Текст книги "Девственница (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– Начинай ты, – сказала Нора, перелезая через Сорена и вставая с кровати. – А я открою бутылку вина.
– Мы храним его для приема гостей, – напомнил ей Кингсли.
– Если эта гроза не прекратится, мы все утонем к утру и все вино испортится.
– Хорошая точка зрения, Элли, – ответил Кингсли. – Я выпью из большого бокала. У меня будут проблемы с Джулс, когда она узнает, что я прячусь от нее. И, скорее всего, будут проблемы из-за алкоголя.
– С чего бы ей злиться на тебя за то, что ты пьешь? – спросила Нора.
Кингсли широко улыбнулся.
– Потому что ей нельзя пить следующие семь месяцев, опять.
Нора чуть не выронила бутылку вина.
– Джульетта беременна? – спросила Нора.
Кингсли прижал палец к губам.
– Теперь об этом знаете только вы двое.
Нора подбежала к Кингсли и обняла его.
– Ах ты шлюшка, – сказала она, целуя его в обе щеки.
– Она хотела двоих, – ответил Кингсли. – И le prêtre не кажется удивленным.
– Я пытаюсь изобразить удивление, – ответил Сорен с хитрой улыбкой.
– Ты знал? – спросила Нора.
– Мы с Джульеттой недавно работали над кое-чем. У нее закружилась голова, и она чуть не упала в обморок. Она рассказала, почему чувствует себя не очень хорошо, в обмен не вызывать скорую.
– И ты мне ничего не сказал? – спросила Нора, схватив его за ворот рубашки и щелкая его по носу. – Ты придурок.
– Я священник. Хранить секреты – моя работа, – напомнил он ей, убирая ее руки со своей рубашки и целуя их. Он перевел взгляд с нее на Кингсли. – Я очень рад за тебя. И рад, что ты, наконец, сказал что-то, чтобы я мог сказать тебе об этом.
– Ты счастлив? – спросила Нора Кингсли, уже зная его ответ.
– Папа католик? – спросил Кингсли.
– Папа Франциск иезуит, – ответил Сорен.
– И католик, – добавил Кингсли.
– В том, чтобы быть иезуитом есть свои преимущества, – сказал Сорен.
Нора вздохнула.
– Типично. Как типично.
Сорен выбрался из постели и встал перед Кингсли. Он обнял Кингсли сзади за шею, наклонился и поцеловал его. Нора отвернулась за вином, оставляя их наедине. Она разлила «Сира» в три шикарных бокала. Один она вручила Кингсли, второй Сорену, а третий оставила себе.
– Когда собираешься сказать Нико, что он снова станет братом? – спросила Нора, снова ложась на кровать и стараясь не пролить вино на простыни. Они уже испытывали свою удачу в игре с огнем и очень влажным сексом. Если ей удастся вернуть депозит за комнату, это будет чудом.
– Скоро, – ответил Кингсли. – А теперь, когда вы знаете, я позвоню ему завтра. Думаешь, он будет счастлив?
– В восторге и умиротворении, – ответила Нора. – Чем больше у тебя детей, тем меньше он хочет иметь своих. Он уже сделал Селесту законной наследницей своей винокурни. Но только не говори ей об этом. Ей всего три года, но я вижу, как она пытается совершить переворот.
– Я рад, что в ближайшее время мне не придется беспокоиться о том, чтобы стать дедушкой, – сказал Кингсли и подмигнул ей. Он положил подушку под спину, вытянул ноги и скрестил их в лодыжках. У него были ноги профессионального футболиста, которые килт обнажал с удивительной эффектностью. Неудивительно, что Джульетта с ее фетишем и гормонами, связанными с беременностью, не слазила с него последние два дня.
– От меня ни единого шанса, – сказала Нора. – За доктора Хелен Фабер. – Она и Кингсли чокнулись бокалами, что, скорее всего, было первый раз в истории, когда двое пили за женскую стерилизацию. Но опять же, других Кингсли и Норы в истории нет. С учетом того, что они пережили вместе, у них было два выбора – ненавидеть друг друга или любить. Они были так похожи, что ненавидеть друг друга было бы все равно что ненавидеть самих себя. И оба они были слишком самонадеянны для подобной ерунды.
