Текст книги "Девственница (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
– Бармаглот.
Глава 30
Север штата Нью-Йорк
Элли посмотрела на Кайри, лицо которой было в слезах.
– А потом я ушла, – продолжила Элли. Три коротких слова, подытоживающие самое тяжелое, что она когда-либо делала в своей жизни. – После стоп-слова, я села в машину, и уехала. Мне не следовало садиться за руль, не тогда. И не со всей той болью, которую я испытывала. Но я села. Я ушла от него.
Кайри молчала. Элли протянула руку и смахнула слезы с лица девушки. Горло Элли сжалось, болезненно сжалось. Но слез не было, ни одной. Она выплакала их все тогда, на полу ванной, когда рассказала Сорену о случившемся. У нее не осталось слез ни для себя, ни для него.
– Почему ты плачешь? – спросила Элли, улыбаясь Кайри. – Это я ушла от него.
– Он сломал твой стек, – ответила Кайри, глядя на три куска сломанной ветки на одеяле.
Элли опустила руку и провела по ним кончиками пальцев.
– Если бы он разорвал мое тело на три куска, мне было бы не так больно, – ответила Элли. С каждым треском ломающегося дерева Элли ощущала, как что-то внутри нее ломается. Когда он разбросал щепки по своей спальне, ей показалось, что он швыряет ее об стену, выбрасывает ее.
– Ты правильно сделала, что ушла от него, – сказала Кайри.
– Знаю. Но от этого легче не становится. Хотя думаешь, что поможет. – Элли сделала глубокий вдох. – Раньше я думала, что хочу выйти замуж за Сорена. Я имею в виду, я действительно хотела выйти за него замуж. Когда мне было шестнадцать, и для меня это единственное, что ты должен был делать с тем, в кого влюблен – жениться и завести детей. Я стала старше, и мои мечты изменились. Но он всегда был в них. И в моих мечтах он всегда был священником. Потому что он священник. Это не его работа. Это то, кем он является. И к тому же он хороший священник. Я не могла позволить ему отказаться от того, кем он был ради себя.
– Он хотел, чтобы ты отказалась от того, кто ты есть, ради него.
– Да, – ответила Элли. – Да, хотел. – Она собрала веточки с пола. – Поэтому я здесь. Здесь он не может добраться до меня. Если бы я осталась, он позвонил бы епископу, сказал бы ему, что оставляет священство, и заставил бы меня выйти за него замуж. Если он не сможет добраться до меня, он не сможет заставить меня выйти за него замуж, и у него нет никаких причин оставлять церковь.
– Ты ушла от него, чтобы он мог вести ту жизнь, которой должен был жить.
– Несмотря на всю ненависть, я все еще люблю его, – ответила Элли.
– Я бы не смогла, – сказала Кайри. – Я бы не смогла уйти от кого-то, в кого была бы так влюблена. Не думаю, что у меня хватило бы на эти силы.
– Я ушла от него не потому, что я сильная, – ответила Элли. – Ушла потому, что у меня не было другого выбора. Я не могла позволить ему выбросить самую важную часть себя ради меня.
– Он все равно мог сделать это, – возразила Кайри. – Я имею в виду, оставить церковь. Ты ведь не разговаривала с ним с тех пор, как уехала, верно?
– Верно, – призналась она. Она не слишком задумывалась над этой возможностью, о том, что Сорен оставил иезуитов, оставил священство, пока она пряталась здесь, в монастыре. – Надеюсь, что нет. Если да, то мой уход был напрасным.
– Не напрасным, – ответила Кайри, и Элли бросила на нее взгляд, полный глубочайшего извинения.
– Да, не напрасным. Здесь я встретила тебя. И здесь написала книгу.
– Мы знаем, что Бог все обращает во благо для тех, кто любит Его и кого Он призвал по Своему замыслу, – ответила Кайри. – Мой любимый Библейский стих.
– Думаешь, мне было суждено прийти сюда?
– Если ты здесь, значит велики шансы, что да. Может, тебе было суждено встретить меня, чтобы ты написала книгу, и получила агента, который хочет прочесть ее.
– Может, я здесь потому, что ты не должна становиться монахиней, и это твой единственный способ узнать об этом.
Кайри улыбнулась.
– Может, и так.
– Так, когда мы уходим? – спросила Элли. – Ты и я?
