Текст книги "Девственница (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– Кингсли...
– Тебе уже лучше, chérie?
Она посмотрела на него поверх книги.
– Намного.
– Bon. Très bon, – сказал Кингсли, наклоняясь и целуя ее бедро.
Она продолжила чтение.
Кингсли расстегнул третью пуговицу на его рубашке, которую она решила украсть для сна. Он отодвинул ткань в сторону и поцеловал ее левый сосок. Она ощутила восхитительное напряжение в животе.
– Кингсли, ты здесь чтобы соблазнить меня? – спросила она. – Пока я пытаюсь читать?
Он обвел языком вокруг ее соска и ответил, – Oui.
– Оу, – ответила она, закрывая книгу с громким хлопком.
– Тогда какого хрена я это читаю?
Она швырнула книгу через всю комнату. Кингсли рассмеялся и сел.
– Тебе следовало быть повежливее с Дюма, – сказал он. – Величайший французский писатель.
– Я предпочту быть вежливой с тобой, monsieur. Величайший французский любовник.
Кингсли оседлал ее колени и поцеловал в губы. Это был медленный, мягкий, чувственный поцелуй, всего лишь прелюдия к каким-то декадентским планам, которые он строил для нее этой ночью. Как бы она ни скучала по Сорену, когда тот уезжал, по крайней мере, он всегда оставлял ее с лучшей в мире нянькой.
Кингсли просунул руку ей под рубашку и положил на живот. Как хорошо обученный сабмиссив, она раздвинула для него ноги и предоставила доступ к каждой частичке себя, которые он только мог пожелать.
Он раздвинул складочки ее киски кончиками пальцев и нежно помассировал вход во влагалище. Когда она стала влажной от его прикосновения, он вошел в нее одним пальцем.
– Ты единственная женщина, в которую я кончал, – сказал он, нажимая на ее любимую точку, прямо под лобковой костью. – Ты знала об этом?
Она слегка покраснела от его слов. Кингсли был непреклонен в использовании презервативов. В доме не было ни одной комнаты, в которой не стояло бы хрустальной чаши с ними. Но с ней он никогда ими не пользовался. С ней и только с ней.
– Знаю, monsieur.
– А знаешь почему? – спросил он, проталкивая второй палец.
– Нет.
– Он кончает в тебя, – сказал Кингсли. – И это делает эту дырочку очень особенной для меня.
Она рассмеялась и приподняла бедра.
– Кончай в меня, сколько хочешь. Он отдал меня тебе. До его возвращения, я вся твоя.
Они снова поцеловались, целовались долго, пока он трахал ее пальцами. Он раздвинул их внутри нее, раскрывая ее для себя. Она текла и тяжело дышала.
– Я думал попробовать что-то особенное с тобой, – сказал Кингсли. – Потому что ты так много значишь для него и для меня.
– Все, что захочешь, – ответила она. – Ты же знаешь, я сделаю все, что ты скажешь.
Кингсли поцеловал ее в мочку уха, шею под ухом.
– Пойдем ко мне в спальню. Там я тебе все расскажу. Но...
Она изогнула бровь.
– Но что?
– То, чем мы займемся, должно остаться в тайне, – прошептал он.
– В тайне? От кого?
– От него.
На мгновение она замерла.
– Почему мы должны держать это в секрете от Сорена? – спросила она. – Ему все равно, чем мы занимаемся.
– Это ему будет не все равно, – ответил Кингсли с улыбкой, которая на долю секунды была нервной.
– Что это?
Кингсли вытащил из нее пальцы.
– Пойдем узнаем. Если осмелишься, – сказал он, и прежняя плутоватая улыбка вернулась.
Он оставил ее одну в спальне, а сам пошел к себе.
Элеонор хотела последовать за ним, но сомневалась. Что такого странного Кингсли планировал для них сегодня вечером, что не хотел, чтобы она рассказала об этом Сорену? Они с Кингсли занимались всеми практиками, которые только можно придумать, даже более жесткими вещами, такие как игра с изнасилованием, игра с дыханием, игра с кровью. Обычно Сорен был с ними, но не всегда. Все, что имело значение для Сорена, чтобы она была хорошей девочкой, подчинялась Кинсли, когда было велено, и рассказывала Сорену все эротические подробности того, что происходило после.