Поэтому они выбрали любовь.
– Я должен поблагодарить тебя за моих детей, – сказал Кингсли, указывая на нее бокалом. – За двоих и одну треть из них.
– И почему это?
– Я бы никогда не узнал о Нико, если бы не ты. Я бы никогда не встретил Джульетту, если бы ты не ушла от него. – Он указал на Сорена.
– А мне не достанется похвалы? – спросил Сорен.
– Oui, ты получаешь все заслуги за то, что был таким огромным мудаком, что ни один из нас не хотел видеть тебя целый год.
– Спасибо, – ответил Сорен, поднимая свой бокал. – Похвала там, где она нужна.
– Ты знал, что Джульетта станет матерью твоих детей, когда ты познакомился с ней? – спросила Нора.
– Как раз наоборот, – ответил Кингсли. – Я думал, что она будет ужасной матерью, когда увидел ее. В свою защиту скажу, она оскорбляла детей. В ее защиту – они это заслужили.
– Неудивительно, что Джульетта не рассказала мне о том, как вы познакомились, – сказала Нора, снова натягивая на себя простыни. Она крепко прижалась к Сорену, наслаждаясь его теплом и близостью.
– Джульетта, – начал Кингсли, и его голос слегка изменился. Он казался отрешенным, и Нора гадала, что он вспоминал и почему испытывал столько боли. – Тогда она была в трудном положении. Можно сказать, в ловушке.
– И что же ты сделал? – спросила Нора, желая услышать историю Кингсли о том годе, как и они желали услышать ее.
– Я сделал то, что делаю всегда, когда встречаю красивую женщину, – ответил Кингсли и пожал плечами. – Я трахнул ее.
Глава 9
2004
Гаити
Кингсли проснулся в то утро и решил трахнуть первую попавшуюся девчонку. К счастью, в его постели удобно расположилась девушка. Кто она такая, он точно не помнил, но это не имело особого значения. Она была здесь по его приглашению и по своему выбору. Имена, даты, места – все остальное не имело значения.
Он познакомился с ней вчера вечером. Вчера вечером он зашел в бар, выпил несколько галлонов рома… или чего-то еще. Он познакомился с официанткой, которая говорила на традиционном французском и немного на английском. Он говорил по-английски и достаточно по-креольски, чтобы она сидела у него на коленях после третьей рюмки и он привел ее к себе домой после шестой. Дом был не более чем лачугой на пляже, обставленной кроватью и хорошо укомплектованным баром, но это не помешало ей провести ночь с ним и на нем. Роскошная девушка. Кожа и глаза цвета кофе, короткие вьющиеся волосы, образующие ореол вокруг ее лица, губы, похожие на леденцы, которые он отчетливо помнил, как кусал.
И в любую минуту он вспомнит ее имя. Он перекатился на бок, прижался к ее спине и поцеловал плечо. Ее имя начиналось на С. Он хотел сказать Сабрина, но не совсем оно. Она вытянулась во сне и прижалась к нему. Черт. Сегодня утром он даже своего имени не помнил.
Она перевернулась на живот и Кингсли провел рукой по ее спине. У нее была мягкая гладкая кожа женщины, которая проводит свои дни обнаженной на песке.
– Bon maten, – пробормотала она, когда он прикусил ее шею, слегка пахнущую цитрусом. Не отрывая губ от ее тела, он потянулся через кровать, достал презерватив и раскатал его. Больше никаких несчастных случаев. Больше никаких ошибок. Больше не будет такого утра, как в прошлом году, когда он собственными глазами увидел последствия своей небрежности.
Он выбросил эту мысль из головы, когда лег на девушку сверху.
– Oui? – спросил он. – Non?
– Wi, – ответила она по-гаитянски креольски, что означало "да", и одарила его улыбкой, которая тоже говорила "да".
Он усмехнулся ей на ухо, раздвинул коленями ее бедра и вошел в нее несколькими медленными толчками. Она все еще была влажной и открытой после секса, которым они занимались несколькими часами ранее. Влажная и теплая, он застонал от удовольствия. Он уже давно не позволял себе заниматься ванильным сексом. Это было похоже на отпуск – ленивый, легкий, потакающий своим слабостям.