– Когда закончишь книгу. И как только она будет завершена, мы уйдем.
– Это даст мне время подумать, куда мы можем пойти, – ответила Элли. – Безусловно, я знаю того, кто сможет приютить нас на несколько недель, пока будем решать, что делать. Может, я смогу даже вернуться на свою старую работу в книжном магазине. Мой босс обожает меня.
– Я тоже могу работать, – ответила Кайри. – У меня есть степень.
– В чем?
– Библиологии.
– Бакалавр библиологии. Нам будет чем оплачивать счета.
– Ой, замолчи со своей степенью английского.
– Ты сказала мне заткнуться?
– Да, – ответила Кайри, скрестив руки в игривом вызове. – И что ты мне сделаешь?
– Я найду способ заткнуть нас обеих, – ответила Элли и схватила Кайри за запястье. Она притянула девушку к себе и толкнула ее на спину на одеяло. Элли легла на нее сверху и поцеловала со всей страстью. Кайри ерзала под ней, прижимаясь бедрами к бедрам Элли, ласкала ее спину, задыхаясь от желания большего. Элли стянула ее сорочку и отбросила ту в сторону.
Элли села на колени и достала веревку из своей сумки. Не настоящую веревку. Она не смогла найти ее в аббатстве. Но в ее распоряжении были старые простыни, и она разорвала их на полосы и сплела в свою самодельную веревку. Она обвила белую веревку вокруг запястий Кайри и привязала их к резной ножке ближайшей церковной скамьи.
– Б – бондаж, – сказала Элли, завязывая узел. – Д – Доминирование. Если хочешь еще один оргазм, не говори ни единого слова, пока я не разрешу говорить. Кивни, если поняла.
Кайри кивнула. Энергично.
– С – садизм и М – мазохизм, – сказала Элли, щипая Кайри за соски, пока та не отпрянула от боли. – Так закончился твой урок алфавита на сегодня.
Она раздвинула коленями бедра девушки и проникла двумя пальцами в ее влажное лоно.
Кайри выгнула спину и Элли улыбнулась, опьяненная властью, которую она имела над прекрасным маленьким телом этой девушки. Она опустила голову между ее ног и облизнула ее набухший клитор. Кайри тихо хмыкнула от удовольствия, но ничего не сказала. Элли провела языком по всем самым чувствительным местам Кайри, и вскоре хныкание превратилось в стоны, и когда Элли просунула пальцы внутрь Кайри и погладила ее самые мягкие места, стон превратился в один долгий рык экстаза.
Когда ее оргазм утих и ослаб, Кайри лежала на одеяле, делая короткие неглубокие вдохи. Элли провела следующий час, лаская и прикасаясь к каждому дюйму Кайри. Массируя ее тело, помечая его.
– Мои ладони, – сказала Элли, лелея ладони и пальцы Кайри, один за одним. – Не так ли? Можешь говорить.
– Твои руки, – ответила Кайри, шевеля пальчиками для Элли.
– Мои руки, – сказала Элли, скользя вверх и вниз по длине рук Кайри.
– Твои руки.
– Моя спина, – сказала Элли, массируя спину Кайри. Особое удовольствие ей доставляли поясница, тонкая талия и бедра.
– Твоя спина.
Она клеймила каждый дюйм, каждое отверстие, каждый пальчик на руках и ногах, глаз и нос. И губы. Конечно же, губы.
– Моя Кайри, – сказала Элли с последним поцелуем. – Моя голубка.
– Твоя Кайри, – прошептала Кайри в рот Элли. – Твоя голубка.
Когда Элли закончила заявлять права на каждую частичку тела Кайри, она помогла ей одеться и подняться на ноги. Она заставила ее кончить три раза, и теперь у Кайри кружилась голова, она была слаба от удовольствия, как Элли была слаба от счастья. В ее сердце было то, чего не было, когда она приехала сюда несколько месяцев назад, – надежда. Настоящий агент хотел получить ее книгу. Кайри хотела ее. Они планировали уйти, вернуться в мир. Элли могла бы работать и заниматься писательской карьерой. Это она могла. Этого она хотела. Она видела, как все это сбывается: домино падает перед ней, тумблеры поворачивались. Они могли бы жить вместе, она и Кайри. Она как-нибудь справится с этим, и сделает это сама, без Сорена.
