою гордость и занять денег у Байрона; и если трезво взглянуть на вещи, многие из этих младенцев умрут без моей заботы, а Джозефина ―едва ли у нее есть какое-то будущее, она лишь tabula rosa [271]271
  Tabula rosa ― чистая доска, на которой можно написать все, что угодно (латинский).


[Закрыть], чистая доска ― просто доска, на которой накарябали математику, а затем навощили ее, так что ничто уже не может быть написано на ней снова. Дьявол, мне доводилось лечить овец, у которых было больше права на жизнь».

Он начал было закупоривать пузырек, собираясь положить его обратно в карман, чтобы избежать принятия решения, но обнаружил, что не может этого сделать. Он что, в самом деле, готов рассматриватьвозможность дать ей яд?

Совершить первое убийство своим действием, а не бездействием?

«Но, ― печально подумал он, ― стоит ли спасение Джозефины потери места в больнице Святого Духа? Кого-нибудь другого, Китса, его чертовой сестры, первого встречного на площади, безусловно… но Джозефины? Пожертвовать жизнью младенцев, которым нужна моя помощь, которые умрут без нее, просто для того чтобы эта… жалкая, названная Джозефиной конструкция могла протащиться еще несколько несчастных миль и лет прежде, чем устало покинуть этот мир»?

«Конечно, к тому времени как я сам склонюсь перед лицом смерти, в возрасте семидесяти или вроде того, все эти подкидыши, о которых я позабочусь, вырастут и превратятся в грубых невежественных взрослых; и, дьявол меня разбери, Джозефина ведь тоже когда-то была ребенком ― и ее мать умерла для того, чтобы она могла жить».

«Это… желание защитить, которое ты испытываешь к новорожденным, смысл который ты в них видишь ― в какой момент, в точности, все это сходит на нет»?

«Когда по твоему мнению, человек перестает обладать правом на жизнь»?

«Джозефина определенно не думала об этом, когда спасла твою жизнь на горе Венгерн-Альп».

Сердце колотилось, разрываемое всеми этими вопросами, от которых он больше не мог ускользнуть. Кроуфорд медленно подошел к окну, открыл его и на мгновение застыл, оглядывая серую улицу, а затем осторожно вылил жидкость длинной тягучей струей в мутную лужу под водостоком. Он раздумывал бросить пузырек через площадь в фонтан Нептуна, но решил, что он может не долететь, а если долетит, может угодить в бедную каменную лошадь.

Мысль о лошади напомнила ему о записке, которую он оставил под рукой херувима. Успели ли люди фон Аргау ее найти? Если да, они наверняка уже отправились сделать то, что не смог сделать Кроуфорд.

Он набросил мокрый пиджак и выбежал из комнаты, оставив окна и двери открытыми. Стрелой он промчался по лестнице и бросился через скользкие от дождя камни, а затем одним прыжком перемахнул через трехфутовый бортик фонтана. Ноги постоянно оскальзывались и переплетались, так что он скорее вплавь, чем вброд, спотыкаясь, добрался до лошади.

Записка пропала.

Люди фон Аргау не смогут заняться Китсом до наступления темноты, но убийство Джозефины можно осуществить в любое время.

Краткий миг он тешил себя притворной надеждой, что дождь мог смыть начертанные кровью письмена… но затем вспомнил, насколько эффективна была организация фон Аргау во всем, что было связано с кровью.

Где же, Джозефина сказала, она живет? В приюте Святого Павла [272]272
  St. Paul's Home – Приют Святого Павла.


[Закрыть] ― это было на Виа Палестро [273]273
  Via Palestro – Виа Палестро ― улица Палестро (итальянский).


[Закрыть]. Кроуфорд знал это место, так как именно там больница нанимала большинство медсестер. Оно располагалось на восточной окраине города, в два раза дальше отсюда, чем дом Китса.

Ливень обрушивался на струи фонтана, разрывая их на мелкие брызги, когда он снова выбрался на мостовую, и, щурясь от дождя, несчастно побежал на восток.

Пробиваясь сквозь стену дождя, он размышлял об этом последнем деле, что поручил ему фон Аргау. До этого все псевдо-чахоточные больные были влиятельными про-Австрийскими политиками или писателями; с чего бы фон Аргау желать спасти Китса, малоизвестного поэта, чьи политические симпатии, если они у него вообще есть, были, по-видимому, более созвучны движению Карбонариев? Как вообще фон Аргау удалось услышатьо Китсе? В Рим приезжает много больных туберкулезом, надеясь избежать смерти.

Все это не имело никакого смысла… если только фон Аргау ― через работающего на него Кроуфорда ― не представлял единственную фигуру в этой шахматной партии, кому это мешало: а именно ламию. «И, конечно же, у ламии есть причины желать Джозефине смерти, ведь она помогала Китсу противиться ее воле».

Эта мысль заставила Кроуфорда, задыхаясь, остановиться посреди узкой улочки, и он оперся о фонарный столб, чтобы отдышаться и привести мысли в порядок.