Но он не жаловался, как и Сабатина.
Сабатина – вот как ее звали.
Кингсли прижимался к ее бедрам, стараясь быть медленным. Ее рот открылся под его натиском, увлекая язык в дюжину поцелуев, дюжину укусов. На вкус она напоминала белое вино и груши. Опустив голову, он взял сосок в рот и глубоко всосал его, и она выгибалась ему навстречу. Он проникал глубже, и она приветственно приподняла бедра. Прошлой ночью... он едва помнил, как трахал ее, хотя знал, что ему это нравилось, и ей тоже. И все же это было похоже на первый раз с ней, поэтому он не торопился, наслаждаясь каждым толчком и приятным давлением, которое возникало в его животе, бедрах и спине.
Ее губы изогнулись в улыбке опьянения. Она тихо пробормотала что-то по-креольски. Он не понял ни слова, но тон был, несомненно, подбадривающим. Он лизал и целовал ее, переходя от одной груди к другой. Продолжал двигаться внутри нее, сильнее и глубже. Она вытянула руки и обвила их вокруг его шеи. Повинуясь чистому инстинкту, он схватил ее за руки, прижал запястья к кровати по обе стороны от ее головы, и проник в нее с жестким толчком. Она ахнула и закричала. Кингсли замер.
– Не останавливайся, – сказала она по-английски с сильным акцентом. Он сильнее навалился на запястья, больше силы в толчки и втрахивал шесть дюймов в матрас. Распластавшись под ним, она принимала все, что он давал, без протеста и с энтузиазмом. Он отпустил одно запястье и закинул ее ногу себе на бедро. Когда он вышел из ее тела, он вышел до самой головки. Когда проникал внутрь, то проникал на всю длину сразу так глубоко, как мог. Глубокая пульсация резонировала в его бедрах и ногах до самого члена. Он не мог долго продержаться, но, к счастью, и она тоже. Он ускорил темп и был вознагражден чувственным стоном ее оргазма, и последующими сокращениями ее лона вокруг него.
Он впился пальцами в ее плоть и наконец позволил себе кончить. Освобождение, когда он рухнул на нее, было глубоким. Ему хотелось закрыть глаза, заснуть оставаясь внутри нее и не просыпаться несколько дней. Вместо этого он покинул ее и лег на бок лицом к ней.
– Тебе понравилось? – спросил он.
– Non, – ответила она с широкой улыбкой. – Мне очень понравилось. Но...
– Никаких, но, – ответил он. – Оставайся. Я найду завтрак.
– Не могу. – Она встала и покрутила шеей вправо и влево Она подняла с пола свое платье и натянула его через голову. – Мне нужно идти.
– Тебе обязательно нужно работать?
– Няня, – ответила она. – Маман сегодня работает. – Она быстро и крепко поцеловала его, прежде чем соскользнуть с кровати. Она обула сандалии и перевязала волосы лентой. – Но я могу вернуться завтра ночью.
– Тебе стоит, – ответил он. – Я буду здесь.
– Как долго? – спросила она.
– Не знаю, – ответил он. – Пока они не вышвырнут меня с острова.
– Это Гаити. Если ты тратишь здесь деньги, то можешь остаться навсегда.
– Может быть, я так и сделаю. – Его деньги еще не скоро закончатся. И мысль о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк сейчас, зимой, где дома его никто не ждет, кроме священника с разбитым сердцем?
– Хорошо. Я никогда раньше не трахалась с белым мужчиной.
– Поэтому ты пошла со мной?
– Wi, – ответила она и подмигнула.
Кингсли рассмеялся.
– Я чувствую себя таким использованным.
– Хочешь, чтобы я вернулась и использовала тебя еще раз?
– Почему бы и нет? – спросил он.
– Не знаю. – Она с прищуром смотрела на него. – Ночью во сне ты говорил о другой девушке.
– Да? О ком же? – Насколько ему было известно, Кингсли уже много лет не разговаривал во сне. С того самого года, как он переехал на Манхэттен и все еще не оправился от огнестрельного ранения.
– Ты так и не назвал ее имени. Это была "она". Кто она?
– Должно быть, мне что-то снилось. Я знаю многих девушек. У них у всех есть имена.