Взявшись за руки, они пошли между деревьями обратно в аббатство. Молча они проскользнули внутрь, и Элли проводила Кайри до самой двери ее кельи. Где-то в другом коридоре раздались шаги. Кайри затащила ее в крошечную комнату и тихо закрыла за ними дверь.
Элли схватила ее и целовала снова и снова, страх быть пойманными заставлял ее сердце колотиться, а кровь кипеть. Она вспомнила эти ощущения, восторг от наслаждения запретным. Иногда она задавалась вопросом, хотела ли она Сорена несмотря на тот факт, что он был священником, или из-за него.
– Спасибо, что рассказала правду, – сказала Кайри самым тихим голосом. Если их застукают... ну, какое это имело значение? Они все равно уходили. – Мне нужно было знать.
– Ты это заслужила.
– С тобой все будет хорошо? – спросила Кайри. – Когда ты вернешься туда, во внешний мир?
– О чем ты?
– Я имею в виду, ты ведь не вернешься к нему, правда?
– Нет, – ответила Элли.
Вдалеке она услышала какой-то звук. Просто мотоцикл вдали, его двигатель урчал и гудел, задержавшись у знака «Стоп». Сорена? Может быть. Она подошла к окну, чтобы лучше слышать, подошла к нему, как будто ее тянула к этому звуку невидимая нить, обернутая вокруг ее сердца.
Кайри потянулась и взяла руку Элли в свою, остановив ее на полпути.
– Пошли в постель, – сказала Кайри. – Пожалуйста? Будь со мной. Еще один раз сегодня.
Элли подтолкнула ее к кровати и уложила на спину. Завтра они будут уставшими, но кого это волнует?
Она слышала, как мотоцикл за воротами уезжал.
Она была в безопасности. Кто бы это ни был, он уехал.
Она сказала Кайри правду. Она не вернется к нему.
Не сейчас.
Не потом.
Пока нет.
Глава 31
Нью-Йорк
Каллиопа отправила «Роллс-Ройс» за Кингсли в аэропорт. Но когда его водитель повернул на Риверсайд-Драйв, Кингсли окликнул спереди.
– Сначала Уэйкфилд, – сказал он.
Его водитель, юный полубезработный актер по имени Роланд, сделал, как велел Кингсли.
Глубокое, до костей, изнеможение охватило все тело Кингсли. Он снова чувствовал себя солдатом, вернувшимся с боя, раненым, уставшим и онемевшим. Водитель заметил, что он сбросил лишний вес и процитировал ему Шекспира. По словам Роланда, Кингсли был тощ, в глазах холодный блеск, и Кингсли посчитал отсылку к Юлию Цезарю уместной. Сегодня в его дерьмовом списке были люди, обладающие слишком большой властью. Пришло время немного поговорить с одним из них.
– Мне оставить вас и вернуться позже? – спросил Роланд, когда открыл дверь «Роллса» для Кингсли.
– Жди меня, – ответил он парню. – Это не займет много времени.
Сегодня была суббота, и Сорен всегда служил мессу по субботним вечерам. К этому времени служба уже закончилась, но, зная привычки Сорена, он все еще был либо в церкви, либо в доме священника. Он не мог уйти далеко.
Кингсли был рад увидеть, что в церкви нет верующих, когда он вошел в нее. В данный момент он едва ли годился для человеческого общества. Последний раз он принимал ванну вчера в океане, и он не спал и не брился два дня. На нем была вчерашняя одежда – темные брюки, черная футболка. Он оставил черный жакет в «Роллсе», а Джульетту оставил на Гаити.
Он знал, что больше никогда ее не увидит. Единственная женщина, с которой он мог бы провести свою жизнь, а она приказала ему уйти от нее и из ее жизни.
Он потерял все. Снова. Он уже должен был привыкнуть к этому, подумал он, потерять все и всех, кого любил. У него определенно было достаточно практики, чтобы быть экспертом в этом. Если бы только можно было получить деньги за потерю людей, которых ты любил, Кингсли мог бы стать профессионалом.
Внутри святилища Кингсли увидел знакомую белокурую голову, обращенную к фасаду церкви. Голова была слегка наклонена. Он молился. Хорошо. Кингсли надеялся, что Бог сейчас слушает его, поскольку он тоже хотел Ему кое-что сказать.