Что-то, о чем они не могли рассказать Сорену? Смесь желания и любопытства привела ее по коридору в спальню Кингсли. Открыв дверь, она обнаружила, что он зажег полдюжины свечей. Они горели по обе стороны от его большой красной кровати. И собак, которые всегда спали в его комнате у подножья кровати, нигде не было видно.
– Запри дверь, – произнес он редкую команду. Никто не посмеет прервать хозяина дома в его спальне, предварительно не постучав.
Она заперла за собой дверь.
– Кинг, я немного напугана, – призналась она, подходя к нему. Он стоял возле кровати и уже начал раздеваться. Он был босиком и снял жакет. Он мог бы сойти за графа Монте-Кристо в облегающих черных брюках, белой рубашке и черно-красном жилете с вышивкой. Его волосы сегодня выглядели по-Байроновски. Его бывшая подружка, Чарли, коротко их подстригла, но он начал отращивать их снова, и теперь они вились до самых ушей.
– Если тебе от этого легче, то я тоже.
– Мне совсем не легче. Ни сколько.
Она кивнула на свечи, мерцающие в тишине, тишине, исходившей от Кингсли. Сегодня он был другим. Ничего похожего на Кингсли, к которому она привыкла, на Кингсли, который мог заставить ее замолчать взглядом, поставить на колени кивком. Бывали дни, когда она не могла приблизиться к нему и на пять футов, чтобы он не схватил ее, не бросил на колени и не шлепал, пока она не начинала кричать и хохотать. Ничего из этого сейчас. Кингсли нервничал? Смущен? Сейчас ей не следовало встречаться с ним взглядом. Она уже должна быть на коленях, у его ног, повинуясь, служа, подчиняясь.
Он быстро вдохнул и обхватил рукой ее шею. Его большой палец массировал нежную точку под ее ухом.
– Я знаю, что ты знаешь, кто я, – сказал он.
Элеонор сглотнула ком.
– Знаю, – ответила она.
– Можешь сказать. Я хочу услышать, как ты это произносишь.
– Ты свитч, – сказала она.
– И?
– И мазохист.
– Он говорил тебе, насколько мазохист?
– Он рассказал обо всем, что делал с тобой. И сказал, что тебе нравилось.
– Мне не нравилось, – ответил он. – Я очень это любил. И более того, Элеонор, мне это необходимо.
– Понимаю. Мне тоже иногда это нужно.
– Иногда? – спросил он. Она услышала нотку любопытства в его тоне. – Не всегда. Только иногда?
– Мне всегда нравится, – ответила она. – Всегда люблю. Но я говорю, что знаю, что значит нуждаться в этом иногда по ночам.
– Бывают ночи, когда тебе нужно что-то еще?
– О чем ты?
– Бывают ли ночи, когда ты предпочла бы дарить боль, а не принимать ее?
И тут она поняла, чего хочет от нее Кингсли. Ее сердце остановилось. Кровь застыла в жилах. Это была самая плохая идея, которая когда-либо приходила Кингсли на ум.
– Кинг… нет, – ответила она. Если бы на ней не было рук Кингсли, она бы в ту же секунду развернулась и убежала. – Этого совершенно точно не произойдет.
– Пожалуйста, – сказал Кингсли. – Он не узнает.
– Кингсли... – Неожиданно на ее глаза навернулись слезы. Она была напугана. Не напугана. В ужасе.
– Элеонор, я хочу, чтобы ты причинила мне боль. Мне нужно, чтобы ты причинила мне боль. Пожалуйста?
Обхватив обеими руками ее лицо, он заставил ее посмотреть на него, и смахнул слезы большими пальцами. Казалось, он не был удивлен их появлению на ее лице. На самом деле, он одобрил их.
– Я не могу... – Она прижалась лицом к его груди, и он обнял ее.
– Можешь. – Он прошептал эти слова ей в волосы. – Мы оба знаем, что внутри тебя есть это желание. Oui?
Она помедлила лишь мгновение, затем кивнула возле его груди.
– Oui, – ответила она. Элеонор отстранилась и посмотрела на него. – Ты уверен, что хочешь, чтобы я это сделала?
– Да.
– Хочешь, чтобы я сделала тебе больно?