Сабатина улыбнулась.
– Может быть, я снова воспользуюсь тобой сегодня вечером. Приходи в клуб, если хочешь. Я буду твоей парой в День Святого Валентина.
– Сегодня День Святого Валентина?
– Ты не знал?
– Я даже не помню, какой сегодня год.
Смеясь, она наклонилась и поцеловала его еще раз.
– 2004. День Святого Валентина. А сейчас мне нужно домой, пока маман не убила меня.
– Ты живешь с родителями? – спросил Кингсли.
Она кивнула и наклонилась завязать ремешки на сандалиях.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Восемнадцать, – ответила она и выпрямилась.
Живот Кингсли несколько раз перевернулся. Восемнадцать? Ей было всего восемнадцать? Его последней девушке было двадцать семь. Где-то в глубине души его совесть напомнила о своем существовании.
– У меня есть правило. Я не трахаю женщин моложе двадцати пяти.
– Тогда ты нарушил свое правило. – Она снова рассмеялась. – Все хорошо. Мне нравятся мужчины постарше.
Она провела рукой по его волосам и после еще одного поцелуя, на который он не ответил, ушла.
Где-то у него были часы, но он не стал их проверять. Все, что он сделал, это схватил полотенце, обернул его вокруг талии и пошел к океану. Должно быть было рано. Было похоже на то. Но температура уже была около 26 градусов. На его участке пляжа еще никого не было, поэтому он сбросил полотенце и нырнул голым в прозрачную воду. Он проплыл ярдов сто, после чего лег на спину. Когда в последний раз он принимал настоящую ванну или душ? Он не помнил. Кому нужна фарфоровая ванная, когда в пятидесяти футах от двери находится океан?
Пока он плавал под утренним солнцем, то пытался забыть, как прошлой ночью трахнул девушку на двадцать один год младше его. Двадцать один год. Он был достаточно взрослым, чтобы быть отцом и даже больше того. Но опять же, он потерял девственность в двенадцать или тринадцать... двенадцать может быть. Тринадцать? Сколько бы ни было, по этой математике он не мог трахать кого угодно младше себя на тринадцать лет. Это был возраст Элли... двадцать шесть. На минуту он позволил себе подумать о ней, чего уже несколько месяцев старался избегать. Где она осела? Сдалась ли она и вернулась к Сорену? Он сомневался. Раз в неделю он звонил в свой офис и говорил с Каллиопой. Никаких новостей от нее. В доме было тихо. В городе было тихо. Собаки были довольны и его клубы процветали в руках его способных менеджеров. Все скучали по нему, говорила Каллиопа. Но он никому не был нужен.
И никто в доме не видел и не слышал ни Элли, ни Сорена с тех пор, как Кингсли покинул страну в июне. Или они ворковали в постели Сорена, восполняя все то, что произошло между ними, или она все еще отсутствовала, а он все еще искал. Кингсли отказывался признать, что ему не все равно, какой это был из вариантов. Его роль в их семейной драме была исполнена. Они были взрослыми людьми. Они не нуждались в его присутствии, чтобы решать свои проблемы за них.
Все же...
Тем не менее...
Он не мог перестать гадать.
Он нехотя поплыл к берегу и схватил с песка полотенце. Он не вытирался. В такую жару нет нужды. К тому времени, как он доберется до своей пляжной хижины, он почти высохнет. Вернувшись в дом, он выпил бутылку воды и натянул рваные брюки цвета хаки и белую рубашку. Он даже не потрудился застегнуть ее. Он надел темные очки и вышел обратно в жаркий день в поисках еды, алкоголя и всего остального, что могло бы помочь ему пережить этот день.
Хижина на другом участке пляжа в полумиле отсюда продавала посетителям рыбу и фрукты. Может быть, он там и поест. Он мог бы и дальше идти. Впрочем, это не имело значения. Он не собирался голодать. И у него не было расписания. Если бы он был честен с самим собой, то признал бы, что ему скучно. Скучно в раю. Но после пяти недель сна на пляже, купания на пляже, прогулок по пляжу, еды на пляже, секса на пляже... он бы убил за вид небоскреба, особняка или телевизора, транслирующего французский футбольный матч. Он понятия не имел, как дела у "Les Bleus" в этом сезоне. Пока они бьют Данию, он может спокойно спать по ночам. Когда он позвонит домой в следующий раз, он попросит Каллиопу проверить счет. Даже в раю у мужчин были потребности.