Кингсли сделал один шаг вперед по деревянному полу, и этого было достаточно чтобы известить Сорена о своем присутствии. Белокурая голова повернулся, и священник поднялся со скамьи. Возможно, ему потребовалось на секунду больше обычного, чтобы узнать Кингсли. Карибское солнце превратило его оливковую кожу в бронзовую. Его волосы стали длиннее и нуждались в стрижке, и он не переоделся в свою обычную униформу из дорогих костюмов на заказ, ботинок и всего прочего. Сорен направился к Кингсли длинными целеустремленными, почти нетерпеливыми шагами.
Сорен тоже выглядел изможденным, словно все это время тайно скорбел.
Его шаги ускорялись по мере приближения к Кингсли, и ему потребовались все силы, чтобы не ускорить неизбежное и не пойти ему навстречу.
– Кингсли, – выдохнул Сорен его имя, скорее прошептал. Вздох облегчения, удивления. И Кингсли почувствовал облегчение, увидев его живым, облегчение, увидев, что он стоит, облегчение, просто увидев его, этого человека, которого он любил всю свою жизнь.
Сорен начал было говорить что-то еще, но Кингсли остановил его быстрым резким ударом в лицо.
Голова Сорена дернулась влево. Кингсли должен был отдать этому человеку должное. Он хорошо принял удар. Он уложил бы других мужчин на спину, ударив их так же сильно, как ударил Сорена. Для пущей убедительности и потому, что он этого заслуживал, Кингсли ударил его кулаком в грудь. Он целился под грудную клетку и был совершенно уверен, что почувствовал, как что-то треснуло.
– К слову, это не БДСМ, – сказал Кингсли. Сорен вцепился в плечо Кингсли, чтобы удержаться. Он не согнулся пополам, но был близок к этому. – Считай это уроком сочувствия.
– Я тоже скучал по тебе, Кингсли, – ответил Сорен, ровным голосом, но с ноткой дискомфорта. Он смотрел вниз и увидел, как Сорен сжимает руку. И медленно, очень медленно, Сорен разжал кулак.
– Подставишь другую щеку? – спросил Кингсли. – Может в семинарии, ты все-таки чему-то научился.
Наконец Сорен выпрямился и поднес руку к носу. Из него сочилась кровь. Он дотронулся до нее и посмотрел на кровь, словно был удивлен увидеть ее.
– Чем я обязан такому приветствию? – спросил Сорен спокойным, но твердым, как гранит, голосом.
Кингсли сунул руку в карман брюк и протянул рукоятку стека, который он подарил Элли, рукоятку стека, которую она оставила ему в качестве сообщения, рукоятку стека, которую сломал Сорен.
Он бросил его на пол церкви перед ногами Сорена. Кингсли смотрел в глаза Сорена.
– Никогда больше не ломай мои игрушки.
Кингсли развернулся, чтобы уйти, но Сорен остановил его вопросом.
– Почему тебя не было с ней?
Кингсли застыл. И медленно развернулся.
– Достаточно чтобы подставить вторую щеку, – ответил Кингсли. Он улыбался. – Действительно впечатляет. Тебе даже не нужно бить меня, чтобы ударить. И в самом деле, ты величайший садист в мире. Поздравляю. Надеюсь, ты горд собой.
– Ты не должен был позволять ей проходить через это в одиночку.
– Да, не должен был. Я должен был быть там. Но где, черт возьми, был ты?
– Я был в Риме, и оставил ее с тобой. Я оставил ее тебе на попечение, а вместо этого пришел домой и обнаружил, что она истекает кровью в моей ванной и в таком состоянии, в котором я никогда не видел ее.
– Да, и что же ты сделал, когда она истекала кровью и ее рвало, как никогда прежде? Ты сделал это. – Он указал на сломанный стек, валявшийся на полу у ног Сорена. – А теперь она ушла. Может, тебе следовало остаться в Риме с Папой. Тогда, она все еще была бы здесь.
– Если бы я был здесь, я бы не позволил ей пройти через это одной. Если бы ты позвонил мне...
– Я сказал ей позвонить тебе. Она отказалась. Сказала, что не хочет обременять тебя решением. Она должна была принять его самостоятельно, чтобы это никогда не было на твоей совести. Я никогда не видел ее более напуганной, и даже тогда она думала о тебе.
