Текст книги "Девственница (ЛП)"

Автор книги: Тиффани Райз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

И вот теперь она целыми днями стирает белье для монахинь. И самым волнительным событием было – составление расписания на день, и ожидание, сможет ли она побить свой предыдущий рекорд. Она напомнила себе, что именно из-за отсутствия волнения и приехала сюда. Мужчинам вход воспрещен. Нет мужчин – значит, нет Кингсли, нет Сорена и нет соблазна плохо себя вести. Конечно, она не могла полностью избежать плохого поведения. С таким количеством правил невозможно было не нарушить одно или два. Но ее грехи были простительными: она не ложилась спать после того, как все должны были лечь спать, ходила в библиотеку после отбоя, иногда крала лишний десерт из холодильника, когда никто не видел. Также она мастурбировала, что здесь считалось грехом. Элли не считала это грехом. Она считала это актом самосохранения.

Прозвучал звуковой сигнал стиральной машины, и Элли достала мокрые простыни и бросила их в сушилку. Она стирала простыни, сушила их, складывала. И через неделю все по новой. Она стирала одеяния, сушила одеяния, развешивала одеяния на причудливые деревянные вешалки. И через неделю все по новой. Пятьдесят женщин под одной крышей превращали стирку в бесконечную вечную рутину.

– Сизиф, Сизиф, – выдохнула Элли и запустила сушилку. – Я чувствую твою боль.

– Кто такой Сизиф?

Элли посмотрела в сторону двери и увидела там монахиню, которую раньше не видела. Хотя нет, она видела ее раньше.

– Это ты, – сказала Элли.

– Да? – Монахиня оглядела себя. – Ты права. Это я.

– Прости. Ты та девушка, которую я видела входящей в орден на прошлой неделе. Верно?

– Да, а ты призрак.

– Я – кто?

– Я видела тебя в окне. Они сказали, что единственные люди в аббатстве – монахини, а ты, очевидно, не была монахиней, поэтому я предположила, что ты призрак. И ты работаешь в прачечной со всеми этими белыми простынями, которые очень в стиле призраков. Значит... ты призрак?

– Нет, я не призрак, – медленно ответила Элли, словно разговаривала с кем-то очень юным или слегка не в своем уме, а эта девушка, похоже, была и тем, и другим.

– Именно так и ответил бы призрак, не так ли?

Молодая монахиня выжидающе смотрела на Элли. Она хлопала ресницами, и Элли заметила детские голубые глаза девушки.

– Не знаю, – ответила Элли и вздохнула. – Может, я и есть призрак.

– Так и думала, – ответила она.

– Могу я тебе чем-нибудь помочь? – спросила Элли, готовая закончить этот разговор как можно скорее, чтобы вернуться к работе, снова стать призраком.

– Расскажи больше о Сизифе. Он тоже призрак?

– Сизиф – мифический персонаж. Парень, который должен был целую вечность катить камень в гору. Стирка – это конечная Сизифова задача – чистить, пачкать, стирать, полоскать, сушить, повторять до бесконечности.

– Знаешь, что могло бы помочь? – сказала юная монахиня своим легким и воздушным голосом. – Нудизм.

Элли уставилась на нее.

– Ты странная монахиня, – сказала Элли.

– Знаю. Прости.

– Не извиняйся. Ты отлично впишешься в компанию других странных монахинь.

– Думаешь, мы все странные?

– Если бы ты встретила на улице бездомную, которая называет себя невестой Иисуса Христа, как бы ты ее назвала?

– Я бы спросила, хорошо ли целуется ее муж.

Элли сделала то, чего не делала так давно, что не могла вспомнить, когда это было.

Она рассмеялась.

– Вау, – сказала монахиня. – Хороший смех. Давай еще раз.

– Я не могу смеяться по команде.

– Тогда мне придется продолжать говорить глупости и надеяться на лучшее. Кстати, я Кайри. А тебя как зовут?

– Элли. И ты не Кайри. Ты – сестра Мэри как-то там.

– Сестра Мэри Джордж.

– Джордж?

– Он убил дракона. Разве не круто?

– Могу я называть тебя Сестра Джордж? – спросила Элли.

– Зови меня Кайри.

– Я не должна, – ответила Элли.

– Я никому не скажу.

– Хорошо, Кайри. Что я могу для тебя сделать?

