Текст книги "Девственница (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Гриффин никогда раньше ее не целовал. И, прежде чем он начал, она заметила, как тот вопросительно взглянул на Сорена. Сорен кивнул, и Гриффин прижался губами к ее губам. Она открыла рот, ощутив его нервозность от выступления перед толпой, особенно перед этой толпой. Кингсли и Сорен сидели на заднем сидении. Она и Гриффин были на переднем, которое располагалось сразу за шторкой и перегородкой между ними и водителем. Ни одного человека в Преисподней не боялись и не уважали больше, чем Сорена и Кингсли. А теперь Гриффин намеревался трахнуть ее в их присутствии. Если у него встанет при таких обстоятельствах, она будет впечатлена. Он передвинул ее на коленях, и она ощутила его эрекцию, прижимающуюся к ее ягодицам.
Считайте она впечатлена.
Гриффин углубил поцелуй, пока Элеонор расстегивала его рубашку. Она прикоснулась к его широким мускулистым плечам и бицепсам, а он кусал и посасывал ее губы. На мгновение она забыла, что у них были зрители, пока Гриффин не опрокинул ее на спину быстрым проявлением силы и доминирования. Она ахнула от неожиданности. С дальнего конца «Роллс-Ройса» раздались аплодисменты Кингсли и Сорена.
– Приятное шоу, – сказал Кингсли. – Хорошая техника.
– Ее нелегко застать врасплох, – согласился Сорен.
– Вы двое собираетесь все это время комментировать? – спросил Гриффин, оторвавшись от нее.
– Безусловно, – ответил Кингсли, и потянулся к черной сумке рядом с его ногами. – Я французский судья. Я он датский судья.
Кингсли протянул Сорену набор карточек с номерами от одного до десяти.
Карточки с очками.
– Да вы шутите, – простонал Гриффин, уткнувшись лицом ей в грудь.
– Радуйся, что здесь нет Госпожи Ирины, Гриффин, – Кингсли непринужденно перебирал карточки. – Крайне редко кому удается впечатлить русского судью.
Элеонор прикоснулась ладонью к лицу Гриффина. Он посмотрел ей в глаза, а она в его. У него были глаза насыщенного карего цвета, ласковые и проникновенные, почти как у ребенка.
– Сделай так, чтобы мне было хорошо, – сказала она достаточно тихо, чтобы ее услышал только Гриффин. – Пожалуйста, мистер Гриффин. Сегодня у меня день рождения.
– Для тебя – все, что угодно, – ответил он. Он сел и рывком усадил ее к себе на колени. Она думала, что угроза отшлепать так и останется лишь угрозой. Но он задрал ей юбку до бедер, стянул белые трусики до колен и ударил так сильно, что она вздрогнула.
– Вот черт, – сказала она, потрясенная силой удара. Она приготовилась ко второму удару, но вместо него он погрузил один палец в ее лоно. Она впилась пальцами в кожаное сидение, и Гриффин погрузился глубже. Очень быстро она стала влажной от прикосновений и Гриффин добавил второй, затем и третий палец. Обеими руками он раскрывал ее, выставляя ее на всеобщее обозрение присутствующим в машине. Это было унижение, грубость. Она наслаждалась каждой секундой.
Когда он решил, что она достаточно влажная, Гриффин схватил ее за плечо и усадил на колени. Судя по скорости машины, Элеонор могла сказать, что они были на трассе. Никаких резких остановок на шоссе, скорее всего, не будет.
– Кинг? – спросил Гриффин, и Кингсли бросил ему презерватив. Он расстегнул брюки и раскатал его. Он безусловно был большим, но не настолько, чтобы она не смогла его принять, и настолько, чтобы она хотела его принять. Когда он был готов, Гриффин поманил ее пальцем, и Элеонор, желая повиноваться, оседлала его лицом к лицу. Она ожидала, что он немедленно войдет в нее, но вместо этого он снова поцеловал ее почти нежно.
– Я хотел сделать это с того самого дня, как встретил тебя, – прошептал он.
– Никакого шепота, – сказал Кингсли, и Гриффин закатил глаза.