Сорен молчал, но взгляд не отводил. Он удерживал взгляд Кингсли, без капли извинения.
– Забавно, – сказал Кингсли, внезапно осознав. – Десять лет я считал ее другой. Да, она прекрасна, сверхъестественно прекрасна. Извращенная. Умная. Мечта каждого мужчины. Но я всегда думал, что, возможно... она была недостаточно хороша для тебя. Эта маленькая девочка из Ниоткуда, штат Коннектикут, с никчемной матерью и дерьмовым отцом. Как она вообще могла быть достойна тебя? Теперь начинаю думать немного иначе. Ты прячешься за своей колораткой и играешь в Бога, пока остальные исполняют твои приказы и страдают от последствий. Ты получаешь славу. У нее появляются синяки. Может, это ты ее недостоин. Может, ты и меня недостоин.
– Интересно, ты репетировал эту речь весь прошедший год?
– Нет, – ответил Кингсли. – Последние двадцать лет.
– Двадцать лет? Тогда я ожидал бы более длинной речи.
За это Кингсли чуть не ударил его снова.
– Я привык думать, что ты ходишь по воде, – сказал Кингсли, глядя Сорену в глаза. – Теперь я знаю, что ты тонешь, как и все мы.
– Я тону, – ответил Сорен, и Кингсли остановился в дверях. Вот опять – звук трескающейся яичной скорлупы в его сердце. Он проигнорировал это.
Кингсли вышел из святилища и из церкви, прежде чем Сорен успел сказать еще хоть слово или прежде, чем Кингсли успел сказать что-нибудь, о чем он мог бы когда-нибудь пожалеть.
Роланд в мгновение ока выскочил из машины, открывая дверь для Кингсли.
– Куда теперь, сэр?
– Домой, – устало ответил Кингсли.
Часом позже Роланд остановил машину перед особняком, и Кингсли вышел сам, с сумкой в руке. Он забыл, что у него есть люди, которые открывают для него двери, несут его сумки. Его слишком долго не было. Так долго, что думал, что почувствует что-то, когда приедет в свой дом. Облегчение? Счастье? Удовлетворенность? Но он ощущал только смирение. Он убежал из дома, как ребенок, поругавшийся с отцом. Он убежал в большой мир, и большой мир снова отправил его домой. Вот вам и возвращение блудного сына. Ни откормленного теленка ради него. Ни пира. Ни фанфар.
Он открыл входную дверь, и шестнадцать футов понеслись на него в вихре любви и меха. Он бросил сумки и опустился на колени, пока его черные ротвейлеры скулили и выли, почти обезумев от счастья снова увидеть его. Он позволял им запрыгивать на себя, облизывать, и опрокинуть на спину от радости.
– Я собиралась устроить тебе вечеринку по случаю возвращения домой, – раздался голос с верхней площадки лестницы. Кингсли поднял глаза и увидел девушку с коротко стриженными каштановыми волосами, вприпрыжку спускающуюся по ступенькам. – Но дети сказали, что не хотят тебя делить.
Каллиопа была в своей обычно униформе – клетчатая юбка, гольфы и кардиган большого размера. Она была его замаскированным дьяволом – злобным компьютерным гением, который выглядел как школьница, потому что она была таковой.
– Они собственники, – сказал Кингсли, поднимаясь с пола. Каллиопа остановилась на нижней ступеньке и Кингсли подошел к ней. – Ты выглядишь иначе.
– Все дело в прическе, – ответила она, вращая головой по сторонам. – Нравится?
– Это très French. Ты выглядишь как Коко Шанель.
– Я приму это за комплимент.
– Я сказал, что ты выглядишь как француженка. Нет более высокого комплимента.
Она рассмеялась и скрестила руки на груди.
– Мне можно обнять своего босса? – спросила она. – Или это будет странно?
– Ты же не собираешься приставать ко мне, не так ли? – спросил он.
– Нет. Я буду хорошо себя вести.
– Тогда да, ты можешь обнять меня.
Каллиопа подалась вперед и обняла его.
– Ты слишком худой, – сказала она ему на ухо. – Тебе нужно поесть. Я закажу доставку из La Grenouille. И тогда мы сможем снова посмотреть «Матрицу».
– Для этого мне понадобится вино, – ответил Кингсли. – Много вина.
– Можно мне тоже немного? – спросила она, отстраняясь, чтобы заискивающе улыбнуться ему. – S’il vous plaît, monsieur?