– Сестра Агнес сказала подойти к тебе. У меня бо-бо.

– Бо-бо? – Повторила Элли. – Мы говорим о небольшой ранке или о медвежонке?

– Ни то, ни другое. – Кайри подняла руку. – Я пролила воск на одеяние. Ты можешь вывести его?

Элли изучала пятно. Оно было размером с пятьдесят центов, прямо в центре ее рукава.

– Стой смирно, – приказала она Кайри, и достала нож из ящика с инструментами.

– Это всего лишь пятно. Не думаю, что стоит меня убивать за это, – сказала Кайри.

– У меня нет выбора. Пятно на одеянии карается смертью. А сейчас, не двигайся.

Кайри закрыла глаза и театрально напряглась. Элли покачала головой, вздохнула и соскребла воск с рукава.

– Все закончилось? – спросила Кайри, приоткрыв один глаз. – Я что, умерла? Это рай?

– Это чистилище.

– Я в чистилище? Вот дерьмо, – вздохнула Кайри. – Мама сказала, что это произойдет, если я не перестану трогать себя.

Элли уставилась на нее.

– Давай, – сказала Кайри. – Ты же знаешь, что хочешь смеяться. И я знаю, что хочу услышать твой смех.

– Я не собираюсь смеяться. Я поглажу твой рукав. Иди сюда.

– Погладить мой рукав? Но он же на мне надет.

– Без паники. Я уже делала это раньше. – Элли разогрела утюг и достала несколько листов белой бюварной бумаги. Она указала на гладильную доску, и Кайри положила на нее руку.

– Это не кажется безопасным, – сказала Кайри. – Может, мне снять облачение.

– На твоем рукаве столько ткани, что можно пошить мини-платье. Я не подберусь к коже, обещаю.

Элли положила бюварную бумагу на красное пятно, оставленное свечным воском. Она прижала носик утюга к пятну, заменила бюварную бумагу и повторила. Пока гладила, она краем глаза изучала Кайри. Белое одеяние послушницы закрывало каждый дюйм ее тела, кроме лица и рук. Но она все еще была бесспорно красива с ее большими глазами и длинными ресницами, нежными губами и загорелой кожей. Элли заставила себя сосредоточиться на своей задаче.

– Voilà, – сказала Элли и убрала утюг. – Если будут руки ваши, как багряное, – как снег убелю.

Кайри подняла рукав, на котором теперь не было и следа пятна.

– Потрясно. Как ты это сделала?

– Бюварная бумага впитывает краску, – ответила Элли.

– А таким трюкам учат в школе прачек?

– Я не ходила в школу прачек.

– Где ты научилась удалять пятна от свечного воска с ткани? – спросила Кайри, прикасаясь к идеально чистому рукаву.

– Научилась этому несколько лет назад, – ответила она. – У меня было предостаточно инцидентов со свечным воском.

– Ты работала в церкви? Смею предположить, инциденты со свечным воском там профессиональная опасность.

– Нет. – Элли покачала головой. – Полагаю, мои пятна от свечного воска были опасностью во время отдыха.

– Во время какого отдыха нужны свечи?

– Никакого, – ответила Элли. – Я пошутила. Ты готова. Бо-бо вылечена.

– Ты пытаешься избавиться от меня, – сказала Кайри.

– Не принимай это на свой счет. Мне не позволено отвлекать сестер от молитв и работы.

– Ты не отвлекаешь меня своим разговором, – с улыбкой ответила Кайри. – Честно. Мне некуда торопиться. Мы можем поговорить. Я бы хотела поговорить.

Элли посмотрела на потолок и вздохнула.

– Кто-то рассказал обо мне, не так ли? – спросила она.

Кайри покраснела, виновна по всем пунктам.

– Ну... вроде того.

– Вроде того, – повторила Элли. – Могу я спросить, что тебе обо мне рассказали?

– Ой… – Кайри пожала плечами. В своем просторном белоснежном одеянии Кайри пожала плечами, как птица, поправляющая крылья. – То сё.

– Могу я узнать, что конкретно?

– Если хочешь знать, никто не сплетничал. Я спросила кое-кого о тебе. Потому что я считала тебя призраком, понимаешь. Я думала, что в аббатство не пускают никого, кроме сестер. Они сказали, что сделали исключение для тебя из-за экстраординарных обстоятельств, не связанных с невмешательством.