– Причинила боль и использовала меня. Все, что хочешь, только попроси.
– Все? Без ограничений?
– Единственное ограничение – ошейники. Ненавижу их.
– Знаю, знаю. Ошейники для собак. Кстати, где собаки?
– Отвел их вниз.
– Почему?
– Собаки, они любят тебя, но обучены защищать меня, – ответил он. – Если бы они увидели, как кто-то причиняет мне боль, они бы не очень хорошо отреагировали.
– Ты был так уверен, что я соглашусь, что запер собак внизу?
Кингсли улыбнулся. Кингсли кивнул. Кингсли был высокомерным сукиным сыном, и она любила его за это.
– Да, – ответила она. – То есть, да, я попробую. Не знаю, получится ли у меня что-нибудь. Но я постараюсь. И делаю это только потому, что ты мне велел. Ты все еще верх. Ты приказал мне причинить тебе боль. Верно?
– Если это то, во что тебе нужно верить...
– Да.
– Ты, наверное, удивишься, насколько тебе понравится.
– Я никогда не делала этого раньше. – Она нервничала, как девственница. Нет, гораздо больше. Она совсем не нервничала в ту ночь, когда отдала девственность Сорену. Это же казалось гораздо пугающей чертой. И все же...
– Ты делала это. Я наблюдал за тобой с другими сабмиссивами, и они делали все, что ты им говорила. Ты каждый день пугаешь их до чертиков.
– Мне бы не пришлось, не будь они такими плаксивыми.
– Видишь? – Он обхватил ее лицо обеими ладонями. – Вот оно. Чистое доминирование. Оно в тебе. Я увидел его в тебе в вечер нашего знакомства. Ты не боишься принимать решения. Ты не боишься отдавать приказы. Ты не боишься, что тебя возненавидят.
– Как и Сорен.
– Oui. И нет никого более сильного доминанта, чем он. Но, может быть, ты...
– Может быть, я, что?
– Может, ты могла бы стать достойным соперником?
Элеонор сделала долгий дрожащий вдох.
– Ну, в любом случае стоит попробовать, – ответила она
Кингсли рассмеялся низким чувственным смехом, от которого у нее подогнулись пальчики на ногах и задрожала кожа. Она действительно хотела его. Она испытывала к нему желание, острое, как боль. Прошло уже больше двух недель с тех пор, как она занималась сексом. Еще одну ночь без него она не протянет. Без него.
– Другие ограничения? – спросила она.
Он покачал головой.
– Сделай мне больно, – сказал он. – Ты знаешь, где все находится в комнате. Все что он делает с тобой, можешь делать со мной.
– Если Сорен узнает, что я доминировала над тобой... – сказала Элеонор. – Без него? Без его разрешения?
– Его незнание не вредит нам. – Он прижал палец к губам.
Она была бы менее напугана, если бы согласилась убить кого-нибудь ради Кингсли. И все же, она тоже прижала палец к губам.
И вот теперь они были одни в спальне Кингсли. И она собирается причинить ему боль. И она никогда в жизни не делала ничего подобного. С чего начать?
Она сделала шаг назад и оглядела Кингсли с головы до ног. Он определенно в чем-то нуждался. Не ошейник, а что-то такое, что станет границей между ними.
– Как ты относишься к повязкам? – спросила она.
– Не возражаю, но я предпочел бы видеть тебя.
– Ты все время меня видишь, – напомнила она ему.
Он бросил на нее долгий взгляд, горячий и многозначительный.
– Но не так, как сейчас.
Она вдохнула.
– Нет. – Тут она не могла с ним спорить. – Не так.
Встав перед ним, она начала расстегивать его жилет. Она и раньше раздевала его по его приказу, но никогда по собственной воле. Он стоял, неподвижно и покорно, позволяя ей стянуть жилет по рукам. Она подумала, не сложить ли его, или повесить. В конце концов, это был один из самых сексуальных костюмов Кингсли в стиле эпохи Регентства. И, вероятно, один из самых дорогих. Вместо этого она остановилась, посмотрела на него и бросила на пол.
– Ты на него похожа больше, чем можешь себе представить, – сказал Кингсли.
На что Элеонор ответила: – Не разговаривай, пока не разрешу.