– Я тоже этого хотела, – сказала она, убедившись, что ее слышит только Гриффин. Гул двигателя и шин и поза лицом к лицу придали им немного уединения. Чтобы продемонстрировать, как сильно она обожала Гриффина, как сильно хотела его, она крепко обхватила его эрекцию и прижала ее к входу в ее тело. Гриффин схватил ее за бедра и опустил ее на себя. Она растягивалась, опускаясь на него, и ахнула, когда он полностью проник в нее.
– Сейчас только ты и я. – Гриффин произнес эти слова одними губами, и она кивнула. Она медленно двигалась на нем, смакуя его толщину внутри себя, в это время он расстегнул ее блузу и снял ее. Она, вероятно, приземлилась на пол. У нее было чувство, что, когда Гриффин бросил ее, она приземлилась на колени Кингсли. Или на его лицо. Затем последовал ее лифчик, медленно и чувственно. Гриффин приподнял и помял ее груди в своих руках, а ее голова откинулась назад от удовольствия.
– Мне было суждено встретить тебя, – прошептал ей Гриффин. – Не знаю почему, но это так.
– Может быть, когда-нибудь мы узнаем почему, – ответила она.
Он снова поцеловал ее и прошептал в губы: – Может поэтому.
Руки Гриффина переместились с ее грудей к плечам, от плеч к рукам, от рук к запястьям. Он удерживал ее руки за спиной, заставляя выгнуть спину.
– Объезди меня, – сказал он и она была рада подчиниться. Медленно покачивая бедрами, она объезжала Гриффина, а он в это время целовал и облизывал ее соски. Она победно улыбнулась, когда ее лоно сжалось вокруг него, и он ахнул от внезапного удовольствия. Но продолжал крепко удерживать ее за запястья, а она продолжала подталкивать их обоих к оргазму.
Ее тело горело от жара его тела и своего. Руки ныли от того, что их так крепко держали. И когда она подумала, что больше не выдержит ни минуты, Гриффин толкнул ее на спину и начал вколачиваться в нее резкими и грубыми толчками, от которых она стонала. Кровь прилила к ее бедрам, когда она шире раздвинула их для него. Ее сердце глухо стучало в груди. Она напрягла живот и приподняла бедра, пока он не оказался так глубоко внутри нее, насколько мужчина мог погрузиться. Наконец она задрожала под ним, и безудержный и мощный оргазм сотряс ее до основания. Вдалеке она поняла, что Гриффин кончает по последним и жестким его толчкам.
Все закончилось, финиш, и все же Гриффин оставался внутри нее.
– Пока нет, – сказал он, когда она заерзала под ним от неудобства. Он прижал ее к сидению, пригвоздил, и она не могла пошевелиться, пока он не двинется. Их взгляды встретились и на секунду ей показалось, что она увидела в них нечто большее, чем дружба, больше, чем страсть. Но он моргнул, и все исчезло. Гриффин вышел из нее и осторожно снял презерватив.
Кингсли посмотрел на Сорена. Сорен посмотрел на Кингсли.
Кингсли поднял восьмерку.
Сорен поднял семерку.
– Черт, – сказал Гриффин. – Я надеялся хотя бы на одну девятку.
– Ты не придерживался своей позиции, – ответил Кингсли. – Поработай над приземлением.
– А ты можешь лучше? – Скептически спросил Гриффин, вытер себя салфеткой и застегнул брюки. Трахнуть ее более тщательно и с большим удовольствием, чем это сделал Гриффин будет непросто.
– Конечно, могу, – ответил Кингсли. Он свистнул, подзывая ее к себе. Элеонор сползла с колен Гриффина и перебралась к Кингсли. Она ждала, стоя на коленях на полу между колен Кингсли. Он протянул руку и постучал по подбородку, сигнал, не требующий объяснений.
Она расстегнула молнию на его брюках и взяла в рот его твердый член.
– Видишь? – сказал Кингсли. – Практика доводит до совершенства.
Пока она массировала и лизала его языком, он гладил ее по волосам. Он приподнял черную копну, и она почувствовала легкое прикосновение трости к своей спине и вздрогнула, старательно сдерживая дрожь. Она знала правила этой игры. Она делала минет Кингсли, а Сорен причинял боль ей тем или иным способом, и ни в коем случае ей нельзя было причинять боль Кингсли. Другими словами... никаких укусов.