Кингсли повернул за угол и почувствовал аромат жареной рыбы. Вместо того чтобы пробудить аппетит, это заставило его желудок сжаться. После количества выпитого прошлой ночью, он еще не был готов к твердой пище. Может через час или два он поест. А пока он будет бродить, не заботясь о том, куда его несут ноги.
Он очень быстро начал беспокоиться о том, куда несут его ноги, когда понял, что они привели его в сильно загруженный туристами район. Он был бы счастлив провести все свое время на Гаити, не встречая ни одного белого американца. До сих пор он довольно хорошо держался подальше от счастливых семей и/или бизнесменов, пытающихся найти новый способ использовать красоту и ресурсы Гаити. Тем не менее, везде, куда бы он ни посмотрел, он видел белые лица, щурящиеся за модными солнцезащитными очками, девочек-подростков в крошечных бикини, мальчиков, строящих и разрушающих песочные замки друг у друга, скучающих матерей и скучающих отцов, пытающихся притвориться, что они не раздражены своими детьми, прерывавших их чтение или сон.
Как люди жили так скучно, настолько скучно, что не хотелось убить себя? Никогда не быть скучным – единственная заповедь, которой следовал он. А остальные заповеди он рассматривал как предложения.
Ему не хотелось признавать, что, возможно, если он останется здесь, на Гаити, ему тоже станет скучно. Переспать по ошибке с восемнадцатилетней девушкой было единственным нескучным занятием за последние недели.
Скучный и скучно. Каждый день он делал одно и то же, ходил по одним и тем же тропинкам, видел одни и те же лица – плюс – минус несколько незначительных вариаций. Он не доставлял никаких неприятностей, не затевал никаких драк, не шантажировал политиков и занимался только самыми незначительными и не слишком впечатляющими сексуальными делами. Если события в скором времени не станут более интересными, ему придется вернуться на Манхэттен, чтобы найти причину не пустить в голову пулю.
Хорошо, что он не взял с собой пистолет.
Несколько женщин и еще больше девочек-подростков бросали на него оценивающие взгляды, пока он пробирался через их шезлонги и пляжные стулья. Он замечал их хищные взгляды, их понимающие улыбки друг другу. Американские женщины в чужих странах были более прожорливы, чем стая акул в безумном кормлении. Неужели они не могут отдохнуть в пригороде, откуда приехали? Он взглянул на их спутников и закатил глаза за солнцезащитными очками. Неудивительно, что они пялились на него. Им действительно стоило оставить дома ненужный багаж.
Он прошел мимо скопления бальзамника и пальм. Вне тропинки земля была более каменистой. Ему было плевать. Этим утром он вспомнил надеть ботинки, прежде чем двинуться в путь. Ботинки были приятным дополнением на пляже утром. И если он не планировал носить обувь, он бы предпочел и вовсе ничего не надевать.
Сапоги. Он скучал по своим сапогам. Он скучал по своим сапогам и своей кровати. Хижина на пляже была не плоха, но кровать была едва ли двуспальной. В ней могли поместиться только двое. После перелета с Новой Зеландии на Филиппины, он приехал на Гаити пять недель назад и арендовал хижину. Но, возможно, пришло время возвращаться домой. Каллиопа спрашивала его каждую неделю, когда он вернется домой. Но он до сих пор не дал ей ответа. Если Элли все еще в бегах, он бы дал ей восьмимесячную фору, чтобы спрятаться. И возможно, Сорен понял намек на то, что на этот раз Кингсли не будет делать за него грязную работу. Кингсли обернулся. Он позвонит. Узнает, какие варианты перелета были на этой неделе. Может, пришло время возвращаться. Или, по крайней мере, ехать куда-то еще. Мартиника? Сент-Круа? Майами? Манхэттен? Он будет скучать по Гаити. В конце концов, здесь было красиво, безмятежно, мирно.
И скучно.
Кингсли услышал крик.