– Ты несовершеннолетняя.
– Да, но ты франуз.
– Я такой и есть, не так ли? – Он остановился и сделал вид, что размышляет. Кингсли поднял один палец. – Тогда пей, сколько хочешь. Но не садись за руль.
– Для этого у нас есть Роланд, помнишь? – Она снова обняла его, и на мгновение Кингсли действительно почувствовал то, что хотел ощутить по возвращению домой после путешествия, – удовлетворение, покой, счастье. Но это снова исчезло в мгновение ока.
– А как насчет твоей Джульетты? – спросила Каллиопа. – Когда она приедет?
– Не приедет, – ответил Кингсли.
– Но как насчет всего, что я...
– Она не приедет, – повторил он. Он заставил себя улыбнуться, но Каллиопа не купилась на это.
– Мне очень жаль, Кинг. – Она снова обняла его, крепко и долго, и он позволил ей.
– Все в порядке, – ответил он, похлопав ее по спине, успокаивая ее, пока она пыталась успокоить его. – Некоторым вещам не суждено сбыться.
– Ты любишь ее? – задала она детский вопрос. Ни один взрослый не задал бы такого откровенного вопроса.
– Да, – ответил он. – Но я переживу. Этим я занимаюсь. Это то, что мы все должны делать, хотим мы того или нет.
– Лучше бы тебе пережить. Я не хочу искать настоящую работу.
– Эта работа настоящая, – ответил он, отстраняясь от нее. – Ты личный помощник бизнес-магната.
– Я провела последние десять месяцев, убираясь в подземелье и взламывая персональные данные членов французского правительства.
– И?
– И мне понравилось. – Она широко улыбнулась. – Так что хорошо, что ты переживешь. И если она не видит, какой ты потрясающий после всего, что ты сделал, она тебя не заслуживает.
– Ты слишком добра. Но я не хочу это обсуждать. Я хочу поиграть со своими псами и съесть всю говядину по-бургундски в городе.
– Я в деле, – ответила она, хлопнув в ладоши. – Твое желание для меня закон. Пойдемте, дети. Пора обедать. – Она щелкнула пальцами, и четверо его псов – Брут, Доминик, Сэди и Макс, поднялись на ноги и последовали за ней, как четыре огромных черных утенка за мамой. Он рассмеялся такой картине. Как хорошо оказаться дома. Кингсли поднял с пола свою сумку и затопал вверх по лестнице. Он примет долгий душ, побреется, наденет любимую одежду, любимые сапоги... и снова ощутит себя самим собой. Или, что еще лучше, почувствует себя кем-то другим.
Открыв дверь в свою спальню, он глубоко вдохнул. Каллиопа проделала отличную работу. Она содержала дом в идеальном порядке, пока его не было. Он чувствовал запах полироли для дерева на столбиках кровати, лак для кожи на его ботинках в шкафу. Однако в воздухе витал запах заброшенности. Ему пора было возвращаться домой. У него было такое чувство, что его кровать скучала по нему так же сильно, как и он по ней.
Он разделся и долго стоял под душем, желая, чтобы горячая вода выжгла его страдания, желая, чтобы горячая вода смыла его горе. Конечно, это не помогло, но он почувствовал себя лучше, когда снова стал чистым. Он был только наполовину одет, когда услышал, как зазвонил его телефон – частная линия, которая вела только в его спальню. Он проверил номер звонившего. Не она. Он так и будет при каждом звонке надеяться, что это она?
– Эдж, – ответил он в трубку.
– Ты сломал ребро, – ответили ему.
Кингсли усмехнулся, его первый настоящий смех за неделю.
– Думал, ты будешь рад этому факту.
– Как лицо?
– У меня синяк. Должно быть интересно объяснить это моей церкви.
– Добро пожаловать в компанию тех, кто должен лгать о своих синяках. Твоя Малышка одна из основателей.
– Я никогда не оставлял синяков на ее лице.
– Тогда, я полагаю, ты заслуживаешь медали, – сказал Кингсли с большей злобой, чем намеревался.
– Я звоню не для того, чтобы начинать второй раунд.
– Нет, – ответил Кингсли. – Знаю. Я закончил. C’est fini
– Хорошо. Потому что, если ты попробуешь это еще раз, я нанесу ответный удар.