Сорен снова ударил тростью, тонкой пластиковой тростью, которая облизывала ее кожу, словно языки пламени.
Элеонор заставила себя сосредоточиться на удовольствии Кингсли и не обращать внимания на собственную боль. Эта пытка была идеальной. Несколько стонов дискомфорта – все, что она позволила себе. И тем не менее трость била и била, раз десять или больше. Наконец удары тростью прекратились. Кингсли схватил ее за волосы и заставил посмотреть на него.
– Хорошая девочка, – сказал он на французском. Bien fille. Она улыбнулась, и он обхватил ее подбородок, поднимая ее с пола. Он обнял ее за талию и расстегнул молнию на юбке. Через несколько секунд она была полностью обнажена, если не считать белых туфель на высоких каблуках. Кингсли кивнул головой на сидение. – На четвереньки, – мягко приказал он. Сорен пересел на другое место, и теперь только они вдвоем были на сидении. Хорошо, потому что им нужно пространство, особенно когда она заняла позу и Кингсли вошел в нее сзади.
Несколькими неглубокими движениями он подготовил ее к полному проникновению. Ей действительно нравилось, как Кингсли трахал ее. Ему нравилось не торопиться, заставлять ее извиваться и умолять об оргазме. Даже сейчас он медленно двигался. Длинные медленные толчки, которые наполняли ее, и наполняли, и наполняли. Он опустил руку между ее бедер и прижал два пальца к клитору. Он нежно потер набухший узел, пока она не зависла на краю очередной кульминации.
– Пожалуйста, – простонала она.
– Кончай, – сказал он, даря свое разрешение. Она кончила с хриплым стоном, но а Кингсли – нет. Он продолжал вколачиваться в нее еще долго после ее оргазма.
– Хвастун, – услышала она Гриффина, и улыбнулась в сложенные руки. Кингсли покинул ее тело и снова поставил ее на колени. Она снова взяла его в рот, лаская его языком и губами, пока он не кончил ей в рот, а его пальцы не сжали ее плечо от интенсивности оргазма.
Измученная и истощенная, она опустилась на пол, положив голову на внутреннюю сторону бедра Кингсли. Его пальцы запутались в ее волосах и ласкали затылок.
Гриффин поднял девятку.
Сорен поднял восьмерку.
– Ты еще хуже, чем русский судья, – сказал Кингсли, свирепо глядя на Сорена.
– Это была не самая лучшая твоя работа, – без сожаления сказал Сорен.
Кингсли покачал головой.
– Диванные критики.
Элеонор подняла голову и встретилась взглядом с Сореном. Его глаза были яркими и сияли, полные тайного веселья. Он свистнул ей, подзывая к себе, как хозяин зовет собаку. Гриффин освободил место рядом с Сореном, и она поползла к своему хозяину, к своему господину, своему любовнику, своему сердцу.
– Ваша очередь, сэр? – спросила она.
– Всегда моя очередь. – Он просунул палец между ошейником и горлом и притянул ее к себе.
Он целовал ее, кусал нижнюю губу, пока она не почувствовала вкус крови. Поцелуй углубился, и, прежде чем она поняла, Сорен уложил ее на спину. Он целовал ее груди, соски, живот и бедра, и наконец перенес внимание на клитор. Внутри у нее все ныло от двух предыдущих соитий, но Сорену понадобилось всего лишь несколько минут умелых ласк, прежде чем она стонала и жаждала, чтобы в нее снова проникли. Сорен игнорировал ее мольбы и продолжал подталкивать ее к грани, затем отступал, снова доводил и снова отступал.
– Мастер, – обратился Кингсли к Гриффину. – Садизм удовольствием такой же жестокий, как и садизм болью.
– Я научусь этому, – ответил Гриффин.
– Не учись у него, – сказала Элеонор между тяжелыми вздохами. – У меня уже есть все садисты, которые мне нужны.
Сорен в ответ сильно ударил ее по внешней стороне бедра, достаточно сильно, чтобы она знала, что у нее там будет ярко-красный отпечаток руки, по крайней мере, в течение следующего часа.