Он резко обернулся, все его чувства были в полной боевой готовности. Крик был громким, пронзительным и болезненным. Он пробежал еще несколько шагов вглубь деревьев и увидел мальчика – бледного и все еще с детским жирком, несмотря на то что ему было двенадцать или тринадцать лет, – визжащего в агонии. Другой мальчик рядом с ним опустил камень размером с кокос на землю.
– Выбери кого-нибудь под стать себе, – услышал Кингсли голос женщины, кричавшей на мальчика с сильным французским акцентом.
Затем в воздухе просвистел камень и снова ударил мальчика по спине его футболки с надписью Ludacris
– Чокнутая сука, – выкрикнул мальчик. Женщина подняла еще один камень и швырнула в него, попав в бедро.
– Tu n’es qu’une merde, tu ne sais à rien, – прокричала она.
– Ты псих, – закричал его друг, и поднял камень размером с кулак. Женщина бросала камни размером с грецкий орех, от которых не оставалось ничего, кроме синяков. Этот мальчик жаждал крови.
– Давай, – сказала она. – Вы жестокие маленькие ублюдки.
Кингсли встал между женщиной и мальчиками.
– На твоем месте я бы этого не делал, – сказал Кингсли на английском мальчику с большим камнем.
Мальчики только взглянули на него и приняли первое разумное решение в своей юной жизни.
– Давай. Пойдем, – другой, более смышленый парень, крикнул другу. Старший мальчик бросил свой огромный камень и побежал так быстро, как только могли нести его бледные безволосые ноги.
– Casse-toi, – донесся женский голос. Она выругалась на французском, но тут же перешла на английский, увидев его рядом. Должно быть, она приняла его за американца. Как оскорбительно!
– Мне стоило их убить.
Она наклонилась и подняла футбольный мяч.
– Вы забыли свой мяч, – прокричала женщина, в этот раз на английском. – Хотите его вернуть?
Она замахнулась, словно бросает его. Кингсли остановил ее.
– Я заберу его, – сказал Кингсли. Он взял мяч из ее рук, бросил его на песок и пнул с идеальной силой и точностью. В сотне футов от него мяч ударил старшего мальчика сзади по ногам, и тот упал на колени. Он вскочил и снова побежал.
Кингсли посмотрел на женщину. Она посмотрел на него.
– Ты хорошо целишься, – сказала она.
– Ты не первая женщина, которая говорит мне это. – Он ждал. Женщина поняла шутку. Он видел это по ее глазам. Однако она не находила это смешным. Она отвернулась от него и опустилась на колени.
– Что они делали? – спросил ее Кингсли.
– Убивали малышей.
Кингсли посмотрел вниз и увидел птичье гнездо, разбитые яйца, жидкость из которых сочилась на песок. Маленькая птичка с желтыми кончиками крыльев хаотично бегала от стресса вокруг ветвей цветущего куста. У женщины, изучавшей разбитое гнездо, была темная кожа и большие черные глаза. Слава Богу, она выглядела гораздо ближе к двадцати восьми, чем к восемнадцати. Ее длинные прямые волосы были собраны в элегантный высокий хвост. На ней была белая юбка до лодыжек и белый топ с открытыми плечами, который оголял ее мускулистый плоский живот. Она была высокой. Почти такой же высокой, как и он. Ее глаза были полны ярости, а ладони сжаты в кулаки. У нее была осанка Клеопатры, красота Венеры и гнев Бога. И кем бы она ни была, она пыталась забить камнями двух мальчиков до смерти за то, что они бросали камни в птичье гнездо.
– Маленькие монстры. Посмотри, что они наделали.
– Хочешь, чтобы я убил их? – спросил Кингсли, его предложение было почти искренним. Он с трудом мог представить себе хорошего человека, выросшего из мальчика, который ради удовольствия раздавил бы птичьи яйца. – Я не взял с собой пистолет, но могу использовать руки. Я могу утопить их и сделать так, чтобы это выглядело как несчастный случай. Oui? Non?
Она стрельнула своими темными глазами в его направлении.
– Ты издеваешься?
– Отнюдь, – ответил он. Pas du tout. Если эта женщина попросит его принести головы этих мальчиков на блюде, он сделает это.
– Нет, – ответила она. – Отпусти их. Они в руках Божьих. Как и мы все.