– Экстраординарные обстоятельства. Можно сказать и так, – ответила Элли.

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, как странно звучит слово "экстраординарный"? Это означает не ординарное, но если что-то экстраординарное, можно ли предположить что это очень ординарное? Суперординарное?

– Экстра – это латинский префикс, означающий «снаружи». Если что-то является вне – это значит, что оно снаружи. Экстраординарное означает вне обычного.

– Вау. – Голубые глаза Кайри округлились. – Ты очень умная.

– IQ гения, а работаю в прачечной при монастыре.

– Какая ты экстраобычная.

– Ты уже закончила со мной разговаривать? – спросила Элли, надеясь на положительный ответ.

– О нет. Мы только начали. Я хочу знать, какие у тебя экстраординарные обстоятельства.

– Нет, не хочешь, – ответила Элли, включая стиральную машину. Она вытащила из корзины мятую скатерть и положила ее на гладильную доску.

– Почему нет?

Элли оторвалась от глажки.

– Ты монахиня.

– Правда? – спросила Кайри. Она посмотрела на себя, словно впервые заметила одеяние. – О, ты права. Монахиня. Так, о чем мы говорили?

– Ты опять пытаешься меня рассмешить.

– Элли, у тебя действительно потрясающий смех.

– Это не сработает. Я проверила свое чувство юмора у двери, когда пришла сюда, – ответила Элли, снова берясь за утюг.

– Я хотя бы заработала очки за попытку рассмешить тебя? – спросила Кайри, глядя широко раскрытыми глазами и с надеждой.

– Два.

– Два что?

– Я даю тебе два очка за попытку рассмешить меня.

– А сколько очков нужно, чтобы я выиграла?

– В какую игру мы играем? – спросила Элли, включая пар на утюге. У нее была складка, которая не поддавалась.

– В игру "Давай дружить".

– Мне не нужны друзья.

– Нам всем нужны друзья, – ответила Кайри. – Мы бы сошли с ума без друзей.

– Ты уже сошла с ума, – напомнила ей Элли. – Как и я.

– Это правда, что ты прячешься от своего жестокого парня? – спросила Кайри. Элли выпрямилась, как струна, и уставилась на Кайри. У Дэниела был его «Ауч», но давным-давно Элли усовершенствовала свой устрашающий взгляд, который использовала с другими сабмиссивами в круге Кингсли. Как только один из них переступал черту, выходил за пределы, или, что еще хуже, по мнению Элли, жаловался – она так пристально смотрела на сабмиссива, что тот начинал плакать. Теперь она так же пристально смотрела на Кайри.

– Ты девственница? – спросила Элли.

– Что? – Кайри моргая, смотрела на нее в замешательстве

– Если мы ведем откровенную беседу, она должна быть двусторонней. Ты девственница?

– Да, – ответила Кайри.

– Так и думала.

– Что это значит? – спросила Кайри.

– Значит, что ты невинная. Ты никогда не позволяла себе быть сексуально уязвимой перед кем-то. Поскольку ты девственница, ты даже представить себе не можешь, какой была моя жизнь до того, как я приехала сюда. Мы будем говорить на совершенно разных языках. Я могу рассказать тебе правду о том, кто я и что привело меня сюда, и ничего из сказанного не будет иметь для тебя никакого смысла.

– Откуда ты знаешь?

– А как, по-твоему, я узнала, как снять воск с твоего одеяния? – спросила Элли.

– Не знаю. Ты сказала это было, как? Опасность во время отдыха. Отдых – значит игра. Ты играла со свечным воском.

– Да. Есть какие-нибудь догадки, как и почему?

– Не совсем. Свечной воск не кажется таким уж забавным.

– Значит, ты не из той же тусовки, что и я. Была во всяком случае, – поправила она.

– Похоже, интересная тусовка. Банда свечного воска.

– Да. Наверное. – Элли вздохнула и сложила свою теперь уже идеально ровную скатерть.

– Ты скучаешь по ней? По прежней жизни? – Кайри обошла гладильную доску и села на тумбу. Ее ноги, обутые в черные старушечьи туфли, стучали по дверце. Без одеяния Кайри была бы похожа на скучающего подростка, сидя на кухонной тумбе.