Она вздрогнула и Сорен воспользовался моментом и навис над ней, вдавил ее запястья в сиденье и проник один жестким толчком. Она нетерпеливо обвила ногами его поясницу и сцепила лодыжки. Она была такой влажной, что ощущала как из нее вытекают соки на кожу обивки.
Ее запястья болели под немыслимо сильными руками. Она надеялась, что позже у нее будут синяки. Только другие сабмиссивы поймут, почему она хотела синяки, хотела рубцы, хотела что-нибудь на теле в напоминание о том, что произошло с ней. Но она и Сорен не могли жить вместе, не могли проводить дни вместе. У них было всего несколько ночей в неделю, все украдкой, и синяки были дорожной картой по памяти всего, что он делал с ней. Она будет переживать эту ночь еще несколько недель...
Гриффин и Кингсли все еще были в машине, конечно же. Но с таким же успехом они могли быть в тысяче миль от нее, настолько они сейчас ее волновали. Сорен был внутри нее, и она была под ним, и они были единственными людьми в мире.
– С днем рождения, малышка, – сказал Сорен ей на ухо между поцелуями. Но она ничего не ответила. Она не могла говорить, она была потеряна в его толчках, его поцелуях, в моменте, когда ее использовали снова, и снова, и снова. – Это только начало. Ты наша на всю ночь...
Всю ночь. Всегда. Ее не волновало как долго, пока он трахал ее, как будто это было единственное, что поддерживало их жизнь. Она не могла остановить свои бедра, двигающиеся навстречу его, она не могла перестать принимать его глубже и глубже. Когда ее оргазм обрушился на нее он был таким сильным, что она замерла, все тело сковало и она открыла глаза.
Черт.
***
Оргазм от сна был таким сильным, что она проснулась. Ее вагинальные мышцы так интенсивно сокращались вокруг пустоты, что на глаза навернулись слезы. Она опустила руку в белье и потерла пульсирующий клитор, пытаясь продлить оргазм.
Она рухнула на мокрые от пота простыни и сбросила одеяло с кровати. Тело все еще гудело и дрожало от силы оргазма. Безумие... она не испытывала оргазма во сне с подросткового возраста. Но с тех пор, как она пришла в монастырь своей матери, это происходило как минимум раз в неделю. Это был всего лишь сон, но сон настолько яркий, что ей казалось, будто она снова переживает каждый момент своего последнего дня рождения, когда Сорен удивил ее той невероятной ночью в «Роллс-Ройсе» Кингсли. Она все еще ощущала Сорена внутри себя. Она все еще чувствовала запах мыла Гриффина. Она все еще чувствовала вкус Кингсли во рту.
Элли села, нашла свою сумку и расстегнула ее. Со дна она достала ошейник. Она держала его в руках и рассматривала. Она надела его в ту ночь, когда потеряла девственность с Сореном. Она носила его каждую ночь, проведенную с ним, и ни разу с тех пор, как ушла от него. Это был символ его владения ею, и, несмотря на это, она хранила его. Если бы она могла избавиться от него, выбросить его, тогда она была бы свободной, совершенно свободной.
Но она не была свободной. Сны доказывали это. И она не могла избавиться от ошейника. Пока нет. Она положила его обратно в сумку и решила забыть о нем. По крайней мере, в этот раз она не поцеловала его, прежде чем убрать.
В пять часов утра зазвенел колокол. Она схватила с пола одеяла, застелила постель и натянула толстый белый махровый халат, который ей дали на второй день пребывания здесь. Даже среди одних женщин скромность должна была поддерживаться всегда. Никакой беготни в туалет ночью в одном нижнем белье и футболке. Она должна была быть прикрыта с головы до ног, каждый день, в любое время.
В ванной комнате в конце коридора Элли приняла быстрый душ, собрала волосы в тугой узел и надела черные колготки, длинную черную юбку и белую блузку, которые стали ее униформой здесь, в аббатстве. Никто бы не ошибся приняв ее за монахиню, но никто из ее старой жизни не узнал бы ее сейчас в такой консервативной одежде.
В одиночестве на кухне Элли съела свой обычный завтрак – кофе, яйца, фрукты и тост. Только по воскресеньям меню завтраков менялось на нечто более экзотическое, чем обычный завтрак. Пока сестры проводили часы перед обедней, Элли направилась в прачечную, где она провела следующие пять часов до обеда.