– Меня не били уже несколько месяцев. Твои угрозы не оказывают желаемого эффекта.
– Впрочем, как и всегда.
Кингсли сделал паузу и приготовился к признанию.
– Я встретил кое-кого на Гаити.
– Вот где ты был?
– Недолго.
– Кто она? Он?
– Ее зовут Джульетта. Но это не имеет значения, – ответил Кингсли. – У нас с ней ничего не получилось. Из-за этого я мог сорваться на тебя.
Это были самые откровенные слова, которыми Кингсли мог выразить свое сожаление. По большей части, потому что он не сожалел.
– Должно быть, она зацепила тебя, раз ты напал на священника в церкви.
– Она... была очень особенной для меня, – сказал Кингсли, ненавидя прошедшее время. – Я бы не рассказал тебе о ней, если бы не одна причина...
– Какая? – спросил Сорен, с легкой ноткой сострадания в голосе.
– Если то, что ты чувствуешь к Элли, похоже на то, что я чувствую к Джульетте...
– Если ты испытываешь что-то похожее на мои чувства к Элли, и испытывал с тех пор, как она ушла... тогда выражаю свои глубочайшие соболезнования. Я бы не пожелал этого своему злейшему врагу.
– Я хочу спросить тебя, как ты, но я не хочу знать ответ, – сказал Кингсли.
– Ты знаешь мою жизнь. Знаешь мое прошлое.
– Знаю, – ответил Кингсли.
– Тогда ты знаешь, что это значит, когда я говорю, что это худшее, через что я когда-либо проходил.
Кингсли поморщился.
– Прости за это.
– Это не твоя вина. Клянусь, если бы я мог обвинить тебя, я бы это сделал.
– Как ты думаешь, она вернется? – спросил Кингсли.
– Да, – ответил Сорен.
– Ты уверен?
– Я знаю свою Элеонор. Я знаю свою Малышку. Она вернется ко мне.
– А если нет?
Сорен не ответил на это, и Кингсли был рад. Он тоже не хотел знать ответа на этот вопрос.
– Она рассказала тебе, что я просил ее причинить мне боль? – спросил Кингсли. – Она рассказала, что причинила мне боль?
– Да.
– Тебе это не понравилось.
– Да. И до сих пор не нравится.
– Я давно сказал тебе, кто она. Эта девушка не сабмиссив. Она...
– Она моя, – ответил Сорен. – Остальное не имеет значения. Она моя. Точка.
– Она твоя? – Кингсли откинул с лица мокрую прядь волос. – Жаль, что кто-то забыл сказать ей об этом.
– Ты закончил?
– Закончил с чем?
– Закончил пытаться причинить мне боль?
– Думаю, да, – ответил Кингсли. – Но я еще не готов простить тебя.
– Это потому, что ты не простил себя за то, что позволил ей пройти через все это в одиночку?
– Ты самодовольный ублюдок, нужно было отправить тебя в больницу.
– Как думаешь, где я провел последний час? Хорошо, что в моем приходе есть врач.
– Как удобно. – Они с Сореном долго молчали, достаточно долго, чтобы Кингсли снова разозлился. – Десять лет назад мы втроем стояли в зале твоей церкви и первый раз разговаривали. Там была свадьба, а она убирала после нее. Ты ушел, и я следовал за тобой, и там увидел ее. И я спросил тебя, могу ли я заполучить ее. Ты помнишь, что ты сказал?
– Напомни, – сказал Сорен, хотя Кингсли был абсолютно уверен, что Сорен помнил каждое слово того вечера.
– Ты сказал: «Жди своей очереди».
– Так и сказал. И?
– И ты должен знать, – ответил Кингсли, – если Элли когда-нибудь вернется, настанет моя очередь.
Глава 32
Тот самый день настал.
Пора уходить.
Такой была первая мысль Дафны, когда она в последний раз проснулась в постели Джона . Часы на прикроватной тумбочке показывали 5:17 утра. Она оделась в темноте, пока солнце не взошло, а если бы и взошло, шторы были плотно задернуты, чтобы не пропускать свет. Она жила за закрытыми шторами с первой ночи с Джоном. Она приходила в его дом в темноте, и уходила до рассвета. В книге или фильме, возможно, она была бы вампиром, который проснулся на закате своей жизни и погрузился в сон, подобный смерти на рассвете . Такой была ее жизнь последние шесть месяцев. От рассвета до заката она жила как в тумане, часы, лишенные цели и смысла . На закате она оживала, как только переступала порог его дома.