Кингсли склонил голову в извиняющемся жесте. Она почувствовала, как что-то новое разливается по ее венам, что-то сладкое, острое и совершенно пьянящее.
Власть.
Кингсли не шевелился, пока она расстегивала его рубашку и вытаскивала ее из брюк. У него было восхитительное тело, сплошные мускулы и старые шрамы, она не удержалась и поцеловала обнаженное плечо, пока стягивала рубашку с его рук. Первый поцелуй в обнаженное плечо, затем обнаженный бицепс, далее обнаженное предплечье и обнаженное запястье.
Обнаженное запястье.
Она оставила его стоять, а сама опустилась на четвереньки у кровати. Она вытащила чемодан и открыла его. Внутри было оборудование для бондажа – веревки, регулируемые распорки, манжеты и ошейники.
И наручи.
Она достала два черных кожаных наруча и положила их на кровать. Она видела мужчин сабмиссивов в «Восьмом круге» в различных кожаных изделиях. Манжеты на бицепсах, нагрудные портупеи, но ее любимыми были наручи. Они выглядели такими средневековыми, словно какой-то рыцарь мог носить их под доспехами. А после битвы он раздевался до грязи, пота, и кожаных наручей на предплечьях.
Элеонора подняла руку Кингсли и прижала ее к своей груди. Она обернула наруч вокруг его предплечья и зашнуровала. Ее руки дрожали, когда она делала это, и она знала, что Кингсли видел это. Но на этот раз он не стал ее дразнить.
– Тебе нравится кожа? – спросил он. Его голос был мягким, и нежность его тона заставила ее еще больше нервничать.
– Да, нравится. Особенно на мужчинах.
– Почему ты никогда не говорила мне?
Она взглянула на него.
– Ты никогда не спрашивал.
Кингсли прищурился на нее.
– Мне следовало спросить. Какие еще секреты ты здесь хранишь?
Он коснулся ее виска и провел пальцами вниз, пока они не остановились на ее груди под рубашкой и над сердцем.
– Множество секретов, – прошептала она.
– Расскажи мне все свои секреты. Расскажи мне все, что хочешь.
– Тебя, – ответила она. – Вот так.
– Как?
– Подчиняясь мне.
– Ты фантазировала об этом? – спросил он. – О том, что я подчиняюсь тебе?
Наконец она зашнуровала наруч на его левой руке. Шнуровка на правой руке прошла гораздо ровнее. Она сможет. Она справится.
Ей было страшно отвечать на эти вопросы. Проблема была не в вопросе, а в коробке, и, если они откроют крышку этой коробки, одному Богу известно, что из нее выйдет.
– Элли, пожалуйста, расскажи, – сказал он так тихо, что она едва расслышала его даже в напряженной тишине комнаты.
– Да.
И с этим да, она затянула шнурки на наручах и завязала аккуратный бантик.
Когда она покончила с наручами, она оглядела его с головы до ног.
– Почти идеально, – сказала она, оценивая свою работу. Она расстегнула его брюки, стянула их вниз и сказала вышагнуть из них.
– Идеально, – сказала она с улыбкой. – Абсолютно идеально.
Элеонора была только получающей стороной во время порки. Она понятия не имела, как замахиваться флоггером, владеть кнутом. И сегодня она определенно не собиралась учиться этому. Но были и другие способы причинить кому-то боль, способы, которые она знала.
– Ложись на спину, – приказала она, и Кингсли сделал, как ему было сказано.
Дико. В течение многих лет она делала все, что ей говорили Кингсли и Сорен.
Иди сюда. Сделай это. Раздвинь ноги. Отсоси мне.
Стой здесь и принимай, принимай, принимай...
Пришло время отдать все, что у нее есть.
Кингсли лежал голый на кровати, голый, если не считать замысловатых кожаных наручей, зашнурованных от запястья до середины предплечья.
Элеонор смотрела на Кингсли. Он не поднимал глаз. Она щелкнула пальцами перед его лицом, один из наименее милых способов Сорена привлечь ее внимание. Сработало. Кингсли посмотрел на нее.
– Ты уверен? – спросил она. – Абсолютно на сто процентов уверен в этом?
– Элли, послушай меня. – Он встретился с ней взглядом и посмотрел глубоко и жестко. – Да.