– И да, и нет, – ответила Элли. – Скучаю по ее части.

– По чему ты скучаешь? – спросила Кайри.

Элли посмотрела ей прямо в глаза.

– По сексу.

Она надеялась, что это наконец заткнет Кайри.

– Это так же весело, как звучит? – спросила Кайри.

– О мой Бог, мне не избавиться от тебя, не так ли? – спросила Элли, готовая разбить окно и убежать, при необходимости.

– Неа, – Кайри ухмыльнулась от уха до уха. – Я так не веселилась с тех пор, как приехала сюда. Ты действительно сердишься, и мне это нравится. Скажи мне еще что-нибудь сердитое.

– Ты, должно быть, мазохистка.

– Что?

– Мазохист. Тот, кто получает удовольствие от боли и унижения.

– Ну... я ушла в монастырь.

– Точно подмечено, – признала Элли. – Послушай, ты кажешься очень милой.

– Я очень милая. Я самый милый человек, которого ты когда-либо знала.

– Да ты настоящая Поли-матьее-Анна, не так ли?

– Да. А еще, «Полли и мать ее Анна» было бы отличным названием для лесбийского порно.

Элли уставилась на нее.

– Ой, пугающее лицо, – сказала Кайри.

– Стоп, – сказала Элли. – Пожалуйста, просто прекрати то, что ты делаешь.

– А что я делаю? – спросила Кайри, все еще улыбаясь.

– Очевидно, что ты девочка, пришла сюда с миссией, подружиться с несчастной, подвергшейся насилию, прачкой, которая сбежала от своего большого плохого парня. Не знаю, велел ли тебе это сделать твой наставник, или мать-настоятельница, или даже моя собственная мать, но мне все равно. Мне не нужна подружка. Мне не нужен друг. Мне не нужна твоя жалость. Мне не нужно ничего из того, что ты можешь мне дать. Я в порядке.

Улыбка Кайри погасла, как будто солнце село на пять часов раньше.

– Муж моей старшей сестры забил ее до смерти, – сказала Кайри. – Два года назад. У них осталась трехлетняя дочка, которая видела, как все произошло.

Элли почувствовала, как у нее внутри все оборвалось, словно под ней открылся люк, и все, кроме ее тела, провалилось внутрь.

– Кайри... прости.

– Кто-то сказал мне, что ты сбежала от парня, который бил тебя, – сказала Кайри. – Если это правда, то я хочу сказать, что счастлива, что ты сбежала от него до того, как он убил тебя. Я очень скучаю по сестре.

Элли наклонилась и вытащила из корзины горсть белых льняных салфеток.

– Мне очень жаль твою сестру. Если тебе от этого станет легче, то моя ситуация совсем не похожа на ее. Я здесь не потому, что у меня был жестокий парень. Я ушла от него по другим причинам. Это... это сложно.

– Значит, он никогда не бил тебя?

– Говорю... все сложно.

– Значит, бил.

– Сложно.

– Он был женат? Когда женщины находятся в отношениях с женатыми парнями, не желая признавать, что он женат, они говорят, что это сложно. Я видела такое по телевизору.

– Моя жизнь – не ТВ-шоу, – ответила Элли. – Моя жизнь...

– Сложная. Поняла.

– Я не пытаюсь быть грубой, ворчливой или стервозной, – ответила Элли. – Я не хочу говорить о том, почему я здесь, и не должна.

– Хорошо, ты права. Понимаю.

– Не понимаешь, но это нормально. Поверь. Я делаю тебе одолжение. Похоже, тебе действительно нравится быть монахиней. Я не хочу говорить или делать того, что заставило бы тебя передумать насчет католической церкви.

– О, у меня много мыслей насчет католической церкви. Даже не одна и не две. Священник моей сестры посоветовал ей остаться с мужем, потому что развод – это грех. Он предложил обратиться к психологу. Если бы она ушла от него, то, вероятно, осталась бы жива. Почему мы спрашиваем совета о браке у тех, кому не разрешено вступать в брак? Это моя вторая мысль о католической церкви.

– Хорошая вторая мысль.

– Третья мысль, – продолжила Кайри, подняв три пальца. – Почему женщины не могут быть священниками? Разве не сказано, что в Иисусе Христе нет ни мужчины, ни женщины?