Возможно, это была банальность – в Божьих руках – но то, как она это произнесла, прозвучало как страшная угроза.
Женщина сидела на коленях перед кустом, который парни атаковали своим камнями. Она изучала сцену кровавой бойни – разбитые яйца, разрушенное гнездо.
– Мужчины все разрушают, – сказала она, разговаривая сама с собой. – Почему они должны все разрушать?
Осторожно, словно гнездо было сделано из стекла, женщина подняла его с земли и спрятала на дереве. Затем снова наклонилась и засыпала разбитые яйца песком. Она делала это так тихо, с благоговением, словно исполняла священный ритуал погребения. Птица-мать опустилась на песок, ища своих потерянных детенышей.
– Попробуй снова, мама, – обратилась женщина к птичке. – Попробуй ради меня.
Он посмотрел на ее лицо, и увидел на нем слезы. Слезы из-за разбитого гнезда и птенцов.
К черту Манхэттен. И к черту весь мир.
Гаити только что стал очень интересным.
Глава 10
Север штата Нью-Йорк
– Берегись мартовских Идов, – гласила записка, которую Кингсли подсунул ей под дверь спальни. – Не пей сегодня никакого алкоголя. Оденься в свое лучшее, и жди меня у «Роллс-Ройса» в десять.
Элеонор предположила, что это была версия поздравительной открытки от Кингсли? Открытка и приглашение. Она не планировала устраивать пышную вечеринку в честь своего двадцати шестилетия. Казалось, Кингсли спланировал за нее.
Когда вечер сменился ночью и город включил свои огни и выключил свои запреты, Кингсли посадил ее на заднее сиденье своего "Роллс-Ройса". На его лице была улыбка, тайная легкая улыбка. Что-то подсказывало ей, что она вот-вот получит свой подарок на день рождения.
– Ты же знаешь, что я занималась сексом на заднем сиденье «Роллс-Ройса», – напомнила она ему. – Так что даже не проси.
Она столько раз трахалась с ним в «Роллс-Ройсе», что сбилась со счета. К счастью, это был "Роллс-Ройс" в стиле лимузина, задние сиденья которого были отделены от водителя перегородкой и плотной черной занавеской.
– Я знаю, что ты занималась сексом на заднем сиденье "Роллс-Ройса". Но только не с ним.
– С кем с ним? – спросила она.
Машина остановилась. Дверь открылась.
В машину сел молодой человек лет двадцати трех с темными взъерошенными волосами, симпатичным лицом и дьявольской ухмылкой.
– С днем рождения, красотка, – сказал он.
– Боже мой. Гриффин, – Элеонор бросилась в объятия Гриффина, и он так крепко обнял ее, почти до боли. – Когда ты вернулся?
– Две ночи назад.
– И ты не позвонил мне? – спросила она, изображая раздражение.
– Сюрприз, – ответил он с улыбкой.
Она села ему на колени и обняла. Гриффин... она любила этого парнишку. Неужели прошло восемь месяцев с тех пор, как Кингсли пригласил Гриффина в особняк и познакомил его с веревками? Она была в веревках в ту ночь, когда Кингсли выпорол и трахал ее, в рамках демонстрации Гриффину того, что из себя представлял БДСМ. Он погрузился в сцену словно рыба в воду, но старые привычки с трудом умерли. Однажды Кингсли застукал его нюхающим кокс в одной из ванных комнат особняка, и мертвецки пьяным на следующий день. У Кингсли было достаточно своих демонов, сказал он, чтобы приглашать на чай еще и демонов Гриффина. Поэтому Кингсли поставил ультиматум – пройти реабилитацию или... уйти. Гриффин отправился на реабилитацию.
И вот теперь он вернулся.
– Боже, как я скучала по тебе, – сказала она и уткнулась носом в его теплую сильную шею и вдохнула аромат кедра и замши. Гриффин всегда пах так, словно только что вышел из душа.
– Хорошо, – сказал он, беря ее за плечи и усаживая к себе на колени. – Потому что я твой подарок на день рождения.
Он улыбнулся от уха до уха широкой дьявольской ухмылкой, которую Гриффин довел до совершенства. И женщины, и мужчины постоянно попадались на эту ухмылку. Она не была исключением. Но до сегодняшнего вечера он был недоступен ни для чего, кроме дружбы.