Она кивнула и сделала еще один глубокий вдох. Что сделать... что сделать. Она причиняла себе боль еще будучи подростком. Она ведь знала, как дарить боль, верно? Она была первой, кто причинил боль собственному телу.
И тут ей в голову пришла идея.
Она открыла ящик прикроватной тумбочки и достала из кожаного чехла скальпель. Затем взяла зажженную свечу.
– Игры с кровью или с воском? – спросил он. Обе казались ему под силу.
– Ни то, ни другое, – ответила она.
Она забралась на кровать и оседлала бедра Кингсли. Она прижалась к его эрекции, но не позволила ему войти в себя. Его член пульсировал возле ее влажных складочек. Да, она хотела, чтобы он вошел в нее, но еще больше она хотела заставить его ждать.
– Я делала это с собой, когда была ребенком. Только использовала плойку. А моя плойка в другой комнате, так что придется немного импровизировать.
Она поднесла лезвие скальпеля к пламени свечи и наблюдала, как огонь нагревал метал.
Когда он стал ярко-красным, она опустила скальпель и прижала лезвие к животу Кингсли.
Со вздохом чистой боли он крепко зажмурился и выгнулся под ней, выгнулся так сильно, что его член вошел в нее. Она вздрогнула, когда их тела соединились. Она сидела на нем, двигала бедрами, чтобы впустить его как можно глубже.
– Жестокая сука, – прошипел он сквозь стиснутые зубы. Она оставила на нем ожег первой степени.
– Я сделала тебе больно? – спросила она, беспокоясь, что уже перешла черту.
– Боже, да. Сделай это снова, – сказал он между резкими вдохами. – Пожалуйста.
Элеонор рассмеялась.
– Ну, раз уж ты так любезно попросил.
Затем она снова поднесла лезвие к пламени, еще раз нагрела его и прижала к животу.
Раскаленный докрасна металл оставил на его животе ожоги в форме полумесяца. Каждый раз, когда она касалась его плоской стороной лезвия скальпеля, он вздрагивал, словно в агонии, гортанно рычал и толкался в нее бедрами.
После пятого ожога и шестого секс и боль стали едиными. Их тела соединялись только когда она прижимала лезвие к животу, бедрам, груди, к нежной плоти на внутренней стороне бицепса, он проникал в нее.
Ее влага сочилась и обволакивала его, скрепляя их вместе.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, больше из любопытства, чем из-за заботы.
– Невыносимо, – ответил Кингсли. – Спасибо.
– Хочешь больше?
– Столько, сколько можешь дать.
– Ты успеешь восстановиться до возвращения Сорена?
– Когда он возвращается? Через шесть недель? – Кингсли посмотрел на ожоги на его груди, бедрах и руках. – Может быть.
– Ну, сказал А, говори Б, – ответила она, снова нагревая лезвие.
Она обожгла его в седьмой раз. Затем восьмой. Она дошла до шестнадцати, а затем остановилась.
– Шестнадцать – хорошее число, – сказала она, убирая свечу.
– Что оно значит для тебя? – спросил он.
– Мне было шестнадцать, когда я впервые увидела тебя. На лестнице во время той оргии, которую вы устраивали. Помнишь, что ты мне сказал?
Кингсли улыбнулся.
– Я сказал: «Детям вход воспрещен».
– И все же... вот она я. – Она подалась бедрами вперед и сжала мышцы вокруг его члена.
– Да, но ты уже не маленькая девочка. Больше не девственница.
– Я не девственница с двадцати лет.
Он поднял руку и провел ею по ее волосам, коснулся ее щеки, подбородка, губ и легонько похлопал под подбородком.
– Не такая уж она девственница, – мягко сказал он. – Только не после сегодняшнего вечера.
Она повернула голову и поцеловала его ладонь.
– Лежи смирно, – сказала она.
Кингсли опустил руки. После этого он даже не шевелился, чтобы дышать.
Кончиком скальпеля она нацарапала небольшие «ЭШ» на нежной коже его живота, достаточно близко к члену, чтобы заставить его нервничать. Она вошла достаточно глубоко, чтобы пошла кровь, но не настолько, чтобы порезы не зажили в течение одного двух дней. Кингсли мог бы обвинить в своих ожогах кого-нибудь другого, если бы дело дошло до этого. Ее инициалы на этой самой интимной части тела Кингсли проклянут их обоих, если Сорен заметит их.