– Верно. Послание к Галатам 3:28, – ответила Элли.

– Если это правда, то нет никаких причин, по которым женщины не могут быть священниками.

– Есть причина. Католическая церковь ненавидит женщин.

– Ненависть – слишком сильное слово, Элли.

– Ты знала, что, если католического священника поймают за совращением ребенка, его отправят на лечение и переведут в другой приход. Между тем, если женщина сделает аборт, ее...

– Отлучат от церкви.

– Не просто отлучат. Latea sententiae – автоматическое отлучение, – сказала Элли. – Сам акт способствует отлучению. Твоего шурина, который забил твою сестру до смерти, даже не отлучат от церкви за то, что он с ней сделал. Вот хорошая третья и четвертая мысль для тебя о католической церкви.

– Я знаю, ты сказала что-то мудрое и о чем стоит подумать, но я слышала, как ты пару секунд говорила на латыни и это было действительно потрясающе.

– Боже мой, ты ненормальная.

– Мне жаль. Вроде как. Но ты права, много мыслей, – согласилась Кайри. Она сложила руки на животе.

– Но ты здесь, одна из них. Монахиня. Несмотря на вторую, третью и четвертые мысли, ты все-таки вступила в их ряды.

– Ты знала, что американские монахини сводят Папу римского с ума? Мы все либеральные и революционерки, у нас общая собственность, и поэтому нас принимают за коммунистов. Многие из нас ими и являются. По крайней мере, социалистами. Боже упаси, чтобы всем хватало еды и воды, и никто не станет миллиардером, пока все не будут обедать каждый Божий день, верно?

– Разозлить Папу – веская причина, чтобы стать монахиней. Может быть, единственная веская причина.

– Есть и другие причины.

– Правда? – спросила Элли – Какие?

– Бесплатные модные наряды, – ответила Кайри. – Трехразовое питание. Девушка, знающая латынь, стирает твое белье.

– Я немного знаю латынь. И не привыкай к услугам прачки, – ответила Элли. – Как только я уйду отсюда, одна из вас, милые дамы, снова возьмет на себя обязанности прачки. Может, даже ты.

– Уйдешь? Зачем тебе уходить? – В голосе Кайри звучал ужас от самой этой мысли.

– Я не могу оставаться здесь вечно.

– Можешь, если вступишь в орден.

– Я не вступаю в религиозные ордены. Особенно в этот.

– Почему?

– Мужчинам вход воспрещен.

– Тебе нравятся мужчины?

– Люблю мужчин. Они мои самые любимые люди, когда хорошо себя ведут.

– Мне нравятся женщины, – ответила Кайри.

– Значит, ты пришла по адресу. Женщин в изобилии. Тебе повезло. – Элли разгладила складку на салфетке, сложила ее и снова погладила.

– Когда ты планируешь уехать отсюда? – спросила Кайри.

– Не знаю. Как только пойму, что делать дальше со своей жизнью.

– Какие-нибудь идеи?

– Пока нет. У меня нет опыта работы. Работа в прачечной до конца жизни не слишком привлекательна.

– Я не осуждаю тебя. Ты училась в колледже?

– В Нью-Йоркском университете.

– Закончила?

– Да. Степень по английскому. Теперь понимаешь, что я имею в виду, говоря об отсутствии профессиональных навыков?

Кайри рассмеялась.

– И больше ничего ты не можешь?

– Я хорошо делаю минет. Я уйду из монастыря и стану проституткой.

– Держу пари, я бы не справилась с минетом. Это кажется трудным.

Элли подняла глаза и сердито посмотрела на Кайри.

– Ты только что пошутила о члене? – спросила Элли.

– Да! – Кайри захлопала в ладоши. – Даже не уверена, что делала это раньше. Сколько очков я получила?

– Одно.

– Только одно? Хмм… значит всего у меня три очка. Сколько мне нужно заработать очков, чтобы ты сказала, почему ты здесь?

Элли тяжело вздохнула.

– Не знаю. Много.

– Как насчет двадцати пяти? С таким счетом выигрываешь в волейболе. Я играла в волейбол. Я безумно хороша в волейболе.

– Почему я не удивлена тому, что ты играла в волейбол?

Кайри посмотрела ей в глаза.

– Это лесбийская шутка, не так ли?

– Может быть.

– Мне нравится. Я даю тебе два очка.