Поначалу ее жизнь в аббатстве была сложной. Она спорила с более вспыльчивыми монахинями, ее бесцеремонно выставили из кухни за то, что она испортила слишком много блюд из-за своих плохих кулинарных навыков, и ее выгнали из библиотеки за то, что она переставила все книги. Кто же, черт возьми, решил переставить книги по названию? Никто из тех, кто когда-либо работал в настоящей библиотеке или книжном магазине, не стал бы расставлять книги таким идиотским способом. Она уже много лет работала в книжном магазине и даже трахалась с библиотекарем. Она знала, как работают книги. Но у сестер было свое представление о порядке, и они не одобряли никаких попыток его улучшить.
Это оставило ее одну в прачечной на весь день. Она стирала простыни. Она сушила простыни. Она складывала простыни. На следующий день она делала это снова. Она стирала облачения. Она утюжила облачения. Она складывала облачения. На следующий день она делала это снова. Вряд ли рабский труд, но это, конечно, не волновало ее. Опять же, никто не приходил в монастырь ради душевных переживаний. Она пришла в монастырь ради противоположного и противоположное душевным переживаниями было именно тем, что она нашла здесь. Она была в безопасности. Она жила в тишине и покое. И она не видела Сорена и Кингсли уже несколько месяцев.
Элли снова наполнила кружку кофе, поставила посуду в раковину и вышла из кухни. Оказавшись в прачечной, она попыталась набраться сил, чтобы что-то сделать. Но все, чего она хотела, это вернуться в кровать и спать до второго пришествия. Безусловно, в ее теологии второе пришествие не имеет ничего общего с возвращением Иисуса и имеет все отношения к очередному оргазму.
Она села на выложенную плиткой тумбу и смотрела в окно, пока пила кофе. Из окна она видела дорогу, лужайку перед аббатством и кованую железную ограду, окружавшую монастырский участок – всего сто двадцать, плюс-минус несколько квадратных футов. Все это от стен аббатства до самого дальнего края поля было так или иначе огорожено забором. Боковые и задние сады были обнесены железной оградой. Поля сельскохозяйственных угодий и хорошо ухоженный лес были огорожены белым лесом. И все аббатство было огорожено по правилам. Правило номер один – никогда не покидай территорию без разрешения. У Элли не было разрешения уходить, поэтому она оставалась здесь.
Так как она не могла уйти и не хотела, она смотрела на дорогу и наблюдала, как время от времени мимо проезжали машины, направлявшиеся в город или из него. Теперь она увидела одну из них, синюю "Ауди", но вместо того, чтобы проехать мимо, как все остальные машины, которые она видела с тех пор, как приехала сюда, та свернула на длинную подъездную аллею аббатства. Она медленно ползла к монастырю, прежде чем осторожно остановиться.
Словно по сигналу, дюжина сестер в своих черно-белых одеяниях устремилась от парадных дверей к машине. Элли никогда не видела, чтобы сестры покидали аббатство. Безусловно, они покидали. Иногда у них были приемы у врачей или стоматологов, или мать-настоятельница посещала кого-то важного в городе, кто хотел купить их землю или продать им еще больше. Но Элли только слышала о том, что сестры уезжают, и никогда не видела, как это происходит.
Двери машины открылись, и со стороны водителя вышел мужчина, а со стороны пассажира – женщина. Они выглядели около сорока лет, женаты, не очень интересны. Но тут женщина открыла заднюю дверь "Ауди", и из нее вышла молодая женщина. У нее были рыжевато-каштановые волосы с бледно-золотыми бликами, которые напоминали Элли перья, словно кончики крыльев голубя. Ее волосы струились волнами вниз по спине. В ее волосах были цветы – белые цветы. И длинное платье, в котором она была, было простым и белым. Мужчина вытащил маленький чемодан из багажника. Женщина взяла девушку за руку, но только на мгновение.
Теперь сестры окружили троицу и быстро оторвали девушку от ее родителей. Да, конечно, они должны были быть ее родителями, и эта девушка присоединялась к ордену. И все же это казалось неправильным. Девушка едва выглядела на двадцать один год. И какая красотка... миниатюрная, она не могла весить больше ста фунтов.