– Красиво, – вздохнул Кингсли. Его зрачки были так расширены, что глаза казались абсолютно черными.
– Еще не закончила, – ответила она. Она снова взяла свечу и позволила капле воска упасть на израненную кожу.
Пальцы Кингсли зарылись в простыни, его плечи приподнялись, резким рывком он вошел в нее и кончил. Его оргазм застал их обоих врасплох. Он рычал и стонал, а его бедра приподнимались и опускались под ней. Удовольствие от этого было настолько сильным, что она почти кончила от силы его оргазма. Она никогда еще не была так возбуждена, никогда не чувствовала такой смеси удовольствия и силы. Ее пугало, как сильно ей понравилось, когда Кингсли был под ней, причиняя ему боль, подталкивая его к грани, пока он не потерял контроль и не кончил без всякого предупреждения.
Он опустился на кровать, тяжело дыша.
– Кажется, тебе понравилось, – сказала она. Элеонор наклонилась и поцеловала его страстно и глубоко.
– Понравилось не то слово, chérie, – прошептал он ей в губы.
– Мы даже не можем рассказать ему об этом, – сказала она.
Кингсли улыбнулся.
– Наш маленький секрет.
Тихо смеясь, она снова начала двигаться на нем, жестко объезжая его, достигая собственного оргазма. Она впилась ногтями в его грудь, сильно... сильно... они поцарапали кожу и продолжали царапать. Кингсли снова был тверд внутри нее, и когда она кончила, он тоже кончил.
И когда он снова вошел в нее, Элли проснулась.
***
Она лежала на животе в своей постели в аббатстве. Ее бедра прижимались к кровати, а лоно сжимало пустоту. Когда ее оргазм утих, она застонала в подушку, перевернулась на спину и уставилась в потолок.
Еще один сон. Черт возьми, она здесь сходит с ума.
Элли вылезла из постели и натянула черные шелковые пижамные штаны, майку и черный свитер. Она сунула ноги в туфли и покинула свою комнату и обжигающую постель.
Даже сейчас, спустя почти восемь месяцев после ухода от Сорена, она все еще боялась парадной двери, ведущей во внешний мир. Вместо этого она вышла через заднюю дверь в сад и нашла тропинку. В эту весеннюю ночь на улице было прохладно, и воздух холодил ее кожу.
В центре сада стояла статуя Девы Марии, из цельного белого камня, в натуральную величину, с округлым животом и нерожденным Христом внутри. Полная луна достаточно освещала лицо Марии. Она выглядела такой умиротворенной, такой спокойной и безмятежной. Элли с трудом верилось, что четырнадцатилетняя девочка, забеременевшая от Бога, будет так спокойно относиться к ситуации.
– Могу я открыть тебе секрет? – обратилась Кайри из-за спины Элли.
– Ты что, следишь за мной?
– Да. Но только потому, что не могу уснуть. Это мое окно. – Кайри указала на ближайшее окно, выходящее в сад.
– Хорошо. Я не против компании. В чем твой секрет?
– Когда мне было двенадцать, я была по уши влюблена в Деву Марию. Это странно?
Элли обернулась и увидела Кайри, стоящую позади нее в белом халате и белой вуали.
– Не совсем. Она прекрасна. По крайней мере, на всех картинах и статуях.
– Мне нравится, что она покорилась Богу. Мне всегда казалось сексуальным то, что она сказала Богу, когда Он сказал ей, что она будет вынашивать его ребенка: «Я в руках Господа. Пусть будет как ты говоришь».
Пусть будет как ты говоришь... Элли столько раз говорила Сорену подобные слова. Я твоя, делай со мной, что хочешь. Ты можешь делать с моим телом все, что захочешь...
– Когда мне было четырнадцать, я хотела жить как она, – продолжила Кайри. – Мне нравится думать, что Мария была лесбиянкой. Я имею в виду, что это идеальная ситуация для скрытой лесбиянки.
Элли рассмеялась.
– Правда?
– Ну, конечно. Она не может признаться своей семье, поэтому лучший способ притвориться натуралом – это выйти замуж. Но она беременеет Божьим ребенком через Святого Духа. И опять же, она вечная девственница. Не нужно заниматься сексом с мужем, но он защищает ее и обеспечивает.