– Сколько нужно очков, чтобы ты ушла? – спросила Элли.

– Ты, – сказала Кайри, указывая на нее. – Ты скряга.

– Одно очко за использование слова «скряга».

– Потрясающе. Теперь у меня четыре очка. Двадцать пять, и ты расскажешь свою историю. Хорошо?

– Ладно. Если наберешь двадцать пять, я расскажу тебе, почему я здесь. И, вероятно, ты пожалеешь о том, что вообще спросила об этом.

– Уверена, именно так и будет. С нетерпением жду, чтобы сожалеть об этом.

– А теперь можешь уйти и оставить меня одну, – сказала Элли. – Мне действительно нужно работать, а ты серьезно отвлекаешь меня.

– Ухожу. Но буду доставать тебя, пока не наберу все двадцать пять очков.

– Тебе придется придумать что-нибудь поинтереснее, чем жалкую шутку о члене. Я суровый судья, в средней школе я рассказывала шутки о члене получше, чем твои. Совершенствуй свои навыки, ладно?

– Да, мэм, – ответила Кайри, отсалютовала ей и спрыгнула с тумбы. – Увидимся вечером. Ты заканчивай свою работу. А я узнаю, что тебе можно сделать со своей жизнью.

– О, ты собираешься выяснить это за меня?

– Да.

– Хорошо. На одну проблему меньше, – ответила Элли, взяла следующую салфетку, которую будут использовать сегодня за ужином, вытирать рот какой-нибудь пожилой монахини, и вернут на повторную стирку, повторную сушку, повторную глажку и использование. И так до бесконечности.

– Увидимся позже, – сказала Кайри, направляясь к двери. – Счастливой глажки, Элли.

– Эй, Кайри? – Позвала Элли. Кайри остановилась и обернулась.

– Что?

– Я серьезно. Мать-настоятельница действительно не хочет, чтобы я отвлекала тебя. Если она узнает, что мы слишком много болтаем, она может не позволить мне остаться, а мне больше некуда идти.

– Я никому не расскажу о нашем разговоре, – ответила Кайри. – Твои секреты, которые ты мне не рассказала, в безопасности со мной. Главным образом потому, что ты не рассказала их мне.

– Спасибо. Мать-настоятельница на самом деле не хочет, чтобы я была здесь. Она делает моей маме одолжение.

– Если тебе от этого станет легче, – сказала Кайри у порога, – я хочу, чтобы ты была здесь.

Слова, такие простые и добрые, обрушились на Элли цунами и утащили ее вниз. Они затягивали ее глубоко вниз, и прошло несколько секунд, прежде чем она смогла вдохнуть снова.

– Элли? Что случилось?

– Ничего, – ответила она. – Просто... твои слова – то же самое я сказала своему священнику десять лет назад.

– Ты сказала: "Я хочу, чтобы ты был здесь" своему священнику? Почему?

– Почему? – Элли улыбнулась. – Потому что мне было пятнадцать, и он был добр ко мне, и я бы сделала или сказала все, что угодно, чтобы сделать его счастливым.

– О, Господи, помилуй, – кивая, ответила Кайри. – Это забавно.

– Почему это забавно? – спросила Элли, встретившись взглядом с Кайри. Они были самого странного голубого цвета – словно весеннее утро – такое яркое, что было больно смотреть.

– По этой же причине и я их сказала.

Глава 13

Гаити

Кингсли был не в своей тарелке. На Манхэттене, если он знакомился с девушкой, за которой ему хотелось приударить, он бы узнал о ней все возможное и использовал эту информацию в своих интересах. Если бы они были на Манхэттене, он бы знал, кем была Джульетта, ее фамилию, откуда она родом, с кем она ела, работала и спала. Но он был не на Манхэттене. Он был на Гаити и понятия не имел, кто эта женщина и что ей от него нужно.

И он, конечно же, понятия не имел, чего ожидать сегодня вечером. Он даже не был уверен, что Джульетта появится. Может быть, это был тест, типа того, когда она заставила его раздеться догола на пляже. Попросить его раздеться было не таким уж большим испытанием. Он раздевался где угодно, когда угодно и почти по любой причине. Особенно, когда его вежливо просили. Заставить его снова одеться после – вот где настоящая проблема.