– Не делай этого, дорогая, – прошептала Элли. – Садись обратно в машину и уезжай...
И будто услышав ее девушка посмотрела вверх на окно и прищурилась. Элли застыла. Неужели девушка ее видела? Вероятно. Да и какое это имеет значение? Девушка подняла руку и помахала ей. Элли не знала, что делать, поэтому помахала в ответ. Мать-настоятельница повернулась и посмотрела на окно, но Элли уже скрылась из виду. Она задыхалась от волнения, сама не зная почему. Только девушка, красивая молодая девушка, которая помахала ей. Нечего паниковать.
Тем не менее, Элли подошла к другому окну в комнате и выглянула наружу.
Сестры выстроились в две ровные линии, словно почетный караул, и девушка шла между ними к парадной двери монастыря. Элли знала, что будет дальше. В главной часовне будет церемония, и девушка будет переодета в свое облачение и покрыта. Она выберет себе новое имя – сестра Мэри или что-то в этом роде – и произнесет свои клятвы. А к обеду она станет сестрой святой Моники.
Ее прежняя жизнь закончится. Даже ее имя исчезнет.
На полпути к двери девушка остановилась, развернулась и побежала обратно к машине. Она обняла мать и отца. Бедняжка. Должно быть, она до смерти напугана, убита горем и рыдает...
Не так ли?
Девушка, используя мать в качестве своего рода щита, снова подняла глаза к окну и посмотрела прямо на Элли. А затем – и Элли была полностью уверена, что ей это не привиделось – девушка подмигнула ей.
Элли усмехнулась и покачала головой. Затем собралась. Если мать-настоятельница сказала ей один раз, себе она говорила тысячу раз – веди себя прилично.
Она оторвалась от окна и тут же решила забыть, что видела эту прекрасную девушку и ее таинственное подмигивание. В конце концов, она собиралась стать монахиней, а монахини должны были соблюдать обеты. Обеты послушания и обеты целомудрия.
Но опять же, когда такая мелочь, как обет целомудрия останавливал Элли?
Глава 11
Гаити
Женщина поднялась с земли, отряхнула песок с колен и смахнула слезы с лица.
– Спасибо вам за помощь, – сказала она. – Приятного дня.
С холодной отрешенностью она наклонилась и подняла холщовую сумку за ручки, развернулась и пошла прочь от него. Кингсли это не понравилось. Совсем.
– Как тебя зовут? – спросил он, нагнав ее трусцой.
– Почему ты спрашиваешь?
– Без причины.
– Если у тебя нет причин желать знать мое имя, то и у меня нет причин называть его тебе.
Кингсли поморщился. Она подловила его.
– Прости. У меня нет причин для большей части того, что я делаю. Если ты спросишь, почему я вообще нахожусь на Гаити, я не смогу ответить.
– Тогда я не буду спрашивать, – ответила она. Она снова начала идти.
– Могу я понести твою сумку? – спросил он, подстраиваясь под ее темп, чтобы не отставать от нее. У нее были великолепно длинные ноги и энергичная походка. – Она выглядит тяжелой.
– Она очень тяжелая. И нет, ты не можешь нести ее за меня.
– Ты бы хотела, чтобы я отстал от тебя? – спросил он, не желая признавать свое поражение, но готовый признать его в случае необходимости.
Она остановилась и посмотрела на него. Долгим изучающим взглядом. Он был рад, что был в темных очках, ее взгляд был таким пронзительным, таким проницательным, что он почти отшатнулся от нее.
– Нет, – наконец ответила она. – Тебе не нужно оставлять меня в одиночестве.
– Тогда я пойду с тобой, если позволишь.
– Позволю, – ответила она и снова начала идти. Кингсли шел рядом и перестроил свою стратегию.
– Я Кингсли, – сказал он.
– Правда?
– Да. Так меня зовут.
– Просто Кингсли?
– У меня есть фамилия. На самом деле две. У тебя есть имя? Фамилия? Второе имя?
– Да.
– Хорошо. Если бы у тебя не было имени, я бы дал тебе одно. У меня есть лишние.