– Ты серьезно? – Она уставилась на Кингсли. – Сорен не против?
– Нет, – ответил Кингсли. – Но, если ты мне не веришь, спроси у него самого.
Машина снова остановилась. Снова открылась дверь.
И Сорен забрался внутрь.
Она мгновенно соскочила с колен Гриффина и оказалась в объятиях Сорена.
– Ценю твой энтузиазм, – прошептал Сорен ей на ухо. – Но это для меня? Или для него?
– Всегда для тебя, – сказала она, целуя его в губы. – Не могу поверить, что ты...
– Это то, что ты просила на свой день рождения, не так ли? – спросил Сорен, легкая улыбка появилась в уголках его губ.
– Я просто пошутила. Как бы. Не думала, что ты согласишься. – Теперь она понимала, почему Кингсли запретил ей пить. Гриффин только два дня как вышел из реабилитационного центра. Нет причин искушать судьбу, позволяя ему почувствовать вкус алкоголя на ее губах.
Сорен подшучивал над ней, когда она влюбилась в Гриффина, нового доминанта, которого нашел Кингсли. Она поклялась, что ее чувства к Гриффину были чистейшим проявлением дружбы. Хотя она, конечно, не возражала бы против того, чтобы Гриффин ее трахнул. Это был бы прекрасный подарок на день рождения, сказала она Сорену. Она явно шутила. Как бы. Не совсем.
– Я обращаю самое пристальное внимание, когда ты притворяешься, что шутишь, – сказал Сорен, доказав раз и навсегда, что он знал ее лучше всех.
– Я люблю тебя, сэр.
Он поцеловал ее в ответ, страстно, и в тот момент, когда она уже думала, что этот поцелуй будет длиться вечно, Сорен схватил ее за шею, расстегнул верхнюю пуговицу блузки и спросил, – Кто первый?
Тогда-то Элеонор и поняла, что все трое были подарками.
Молчание, которое следует за таким вопросом, чревато возможностью. И за эти несколько секунд, множества возможных сценариев промелькнули в голове Элеонор. Сорен постоянно делил ее с Кингсли. Кингсли даже получил разрешение быть с ней, когда Сорена не было рядом. А однажды Сорен приказал ей провести неделю в особняке в Нью-Гэмпшире с мужчиной по имени Дэниел. Но на заднем сидении «Роллс-Ройса» она была единственной женщиной и трое разных мужчин собирались трахнуть ее.
С днем рождения ее.
– Последний месяц я провел в клинике. Если я не трахнусь в ближайшее время, то умру, буквально, – сказал Гриффин.
– Ну, этого мы допустить не можем, – мягко ответил Сорен. Он расстегнул еще одну пуговицу на ее прозрачной белой блузе. – Элеонор увлечена тобой, Гриффин. Думаю, она будет больше всех расстроена, если с тобой что-то случится.
– Правда Грифф. Ты мой самый любимый новичок.
Он уставился на нее, его красивые брови изогнулись в игривом отвращении.
– Я должен отшлепать тебя за такое прозвище.
– Должен, – ответил Сорен. – Она не узнает о твоем авторитете иначе.
– Иди сюда, плохая девчонка. – Гриффин похлопал по колену. – У меня для тебя подарок.
– Один момент. – Сорен сунул руку в карман своего черного пальто. – Сначала о главном.
Он обернул вокруг ее шеи ошейник и застегнул его. Она прижалась к его груди и закрыла глаза.
Сорен прижался губами к ее уху и прошептал: – Даже с ними, ты со мной. Помни это.
– Я помню, сэр, – прошептала она в ответ.
– Ты хочешь этого? – спросил он, теперь мягче.
– Да, сэр.
– С Днем рождения, малышка.
Он поцеловал ее шею в том месте, где кожа белого ошейника соприкасалась с ее кожей, и она задрожала от удовольствия. Страх разлился по ее телу, когда Сорен переместил ее со своих колен на колени Гриффа. Но он был тут, Сорен. Наблюдал, оберегал, защищал ее. Нечего бояться. Сегодняшний вечер был только для ее удовольствия.