Этим утром она переступит его снова, в последний раз.
Она натянула вчерашнюю одежду, которая оказалась разбросанной по всем полу. Прошлой ночью Джон был игрив и швырнул ее трусики в одну сторону, носки в другую . Догадывался ли он о том, что она задумала ? Была ли это тактика затягивания ? Нет, конечно, нет. Она знала Джона. Если бы он вообще догадывался, что она уходит от него сегодня, она бы проснулась привязанной к кровати за запястья и лодыжки, ключи от машины спрятаны, а деньги пропали . И она была разочарована, когда проснулась и обнаружила, что ее руки и лодыжки свободны, ключи там, где она их оставила, все ее деньги в сумочке .
Одевшись, она встала у кровати и посмотрела на Джона, спящего на животе, положив руки по обе стороны головы . У него было красивое тело, и она провела под ним каждую ночь последних шести месяцев . Ей до боли хотелось прикоснуться к нему, но он всегда спал чутко, в чем винил свою военную подготовку . И говорить она тоже не могла, чтобы не разбудить его . Поэтому в храме своего разума она произнесла ему одну безмолвную молитву .
– Джон, я больше так не могу. Я получила письмо, и меня приняли в Калифорнийский университет. Сегодня я отправляюсь туда. Ты не знал. Никто не знал. Я хотела сказать тебе, но знаю, что ты найдешь способ уговорить меня остаться . Ты бы нашел способ удержать меня здесь . Это было бы нетрудно . Тебе нужно всего лишь сказать: «Останься», и я останусь. Поэтому я не могла рассказать тебе. Я не могла дать тебе шанс отговорить меня, потому что ты бы это сделал . Я не знаю, помогает это или делает хуже, но ты единственный мужчина, который когда-либо защищал меня. Тебе нужно оставаться полицейским, чтобы ты мог защищать других людей . И в конце концов кто-нибудь узнал бы о нас, и ты бы никогда больше не стал полицейским . Я не смогу жить, зная, что я забрала у тебя жизнь, которую ты любишь. Так что это единственный выход . Я однажды пообещала тебе, что никогда больше не убегу от тебя. Есть две вещи, которые тебе следует знать. Я люблю тебя. Но я солгала .
Дафна развернулась, взяла ключи от машины, вышла через заднюю дверь и села в свою машину.
Она завела ее, выехала задним ходом с подъездной дорожки и уехала.
Она ехала до конца улицы и остановилась на светофоре.
На дороге больше никого не было. Она была одна, совсем одна.
Загорелся зеленый свет.
Но Дафна не тронулась.
Она должна ехать.
Свет снова стал красным.
Дафна ждала. Если она вернется, то сможет проскользнуть в его постель, и он никогда не узнает, что она уходила .
Или она могла бы уехать и начать новую жизнь без него .
Остаться? Уехать? Остаться? Уехать?
Загорелся зеленый свет.
***
– Так что же произошло? – спросила Кайри, переворачиваясь на бок, чтобы оказаться лицом к Элли. – Дафна вернулась? Или она уехала?
– Это тебе решать, – ответила Элли. – Я оставила концовку открытой. Как думаешь, что она сделала, когда загорелся зеленый?
– Не знаю, – с улыбкой ответила Кайри. – Я вроде как хочу, чтобы она вернулась к нему. Но опять же, ей всего семнадцать. Можно ли найти свою настоящую любовь в школе?
– Я думала, что нашла.
Кайри посмотрела в глаза Элли и набралась смелости для вопроса. Но Кайри не задала его, и Элли поблагодарила Господа за то, что ей не пришлось отвечать.
– Будь на ее месте, что бы ты сделала? – спросила Элли. – Когда загорелся зеленый, вернулась бы ты или поехала вперед?
– Думаю... – Кайри сделала паузу. – Я не знаю. Дай мне подумать.
– Подумай и вернись ко мне. – Ей нравилось, что Кайри хотела подумать об этом, поразмышлять. Именно такой финал Элли и задумала. Для каждого читателя он будет разным. Романтики до мозга костей скажут, что Дафна вернулась к нему. Реалисты – что она уехала.