Кстати, об одежде... Кингсли оглядел себя с ног до головы. Он долго раздумывал, что надеть на вторую встречу с Джульеттой, и выбрал чуть более чистую версию его обычного Гаитянского аутфита – выгоревшие на солнце брюки цвета хаки и белую рубашку на пуговицах. В конце концов, это был пляж. Он не взял с собой ни костюмов, ни галстуков, ни ботинок. Свобода путешествовать инкогнито опьяняла. Сейчас, насколько Джульетта знала, он был простым франко-американским беженцем, который приехал на Гаити для недорогого отпуска. Что-то в Джульетте, в том, как она говорила, как смотрела на него, заставляло его думать, что его деньги и власть не произведут на нее впечатления. Что впечатлит ее – он не знал. Но он узнает, что, и сделает это, даже если для этого придется снова раздеться на публике.

Особенно если снова придется снова раздеться на публике.

Солнце едва успело сесть, когда он добрался до развилки тропинки, где Джульетта сказала встретить ее. Он подождал несколько минут, потом еще несколько. Он сказал себе, что не будет ждать ни минуты. А затем прошла еще минута, и он все еще был там. Наконец в половине десятого он сдался и ушел. Минуту спустя он не сдался и вернулся.

И она была там, в алом платье со связкой ключей в руке. Он знал, что должен что-то сказать, что угодно. Возможно, «ты опоздала» было бы хорошим началом разговора. Но у него не было слов. У платья, в котором она была, был глубокий V-образный вырез, который заканчивался в центре ее груди. У нее были полные и упругие груди, которые платье не скрывало, а только выставляло напоказ. Ветер обдувал их прохладным вечерним бризом и цеплялся за подол ее платья. Он мельком увидел ее сильные бедра, стройные и мускулистые. И он увидел еще кое-что, что заставило его улыбнуться.

Он был в обществе опасной женщины.

– Рейс отменили, – только и сказала она, извиняясь за опоздание.

– Рейс? Ты куда-то летала? Сегодня? – спросил он

– Нет.

Он ждал ответа и не получил его.

– Ты идешь? – спросила она нетерпеливо и безразлично, и это сложное сочетание ей прекрасно удалось.

– Куда мы идем?

– В дом.

– Твой дом?

– Нет.

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты слишком много болтаешь? – спросил Кингсли.

– Никогда.

– Я так и думал.

Джульетта промолчала на его шутку. Ему удалось добиться улыбки от нее в день их знакомства. Если сегодня ему удастся рассмешить ее, он назовет это победой.

– Так... да или нет? – Наконец спросила Джульетта. – Ты идешь со мной?

– После вас, миледи, – с улыбкой ответил Кингсли. Она пошла по тропинке, которая огибала пальмы и заканчивалась на небольшой парковке. Там, на парковке, стоял красный «Порше».

Он остановился и мгновение таращился на машину.

– Признаюсь, я не считал тебя поклонницей спортивных автомобилей.

– Я не поклонница, – ответила она. – Она не моя.

– Пожалуйста, скажи, что ты не угонщица.

– Я не угонщица, – обиженно сказала она. – У меня есть разрешение водить ее. Но если она тебе нравится, не стесняйся, можешь угнать ее. Мне наплевать.

– Ты интересная, – сказал он, когда она села за руль. Не дожидаясь приглашения, которое, казалось, так и не последовало, он сел на пассажирское сиденье. И тут он заметил, что на ней нет обуви. Она ехала босиком. Ему это нравилось, и он не знал почему.

– Я не интересная, – ответила она. – Это тебе скучно.

Она завела двигатель и выехала с парковки.

– Итак, дом, в который мы едем... – начал он.

– Oui?

– Можешь сказать, где он?

– В нескольких милях отсюда.

– Ты же не собираешься убить меня в том неизвестном месте, не так ли?

Она искоса взглянула на него, и ее бровь снова поползла вверх.

– Ты боишься меня?

– У тебя на бедре копьевидный клинок.

– Как ты узнал? – спросила она с любопытством. Любопытство лучше раздражения. Он возьмет все, что сможет получить.

– Во-первых, я пялился на твои ноги. Во-вторых, я обучен высматривать спрятанное оружие на людях. Старые привычки умирают с трудом.