Это вызвало у нее улыбку. Небольшую, но он примет все, что сможет получить.
– Джульетта, – сказала она. – Меня зовут Джульетта.
– Прекрасное имя. У тебя есть фамилия?
– Да.
Когда она не ответила, он оставил эту тему разговора. Ему нужна была новая стратегия.
– Кстати, ты прекрасно говоришь по-французски. – Кингсли считал, что в таких ситуациях комплименты обычно срабатывают.
– А твой – нет, – ответила она. – Должно быть, ты живешь в Америке.
– Да. Я уже много лет не был во Франции. Так заметно?
– Заметно.
– Продолжай говорить со мной на своем идеальном французском и, возможно, мой французский улучшится.
– Мне нечего сказать. – Она снова замолчала.
Ей нечего сказать? Вот, черт. Кингсли мог бы с уважением отнестись к этому заявлению, и они бы пошли в тишине. Но ему не нравилась тишина, особенно с этой женщиной, ее голосом и идеальным французским. Поэтому вместо соблюдения тишины, он нарушил ее. Драматично.
– Сегодня утром я трахался с восемнадцатилетней девушкой, – заявил Кингсли. – И прошлой ночью, хотя был слишком пьян, чтобы запомнить большую часть.
– Ты все еще пьян? – В ее голосе звучало крайнее отвращение к нему, но, по крайней мере, она говорила, так что отвращение было лучше, чем ничего.
– Послушай, я вовсе не горжусь собой. Я не собирался ее трахать. Это была случайность.
– Случайность? – повторила она. У нее был низкий голос, и все что, она говорила, звучало как тайна. – Разве не такое оправдание мужчины используют, когда делают что-то глупое и не хотят брать на себя ответственность? Такого рода случайность?
– Она не сказала сколько ей лет.
– А ты спрашивал?
– Нет… – признался он.
– А сколько тебе лет? – спросила она.
– Тридцать девять.
– Достаточно взрослый, чтобы понимать.
– Да. Понимаю. Я больше никогда этого не сделаю, – ответил он, в надежде выманить у нее улыбку.
– Мне все равно, – ответила она. – То, что ты делаешь, не имеет для меня никакого значения.
– Я бы хотел, – ответил он.
– Почему?
– Я хочу тебе понравиться, – признался он. – Нравлюсь?
– Пока нет. Почему ты хочешь мне понравиться?
– Потому что ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.
Она остановилась и повернулась к нему.
– Это глупая причина желать кому-то понравиться. – Она покачала головой и продолжила путь.
Кингсли смотрел ей вслед несколько секунд, прежде чем догнать ее.
– Знаю, – признался он. – Но я же мужчина и почему-то чувствую себя сегодня восемнадцатилетним.
– Эта восемнадцатилетняя девушка заразила тебя своей незрелостью?
– За это я могу винить только себя.
– Ты честный. По крайней мере, это я ценю, – сказала она, делая большие целеустремленные шаги. Женщина, которая не церемонится в выражениях и не тратит время впустую. Ему это в ней нравилось.
– Тебе нравится честность? Если хочешь, я могу рассказать о себе еще более ужасные вещи. У меня целый список.
– Думаю, что у меня уже достаточно работы здесь. – Джульетта дошла до того места, где тропинка раздваивалась, и свернула направо.
– Я произвел плохое первое впечатление.
– Видела и похуже.
– Можешь сказать, что мне нужно сделать, чтобы произвести лучшее впечатление? – спросил он. – Подарки? Задания? Приказы? Я могу выполнять приказы.
– Монашеский орден?
Он уставился на нее.
– Только не такого рода приказы. Прикажи мне сделать что-нибудь для тебя, и я сделаю это, чтобы доказать свою ценность.
Джульетта снова посмотрела на него. Она тяжело вздохнула, словно он нащупал ее последний нерв и растоптал его.
– Сними одежду, – сказала она.
– Здесь? – Они стояли на развилке дороге возле деревни, а на пляже было две сотни туристов.
– Здесь.
– Если меня арестуют за непристойное поведение, ты вытащишь меня из тюрьмы?
– Нет.
– Ты ведь серьезно, правда?