– Похоже на тебя, – ответила Элли.
– Меня?
– Не можешь открыться своей католической семье. Вышла замуж за мужчину, с которым у тебя никогда не будет секса. Так вас всех называют, верно? Невесты Христа?
Кайри подняла левую руку. На безымянном пальце у нее было обручальное кольцо.
– Это мы.
– Предупреждаю, не рассказывай никому, кроме меня, свою теорию о том, что Мария лесбиянка, – сказала Элли. – Многие люди не очень хорошо воспринимают эротические домыслы о Марии и Иисусе.
– Я и не говорю, что она была такой. Просто моя теория, – сказала Кайри.
– У Сорена тоже была похожая теория, – ответила Элли.
– Сорен? Так его зовут?
Элли кивнула. Она не произносила его имени вслух уже несколько месяцев.
– Одно из его имен, – ответила она. – Он наполовину датчанин.
– Какова была его теория?
– Когда Сорен учился в семинарии, он написал статью, в которой утверждал, что Иисус был женат и овдовел. Единственное объяснение, почему этот тридцатилетний еврей мог быть неженатым, и никто не указал бы на это. Женился в юности. Жена, вероятно, умерла при родах или по тысяче других причин, по которым люди умирали тогда. Профессор Сорена назвал его еретиком. Он был горд этим прозвищем. Но опять же, он иезуит.
– Ты впервые улыбаешься, когда говоришь о нем.
– Кажется, я впервые за несколько месяцев по-настоящему заговорила о нем, – ответила Элли. – Сказать монахине, что ты спала со священником, не очень-то хорошо.
– Да, мне жаль, что я так отреагировала, – сказала Кайри. – Это было... не круто с моей стороны.
– Ты монахиня и девственница. Я была бы удивлена, если бы ты не испытывала ко мне некоторого отвращения.
– Рефлекс, – ответила Кайри. – Священник соблазняет девушку в своей церкви. Сложно не вздрогнуть.
– Звучит отвратительно, когда ты так формулируешь. Все было совсем не так.
– Да, но откуда мне знать, как это было, если ты мне ничего не рассказываешь?
Элли пожала плечами.
– Верно подмечено.
– Думаю, ты тоже не могла уснуть. – Кайри подошла и встала рядом.
– Я спала. Мне приснился сон. Он разбудил меня.
– Кошмар.
– Противоположность кошмара.
– А что противоположно кошмару?
– Сон, который мне приснился, – Элли усмехнулась про себя. Она все еще чувствовала Кингсли внутри. – Примерно раз в неделю мне снится сон о том, что случилось со мной на самом деле. Эти яркие эротические сны. Мне никогда такое не снилось. Словно я заново переживаю этот момент, секунду за секундой. И просыпаюсь от оргазма.
– С тех пор как я приехала сюда, у меня тоже были довольно сумасшедшие сны. Они предупреждали, что такая изоляция, отрезанность от внешнего мира, заставит ваш разум и душу ворошить прошлое, и вынудит вас заниматься всеми своими незавершенными делами из вашей старой жизни.
– Что тебе снилось? – спросила Элли. – Что у тебя за незавершенные дела?
Кайри пожала плечами.
– Мне часто снится Бетани, моя семья. Все как бы развалились после ее убийства. Суд, огласка... это как кораблекрушение. Ты начинаешь сильной, все держатся друг за друга изо всех сил. А потом ты уплываешь на волнах своего горя и надеешься, что тебя когда-нибудь прибьет к берегу.
– Тебя вынесло сюда? – спросила Элли. Кайри всегда казалась гораздо более заинтересованной в том, чтобы узнать о жизни Элли до монастыря, чем говорить о том, какой была ее жизнь. Элли не осуждала девушку. Каждый заслуживал нового старта без багажа. К сожалению, никто не получает то, чего он заслужил.
– Это моя суша, – ответила Кайри. – Быть здесь... Наконец-то я снова чувствую себя на твердой земле. А ты?
– Я все еще в море, – призналась Элли. – Особенно в такие ночи, как эта, когда я просыпаюсь и несколько секунд не знаю, где нахожусь. Потерянная в море и не могу приспособиться к качке. Может, они были правы насчет нахождения здесь. Может, у меня действительно есть незавершенные дела.