Она откинула платье в сторону, обнажив правое бедро, где в кожаных ножнах на портупее покоился нож. Она потянула за ремешок, сняла нож и протянула его ему.

– Нож у меня с собой на случай, если ночью сломается машина, и мне придется идти одной. Я бы никогда никому не причинила вреда, если бы они не попытались сначала причинить боль мне.

– Благородная философия жизни, – сказал он, закатав рукав и пристегивая нож к предплечью. В последнее время он не привык носить с собой оружие, но, если Джульетта считала, что ей нужен нож, он предпочел бы сам им воспользоваться при необходимости.

Джульетта пожала плечами.

– Это не философия. Это религия. Я католичка.

– Останови машину.

Джульетта только посмотрела на него. Затем рассмеялась. Наконец. И какой смех. Музыкальный, легкий, углубляющийся в конце и исходящий прямо из ее живота. Он пронзил его нутро, словно копьевидный клинок.

– Тебе не нравятся католички? – спросила она.

– У меня долгая и запутанная история с одним знакомым католическим священником.

– Он плохой священник?

– Очень плохой. Он никогда не читает проповеди о грехах, только о любви Бога и прощении. Он не осуждает грешников, и неустанно трудится в своем приходе на благо бедных и угнетенных.

– Кажется, он хороший священник, по моим меркам. Он плохой человек?

– Он готов умереть за тех, кого любит. Думаю, даже за меня он бы умер.

– И ты ненавидишь его?

– Целиком и полностью.

– Почему?

– Потому что он причинил боль своей возлюбленной и заставил ее уйти от него.

– И?

– Она тоже была моей любовницей. Как и он однажды. И не один раз.

Если бы бровь Джульетты могла подняться еще выше, она бы уползла с ее лица и нависла бы над головой.

– Думаю, я ошиблась насчет тебя, Кингсли, – сказала Джульетта и повернула машину на извилистую дорогу. – Мне кажется, ты мне нравишься.

– А раньше не нравился?

– Нет.

– Тогда почему ты впустила меня в свою машину?

– Я хотела, чтобы ты трахнул меня, – ответила она.

– Польщен. Наверное.

– Можешь считать это комплиментом, – сказала она, ясно давая понять, что не имела в виду ничего подобного.

– Тебе не обязательно должен кто-то нравится, чтобы трахнуть его?

– Нет. А тебе?

– Нет, но я считал себя особенным.

– Не хочется тебе говорить, – начала она с извиняющейся улыбкой, – но я не думаю, что ты такой уж особенный, как думаешь.

– Это ранит только потому, что это правда. Я действительно нравлюсь тебе? Чуть-чуть?

– Un peu. Достаточно того, что я хочу говорить с тобой вместо того, чтобы позволить тебе меня трахнуть, – ответила она.

– Ох, – сказал он, взвешивая свои слова. – Но мы все же будем трахаться, верно?

Джульетта снова улыбнулась. И на своем безупречном элегантном французском она промурлыкала два прекрасных слова.

– Bien sûr.

Конечно.

Она замолчала после очередного поворота. Дорога была длинной и коварной и вилась по склону высокого, густо поросшего лесом холма. Он мог только представить, как Элли справится с подобным препятствием. Они либо добрались бы до места назначения в два раза быстрее, либо сгорели заживо сорвавшись со скалы. Он убедил Элли позволить его водителю возить ее куда ей было угодно. Она думала, что он был добр и великодушен. Она и не подозревала, что он просто пытался сохранить ей жизнь. Она ведь была жива, не так ли? Двадцать шесть лет, умнее любой другой женщины, которую он когда-либо встречал. Хорошо знает уличную жизнь. С ней все будет хорошо без него, без Сорена. Не так ли?

– Что не так? – спросила Джульетта.

– Ничего.

– Ты молчишь.

– Ты за рулем.

– Я провела тридцать минут в твоем обществе, и уже знаю, что молчание – не твой стандартный режим работы, – ответила она.

– Хочешь сказать, что я слишком много болтаю? – спросил Кингсли.

– Да.

– Тогда ты не должна жаловаться, когда я молчу.

– Это заставляет меня нервничать. – Она улыбнулась ему, и он был рад понять, что он шутит. Во всяком случае, надеялся.

– Я думал кое о ком.

– Твоем священнике?

– И его любовнице.

– У тебя необычные друзья, – сказала Джульетта.