– Если бы ты был серьезно настроен на мой счет, то уже был бы голым.
Был ли он серьезен на ее счет? Да, она была невыносимо красива. А еще она побила камнями несносного избалованного белого американского ребенка. И, казалось, она ненавидела его, что делало ее еще более интригующей. И если она сейчас уйдет от него, он будет думать о ней всю оставшуюся жизнь.
Кингсли стянул рубашку через голову, сбросил ботинки и опустил потрепанные пляжем хаки на землю.
Чтобы быть максимально обнаженным, он также сдвинул солнцезащитные очки на лоб, чтобы она могла видеть его открытые глаза.
Джульетта даже не осмотрела его с головы до ног. Она смотрела ему прямо в глаза, не обращая внимания ни на какие другие части его тела, включая полу-эрегированный пенис.
– Ты потерялся? – спросила она.
– Абсолютно.
– Я не могу помочь тебе найти себя. Я ничем не могу тебе помочь.
– Мне не нужна твоя помощь, – ответил он. – Мне нужно только твое тело.
Очевидно, Джульетте понравился его ответ. Она поставила свою холщовую сумку на землю. Кингсли посмотрел вниз и увидел, что та полна камнями. Зачем женщине таскать с собой сумку с камнями?
Он бы спросил, но прежде, чем он успел открыть рот, она шагнула вперед, положила руку ему на затылок и поцеловала его.
Он поцеловал ее в ответ, жадный до всего, что мог получить от этой изысканной таинственной женщины. Он не задавал вопросов, не спрашивал, почему она целовала его. Он позволил ей целовать себя, и сам отвечал на поцелуй, потому что в мире не было ничего другого, чем бы он хотел заняться в этот момент.
Ее губы оторвались от его губ, и она сделала шаг назад. Кингсли медленно открыл глаза.
– Покрой меня всю поцелуями, потому что любовь твоя слаще вина... – Тихо сказала Джульетта, почти шепотом, но Кингсли услышал.
– Песнь Соломона, – сказал Кингсли. Джульетта посмотрела на него.
– Одевайся, – сказала она, и он быстро подчинился, пока никто не заметил обнаженного мужчину на пляже. – Ты знаешь Библию?
– Немного, – ответил он. – Я ходил в католическую школу. Узнаю Песнь Соломона, когда слышу ее. Она была моей любимой.
– И моей, – ответила она, ее голос был далеко отсюда, словно его подхватил ветер. – Дочери Иерусалима, Я черна, но прекрасна
– Словно шатры Темана и Салма, – продолжил стих Кингсли. – Мне нравится этот стих, но он нуждается в улучшении.
– Думаешь, сможешь улучшить Библию?
– Могу. В ней говорится "я черна, но прекрасна". Женщина передо мной "черна и прекрасна".
– Ты пытаешься соблазнить меня.
– Работает?
– Да.
– Хорошо. Я рад, что смог улучшить свое мрачное первое впечатление.
– Возвращайся сюда завтра в девять. Я дам тебе шанс произвести лучшее впечатление.
– Почему? Увидела что-то, что понравилось, когда я снял одежду?
– Да.
– Что же?
– Отчаяние, – ответила она.
– Тебе нравится отчаяние?
Джульетта ответила без улыбки. Она просто подняла сумку с камнями и развернулась на пятках.
– Мне нравится, что у нас есть что-то общее.
Глава 12
Север штата Нью Йорк
Как только программа оповестила, что стирка закончена, Элли вытащила из сушилки стопку простыней. И как можно быстрее сложила их, пока не появилось ни одной складки. Десять простыней за три минуты. Если бы складывание белья было включено в спортивную программу, Элли бы уже красовалась на коробке Уитис.
Как она докатилась до такого? – Гадала Элли, складывая простыни в аккуратную стопку на столе. Когда-то она была самой известной сабой в большом и печально известном дворе Кингсли на Манхэттене. Если она не была привязана к кровати Сорена, она была в руках Кингсли, в клубе, на вечеринке, в его доме, где он принимал богатых и скандальных. Она регулярно получала удовольствие от эротической порки, секса втроем с Сореном и Кингсли, и достаточно дурной славы, которая открывала ей двери в любой клуб в городе.