– Что тебе снилось?
– Ты действительно хочешь знать? – спросила Элли. – Или спрашиваешь, чтобы продолжить разговор?
– Хочу знать. Хочу знать о тебе все. Может, по неправильным причинам, но есть, по крайней мере, одна правильная причина. Я действительно хочу тебе помочь. Ты позволишь мне?
Тишина нависла над ними, над садом, над мгновением. И в этой тишине Элли приняла решение. Она была одинока и напугана, и она не знала, что делать со своей жизнью, не знала, что делать теперь, когда ушла от Сорена. И никакие попытки бежать и прятаться не делали путь более ясным. Ей нужна помощь.
И поэтому она ответила:
– Мне снилась ночь, когда я забеременела.
Глава 19
Гаити
PARFAIT... не было более подходящего слова для описания той ночи с Элли, ночи, когда она обожгла его шестнадцать раз. Каждый момент бодрствования на следующий день мозг Кингсли гудел от воспоминаний о боли, интенсивности агонии и невероятном освобождении, которое она вытягивала из него снова и снова. Он был пьян от счастья, почти бредил от сексуального удовлетворения. Все сходилось воедино. Облака рассеялись, появился узор. Долгие годы он гадал, что это значит, что Элли стала частью его жизни. Ему нравилось делить ее с Сореном. Кингсли нравилось смотреть, как Сорен трахает ее, нравилось, когда Сорен смотрел, как он трахает Элли. Это были его самые сильные эротические встречи, когда грех, секс и садизм сливались воедино и проводили ночь в его постели.
Но при всем при том, этого было недостаточно. Как бы сильно Кингсли ни любил причинять боль и доминировать над другими, он сам тоже нуждался в боли и доминировании. И если Сорен не давал то, в чем нуждался Кингсли, возможно, это могла сделать Элли.
И наконец она сделала это.
И она не только сделала это, ей понравилось. Он видел этот блеск в ее глазах, когда она нагревала скальпель. Он точно знал, что именно горело в этих темно-зеленых глубинах.
Садизм.
Чистый, восхитительный, неподдельный садизм.
Прошло слишком много времени с тех пор, как он позволял кому-то причинять ему боль так, как ему было нужно, и заниматься сексом, в котором он нуждался. Доминатрикс в его подчинении – с ними он не мог заниматься сексом. Они работали на него и никогда не занимались сексом ни с кем из своих клиентов. Госпожа Фелиция вернулась в Англию пять лет назад. И Сорен явно раскаивался после той ночи шесть лет назад, когда он потерял контроль над собой, избил и трахнул Кингсли в его собственном доме. Еще одна такая ночь с Сореном? Это стало ничем иным, как фантазией.
Но еще одна такая ночь с Элли? На его теле было шестнадцать ожогов и восемь глубоких царапин на груди, в доказательство, что все было на самом деле. И скоро снова станет реальным, если он найдет то, что искал.
Через два дня после ночи с Элли, Кингсли отправился на поиски. Три дня он провел в пути по Новой Англии, останавливаясь в каждом антикварном магазине, о котором когда-либо слышал, и в нескольких, о которых не слышал, прежде чем нашел то, что искал. Наконец в крошечном антикварном магазинчике, специализирующемся на конном снаряжении, был он. Он стоил небольшое состояние, так как был двухсотлетней давности и принадлежал довольно известной герцогине, которая, по слухам, занималась не только верховой ездой. Торжествуя, он вернулся в свой городской дом и дождался темноты, чтобы снова найти Элли.
Он нашел ее в своей музыкальной комнате, сидящей за роялем. Она делала это всякий раз, когда ее тоска по Сорену становилась болезненной. Рояль принадлежал ему, и сидеть рядом с ним означало быть ближе к нему. Он уже видел подобное поведение среди священников его старой школы, Святого Игнатия. Иногда они просто сидели на причастии с закрытыми глазами. Они верили, что Иисус воплотился в благословенных облатках для причастия. Сидеть на причастии означало сидеть рядом с Ним, мужчиной, которому они посвятили свою жизнь в служении, в любви и в браке. Верила ли Элли, что Сорен воплотился в рояль? Музыка, в конце концов, была конфессией Сорена.